Первоочередная цель, которую давно уже ставил себе Наполеон, была очевидной – разгромить русскую армию при Прейсиш-Эйлау, или на худой конец отбросить ее к прусской границе. Задачи, поставленные Беннигсеном, не являлись столь амбициозными, он хотел лишь соединиться с корпусом Лестока и защитить Кенигсберг. В какой-то степени в этом заключался и политический аспект. Да и необходимость сражения для русского главнокомандующего стала очевидной. При отступлении русская армия несла слишком большие потери отставшими и дезертирами, а общее настроение войск требовало битвы. Продолжение отступления без боя грозило уже полным разладом дисциплины. Этого требовало и стратегическое положение. Прейсиш-Эйлау был расположен на развилке двух дорог – на Кенигсберг и на Фридланд (путь в Россию). Отдать этот пункт Беннигсен просто так не мог. Этого ему не простил бы и Петербург.
Силы сторон, участвовавшие в сражении, были почти равными – примерно по 70 тыс. человек, хотя в литературе ведутся, естественно, споры, у кого было больше или меньше (от 60 до 90 тыс. человек в каждой армии) [96]. Можно единственно, что признать, это явное преимущество русских по количеству артиллерийских орудий. Длина фронта расположения русских войск достигала 5 верст от селения Шлолиттен на правом фланге до селения Серпален на левом. В первой линии были выстроены четыре дивизии, правым флангом командовал генерал-лейтенант Н.А. Тучков, центром – генерал-лейтенант барон Ф.В. Остен-Сакен, левым флангом – генерал-лейтенант граф А.И. Остерман-Толстой. Главным резервом из двух дивизий командовал генерал-лейтенант Д.С. Дохтуров, 14-я дивизия генерал-майора Н.М. Каменского составляла резерв левого фланга. Особый отряд генерал-майора К.Ф. Багговута был выдвинут уступом впереди левого фланга у селения Серпален. Кавалерией, рассредоточенной по всему фронту, командовал генерал-лейтенант Д.В. Голицын. Артиллерия (под началом генерала Д.П. Резвого) в значительной степени была массирована в три батареи (60–70 орудий в каждой) или находилась в интервалах полков. Беннигсен, кроме того, ожидал прибытие прусского корпуса Лестока. Густое построение войск было рассчитано на отбитие атак противника, т. е. преследовались чисто оборонительные задачи.
Наполеон же, наоборот, решил разбить русскую армию в решающем сражении и делал ставку на атаку. В то же время он не спешил начать дело, стараясь дождаться подхода в первую очередь корпуса Даву, а также корпуса Нея. Собственно, с помощью этих двух фланговых корпусов французский император надеялся совершить двойной обхват и отрезать отступательное движение русских как на Кенигсберг, так и на Фридланд. Но в самом начале сражения у него под рукой имелись лишь корпуса Сульта и Ожеро, многочисленная конница Мюрата и императорская гвардия, которая, как всегда, была поставлена в резерв, но находилась в зоне поражения русской артиллерии. Поэтому корпусам Сульта и Ожеро была поставлена задача сковать своими действиями русский правый фланг и центр и тем самым облегчить задачу корпуса Даву, которому предстояло нанести главный удар против левого фланга русской армии. Затем корпус Нея, не допустив соединения пруссаков Лестока с Беннигсеном, должен был нанести завершающий удар уже против правого фланга русских.
Сражение началось примерно в 8 часов утра. Наполеон же явно не торопился и старался дождаться подхода всех своих корпусов. Утром войск в его распоряжении перед фронтом противника первоначально было слишком мало, и он всерьез опасался атаки главных сил Беннигсена (чего тот не предпринял), особенно на флангах. Поэтому завязалась активная артиллерийская дуэль, причем в результате многочасовой перестрелки русским, видимо, доставалось больше, учитывая их густое и скученное построение, фронт же французов был более растянут и скрыт за господствовавшими высотами, хотя и они пострадали. Так, даже пехота императорской гвардии, стоявшая на кладбище Прейсиш-Эйлау и не вступившая в тот день в бой, понесла от русского артиллерийского огня потери свыше 10% своего состава. Попытки маршала Сульта при поддержке кавалерии сковать русские полки на правом фланге в целом оказались неудачными, они были отбиты и окончились русской контратакой. Французы отошли на ранее занимаемые позиции к стенам Прейсиш-Эйлау.
Но главные события развернулись на левом русском фланге. Около 10 часов утра Наполеон наконец-то получил ободряющее известие о подходе передовых сил корпуса Даву по дороге из Бартенштейна. Он тотчас приказал дивизии Сент-Илера из корпуса Сульта при поддержке кавалерии войти в контакт с передовой дивизией Даву, а корпусу Ожеро выдвинуться на исходные позиции и атаковать противника в стык русского центра и левого фланга. Этим он хотел отвлечь внимание русских и облегчить ввод в бой корпуса Даву. Две дивизии Ожеро развернулись в боевой порядок и пошли в атаку в тот момент, когда на поле сражения разыгралась снежная буря (снег бил прямо в лицо французам «так, что в двух шагах ничего не было видно»), а помимо этого, их накрывала и русская картечь. В условиях плохой видимости французы потеряли ориентиры (как тогда говорили, «дирекцию»), взяли влево и в результате вышли на центр русской позиции. Они оказались прямо против 70-пушечной батареи под командой генерала К.Ф. Левенштерна, и огонь этих орудий буквально смел первые ряды французов, а затем при артиллерийской поддержке в контратаку устремилась русская пехота и кавалерия. Как позднее описал это событие А.Х. Бенкендорф: «Огонь был сильный и хорошо направлен, что в одно мгновение опрокинул весь корпус маршала Ожеро; колонны пришли в расстройство и отступили в полном беспорядке. Наша пехота преследовала французов вплоть до городских улиц. Эйлау можно было бы тогда захватить, как и всю французскую позицию с фланга, если бы генерал Тучков получил приказ наступать; он запросил распоряжение генерала Беннигсена, но его не могли найти» [97].
Большинство отечественных и иностранных авторов единодушны в том, что после этого корпус (15 тыс. человек) был почти полностью разгромлен. Многие мемуаристы, описывая этот эпизод, называли его «побоищем». Менее чем за полчаса целые французские полки были выбиты, пулевое ранение в руку получил сам Ожеро, один дивизионный командир (Ж. Дежарден) получил смертельное ранение, другой (Э. Эделе) также был тяжело ранен. Об этом событии можно прочитать в мемуарах того же Марбо, который являлся адъютантом Ожеро и оставил рассказ об этих драматических событиях. Предоставим ему слово, чтобы не быть голословным: «Корпус Ожеро был уничтожен почти полностью. Из 15 тысяч бойцов, имевших оружие в начале сражения, к вечеру осталось только 3 тысячи под командованием подполковника Масси. Маршал, все генералы и все полковники были ранены или убиты» [98]. Особенно пострадал 14-й линейный полк, он оказался отрезанным на одном из холмов, и затем был почти полностью уничтожен – иностранные авторы всегда описывали героическую гибель его солдат, благодаря воспоминаниям выжившего свидетеля этого подвига барона Марбо.
Русские полки, преследуя остатки корпуса Ожеро, вышли к Прейсиш-Эйлау и уже стали угрожать непосредственно ставке Наполеона. Ему срочно требовалось заткнуть образовавшуюся брешь в центре и остановить русских в этот критический момент. У него же под рукой оставалась только гвардия и резервная кавалерия. Но своей гвардией французский император не захотел рисковать (был использован только батальон гренадеров), а приказал всей коннице Мюрата контратаковать русских и затем послал ему в помощь и гвардейскую кавалерию. Об этой грандиозной атаке, сметавшей все на своем пути, пишут детально все иностранные авторы, поскольку французская кавалерия не только нанесла русским большой урон (ее потери также были достаточно велики) и стабилизировала положение в центре сражения, но и значительно облегчила положение Даву, дивизии которого постепенно прибывали на поле боя.
Дивизия генерала Л. Фриана первой атаковала отряд Багговута и при поддержке дивизий генералов Л.В.Ж. Сент-Илера и Ш.А.Л.А. Морана выбила его из с. Серпален. Затем к Даву подошла дивизия генерала Ш.Э. Гюдена, и в 14 часов его корпус овладел с. Кляйн-Заусгартен, несмотря на то что в бой со стороны русских уже втянулись полки генерал-майора Н.М. Каменского, прикрывшего отступление отряда Багговута, а также дивизии Остермана-Толстого. С большими усилиями и постоянно подвергаясь контратакам, корпус Даву продвигался вперед, ему удалось взять мызу Ауклапен (ранее здесь располагалась главная квартира Беннигсена) и дойти до с. Кушитен на правом фланге. Он сбил русских с дороги на Фридланд, но дальше пройти не смог, так как его войска уже понесли значительные потери.
Это был самый кризисный момент сражения для русской армии: их левый фланг оказался опасно развернут почти на 90 градусов на север, все резервы уже были введены в дело для противодействия Даву, а среди высших генералов стали раздаваться голоса о необходимости отступления, так как в этот момент главнокомандующий отсутствовал в штабе целый час – заблудился, поехав лично встречать корпус Лестока. Штабной офицер А.Х. Бенкендорф вообще написал в своих воспоминаниях: «Генерал Беннигсен на протяжении нескольких часов не появлялся на поле битвы; зная его храбрость, мы посчитали, что он попал под одну из кавалерийских атак» [99]. Фактически никто не осуществлял командование русской армией в тот момент. Спасло положение прибытие переброшенных с правого на левый фланг трех конно-артиллерийских рот. 36 русских орудий так удачно начали обстрел полков Даву, что позднее историки их назовут «конно-артиллерийской контратакой». Но именно их огонь позволил русским отбить м. Ауклапен.
В этот момент (примерно в 16 часов) наконец-то к русским как нельзя вовремя подошел корпус Лестока (примерно 6 тыс. человек, в его составе находился и Выборгский мушкетерский полк). Ему удалось оторваться от Нея, и он с ходу атаковал с. Кушитен. Выбив оттуда противника, Лесток, при поддержке русской конницы, занял березовую рощу перед с. Кляйн-Заусгартен. После чего Даву удалось восстановить порядок в войсках и закрепиться в этом селении при помощи установленной там батареи.
Уже поздно вечером Беннигсен отправился к войскам правого фланга генерала Тучкова, собираясь организовать атаку противника на своем правом фланге. Но тут были получены известия, что в тылу у русских на правом фланге появились головные части корпуса Нея, которым удалось взять с. Шлодиттен. Правда, русские очень скоро отбили это селение, но атаку на правом фланге пришлось отменить. После 10 часов вечера стрельба полностью прекратилась.
Так закончилось ничейным результатом сражение при Прейсиш-Эйлау, победу в котором на следующий день главнокомандующие стали оспаривать каждый в свою пользу. Беннигсен не стал рисковать (его обеспокоило появление Нея) и после совещания с генералами приказал армии отходить к Кенигсбергу. Причем главнокомандующему пришлось столкнуться с оппозицией высших генералов армии. За сражение на следующий день выступил практически весь штаб Беннигсена: Б.Ф. Кнорринг (помощник главнокомандующего), Ф.Ф. Штейнгель (генерал-квартирмейстер) и граф П.А. Толстой (дежурный генерал). Дело едва не дошло до поединка между двумя полными генералами – Кноррингом и Беннигсеном, они чуть ли «не бросились друг на друга со шпагами», едва их удалось присутствовавшим примирить [100]. Позже Толстого заменили на его должности, а Кнорринга отозвали из армии. К слову сказать, Наполеон также обсуждал в своей Главной квартире возможность отступления, но решил подождать до утра, а ночью узнал, что русские начали отход от Прейсиш-Эйлау.
Русское отступление к Кенигсбергу дало затем весомый повод для Наполеона утверждать, что именно он победил в этой ужасной битве. Чтобы убедить всю Европу в этом, он даже пробыл в Прейсиш-Эйлау девять дней, а затем отвел армию за р. Пассаргу. Итоги были безрезультатными для каждой стороны. Задачи, стоявшие как перед Наполеоном, так и перед Беннигсеном, оказались нерешенными. Французский полководец не смог окружить и разгромить русских, мало того, сам находился на волоске от поражения. Войска Беннигсена, хотя и обескровили противника, сами уже не могли наступать. Активного преследования русских не последовало. Об этом образно позднее написал адъютант Багратиона Д.В. Давыдов: «Французская армия, как расстрелянный военный корабль, с обломанными мачтами и с изорванными парусами, колыхалась еще грозная, но не способная уже сделать один шаг вперед ни для битвы, ни даже для преследования» [101]. Ему вторил и А.Х. Бенкендорф: «Неприятель нас не преследовал; все сообщения доказывали, что он разбит при Эйлау и продолжать военные действия не в состоянии» [102].
Русская армия понесла большой урон: по официальным данным, 7 тыс. убитых и 18 тыс. раненых, из них девять генералов. Но потери Великой армии также были громадны, даже по заниженным данным: свыше 2 тыс. убитых и почти 18 тыс. раненых. Погибло или смертельно ранено восемь генералов, а ранено два маршала и тринадцать генералов. Необходимо сказать, что после сражения огромное количество раненых, включая французов, умирало несколько дней (помочь им чем-либо не имелось возможности), в основном от холодов, даже если им была оказана медиками Великой армии необходимая помощь. Не было помещений (не говоря уже о теплых домах), где бы их можно было разместить и ухаживать, фактически они медленно умирали на улицах или полях. Зрелище медленно замерзающих искалеченных раненых производило ужасное впечатление. Об этом можно судить по дошедшим до нас мемуарам современников, видевших происходящее своими глазами.
У французов полностью был расформирован корпус Ожеро, потерявший боеспособность. К тому же Великая армия за два дня боев лишилась пяти орлов и не захватила ни одного русского знамени. Обе армии были обескровлены и не испытывали особого желания продолжить сражение на следующий день. Беннигсен также опасался очередного быстрого маневра Наполеона, ожидавшегося подхода свежего корпуса Бернадотта, а у русских не было даже на подходе никаких войсковых подкреплений. Для французов скорее удивительным оказалось то, что они не смогли одолеть русских. Наверно, впервые Великой армии не удалось, несмотря на огромный опыт и присущую энергию, добиться победы, а Наполеону для ее достижения использовать присущее ему воинское мастерство. Мало того, наполеоновские генералы отлично понимали, что сами находились на волосок от поражения. Видимо, у русских было то, что отсутствовало в других армиях, а именно стойкость и мужество, как раз те качества, с которыми они могли на равных соревноваться с французами.
Можно приводить и сравнивать достаточно противоречивые данные о потерях, но нельзя заявлять, что русские войска потерпели поражение. Но главным и самым значимым после окончания битвы являлось то, как представить европейскому общественному мнению результаты сражения. Тут Наполеон и Беннигсен явно соревновались друг с другом. Правда, Наполеону пришлось убеждать Европу своими бюллетенями, что сделать ему в полной мере не удалось, поскольку общественные круги уже привыкли к его потрясающим победам, а побоище при Прейсиш-Эйлау было воспринято как явная заминка в его успехах. Резкий обвал ставок на бирже в Париже свидетельствовал именно об этом. Наполеон потерял свой ореол непобедимости после Прейсиш-Эйлау.
Перед Беннигсеном же стояла задача поскромнее – стать «победителем непобедимого», а для этого необходимо было убедить в победе российского императора и двор, для чего он представил реляцию, где красочно расписал эпизоды и результаты, а в завершение эффектно попросил отставки. Как говорится, плох тот генерал, кто не умеет грамотно составлять реляции. А Беннигсен умел! Иначе за что бы он получил высшую награду империи орден Св. Андрея Первозванного, 12 тыс. рублей ежегодного пенсиона и милостивое письмо от императора, в котором был сплошной елей от восторга победы, и, естественно, отставка не принималась. Для нижних чинов вскоре после Прейсиш-Эйлау была введена самая популярная среди солдат российской императорской армии награда – знак отличия Военного ордена (в просторечии – Георгиевский крест), первые награждения получили как раз за это сражение. А всем офицерам – участникам этой битвы были вручены золотые прейсиш-эйлауские кресты (наподобие Георгиевского) для ношения в петлице. Излишне говорить, что в бюллетенях или реляциях не содержалось правдивой ин-формации, если и говорилась правда, то далеко не вся и та, что была выгодна составителям.
Уже 5(17) февраля Великая армия отступила от Прейсиш-Эйлау за р. Пассаргу. Ее преследовали казаки М.И. Платова. «Обратное шествие неприятельской армии, – вспоминал адъютант Багратиона Д.В. Давыдов, несмотря на умеренность стужи, ни в чем не уступало в уроне, понесенном ею пять лет назад при отступлении из Москвы к Неману... Находясь в авангарде, я был очевидцем кровавых следов ее от Эйлау до Гутштадта. Весь путь был усеян ее обломками. Не было пустого места. Везде встречали мы сотни лошадей, умирающих или заваливших трупами своими путь, по коему мы следовали, и лазаретные фуры, полные умершими или умирающими и искаженными в Эйлавском сражении солдатами и чиновниками. Торопливость в отступлении до того достигла, что, кроме страдальцев, оставленных в повозках, мы находили многих из них выброшенных на снег, без покрова и одежды, истекающих кровию. Таких было на каждой версте не один, не два, но десятки и сотни. Сверх того, все деревни, находившиеся на нашем пути, завалены были больными и ранеными, без врачей, пищи и без малейшего призора. В сем преследовании казаки наши захватили множество усталых, много мародеров и восемь орудий, завязших в снегу и без упряжи» [103].
После затишья
После Прейсиш-Эйлау наступило трехмесячное затишье, главные силы сторон нуждались в отдыхе и реорганизации. Продолжались бои местного значения на всем периметре театра военных действий, но они не имели характера стратегического изменения в расстановке сил. Правда, в этот период войны у русских получила развитие так называемая «малая война», т. е. партизанские действия и поиски кавалерийских отрядов. Основную роль здесь играли донские казачьи полки (часто подкрепленные регулярными частями), совершавшие лихие рейды и внезапные нападения на передовые посты и слабые отряды противника.
Для Наполеона же вынужденная пауза создавала возможность ликвидировать давние «занозы» – затянувшиеся осады нескольких прусских крепостей в Силезии и на Балтийском взморье, главная из которых была Данцигская цитадель. Кроме этого, французы блокировали шведскую крепость Штральзунд в Померании. Нахождение на флангах и в тылу прусских и шведских гарнизонов создавало проблемы для его операционной линии, оттягивало значительные силы и таило потенциальную угрозу в будущем, в случае перехода русских в наступление в направлении Силезии или Балтийского побережья. Но только 15(27) мая гарнизон Данцига вынужден был согласиться на почетную капитуляцию после 52-дневной осады, а некоторые прусские крепости так и не сдались до конца войны. Командовавший блокадой этой важнейшей крепости маршал Ф.Ж. Лефевр получил титул герцога Данцигского, но главное состояло в том, что французы окончательно утвердились на нижней Висле, получив в свое распоряжение богатый город и возможность морем снабжать свою армию, а для действий против русских войск освобождался целый корпус.
В целом положение Наполеона в Европе оставалось чрезвычайно сложным, и французская дипломатия повторила предложения о мире как русским, так и прусскому королю, но в ответ получила отказ. Наоборот, Россия и Пруссия 14(26) апреля заключили новую союзную конвенцию в Бартенштейне, имевшую целью «упрочить Европе общий и твердый мир, обеспеченный ручательством всех держав». Если отбросить декларативные статьи нового договора, то союзники заявляли о своей решимости вести войну до победного конца и не заключать сепаратного мира. Кроме того, говорилось об обязательном возврате Пруссии ее прежних владений, непризнании Рейнского союза, о создании в Германии новой «конституционной федерации», необходимости возвращения земельных владений Австрии, восстановлении Сардинского и Неаполитанского королевств [104]. С точки зрения долгосрочных перспектив такие заявления были оправданны. Но провозглашение глобальных задач новой конвенции мало согласовывалось с реальной обстановкой того времени и было направлено на вовлечение Австрии в состав четвертой коалиции, а также на активизацию действий союзников (Англии и Швеции).
Но предпринятые дипломатические усилия в целом оказались тщетными, поскольку не учитывали конкретную политику всех потенциальных союзников. После заключения конвенции Александр I отправил майора Ф.В. Тейля фон Сераскеркена с письмом австрийскому императору, в котором предлагался даже конкретный операционный план совместных военных действий. Но Австрия предпочла оставаться нейтральной (Наполеон смог удержать ее в «бездействии»), предложив лишь посредничество. Великобритания же опять пообещала высадить 30-тысячный десантный корпус «в немецкой земле», которого так и не выделила, кроме того, отказала в содействии получения займа в 6 млн фунтов стерлингов, да и обещанные финансовые субсидии поступали крайне нерегулярно и не в полном объеме. Осуществить на практике положения этой конвенции оказалось невозможным, так как и организовать новую наступательную войну. Планы активизации и увеличения состава коалиции остались эфемерными. В этом можно увидеть политический просчет российского императора. Оставалось надеяться только на русские штыки.
Для поддержания духа войск 16(28) марта 1807 г. Александр I отправился из Санкт-Петербурга в армию. Вслед за ним выступили на театр военных действий и все части пополненной после Аустерлица гвардии. Проинспектировав войска вместе с прусским королем 29 апреля (11 мая), император оставил армию. Необходимо отдать ему должное, наученный горьким опытом, на сей раз он оставил все военные дела на усмотрение главнокомандующего, заявив перед отъездом Беннигсену: «Я вверил вам армию и не хочу мешаться в ваши распоряжения. Поступайте по усмотрению» [105].
За период затишья обе армии заметно усилились. Великая армия, благодаря неутомимой организационной энергии Наполеона, в Польше и Восточной Пруссии достигла численности примерно 200 тыс. бойцов, из них свыше 30 тыс. находилось под командованием маршала А. Массена на р. Нарев. Необходимо отметить, что в составе этих войск уже появились польские, баварские, вюртембергские, саксонские части и контингенты мелких германских государств, чаще всего выполнявшие функции охраны коммуникаций и блокады крепостей. У Беннигсена же, с учетом пополнений и прибывшей гвардии насчитывалось примерно 105 тыс. человек, из них 20 тыс. противостояло войскам Массены. Таким образом, на главном театре военных действий Наполеон располагал численным преимуществом почти в два раза и намеревался 29 мая (10 июня) начать военные действия. Но его на пять дней опередил Беннигсен.
Утром 24 мая (5 июня) союзниками одновременно были атакованы аванпосты корпусов Бернадотта (у Шпандена), Сульта (у Ломиттена) и Нея (у Гутштадта). В русском штабе решили осуществить старый план. Поскольку у Беннигсена сил в распоряжении имелось мало, нельзя было и мечтать о глубоком наступлении. Но генералы уже давно предлагали разгромить отдаленный от главной группировки Наполеона корпус Нея, находившийся под Гутштадтом в междуречье Алле и Пассарги. По разработанному плану войска П.И. Багратиона должны были нанести фронтальный удар, а части генерала А.И. Горчакова, переправившись через р. Алле южнее Гутштадта, атаковали бы противника с тыла. Отряды Ф.В. Остен-Сакена и М.И. Платова должны были широкими обхватывающими движениями слева и справа выйти на коммуникации и отрезать Нея от соседних корпусов. Для того чтобы полностью лишить Нея поддержки соседей, решено было одновременно атаковать на р. Пассарге корпусом Д.С. Дохтурова войска маршала Сульта у Ломиттена, а пруссаки должны были сковать корпус маршала Бернадотта у Шпандена. План предусматривал высокую степень согласованности между отдельными отрядами, что на практике всегда было сложно осуществлять русским генералам. Что касается отвлекающих ударов, то нападение пруссаков было отбито, правда, войска Дохтурова в этот день после упорного боя захватили у авангарда Сульта тет-де-пон у Ломиттена и отбросили его за р. Пассаргу.
Войска Багратиона, выполняя поставленную задачу, с боем заняли селение Альткирх и ожидали появление отрядов Сакена и Горчакова, но они появились значительно позднее. Ней же перебросил в район Альткирха подкрепления, и войска Багратиона в течение шести часов вели бой в одиночестве, пока у соседнего селения Вольфсдорф в больших силах не появился Остен-Сакен, угрожая флангу противника, но так и не перерезав его коммуникации. Одновременно Нею стало известно, что с юга на Гутштадт начал наступать Горчаков, а затем вошел в него. Во второй половине дня Ней, фактически уже оказавшись в окружении, организованно начал отход. Ночь его войска провели в Анкендорфе (посередине дороги из Гутштадта к Деппену на р. Пассарге), а утром русские генералы решили фланговыми маневрами перерезать путь отступления Нея, но не смогли осуществить даже грамотного преследования.
У Беннигсена в тот момент было до 60 тыс. солдат против 15 тыс. французов. Но Ней действовал очень хладнокровно, отбивал атаки и сам контратаковал, и под конец вышел к Деппену под защиту водной преграды, где соединился с главными силами Наполеона. Даже русские мемуаристы свидетельствовали о мужестве и слаженности действий корпуса Нея при упорядоченном отступлении, хотя он и потерял около 500 человек убитыми и ранеными, а также 1500 попало в плен, в том числе раненый генерал Ф. Роге. Во время отбития атаки у Шпандена был ранен маршал Бернадотт и на две недели выбыл из строя (т. е. до конца кампании). Урон армии Беннигсена также оценивался примерно в 2 тыс. человек. Русские официальные известия, конечно же, представили дело под Гутштадтом как очередную победу, и многие генералы получили награды. Но Беннигсен надеялся на большее и понимал неудовлетворительность реализации плана. В причинах русских неудач он обвинил генерала Остен-Сакена (будущего генерал-фельдмаршала), «как намеренно действовавшего против его приказаний», а кроме того, он «умышленно опоздал, и тем дал Нею уйти» [106]. Сакен был отдан под суд. В 1810 г. он был признан виновным, и лишь события 1812 г. вернули его в строй и дали возможность вновь проявить свои военные таланты.
Нападение на Нея заставило Наполеона быстро сосредоточить свои корпуса и начать ответное наступление. Уже 26–27 мая (7–8 июня) французы перешли р. Пассаргу. Первоначально Беннигсен решил дать сражение французам под Гутштадтом (там даже начали строить укрепления), но после рекогносцировки местности он приказал отступить к Гейльсбергу, где русские уже имели хорошо подготовленную позицию и еще весной были возведены мощные земляные укрепления на обоих берегах р. Алле (на левом – три редута, имевшие номера по порядку слева направо). Сражению 29 мая (10 июня) при Гейльсберге предшествовали ожесточенные арьергардные бои сначала под командованием генерала Н.М. Бороздина (под Лаунау), а затем П.И. Багратиона (под Беверником). Причем французы предприняли обходное движение влево от дороги, и Беннигсен вынужден был подкрепить открытый фланг Багратиона конницей генерал-адъютанта Ф.П. Уварова. Под Лангевизе состоялась настоящая кавалерийская сеча, где обе стороны понесли большой урон. Под непрекращающимся давлением противника Багратион вынужден был к вечеру отступить под прикрытием русской артиллерии к Гейльсбергу.
Наполеон наступал по левому берегу р. Алле. И Беннигсен, первоначально уверенный в том, что Наполеон будет его атаковать в обход левого фланга (т. е. с правого берега), все же успел перебросить основные силы (семь дивизий) против противника. У русских было явное преимущество в численности. У французского императора же под рукой, помимо резервной кавалерии Мюрата, имелся только корпус Сульта, остальные войска медленно и по частям лишь приближались к городу. Но вышедшие к 6 часам вечера к русским редутам Гейльсберга французские пехотные колонны начинали штурм! Мало того, в 7 часов вечера они смогли взять редут № 2. Русские предприняли яростные контратаки и отбили редут. Везде французы понесли большие потери, все их атаки на редуты № 1 и 3 были отбиты. Позднее к французам подошел корпус Ланна и части Нея, также предпринявшие бесполезные атаки на русские позиции. В 11 часов вечера сражение было закончено, безусловно, с тактическим перевесом в русскую пользу. Урон французов был велик – около 12 тыс. человек, русские потери оказались значительно меньше – 6–8 тыс. человек.
Возникает вопрос, почему Беннигсен не использовал выгодную для него ситуацию и не перешел в наступление, тогда бы у русских имелся реальный шанс нанести поражение Наполеону. Наверно, никто точно не сможет дать ответ. Неофициально считается, что Беннигсен в этот день был подвержен приступам «каменной» болезни, в силу чего не смог принимать правильные решения – «он несколько раз сходил с лошади, ложился на землю и даже упал в продолжительный обморок» [107]. Даже если так, то можно с сожалением констатировать, что во всей русской армии не нашлось генерала, который мог бы заменить главнокомандующего на его посту.
На следующий день бой не возобновился, хотя к Наполеону уже подошли остальные корпуса и гвардия. Он очень хорошо понимал бесперспективность лобовых штурмов русских редутов и предпочел посредством маневров против правого фланга Беннигсена и угрозой потери сообщений с Кенигсбергом заставить русских покинуть выгодные оборонительные позиции у Гейльсберга. Он приказал войскам Мюрата, Сульта и Даву (свыше 55 тыс. человек) начать движение на Кенигсберг, поскольку это был главный узел коммуникаций и база снабжения русской армии, а также самый крупный город и последний оплот прусского короля, остававшийся не оккупированным французами. Необходимость защитить союзника и свои тылы должна была вынудить Беннигсена оставить Гейльсберг. Наполеон также мало опасался, что он тем самым фактически оголил собственные тылы, поскольку был уверен, что русские не решатся ударить по ним – перед ними стояли совершенно другие задачи.
И в целом французский полководец не ошибся. Первоначально Беннигсен приготовился к новой атаке. Но, узнав об обходных движениях корпусов Великой армии, вечером 30 мая (11 июня) русские войска стали переходить на правый берег р. Алле и далее двинулись на север, чтобы выйти к р. Прегель и защитить в первую очередь свои коммуникации с Россией. Кенигсберг, видимо, Беннигсена все же интересовал меньше, хотя до этого он отправил в поддержку корпуса А.В. Лестока, защищавшего город, отряд генерала Н.М. Каменского [108]. После Гейльсбергского сражения Беннигсен прибег к помощи великого князя Константина, изложил ему положение русской армии и проанализировал возможные варианты. Обратимся к запискам главнокомандующего, вернее, к тому, как он позже интерпретировал события: «Мне предстояло одно из двух: или покинув нашу укрепленную позицию, доставившую нам накануне славную победу, двинуться на неприятеля, хотя и более нежели вдвое превосходящего нас своею численностью, и атаковать его на высотах, по которым он направлял свое движение. Этим, без сомнения, наши войска обрекались, несмотря на их храбрость, почти на верное поражение, а следовательно, только самое отчаянное положение дел могло побудить нас решиться на подобное действие. Несмотря на нашу относительную малочисленность, мы отнюдь не находились в отчаянном положении. Или же можно было решиться на следующее: следовать за французской армиею, чтобы воспрепятствовать ей приближение к Кенигсбергу. Но это мероприятие было еще опасней первого, так как мы скоро были бы принуждены вступить в сражение при неблагоприятных для нас условиях местности и притом в сражение генеральное, исход которого мог быть только пагубен для нас и обошелся бы дорого, вследствие затруднительного отступления. Но был еще и третий исход, именно: покинуть нашу занимаемую позицию, стать позади реки Прегеля, выжидать дальнейших действий нашего противника, а вместе с тем находиться несколько ближе к спешившим к нам значительным подкреплениям, которые значительно увеличивали силы нашей армии и давали возможность снова перейти в наступление, не подвергая судьбу армии опасности вследствие ее малочисленности. Получив от меня заверение, что с этого момента я буду избегать всякого серьезного столкновения с неприятелем, его высочество вызвался ехать немедленно к его величеству и довести до его сведения как о состоянии армии и занимаемой ею позиции, так и о причинах, меня побуждающих предпринять отступление за реку Прегель» [109].
Даже если отбросить естественный порыв Беннигсена оправдаться в своих записках, то ясно, что он исходил из понимания неравенства сил армий и из желания дождаться подкреплений, находившихся тогда достаточно далеко, еще на русской территории. Он также отлично осознавал, что имел возможность отрезать движением на Пассаргу Великую армию от ее коммуникаций, но объяснял дерзкое решение Наполеона, подставлявшего под удар свои тылы тем, что тот отлично знал состояние и возможности русских войск. В целом стратегическое понимание сложившейся обстановки (правда, задним числом) у Беннигсена было абсолютно правильное, как и тактика на затягивание военных действий. Единственное, на что он мог решиться в тех условиях, – это удар по изолированному корпусу наполеоновских войск, если позволит обстановка.
Фридландское сражение
Начав движение своих войск на Кенигсберг, Наполеон сначала выделил лишь корпус Ланна в сторону Домнау (где русских не оказалось), а потом Фридланда, чтобы обезопасить себя от удара с фланга. Авангард Ланна 1(13) июня первым достиг города (это были саксонские драгуны), что обеспокоило Беннигсена. Русская армия двигалась по правому берегу р. Алле в направлении Велау, и французы могли перерезать путь ее движения, поэтому русская кавалерия под командованием генерала Д.В. Голицына получила приказ выбить противника из города. Уланский Его Величества полк успешно выполнил приказ, захватил пленных и даже восстановил разрушенный мост. Пленные показали, что они входили в состав авангарда корпуса Ланна, стоявшего у Домнау, а Наполеон с основными силами направлялся к Кенигсбергу (на самом деле находился в Прейсиш-Эйлау). Вечером к Фридланду прибыл сам Беннигсен и первоначально перевел на западный берег только две дивизии под командованием Д.С. Дохтурова. Мало того сам Беннигсен ночевал во Фридланде, так как не нашел достойного помещения для себя на правом берегу р. Алле. А.И. Михайловский-Данилевский в своем труде со ссылкой на «очевидцев» (правда, среди них указан только генерал граф П.П. Пален) повторил их мнение, что «Беннигсен, одержимый болезнью, не переходил бы Алле, следственно, и не случилось бы Фридландского сражения, если б нашел на правом берегу жилище, необходимое для временного его успокоения» [110]. Объяснение прозаичное (чего в жизни не случается), но очень странное. Тем более что позже главнокомандующий не раз давал понять о том, что и вовсе не намеревался давать здесь решительный бой, а лишь хотел во Фридланде дать дневку уставшим от длительных переходов войскам! Тем более что он обещал незадолго до этого великому князю Константину перед отъездом того из армии вообще избегать больших сражений! [111] Но вряд ли причину историки будут искать только в генеральской мочекаменной болезни, хотя необходимо признать, что мотивация событий до сих пор не прояснена. Лишь профессор Николаевской военной академии А.К. Баиов полагал, что, основываясь на непроверенных сведениях о противнике, «Беннигсен решил атаковать Ланна у Домнау, разбить его и затем двинуться к Кенигсбергу» [112]. Предположение интересное, но оно не было достаточно подкреплено источниками.
Дело в том, что одна из дорог, ведущая в Алленбург и Велау (туда намеревался вести Беннигсен армию), в г. Фридланде пересекает р. Алле и далее уже идет параллельно правому берегу Алле (другой путь шел по левому берегу). Поэтому в город русской армии наверно нужно было войти, но не для того, чтобы быстрее попасть в Велау, а для того, чтобы задержать противника под Фридландом. По всей вероятности, русский главнокомандующий полагал, что корпус Ланна представлял боковое прикрытие Великой армии, двигающейся на Кенигсберг, поэтому он все же решил или отбросить, или нанести ему поражение. Во всяком случае тогда он мог всегда оправдаться перед любыми обвинениями в свой адрес, если бы французы захватили Кенигсберг, что он сделал все он него зависящее в тех обстоятельствах. Примерно такую версию позднее изложил Беннигсен в журнале военных действий армии: «Приказал я в то время части армии, около 25 000 человек, перейти немедленно реку Алле, дабы атаковать сей корпус (Ланна. – В.Б .), подать тем вспомоществование Кенигсбергу и прикрывать дорогу, ведущую на Велау; в Вонсдорф же, в Алленбург и Велау послал я отряды, дабы не допустить неприятеля завладеть ими прежде нас» [113]. Возможно, он полагал, что Ланн далеко оторвался от других корпусов и он сможет его разбить, прежде чем к нему придут на выручку. Но делать это надо было быстро.
В какой-то степени эти предположения оказались верны, поскольку Наполеон действительно больше внимания уделял в тот день движению на Кенигсберг и только к вечеру получил сведения о появлении русских во Фридланде (правда, неизвестно, в каких силах). Но он не торопился перебрасывать на поддержку конницу Мюрата и другие корпуса, поскольку главное для него состояло в том, чтобы выяснить местонахождение и намерения Беннигсена. Но уже вечером он отдал приказ о переброске конницы генералов Э. Груши и Э.М.А. Нансути к Фридланду. Так началось движение с противоположных сторон к Фридланду французских и русских войск.
Фридланд был расположен на левом берегу р. Алле, в этом месте река как раз делала изгиб, образуя своеобразный треугольник, обрамляющий город. По дуге вокруг города находились три деревни: на севере – Генрихсдорф, через нее проходила дорога на Кенигсберг; строго на запад – Постенен, через нее тянулась дорога на Домнау, а южнее – Сортлак. Неудобство русской позиции заключалось в том, что от д. Постенен до самого Фридланда протекал в глубоком овраге ручей Мюленфлюс, образующий у северной окраины города большой пруд. Этот ручей разрезал русское расположение на две части, а замыкали тыл позиции крутые берега р. Алле. Правда, были построены три понтонных моста на р. Алле, а затем после переправы русские войска попадали в теснину, образующую рекой и ручьем Мюленфлюс, что имело печальные последствия в конце сражения. Кроме того, русские занимали достаточно открытую позицию без опорных пунктов для обороны, и все их передвижения были видны как на ладони.
Уже в 2 часа ночи разгорелся бой авангардов. Русские смогли оттеснить противника от д. Сортлак и занять Сортлакский лес, д. Постенен осталась за французами. За д. Генрихсдорф развернулась настоящая кавалерийская битва, с обеих сторон приняли участие до 10 тыс. всадников. Но после многочисленных сшибок после 3 часов ночи только что прибывших драгун Груши и кирасир Нансути с примерно 60 эскадронами русской конницы французы сумели удержать и эту позицию. После ночного боя авангардов около 4 часов утра русские войска заняли вокруг города обширную дугу, примыкавшую своими оконечностями на р. Алле. Левый фланг под командованием Багратиона (две дивизии) опирался на д. Сортлак и Сортлакский лес; центр расположился перед д. Постенен, а правый фланг под общим командованием генерала А.И. Горчакова (четыре дивизии и основная часть кавалерии) – перед д. Генрихсдорф и Боткеймским лесом. Для поддержания сообщений через разделяющий армию ручей Мюленфлюс были сооружены четыре моста. Причем необходимо указать, что к утру Беннигсен успел перевести на левый берег Алле большую часть армии (45–50 тыс. человек). На другом берегу перед городом у русских осталась только одна 14-я дивизия и часть артиллерии, которая могла бы своим огнем через реку поддержать действия главных сил.
Рано утром у Ланна было примерно (по разным подсчетам) от 10 до 15 тыс. солдат, и его задача (как он ее понимал) заключалась в том, чтобы сковать русские силы и втянуть их в бой. Причем его войска были растянуты на 5 верст, но он ясно видел уязвимость позиции Беннигсена. Именно поэтому здесь было желательно для французов навязать русским большое сражение, тем самым одним ударом решить исход кампании. Именно по его просьбе Наполеон двинул к Фридланду все свободные корпуса: Мортье (прибыл в 9 часов утра), Нея (прибыл после 12 часов), Виктора (прибыл в 4 часа дня) и императорскую гвардию (прибыла после полудня). И около часа дня знаменитый полководец, проделав от Прейсиш-Эйлау путь в 30 верст, сам появился на французских позициях, где его встретили приветственные крики солдат: «Да здравствует император!» и «Маренго», так как этот день совпал с годовщиной этого сражения.
Но русские войска в первую половину дня действовали на удивление очень вяло. Дело ограничивалось перестрелкой в передовых цепях, артиллерийской канонадой и отдельными атаками, не имевшими со стороны русских определенной цели. Складки местности, лесные массивы и утренний туман до поры до времени позволяли Ланну скрывать свою малочисленность от русских наблюдателей. Но после 9 часов утра силы французов уже стали превышать 30 тыс. человек. В 10 часов утра их численность увеличилась примерно до 40 тыс. бойцов. После полудня она постепенно достигла цифры в 80 тыс. против примерно 50 тыс. русских. Историки могли только догадываться, о чем думал в это время вождь русской армии. Предположительно можно утверждать, что Беннигсен отказался решительно атаковать противника, но одновременно не хотел и отходить, «ибо честь нашей армии не позволяла уступать поле сражения». Но вскоре русские офицеры с колокольни собора во Фридланде стали доносить своему главнокомандующему о подходе с запада со стороны Прейсиш-Эйлау густых колонн противника, а о прибытии к войскам Наполеона можно было судить по приветственным крикам французов, которые явственно слышали все русские на передовых позициях. Но Беннигсен уже даже не мог произвести глубокую разведку, поскольку основную часть донских казачьих полков (наиболее приспособленных для этой цели) во главе с М.И. Платовым он давно отправил в сторону Велау [114]. Концентрация сил Великой армии происходила быстро и незаметно; она оказалась неожиданным сюрпризом для русского командования. Описывая сражение задним числом, Беннигсен признался: «Мы были притом в неведении о приближении всей французской армии» [115].
Наполеон, осмотрев позицию под Фридландом и узрев невыгодность расположения русской армии, сначала недоумевал и подозревал Беннигсена в неких тайных умыслах, что он где-то скрытно поставил резерв. Им были специально посланы офицеры для обозрения местности и разведки окрестностей. Многие в его окружении предлагали перенести сражение на следующий день, дождавшись подхода войск Мюрата и Даву, о чем им уже был послан приказ. Но французский полководец опасался, что ночью русские снимутся с позиций и уйдут, как это уже бывало не раз, поэтому он решил использовать явную ошибку противника и атаковать, не дожидаясь подхода дополнительных сил.
Уже после 14 часов он продиктовал свою знаменитую диспозицию Фридландского сражения. Согласно ей на юге выстроились войска Нея, в районе Постенена и Генрихдорфа полки Ланна и Мортье. В резерве остались корпус Виктора и гвардия. Кавалерия равномерно была распределена между корпусами. К 5 часам вечера (назначенный срок атаки) французы заняли боевую линию, расписанную по диспозиции. Суть плана Наполеона заключалась в следующем. Главный удар должен был нанести Ней против левого русского фланга Багратиона, оттеснить противника за ручей и захватить переправы через р. Алле. Ланну нужно было поддержать атаку и сковать русских в центре. Корпус Мортье должен был оставаться на месте, поскольку его использовали в качестве «неподвижной точки опоры» и «оси захождения». В результате произведенного маневра (принципа «закрывающейся двери») на Мортье планировалось отбросить разгромленные русские войска [116].
Примерно около 17 часов Беннигсен после длительного бездействия наконец-таки полностью осознал опасное положение своих частей, повернутых спиной к реке и имевших перед собой главные силы Наполеона. Он разослал военачальникам приказы об отступлении из города, как он писал позднее: «я незамедлительно приказал всю нашу тяжелую артиллерию перевести через город на правую сторону реки Алле и разослал нашим генералам приказания немедленно отступать по мостам, устроенным для этой цели» [117]. Но это решение оказалось запоздалым и неожиданным для высших начальников. Командовавший центром и правым флангом Горчаков посчитал, что ему легче будет сдерживать натиск французов до ночного времени, чем пятиться назад на глазах противника. Багратион же просто уже не мог полностью выполнить этот приказ, а лишь частично (стали переправляться только войска, находившиеся у него в тылу). Войска Нея начали в 17 часов атаку на его позиции, после ожидаемого условного сигнала – трех залпов 20 французских орудий. К 18 часам пехота Нея сначала вытеснила русских егерей из Сортлакского леса и взяла д. Сортлак. Но затем, пытаясь развернуться для новой атаки, пехота была накрыта губительным огнем русской артиллерии, особенно интенсивно действовали батареи с правого берега р. Алле. Французские войска понесли большие потери и вдобавок подверглись атакам русской конницы, многие полки пришли в полное расстройство, дальнейшее продвижение вперед застопорилось, а выполнение плана Наполеона оказалось под угрозой.
Тогда французский полководец, чтобы спасти положение, вынужден был на поддержку Нея выделить одну дивизию из корпуса Виктора. Но пока она выдвигалась, ситуацию, грозившую осложнениями, кардинально изменил генерал А.А. Сенармон, командующий артиллерией корпуса Виктора. 36 его орудий на рысях выдвинулись на передовую позицию и с дистанции 400 метров открыли ураганный огонь сначала по русским батареям, а затем (после их подавления) уже с расстояния 200 метров (а после и с 120 метров) обрушили шквал артиллерийского огня на русские боевые порядки. Такое выдвижение орудий многим казалось чересчур опасным (их легко мог захватить противник быстрой атакой), но своими умелыми и слаженными действиями, помимо нанесения непоправимого урона русским, они дали возможность оправиться войскам Нея, а затем вновь перейти в наступление. Фактически пушки Сенармона своим перемещением организовали артиллерийское наступление, что в конечном счете решило судьбу сражения в пользу французов. Все контратаки русских на орудия оказались тщетными (в том числе русских гвардейских полков) и привели только к большим потерям. Русские линии дрогнули и начали отступление к городу. Но зажатые в перешейке между рекой и оврагом ручья Мюленфлюс плотные солдатские массы вновь стали легкой добычей артиллеристов Сенармона, ни один их заряд не пропадал даром и всегда находил свои жертвы. Историки всегда любят приводить цифры: за короткий промежуток времени 36 орудий батареи сделали 2516 выстрелов, из них только 368 ядрами, остальные – картечью. Французы перешли ручей Мюленфлюс и уже после 20 часов вечера ворвались в горящий Фридланд. Войска Багратиона отступили к мостам, которые, по словам А.П. Ермолова, «уже были зажжены по ошибочному приказанию» (незажженным остался только один мост). Отступающие превратились в беспорядочную толпу, переходили через Алле по уже горевшим мостам, переправлялись вплавь или при помощи кавалеристов.
Когда французская артиллерия перенесла огонь из-за ручья на тылы русского центра, то уже и Горчаков понял катастрофичность ситуации и приказал своим войскам отступать, правда, когда уже шел бой за обладание городом. Он направил две дивизии в пылающий Фридланд, но отбить город ему не удалось, да и мосты уже догорели. Порядок был нарушен и в полках Горчакова, многие солдаты бросались в реку, чтобы ее переплыть. Наконец его войскам, отбиваясь от наседавших французских частей, удалось найти броды на р. Алле к северу от Фридланда у д. Клошенен и перейти на другой берег. 29 тяжелых орудий были увезены генерал-майором графом К.О. Ламбертом с Александрийским гусарским полком к Алленбургу, где они переправились через р. Алле. Как записал о беспорядочном отступлении через Алле в своем «поденном журнале» участник сражения (там раненный) офицер Императорского батальона милиции В.И. Григорьев, «едва только некоторые успели перебежать по мосту через реку Аллер, как оный зажжен; оставшиеся же на той стороне переправились через отысканный по реке брод и защищались от нападавших холодным оружием и прикладами; ввечеру от всей нашей армии собрались только тысяч до тринадцати...; разложили огни, а пищи вовсе никакой не было; французы же, остановясь на противолежащем берегу, нас не преследовали далее, опасаясь наших сикурсных свежих войск, которых, однако же, тут вовсе не было» [118]. «Так, – по словам А.П. Ермолова,– вместо того, чтобы разбить и уничтожить слабый неприятельский корпус, которому за отдалением не могла армия дать скорой помощи, мы потеряли главное сражение» [119].
Практически все русские пушки удалось переправить на левый берег (при Фридланде потеряли всего десять орудий). Но людские потери армии Беннигсена были большими, по подсчетам русских авторов – 10–15 тыс. человек, у иностранных историков эта цифра несколько выше – 20–25 тыс. человек. Были убиты два генерала – И.И. Сукин и Н.Н. Мазовский. Урон французов оценивался в 8–10 тыс. человек, притом, что в бою не участвовала гвардия и две дивизии из корпуса Виктора. Но Наполеон одержал долгожданную и решительную победу. Следствием этого стала сдача 4(16) июня маршалу Сульту мощной крепости Кенигсберга, где французы нашли большое количество запасов для русской армии, а также около 8 тыс. русских раненых. 5(17) июня корпус Лестока вместе с дивизией Каменского (их выделили для защиты Кенигсберга) соединились с остатками армии Беннигсена. Русские войска очень быстро очистили всю Восточную Пруссию. Под прикрытием казачьих полков основные силы Беннигсена перешли р. Неман у Тильзита, а 7(19) июня, после поджога моста через реку, на русскую территорию переправились последние казачьи отряды. Как сказано было в журнале армии Беннигсена, «в сем месте прекратились военные действия, и неприятель, видя армию нашу усиленную вышеупомянутыми подкреплениями, к ней присоединившимися, немедленно принял предложенное ему перемирие, за которым вскоре заключен и мир» [120].
Но прежде чем перейти к заключенному миру, стоит сказать несколько слов о военных действиях, которые вела русская армия против наполеоновских войск в 1806–1807 гг. Как показали события 1805 и 1806 гг. Великая армия очень легко и быстро (можно сказать молниеносно) расправилась с армиями Австрии и Пруссии, а затем долго и уже с большими трудностями достигала победы над русскими войсками. Нужно объективно признать, что русская армия оказалась в 1805–1807 гг. значительно слабее французской по многим показателям. При этом важно понимать, что русские вели боевые действия на чужой территории и воевали даже не за себя, а за своего союзника. Причем отметим, что всегда участвовал в войне лишь ограниченный контингент русских войск. И в 1805 и в 1806 гг. выделенные русские войска в обоих случаях первоначально рассматривались как вспомогательные, а под влиянием неблагоприятной обстановки превращались в основные. Нетрудно сделать вывод, что русская армия (после сравнения с австрийской и прусской) являлась единственной силой на европейском континенте, которая тогда реально могла противостоять Наполеону, других достойных и заслуживавших внимания противников на суше у него на тот период уже не было.
Можно и нужно сравнивать полководческое мастерство военачальников в тот период. При анализе наступательных операций Великой армии в 1807 г. возникает такое чувство, что уверенный в себе и в своей армии Наполеон, даже допуская ошибки, всегда был твердо убежден, что в ближайшие дни сможет нанести поражение русским. Его уверенность базировалась и на численном преимуществе, и на применении верной стратегии и тактики. На Беннигсена же, безусловно, воздействовало и давило бремя наполеоновской славы при принятии решений. Он, в целом правильно понимая стратегическую обстановку и обладая стратегическим чутьем, постоянно испытывал цейтнот, не успевал парировать удары и адекватно реагировать на действия своего противника. Торопился не опоздать и опаздывал, боялся совершить фатальную ошибку и допустил ее, ввязавшись в ненужное сражение при Фридланде.
Да, недостатков у русских войск хватало с лихвой: организационная отсталость, несовершенство тактической и боевой подготовки, косность крепостнических порядков в армии, явные пороки в снабжении (не случайно после 1807 г. чиновников провиантского комиссариатского ведомств лишили права носить армейские мундиры) и множество других недочетов и изъянов. По большинству показателей русские проигрывали французам как по качеству войск, так и по опыту. Но если взять Польскую кампанию, то семь месяцев армия Беннигсена (достаточно немногочисленная) смогла в целом относительно успешно держаться между Вислой и Неманом и противостоять «страшному военачальнику» – Наполеону. В основном русские достаточно успешно вели арьергардные и оборонительные бои, а наступательных операций практически и не было. Возникает вопрос: а был ли шанс у русской армии одержать победу в 1807 г.? Если проанализировать все составляющие процесса военных действий, то можно сделать неутешительный вывод, что вероятность подобного исхода была крайне мала в силу уже перечисленных причин, вытекавших из недостатков русской армии и достоинств французской (численное преимущество более опытного противника, качество боевой подготовки, применение передовой тактики, субъективный фактор – полководец, обладавший редким даром военной импровизации на полях сражений и др.). Кроме того, важное значение имел фактор Аустерлица (вообще побед французского оружия), он довлел над всеми противниками Наполеона, сковывал их инициативу, опасаясь неординарных шагов французского полководца, заставлял их отказываться от активной роли и обрекал на оборонительный характер действий.
Но сам опыт, даже неудачный, был сам по себе очень важен. Он заставил правящие круги обратить внимание на военную сферу как на область отставания. Не случайно, что после кампаний 1805–1807 гг. начинается постепенный, но интенсивный процесс обновления высшего командного состава, выдвижения на генеральские должности в полевых войсках способных и талантливых офицеров не за выслугу лет по старшинству, а за отличие на полях сражений. Именно это поколение «отличившихся» молодых генералов и офицеров затем позднее, в 1812–1815 гг., и привело армию к окончательной победе над Наполеоном [121].
Поражения не только выдвинули на авансцену генералов-практиков, но заставили правительство взяться за военное реформирование, многие элементы которого являлись прямым заимствованием военного дела у французов, а также обратить пристальное внимание на тактику и военную организацию Наполеона [122]. Уже в 1806 г. после Аустерлица была введена, хотя и чисто схематически, дивизионная система организации. Главное же, что все обучение и боевая подготовка войск постепенно стала строиться по французским канонам. Это очень точно после 1807 г. подметил посол Наполеона в С.-Петербурге А. де Коленкур в своих докладах в Париж: «Музыка на французский лад, марши французские; ученье французское». Особенно ощутимо это влияние сказалось на военной форме русских сухопутных войск. Тот же Коленкур по данному поводу заметил: «Все на французский образец: шитье у генералов, эполеты у офицеров, портупеи вместо пояса у солдат...» [123]. Александр I предпочел начать реформы с того, чем традиционно всегда все мужские представители династии Романовых занимались с особой любовью – с изменения униформы. Будущий герой 1812 года генерал Н.Н. Раевский писал из Петербурга в конце 1807 г.: «Мы здесь все перефранцузили, не телом, а одеждой – что ни день, то что-нибудь новое» [124]. Действительно, наполеоновская униформа в то время диктовала военную моду в Европе, и переобмундирование русских войск лишь знаменовало переход к новым подходам к военному делу. Изменения коснулись и других сфер: среди офицерской молодежи стало модным изучение работ молодого военного теоретика Наполеоновской эпохи А. Жомини, в боевой и повседневной жизни армии стали активно применяться элементы тактики колонн и рассыпного строя, до 1812 г. были внедрены новые уставы и практические инструкции по обучению и боевой подготовке войск, усовершенствовали дивизионную и ввели постоянную корпусную систему организации армии, разительные перемены произошли в высшем и полевом управлении сухопутных войск. Успели сделать многое (хотя и не все): подгонял страх потерпеть большое поражение, от которого можно было и не оправиться.
