Глава четырнадцатая. Свидание

 

Так вот что: барыня хотела быть здесь вскоре

И очень просит вас о кратком разговоре.

Мольер. Тартюф [82]

 

Бернар переехал к брату. Он лично поблагодарил королеву‑мать, а потом снова появился при дворе. Войдя в Лувр, он сразу заметил, что часть славы Коменжа перешла по наследству к нему. Люди, которых он знал только в лицо, кланялись ему почтительно‑дружественно. У мужчин, разговаривавших с ним, из‑под личины заискивающей учтивости проглядывала зависть. Дамы не спускали с него глаз и заигрывали с ним: репутация дуэлиста являлась в те времена наиболее верным средством тронуть их сердца. Если мужчина убил на поединке трех‑четырех человек, то это заменяло ему и красоту, и богатство, и ум. Коротко говоря, стоило нашему герою появиться в Луврской галерее, и все вокруг зашептали: "Вот младший Мержи, тот самый, который убил Коменжа", "Как он молод!" "Как он изящен!", "Как он хорош собой!", "Как лихо закручены у него усы!", "Не знаете, кто его возлюбленная?"

А Бернар напрасно старался отыскать в толпе синие глаза и черные брови г‑жи де Тюржи. Он потом даже съездил к ней, но ему сказали, что вскоре после гибели Коменжа она отбыла в одно из своих поместий, расположенное в двадцати милях от Парижа. Злые языки говорили, что после смерти человека, который за нею ухаживал, ей захотелось побыть одной, захотелось погоревать в тишине.

Однажды утром, когда капитан в ожидании завтрака, лежа на диване, читал Преужасную жизнь Пантагрюэля [83], а Бернар брал у синьора Уберто Винибеллы урок игры на гитаре, лакей доложил Бернару, что внизу его дожидается опрятно одетая старуха, что вид у нее таинственный и что ей нужно с ним поговорить. Бернар тотчас же сошел вниз и получил из высохших рук ‑ не Марты и не Камиллы, а какой‑то неведомой старухи ‑ письмо, от которого исходил сладкий запах. Перевязано оно было золотой ниткой, а запечатано широкой, зеленого воску, печатью, на которой вместо герба изображен был Амур, приложивший палец к губам, и по‑кастильски написан девиз Callad [Молчите.]. Бернар вскрыл письмо ‑ в нем была только одна строчка по‑испански, он с трудом понял ее смысл: Esta noche una dama espera a V. M. [Сегодня вечером вас будет ждать одна дама.]

‑ От кого письмо? ‑ спросил он старуху.

‑ От дамы.

‑ Как ее зовут?

‑ Не знаю. Мне она сказала, что она испанка.

‑ Откуда же она меня знает?

Старуха пожала плечами.

‑ Пеняйте на себя: вы себе это накликали благодаря своей славе и своей любезности, ‑ сказала она насмешливо. ‑ Вы мне только ответьте: придете?

‑ А куда прийти?

‑ Будьте сегодня вечером в половине девятого у Германа Оксерского [84], в левом пределе.

‑ Значит, я с этой дамой увижусь в церкви?

‑ Нет. За вами придут и отведут вас к ней. Но только молчок, и приходите один.

‑ Хорошо.

‑ Обещаете?

‑ Даю слово.

‑ Ну, прощайте. За мной не ходите. Старуха низко поклонилась и, нимало не медля, вышла.

‑ Что же от тебя нужно было этой почтенной сводне? ‑ спросил капитан, как скоро брат вернулся, а учитель музыки ушел.

‑ Ничего, ‑ наигранно равнодушным тоном отвечал Бернар, чрезвычайно внимательно рассматривая изображение мадонны.

‑ Полно! У тебя не должно быть от меня секретов. Может, проводить тебя на свидание, посторожить на улице, встретить ревнивца ударами шпаги плашмя?

‑ Говорят тебе, ничего не нужно.

‑ Дело твое. Храни свою тайну. Но только я ручаюсь, что тебе так же хочется рассказать, как мне услышать.

Бернар рассеянно перебирал струны гитары.

‑ Кстати, Жорж, я не пойду сегодня ужинать к Водрейлю.

‑ Ах, значит, свидание сегодня вечером? Хорошенькая? Придворная дама? Мещаночка? Торговка?

‑ По правде сказать, не знаю. Меня должны представить даме... нездешней... Но кто она... понятия не имею.

‑ По крайней мере, тебе известно, где ты должен с ней встретиться?

Бернар показал записку и повторил то, что старуха дополнительно ему сообщила.

‑ Почерк измененный, ‑ сказал капитан, ‑ не знаю, как истолковать все эти предосторожности.

‑ Наверно, знатная дама, Жорж.

‑ Ох, уж эти наши молодые люди! Подай им самый ничтожный повод ‑ и они уже возмечтали, что самые родовитые дамы сейчас бросятся им на шею!

‑ Понюхай, как пахнет записка.

‑ Это еще ничего не доказывает.

Внезапно лицо у капитана потемнело: ему пришла на ум тревожная мысль.

‑ Коменжи злопамятны, ‑ заметил он. ‑ Может статься, они этой запиской хотят заманить тебя в укромное место и там заставить дорого заплатить за удар кинжалом, благодаря которому они получили наследство.

‑ Ну что ты!

‑ Да ведь не первый раз мщение избирает своим орудием любовь. Ты читал Библию. Вспомни, как Далила предала Самсона [85].

‑ Каким же я должен быть трусом, чтобы из‑за нелепой догадки отказаться от, вернее всего, очаровательного свидания! Да еще с испанкой!..

‑ Во всяком случае, безоружным на свидание не ходи. Хочешь взять с собой двух моих слуг?

‑ Еще чего! Зачем делать весь город свидетелем моих любовных похождений?

‑ Нынче так водится. Сколько раз я видел, как мой большой Друг д'Арделе шел к своей любовнице в кольчуге и с двумя пистолетами за поясом!.. А позади шагали четверо солдат из его отряда, и у каждого в руках заряженная аркебуза. Ты еще не знаешь Парижа, мой мальчик. Лишняя предосторожность не помешает, поверь. А если кольчуга стесняет ‑ ее всегда можно снять.

‑ У меня нет дурного предчувствия. Родственникам Коменжа проще было бы напасть на меня ночью на улице, если б они таили против меня зло.

‑ Как бы то ни было, я отпущу тебя с условием, что ты возьмешь пистолеты.

‑ Пожалуйста, могу и взять, только надо мной будут смеяться.

‑ И это еще не все. Нужно плотно пообедать, съесть пару куропаток и изрядный кусок пирога с петушиными гребешками, чтобы вечером поддержать честь семейства Мержи.

Бернар ушел к себе в комнату и, по крайней мере, четыре часа причесывался, завивался, душился и составлял в уме красивые фразы, с которыми он собирался обратиться к прелестной незнакомке.

Читатели сами, верно, догадаются, что на свидание он не опоздал. Полчаса с лишним расхаживал он по церкви. Уже три раза пересчитал свечи, колонны, exvoto [Приношения по обету (лат.).], и вдруг какая‑то старуха, закутанная в коричневый плащ, взяла его за руку и молча вывела на улицу. Несколько раз сворачивая с одной улицы на другую и все так же упорно храня молчание, она наконец привела его в узенький и, по первому впечатлению, необитаемый переулок. В самом конце переулка она остановилась возле сводчатой низенькой дверцы и, достав из кармана ключ, отперла ее. Она вошла первой, Мержи, в темноте держась за ее плащ, шагнул следом за ней. Войдя, он услышал, как за ним задвинулись тяжелые засовы. Провожатая шепотом предупредила его, что перед ним лестница и что ему надо будет подняться на двадцать семь ступеней. Лестница была узкая, ступени неровные, разбитые, так что он несколько раз чуть было не загремел. Наконец, поднявшись на двадцать семь ступенек и взойдя на небольшую площадку, старуха отворила дверь, и яркий свет на мгновение ослепил Мержи. Он вошел в комнату и подивился изящному ее убранству, ‑ внешний вид дома ничего подобного не предвещал.

Стены были обиты штофом с разводами, правда, слегка потертым, но еще вполне чистым. Посреди комнаты стоял стол, на котором горели две розового воску свечи, высились груды фруктов и печений, сверкали хрустальные стаканы и графины, по‑видимому, с винами разных сортов. Два больших кресла по краям стола, должно быть, ожидали гостей. В алькове, наполовину задернутом шелковым пологом, стояла накрытая алым атласом кровать с причудливыми резными украшениями. Курильницы струили сладкий аромат.

Старуха сняла капюшон, Бернар ‑ плащ. Он сейчас узнал в ней посланницу, приносившую ему письмо.

‑ Матерь божья! ‑ заметив пистолеты и шпагу, воскликнула старуха. ‑ Вы что же это, собрались великанов рубить? Прекрасный кавалер! Здесь если и понадобятся удары, то, во всяком случае, не сокрушительные удары шпагой.

‑ Я понимаю, однако может случиться, что братья или разгневанный муж помешают нашей беседе, и тогда придется им застлать глаза дымом от выстрелов.

‑ Этого вы не бойтесь. Скажите лучше, как вам нравится комната?

‑ Комната великолепная, спору нет. Но только одному мне здесь будет скучно.

‑ Кто‑то придет разделить с вами компанию. Обещайте мне сначала одну вещь.

‑ А именно?

‑ Если вы католик, протяните руку над распятием (она вынула его из шкафа), а если гугенот, то поклянитесь Кальвином... Лютером... словом, всеми вашими богами...

‑ В чем же я должен поклясться? ‑ перебил он ее, смеясь.

‑ Поклянитесь, что не станете допытываться, кто эта дама, которая должна прийти сюда.

‑ Условие нелегкое.

‑ Смотрите. Клянитесь, а то я выведу вас на улицу.

‑ Хорошо, даю вам честное слово, оно стоит глупейших клятв, коих вы от меня потребовали.

‑ Ну и ладно. Запаситесь терпением. Ешьте, пейте, коли хотите. Скоро вы увидите даму‑испанку.

Она накинула капюшон и, выйдя, заперла дверь двойным поворотом ключа.

Мержи бросился в кресло. Сердце у него колотилось. Он испытывал почти такое же сильное и почти такого же рода волнение, как за несколько дней до этого на Пре‑о‑Клер при встрече с противником.

В доме царила мертвая тишина. Прошло мучительных четверть часа, и в течение этого времени его воображению являлась то Венера, сходившая с обоев и кидавшаяся к нему в объятия, то графиня де Тюржи в охотничьем наряде, то принцесса крови, то шайка убийц и, наконец, ‑ это было самое страшное видение, ‑ влюбленная старуха.

Все было тихо, ничто не возвещало Бернару, что кто‑то идет, и вдруг ‑ быстрый поворот ключа в замочной скважине ‑ дверь отворилась и как будто сама собой тут же затворилась, и вслед за тем в комнату вошла женщина в маске.

Она была высокого роста, хорошо сложена. Платье, узкое в талии, подчеркивало стройность ее стана. Однако ни по крохотной ножке в белой бархатной туфельке, ни по маленькой ручке, которую, к сожалению, облегала вышитая перчатка, нельзя было с точностью определить возраст незнакомки. Лишь по каким‑то неуловимым признакам, благодаря некоей магической силе или, если хотите, провидению, можно было догадаться, что ей не больше двадцати пяти лет. Наряд на ней был дорогой, изящный и в то же время простой.

Мержи вскочил и опустился перед ней на одно колено. Дама шагнула к нему и ласково проговорила:

‑ Dios os guarde, caballero. Sea V. M. el bien venido [Да хранит вас господь. Милости просим.].

Мержи посмотрел на нее с изумлением.

‑ Наblа V. М. espanol? [Вы говорите по‑испански?]

Мержи не только не говорил по‑испански, он даже плохо понимал этот язык.

Дама, видимо, была недовольна. Она села в кресло, к которому подвел ее Мержи, и сделала ему знак сесть напротив нее. Потом она заговорила по‑французски, но с акцентом, причем этот акцент то становился резким, нарочитым, то вдруг исчезал совершенно.

‑ Милостивый государь! Ваша доблесть заставила меня позабыть осторожность, свойственную нашему полу. Мне захотелось посмотреть на безупречного кавалера, и вот я вижу этого кавалера именно таким, каким его изображает молва.

Мержи, вспыхнув, поклонился даме.

‑ Неужели вы будете так жестоки, сударыня, и не снимете маску, которая, подобно завистливому облаку, скрывает от меня солнечные лучи! (Эту фразу он вычитал в какой‑то книге, переведенной с испанского.)

‑ Сеньор кавалер! Если я останусь довольна вашей скромностью, то вы не раз увидите мое лицо, но сегодня удовольствуйтесь беседой со мной.

‑ Ах, сударыня! Это очень большое удовольствие, но оно возбуждает во мне страстное желание видеть вас!

Он стал перед ней на колени и сделал такое движение, словно хотел снять с нее маску.

‑ Росо а росо [Не все сразу.], сеньор француз, вы что‑то не в меру проворны. Сядьте, а то я уйду. Если б вы знали, кто я и чем я рискнула, вызвав вас на свидание, вы были бы удовлетворены той честью, которую я вам оказала, явившись сюда.

‑ По правде говоря, голос ваш мне знаком.

‑ А все‑таки слышите вы меня впервые. Скажите, вы способны полюбить, преданной любовью женщину, которая полюбила бы вас?..

‑ Уже одно сознание, что вы тут, рядом...

‑ Вы никогда меня не видали, значит, любить меня не можете. Почем вы знаете, красива я или уродлива?

‑ Я убежден, что вы обольстительны.

Мержи успел завладеть рукой незнакомки, незнакомка вырвала руку и поднесла к маске, как бы собираясь снять ее.

‑ А что, если бы вы сейчас увидели пятидесятилетнюю женщину, страшную уродину?

‑ Этого не может быть.

‑ В пятьдесят лет еще влюбляются.

Она вздохнула, молодой человек вздрогнул.

‑ Стройность вашего стана, ваша ручка, которую вы напрасно пытаетесь у меня отнять, ‑ все это доказывает, что вы молоды.

Эти слова он произнес скорее любезным, чем уверенным тоном.

‑ Увы!

Бернаром начало овладевать беспокойство.

‑ Вам, мужчинам, любви недостаточно. Вам еще нужна красота.

Она снова вздохнула.

‑ Умоляю вас, позвольте мне снять маску...

‑ Нет, нет!

Она быстрым движением оттолкнула его.

‑ Вспомните, что вы мне обещали. После этого она заговорила приветливее:

‑ Мне приятно видеть вас у моих ног, а если б я оказалась немолодой и некрасивой... по крайней мере, на ваш взгляд... быть может, вы бы меня покинули.

‑ Покажите мне хотя бы вашу ручку.

Она сняла надушенную перчатку и протянула ему

белоснежную ручку.

‑ Узнаю эту руку! ‑ воскликнул он. ‑ Другой столь же красивой руки во всем Париже не сыщешь.

‑ Вот как? Чья же это рука?

‑ Одной... одной графини.

‑ Какой графини?

‑ Графини де Тюржи.

‑ А!.. Знаю, о ком вы говорите. Да, у Тюржи красивые руки, но этим она обязана миндальному притиранью, которое для нее изготовляют. А у меня руки мягче, и я этим горжусь.

Все это было сказано до того естественным тоном, что в сердце Бернара, как будто бы узнавшего голос прелестной графини, закралось сомнение, и он уже готов был сознаться самому себе в своей ошибке.

"Целых две вместо одной... ‑ подумал он. ‑ Решительно, мне ворожат добрые феи".

Мержи поискал на красивой руке графини отпечаток перстня, который он заметил у Тюржи, но не обнаружил на этих округлых, изящных пальцах ни единой вдавлинки, ни единой, хотя бы едва заметной полоски.

‑ Тюржи! ‑ со смехом воскликнула незнакомка. ‑ Итак, вы приняли меня за Тюржи? Покорно вас благодарю! Слава богу, я, кажется, чуточку лучше ее.

‑ По чести, графиня ‑ самая красивая женщина из всех, каких я когда‑либо видел.

‑ Вы что же, влюблены в нее? ‑ живо спросила незнакомка.

‑ Может быть. Но только умоляю вас, снимите маску, покажите мне женщину красивее Тюржи.

‑ Когда я удостоверюсь, что вы меня любите... только тогда вы увидите мое лицо.

‑ Полюбить вас!.. Как же, черт возьми, я могу полюбить вас не видя?

‑ У меня красивая рука. Вообразите, что у меня такое же красивое лицо.

‑ Теперь я знаю наверное, что вы прелестны: вы забыли изменить голос и выдали себя. Я его узнал, ручаюсь головой.

‑ И это голос Тюржи? ‑ смеясь, спросила она с сильным испанским акцентом.

‑ Ну конечно!

‑ Ошибаетесь, ошибаетесь, сеньор Бернардо. Меня зовут донья Мария... донья Мария де... Потом я вам назову свою фамилию. Я из Барселоны. Мой отец держит меня в большой строгости, но теперь он путешествует, и я пользуюсь его отсутствием, чтобы развлечься и посмотреть парижский двор. Что касается Тюржи, то я прошу вас не говорить со мной больше о ней. Я не могу спокойно слышать ее имя. Она хуже всех придворных дам. Кстати, вам известно, как именно она овдовела?

‑ Я что‑то слышал.

‑ Ну так расскажите... Что вы слышали?..

‑ Будто бы она застала мужа в ту минуту, когда он изливал свои пламень камеристке, и, схватив кинжал, нанесла супругу довольно сильный удар. Через месяц бедняга скончался.

‑ Ее поступок вам представляется... ужасным?

‑ Признаться, я ее оправдываю. Говорят, она любила мужа, а ревность вызывает во мне уважение.

‑ Вы думаете, что я ‑ Тюржи, вот почему вы так рассуждаете, однако я убеждена, что в глубине души вы относитесь к ней с презрением.

В голосе ее слышались грусть и печаль, но это был не голос Тюржи. Бернар не знал, что подумать.

‑ Как же так? ‑ сказал он. ‑ Вы, испанка, не уважаете чувство ревности?

‑ Не будем больше об этом говорить. Что это за черная лента у вас на шее?

‑ Ладанка.

‑ Я считала вас протестантом.

‑ Да, я протестант. Но ладанку дала мне одна дама, и я ношу ее в память о ней.

‑ Послушайте: если вы хотите мне понравиться, то не думайте ни о каких дамах. Я хочу заменить вам всех дам. Кто дал вам ладанку? Та же самая Тюржи?

‑ Честное слово, нет.

‑ Лжете.

‑ Значит, вы госпожа де Тюржи!

‑ Вы себя выдали, сеньор Бернардо!

‑ Каким образом?

‑ При встрече с Тюржи я ее спрошу, как она могла решиться на такое кощунство ‑ вручить святыню еретику.

Мержи терялся все более и более.

‑ Я хочу эту ладанку. Дайте ее мне.

‑ Нет, я не могу ее отдать.

‑ А я хочу ладанку. Вы посмеете отказать мне?

‑ Я обещал ее вернуть.

‑ А что такое обещания! Обещание, данное фальшивой женщине, ни к чему не обязывает. Помимо всего прочего, берегитесь: почем знать, может, вы носите опасный талисман, может, он нашептан! Говорят, Тюржи ‑ злая колдунья.

‑ Я в колдовство не верю.

‑ И в колдунов тоже?

‑ Я немного верю в колдуний. ‑ Последнее слово он подчеркнул.

‑ Ну дайте же мне ладанку, ‑ может, я тогда сброшу маску.

‑ Как хотите, а это голос графини де Тюржи!

‑ В последний раз: вы дадите мне ладанку?

‑ Я вам ее верну, если вы снимете маску.

‑ Вы мне надоели с вашей Тюржи! Любите ее на здоровье, мне‑то что!

Делая вид, что сердится, незнакомка отодвинулась от Бернара. Атлас, который натягивала ее грудь, то поднимался, то опускался.

Несколько минут она молчала, затем, резким движением повернувшись к нему, насмешливо проговорила:

‑ Valame Dios! V. М. no es caballero, es un monje [Прости, господи, мое согрешение! Вы монах, а не кавалер.].

Ударом кулака она опрокинула две свечи, горевшие на столе, и половину бутылок и блюд. В комнате сразу стало темно. В то же мгновение она сорвала с себя маску. В полной темноте Мержи почувствовал, как чьи‑то жаркие уста ищут его губ и кто‑то душит его в объятиях.