Кем вы станете без чужого обличья?

Лори Р. Кинг Лесли С. Клингер Алан Брэдли Тони Броудбент С. Дж. Розен Филлип Марголин Джерри Марголин Ли Чайлд Томас Перри Нил Гейман Гейл Линдс Джон Шелдон Лора Липпман Маргарет Марон Лайонел Четвинд Дана Стабеноу Чарлз Тодд Джен Берк Жаклин Уинспир

Элементарно, Ватсон!

 

 

Элементарно, Ватсон!

Редакторы и составители: Лори Р. Кинг и Лесли С. Клингер

 

Предисловие

Лори Р. Кинг, Лесли С. Клингер

 

 

Перевод М. Вершовского

Только подлинный гений способен создать изобретение или героя, которые заполнили бы зияющую дыру в нашей жизни – дыру о существовании которой мы не только не знали, но даже не подозревали. Тысячи лет нам вполне хватало бумаги и пера. Затем появилась электронная почта – и теперь уже никто не может представить жизни без нее. Картины и литографии содержали в себе весь словарь визуального творчества – до тех пор, пока фотография не стала всеобщим языком. Однако в нашей истории полным‑полно героев, о которых можно рассказывать без конца, – так с какой стати нам мог бы понадобиться тип, представлявшийся «детективом‑консультантом», к тому же мизантроп с целым набором малоприятных и просто нездоровых привычек?

Тем не менее в один прекрасный день 1887 года Артур Конан Дойл сел за стол и написал повесть о некоем странном молодом человеке с особыми талантами. Написал – и изменил мир. «Этюд в багровых тонах» – это история действительно молодого человека, переполненная Романтическими Приключениями и поразительными идеями, а также волнующими строками (которые современный редактор отчеркнул бы синим карандашом как чересчур мелодраматичные) вроде такой: «Сквозь бесцветную ткань нашей жизни пробегает багровая нить убийства, и наш долг состоит в том, чтобы распутать ее, изолировать и обнажить каждый ее дюйм».

Практически мгновенно вокруг Шерлока Холмса выросла целая индустрия почтительных и сатирических публикаций, имитаций и пародий. Холмс представал в тысячах не‑дойловских воплощений: его женили, отправляли в экзотические края, сводили со знаменитыми персонажами истории и литературы, делали моложе, старше, выше, короче, он становился более статичным или, напротив, эмоциональным – вариациям буквально не было конца. Конан Дойл и сам пописывал не‑холмсовские истории, которые, однако, явно базировались на этом его персонаже. И прежде никем не замечавшаяся дыра в нашей жизни (размер и значение которой сам сэр Артур отказывался признать) оказалась не чем иным, как архетипом: рыцарем наших дней, героем с мятущейся душой и одним‑единственным другом, человеком, «который никогда не жил, а потому не может умереть»[1], тем, кто сегодня живее, чем любой из его современников по Викторианской эпохе, включая, кстати, и саму королеву Викторию.

В этой книге собраны рассказы восемнадцати ведущих писателей, исследующих контуры и границы нашего архетипа, играющих вариантами: как такой платоновский идеал героя‑детектива мог бы выглядеть в различных ситуациях и под разными масками. Одни авторы вспоминают еще не рассказанные истории о Великом Детективе, другие смотрят на него с позиций сегодняшнего дня, иные же вслушиваются в эхо его стремительных шагов.

Все эти рассказы были вдохновлены сэром Артуром Конан Дойлом и его первым этюдом о Шерлоке.

 

 

* * *

 

Лори Р. Кинг – лауреат множества премий («Эдгар», «Кризи», «Агата», «Неро», «Лямбда», «Макавити») и популярный писатель, автор десятка криминальных романов, в половине из которых героем является «величайший детектив в мире – и ее муж, Шерлок Холмс». Мэри Рассел («Ученик пчеловода», «Король пиратов») предстает в романах Кинг как юное, женственное и современное воплощение Холмса, с которым она случайно сталкивается в 1915 году в Суссексе – и которого с ходу ставит на место. Отчаянная смелость Кинг была вознаграждена: она стала членом клуба «Нерегулярные бейкерстритчики», где работает над редактированием книг, связанных с Холмсом и написанных старшими членами клуба «Нерегулярщиков» – плохо замаскированная попытка удержать ее от создания новых романов с Мэри Рассел.

 

Лесли С. Клингер – лауреат премии «Эдгар» за составление и редактуру «Нового аннотированного Шерлока Холмса», коллекции всего холмсовского канона с немыслимым количеством сносок и примечаний. Он был также редактором‑составителем «Нового аннотированного Дракулы» и целого ряда антологий викторианского детектива и литературы, посвященной вампирам. В последнее время вместе с Нилом Гейманом он работает над «Аннотированным Сэндменом» для «DC Comics». Клингер является членом «Нерегулярных бейкерстритчиков», одновременно успевая вести факультативные занятия в Калифорнийском университете Лос‑Анджелеса по курсам Холмса, Дракулы и викторианского мировоззрения. Основная его работа – адвокатура, а живет он в Лос‑Анджелесе с женой, собаками и тремя кошками. Впервые Лесли столкнулся с Холмсом и его миром в 1968 году, обучаясь на юридическом факультете. Встреча состоялась на страницах классического труда Уильяма С. Бэринг‑Гулда «Аннотированный Шерлок Холмс», и для Клингера это стало делом всей его жизни. Данная антология – результат того, что множество его, казалось бы, «нормальных» друзей‑писателей, как выяснилось, разделяли его страсть к холмсовским историям.

 

Кем вы станете без чужого обличья?

Алан Брэдли

 

 

Перевод М. Вершовского

И как давно он наблюдает за мной?

Я стоял здесь уже с четверть часа, безразлично переводя взгляд с маленьких мальчиков в матросских костюмчиках на их сестер в фартучках, глядя, как все они, под пристальным надзором целого батальона нянь и нескольких матерей, бродили, словно карликовые гиганты, подгоняя свои игрушечные кораблики, сгрудившиеся в Серпентайне[2].

Дунул внезапный ветерок, закруживший опавшие листья и принесший едва ощутимую прохладу в этот идиллический день ранней осени. Я поежился и поднял воротник, волоски на моей шее вздыбились.

Точнее было бы сказать, что поднятый воротник заставил их улечься на место, но оттого, что до этого момента я не чувствовал своих стоявших дыбом волос, мне стало еще больше не по себе.

Может быть, это произошло потому, что на прошлой неделе я присутствовал на демонстрации профессора Малабара в «Палладиуме». Его необъяснимые контакты с невидимым миром заткнули рты даже самым ярым скептикам, к которым я, уж можете мне поверить, никогда не относился.

Должен признаться, что я всегда верил в теорию о том, что из глаз смотрящего исходит некая сила, улавливаемая еще не открытой наукой чувствительной точкой на шее человека, за которым наблюдают, – феномен, который, я убежден, вызван особыми свойствами магнетизма, принципы которого нами еще не вполне осознаны.

Короче говоря, я знал, что на меня внимательно смотрят, – факт, сам по себе, не обязательно неприятный. Что, если на меня положила глаз одна из аккуратно одетых нянечек? Хотя ныне я более консервативен, чем прежде, я прекрасно знаю, что выгляжу все еще весьма внушительно. Во всяком случае, когда сам этого хочу.

Я медленно повернулся, стараясь, чтобы мой взгляд скользил поверх голов гувернанток, и, завершив свой сканирующий полукруг, убедился, что все они заняты либо болтовней, либо чтением.

Тогда я стал изучать их более пристально, обратив особое внимание на ту, что сидела одна на скамейке, склонив голову словно в безмолвной молитве.

Именно в тот момент я его и увидел: за лебедями, за игрушечной подводной лодкой.

Он тихо сидел на скамейке, сложив ладони на животе, его полированные туфли составляли идеальный прямой угол с гравийной дорожкой. Адвокатский секретарь, подумал было я, хотя его аскетическая худоба никак не стыковалась с юриспруденцией.

Сам он явно хотел остаться незамеченным (будучи мастером этого искусства, я сразу это понял), но его взгляд – на удивление пронзительный – был взглядом орла: жестким, холодным, объективным.

Внезапно, к ужасу своему, я почувствовал, как ноги сами несут меня по направлению к незнакомцу и его скамейке, словно он призывал меня каким‑то неведомым оккультным устройством.

Еще мгновение, и я… стоял перед ним.

– Чудесный день, – сказал он голосом, вполне подходящим для шекспировской сцены, однако, при всей его глубине, слегка искусственным. Помолчав, он добавил: – После дождя всегда особенно остро чувствуешь запах города.

Я вежливо улыбнулся. Все мои инстинкты умоляли меня не затевать разговора с этим словоохотливым незнакомцем.

Он подвинулся, прикоснувшись к деревянному сиденью длинными пальцами.

– Садитесь, прошу вас, – сказал он, и я подчинился.

Я достал портсигар, вынул сигарету и похлопал по карманам брюк в поисках спичек. Словно по волшебству спичка «Люцифер»[3] зажглась в его руке, и он дал мне прикурить.

Я протянул портсигар ему, но он вежливо отказался. В осеннем воздухе повисла струйка дыма.

– Похоже, вы пытаетесь избавиться от этой вредной привычки?

Должно быть, я выглядел совершенно ошарашенным.

– Запах бергамота[4], – произнес он. – В Америке это называют «чай осуиго»; там его отвар пьют исключительно ради удовольствия. Бывали в Америке?

– Не был давно, – сказал я.

– А… – Он кивнул. – Так я и думал.

– Похоже, вы очень наблюдательный человек, – рискнул заметить я.

– Стараюсь поддерживать форму, – сказал он, – хотя это уже не так легко, как в молодости. Странно, не правда ли, что, по мере того как прибывает опыт, чувства словно притупляются? Их нужно тренировать, играя ими, как этот паренек, Ким. Из Киплинга. Вам нравится Киплинг?

У меня возник соблазн ответить хриплым голосом старого хрыча: «Не знаю, я и в Киплинге давненько не бывал», – но что‑то подсказывало мне (опять это странное чувство!), что с ним шутить подобным образом не стоит.

– Читал, но очень давно, – сказал я.

– Киплинг. Исключительный писатель. Интересно, не так ли, что близорукий человек столь красочно описывает именно это чувство?

– Вероятно, компенсация, – предположил я.

– Ха! Да вы психиатр! И последователь Фрейда!

Черт бы его побрал. Через минуту он попросит меня вытащить карту и скажет мне телефонный номер моей тети.

Я сделал легкий кивок.

– Так я и думал, – сказал он. – По вашим туфлям я понял, что вы бывали в Вене. Подошвы герра Штокингера не спутать ни с какими другими.

Я повернулся и впервые рассмотрел этого человека с головы до ног. Тесный пиджак, потертые брюки, открытый воротник рубахи, красный шарф вокруг шеи, а на голове – кондукторская фуражка с номером 309 на медной бляхе.

Рабочий? Нет, староват для такого занятия, подумал я. Скорее кто‑то, кто хотел бы выдать себя за работягу. Возможно, детектив страховой компании? При одной мысли об этом мое сердце похолодело.

– Должно быть, частенько сюда наведываетесь? – спросил я, принимая правила его игры. – Угадываете профессию незнакомцев… Развлекаетесь понемногу?

Его брови чуточку приподнялись.

– Развлечение? На поле жизненной битвы нет места развлечениям, мистер…

– Де Воорс, – сказал я, произнеся первое, что пришло в голову.

– А! Де Воорс. Следовательно, голландец.

Это был не столько вопрос, сколько утверждение – словно он проверял по пунктам какой‑то невидимый список.

– Да, – сказал я. – По происхождению.

– Говорите по‑голландски?

– Нет.

– Как я и думал. Лабиальные звуки у вас формируются иначе.

– Послушайте, мистер…

– Монтегю, – сказал он, обхватив мою руку в самом сердечном рукопожатии.

Но почему у меня возникло чувство, что он одновременно прощупывает пальцем мой пульс?

– Сэмюэл Монтегю. Рад познакомиться с вами. Искренне рад.

Он приложил два пальца к козырьку фуражки, словно отдавая мне честь.

– Вы не ответили на мой вопрос, мистер Монтегю, – сказал я. – Так часто вы сюда наведываетесь, чтобы понаблюдать?

– Парки нашей столицы просто подталкивают мысль, – сказал он. – К тому же обилие зелени помогает высвободиться уму.

– Свободная езда не всегда безопасна, – сказал я, – особенно для ума, привыкшего ездить по накатанной дорожке.

– Великолепно! – воскликнул он. – Метафора! Хотя голландцы не особенно склонны к метафорам.

– Послушайте, мистер Монтегю, – сказал я. – Не уверен, что мне нравится…

Но его ладонь уже сжимала мою руку.

– Без обид, дружище. Без обид. Во всяком случае, стало ясно, что ваш британский ежик оказался более колючим, чем ваша голландская куница.

– Что, черт дери, вы хотите этим сказать?! – Я вскочил на ноги.

– Ничего, абсолютно ничего. Попытался пошутить – увы, неудачно. Прошу прощения.

Он потянул меня за рукав и заставил снова опуститься на скамью.

– Видите того типа… Вон там… – сказал он негромко. – Не смотрите на него так открыто. Да, тот, что за оградой газона. Что вы о нем можете сказать?

– Он врач, – сказал я быстро, радуясь, что разговор пошел не обо мне. Расширившиеся глаза собеседника подсказали мне, что я угадал.

– Но откуда вы знаете? – требовательно спросил он.

– У него слегка сутулые плечи, выдающие человека, которому приходится проводить долгие часы у постели больного.

– И?..

– И кончики его пальцев в пятнах от нитрата серебра, которым он сводит бородавки.

Монтегю рассмеялся.

– Почему вы уверены, что он не обычный аптекарь‑курильщик?

– До сих пор он ни разу не закурил, притом аптекари не носят черные саквояжи.

– Великолепно! – воскликнул Монтегю. – Добавьте к этому значок больницы Барта на его лацкане, печатку Королевского колледжа хирургов на цепочке от часов и, конечно, стетоскоп в кармане пиджака.

Я заметил, что улыбаюсь ему во все тридцать два зуба – как Чеширский кот.

Похоже, включаюсь в игру.

– А смотритель парка?

Я обвел взглядом старика, который острым наконечником палки накалывал бумажки и со снайперской точностью стряхивал их в мусорный бак на колесиках.

– Старый солдат. Хромает. Был ранен. Большое крупное тело, которое с трудом удерживают слабые ноги. Вероятно, провел много времени в госпиталях, залечивая свои раны. Не офицер – не та выправка. Я бы сказал – пехота. Служил во Франции.

Монтегю слегка закусил губу и подмигнул мне.

– Прекрасно! А вот теперь… – Он указал подбородком на женщину, сидящую на самой ближней к воде скамейке. – Совершенно ординарный, ничем не примечательный человек. Спорю на шиллинг, что вы не сможете сообщить мне о ней три значимых факта.

Пока он говорил, женщина вскочила на ноги и бросилась к ребенку, который уже по колени вошел в воду.

– Генрих! Иди сюда, милый лягушонок!

– Она немка, – сказал я.

– Безусловно, – кивнул Монтегю. – Но дальше? Пожалуйста, продолжайте!

– Она немка, – произнес я так, словно ставил точку на этом бесполезном упражнении. – И всё.

– И всё? – спросил он меня, придвинувшись почти вплотную.

Я счел ниже своего достоинства отвечать.

– Что ж, разрешите взглянуть мне, если вы позволите начать оттуда, где остановились. Как вы уже заметили, она немка. Начнем с этого. Отметим далее, что она замужем: кольцо на безымянном пальце левой руки делает этот факт очевидным, а подтверждает его то, что юный Генрих, потерявший палочку в воде, вылитая копия своей матери.

Она вдова – и, насколько я могу судить, с совсем недавнего времени. Ее черное платье буквально на днях было приобретено в магазине траурных принадлежностей Питера Робинсона. Ярлычок все еще не срезан, что говорит – среди прочего – о том факте, что, невзирая на ее кажущиеся спокойствие и уравновешенность, она чрезвычайно расстроена, а служанки у нее уже нет.

Несмотря на то что она не обратила внимания на ярлычок, у нее прекрасное зрение. Это следует из того факта, что она читает книгу очень маленького формата и одновременно – лишь приподняв глаза – следит за малышом, который играет почти посередине пруда. Как вы думаете, что привело такую женщину в общественный парк?

– Но послушайте, Монтегю, – сказал я. – Вы не имеете права…

– Тихо! Я всего лишь рассматриваю возможности. По правде говоря, я еще и не начинал. Так на чем мы остановились? Ах да. Немка. Безусловно немка. Но из какой области?

Начнем с маленького герра Генриха. Как она назвала его? «Милый лягушонок», не так ли? Это выражение не ограничивается окрестностями Бадена, однако встречается там гораздо чаще, чем в любой другой части страны.

Прекрасно. На данный момент у нас есть гипотеза, что эта молодая вдова – из Бадена. Как мы можем проверить столь смелое предположение?

Обратите внимание на ее зубы. Когда она звала ребенка, мы с вами оба заметили два ряда очень ровных и сильных зубов, которые примечательны не их радующей глаз ухоженностью, а тем, что они розоватого цвета. Явление достаточно редкое, но тем не менее отмеченное наукой. Оно наблюдается только у тех, кто с детства – с рождения – пил воду из определенных источников, содержащих большое количество железа.

Мне известно – ибо я сам лечился в тех местах, и с успехом, – что один из источников с самым высоким содержанием железа находится в окрестностях Мергентгейма. Да, мы вряд ли ошибемся, если скажем, что наша дама – швабка из Бадена. Об этом, кстати, говорит и ее акцент.

Я едва удержался от смеха.

– Притянуто за уши, абсолютно. Ваша гипотеза, как вы ее назвали, базируется лишь на предположениях. Что, если она носит траур по отцу? Или по матери? Или по бабушке, в конце концов?

– Тогда ее фамилия не стояла бы на первых полосах всех газет как жены жертвы убийства.

– Что?

– Трагично, но правда, уверяю вас.

Он выудил из жилетного кармана газетную вырезку в две колонки, которую затем развернул и расправил на колене.

– «Шокирующая смерть на Банком‑Плейс, – прочитал он. – Сегодня ранним утром полиция прибыла в дом номер шесть на Банком‑Плейс, будучи вызвана миссис Фридой Барнетт, которая за мгновения до того обнаружила своего мужа, Уэлланда Барнетта, пятидесяти лет, проживавшего по тому же адресу, лежащим в луже крови. Жертве было нанесено множество колотых ран в основание шеи, каждая из которых, согласно заключению судмедэксперта, могла быть смертельной…»

Он на мгновение оторвался от газетной вырезки.

– Вот этого им не стоило писать. Во всяком случае, до вскрытия и тщательного расследования. Уверен, что чьи‑то головы слетят с плеч – если вы не сочтете мою фразу слишком жестокой.

Я не нашелся что ответить, и Монтегю продолжил чтение:

– «Соседи характеризуют покойного как человека добропорядочного. У него не было врагов, как сообщила нам миссис Барнетт, оплакивавшая потерю вместе с ее единственным сыном Генрихом четырех лет…»

Эти газетенки всегда целят в самое сердце – как солдаты на учебных стрельбах. На чем мы остановились? Ах да, ее ребенок…

Монтегю сделал паузу, посмотрев на малыша, который наконец выудил свою палочку из пруда и сейчас сердито шлепал ею по поверхности воды, словно в наказание.

– «…Ее единственным сыном Генрихом четырех лет, – продолжил он. – Инспектор Грегсон из Скотленд‑Ярда сказал, что, по его мнению, мотивом могло быть ограбление, поскольку Эллен Димити, кухарка Барнеттов, сообщила, что у жертвы на цепочке для часов недостает маленького серебряного ключика особой формы. До окончания расследования инспектор Грегсон отказался сообщить другие детали, однако обратился ко всем, кто мог бы располагать информацией о данном преступлении…» – и т. д., и т. п. Хотите взглянуть?

Он протянул мне вырезку, но я отрицательно мотнул головой.

– Нет, спасибо. Такие вещи меня расстраивают.

– Да, – сказал он, – меня тоже. Именно потому я и поехал в дом номер шесть на Банком‑Плейс и упросил своего старого друга Грегсона позволить мне осмотреть место происшествия.

– Инспектора Грегсона? Так вы с ним знакомы?

Монтегю хохотнул: на удивление высокое кудахтанье, закончившееся сдавленным кашлем.

– Говорят, что даже у старых каторжников есть друзья, – заявил он. – Странно, не правда ли, какие неожиданные встречи случаются в парке?

Я ничего не сказал, потому что сказать мне было нечего.

– Самое любопытное здесь, – продолжал он, словно я его об этом спрашивал, – положение ран, которые были нанесены в самый верх шеи. Уэлланд Барнетт был очень высоким человеком – шесть футов и три или четыре дюйма[5] по моим собственным измерениям лежащего тела. Я не расстроил вас?

– Нисколько, – возразил я. – Просто сегодня я еще не успел позавтракать, и это, видимо, сказывается.

– А, вот в чем дело. Нам стоило бы зайти к «Шарманщику Харту» за порцией свиных ножек и пинтой «Бертона». Тогда мы будем готовы ко всему остальному.

Я слабо улыбнулся.

– И, кстати, о вдове, – сказал он, взглянув на женщину в черном, которая неподвижно сидела на скамейке, глядя вниз немигающими глазами. – Вам не кажется странным, что она явилась в общественное место, тогда как ей было бы куда лучше пребывать дома, с задернутыми шторами и нюхательными солями?

Хотя, может быть, все дело в ребенке? Возможно, она хотела побыстрее увести маленького Генриха из этого дома смерти? Но нет, старина Грегсон уверил меня, что ребенок всячески противился тому, чтобы его вытаскивали на улицу, и закатил такую сцену, что пришлось вмешаться даже соседям.

Конечно, Грегсон не имел права удерживать ее. Она сообщила о том, где нашла тело мужа, ее слова внесли в протокол, дом обыскали, а тело унесли.

Но тогда почему, почему же она ушла?

Я пожал плечами.

– Кто знает? – сказал я. – Причин может быть столько, сколько звезд на небе. Гадать тут бесполезно.

– Гадать? – И голос, и брови Монтегю взлетели вверх. – Когда мы имеем дело с убийством, всякие гадания летят в урну! Факты, и только факты, которые нужно удар за ударом вколачивать в загадку, как гвозди в подкову. Бах! Бах! Бах! Бах! Вы слышите эти удары, мистер Де Воорс?

– Нет, – ответил я, – но большим воображением я никогда не отличался.

– Ну так я помогу вам, – сказал он. – Представьте себе вот что. Представьте, что в один прекрасный осенний день женщина покидает дом, где только что зверски убили ее мужа, и отправляется со своим единственным ребенком в парк, отстоящий более чем на милю от дома.

Почему не в парк, расположенный буквально через дорогу? Или в соседнем квартале? Или в следующий за ним?

У ребенка с собой никакого кораблика – только палочка, которую он подобрал у ворот. Я это видел своими глазами. Значит, главным фактором в выборе парка было не наличие воды, а расстояние, хотя и оно играло второстепенную роль. Она не хотела, чтобы за ней наблюдали. Она пришла именно сюда, в чем я был абсолютно уверен. Где еще можно так надежно спрятать ребенка, как не в самом большом парке города?

– Вы сказали: «второстепенную роль». А что же было первостепенным?

– Я полагал, это очевидно, – сказал Монтегю. – Она пришла, чтобы встретиться с кем‑то.

– Боже! – воскликнул я. – Но с кем?

– С вами, – ответил Монтегю, сворачивая газетную вырезку и пряча ее в карман. – Прежде чем вы появились, я наблюдал за женщиной, поигрывающей ключом. Она с полдюжины раз доставала его из сумочки, чтобы убедиться, что он еще при ней. Когда наконец вы пришли – кстати, опоздав, судя по тому, сколько раз она бросала взгляд на часы, – она подчеркнуто не смотрела в вашу сторону. Еще интереснее то, что и вы не смотрели на нее. Если подумать, ведь это странная штука: женщина с такой великолепной фигурой, которую не пожирает глазами джентльмен вашего… хм… темперамента…

– Это абсурд и нелепость, – сказал я.

– В самом деле? – спросил он голосом, ровным, как игорный стол. – Несмотря на все доказательства противного?

– Какие доказательства? – Я не смог удержаться от вопроса. Этот тип пытался обставить меня!

– Во‑первых, ваш рост, – сказал он. – Вы вполне могли нанести колотые раны в шею такому гиганту, как Уэлланд Барнетт. Конечно, сам по себе рост еще ничего не значит. Но далее мы переходим к вашему поведению. Вы описывали круги вокруг скамейки, на которой сидит эта дама, однако не приближались к ней. Сначала, по‑видимому, из‑за гувернантки – рыжей девицы, подошедшей к мадам попросить карандаш, чтобы заполнить один из этих новомодных сканвордов, которые стали всеобщей манией. Потом вам помешал пенсионер, присевший рядом с ней и долго, невозможно долго кормивший голубей. После этого – прошедшие мимо два полицейских констебля. Увы, сэр, у нее просто не было возможности передать вам заветный ключик – ключик, что даже на таком расстоянии и при моем уже небезупречном зрении очень похож на тот, который подходит к депозитным боксам для хранения ценностей в компании «Нэшнл сейф депозит компани» на Виктория‑стрит.

Что же касается ваших с ней отношений, то об этом лучше не спрашивать. Стоит разве что упомянуть об изящной схеме, касающейся солидной суммы денег, а также, если я не ошибаюсь, полиса страхования жизни. Старая история: психоаналитик‑фрейдист, его пациентка, запертая в золотой клетке брака без любви, сочувственные беседы (у вас это, кажется, называется трансференцией?), соблазн, падение…

– Это возмутительно! – гневно воскликнул я. Гувернантки уже в открытую пялились на нас.

– Да, и еще, – сказал Монтегю, словно припомнив что‑то. – На подошве вашей правой туфли остались следы крови. Я заметил это, когда вы скрестили ноги.

Я вскочил со скамейки и быстро осмотрелся. Совсем недалеко от нас сидела Фрида, все так же, словно в трансе, уставившись взглядом в землю. Видела ли она ту безнадежную ситуацию, в которой я оказался?

– Ватсон, – позвал он кого‑то совершенно иным тоном. – Мне кажется, наступил ваш черед. Поднимите его свернутую газету. И будьте осторожны – там нож.

Тот самый доктор, который до сих пор безмятежно стоял под одним из деревьев, двинулся к нам, и в его ладони внезапно появился старый, но от того не менее опасный армейский пистолет. Он прикрывал его своей черной сумкой так, что оружие было видно только Монтегю и мне.

– Стойте спокойно, – сказал Монтегю. – Мой друг‑медик давно не практиковался по части стрельбы, а спусковой крючок у этой штуки очень чувствительный. Несчастные случаи нам сейчас ни к чему. А вот и констебли! – сказал он, подзывая приближающихся полицейских. – И, как всегда, вовремя. Здесь есть кое‑кто, кого ваше начальство очень хотело бы видеть. И кто знает – может быть, кого‑то из вас ждет повышение по службе?

– Дьявол! – сплюнул я в сердцах. – Ты такой же Сэмюэл Монтегю, как я марсианин. Ты Шерлок Холмс!

Когда констебли с обеих сторон взяли меня за руки, он поднялся, стукнув шутливо каблуками друг о друга, и поклонился.

– Кстати, – сказал он полицейским, – дама на второй скамеечке – миссис Барнетт. Инспектор Грегсон будет перед вами в неоплатном долгу, если вы упомянете о странной формы серебряном ключике, который наверняка найдете в ее сумочке.

Обращаясь к доктору, он произнес:

– Пойдемте, Ватсон. Сегодня в «Гэйети»[6] выступает несравненная Эвелин Лэй, и у нас как раз хватит времени на то, чтобы подкрепиться ростбифом в ресторанчике «У Симпсона». Театральное искусство не всегда получает заслуженно энергичные аплодисменты.

Когда меня уводили, я не сдержался и бросил через плечо:

– Однако что же вы будете делать, Холмс, когда поймаете последнего преступника в Лондоне? Чем тогда можно будет оправдать ваши бесконечные переодевания и грим? Кем вы станете без чужого обличья?

Признаюсь, ярость вывела меня из равновесия. Когда мы проходили мимо Фриды, то она, бедная, дорогая, такая слабая Фрида, с розоватыми – о чем мы уже говорили – зубками, даже не подняла глаз, чтобы взглянуть на меня.

– Элементарно, – услышал я ответ Холмса, когда мы шли по усаженной деревьями аллее в сторону железных ворот. – Всё элементарно, дружище. Я уже присмотрел себе коттедж в Сент‑Мэри‑Мид[7].

 

 

* * *

 

Детективные романы Алана Брэдли о Флавии де Люс были переведены более чем на тридцать языков. Брэдли уединился на острове в Средиземном море, взяв с собой только жену, свои книги и двух котов. Любимый дядюшка Брэдли еще ребенком познакомил его с Холмсом – и раз в пять лет обязательно перечитывал племяннику все эти книги. Алан Брэдли является соавтором (вместе с покойным доктором Уильямом Э.С. Сэрджентом) вызвавшей немалые дебаты книги «Мисс Холмс с Бейкер‑стрит», в которой авторы доказывают, что Шерлок Холмс был женщиной. Поговаривают, что с тех пор Брэдли мог изменить свою точку зрения.

 

Последняя официальная запись о жизни Холмса – рассказ «Его прощальный поклон», опубликованный в 1917 году в сборнике под тем же названием. Рассказ повествует о военной службе Холмса в роли агента под прикрытием и написан неизвестным автором (хотя вышел он под именем сэра Артура Конан Дойла).