Глава восьмая. Разговор между читателем и автором

 

‑ Господин автор! Сейчас вам самое время взяться за писание портретов! И каких портретов! Сейчас вы поведете нас в Мадридский замок, в самую гущу королевского двора. И какого двора! Сейчас вы нам покажете этот франко‑итальянский двор. Познакомьте нас с несколькими яркими характерами. Чего‑чего мы только сейчас не узнаем! Как должен быть интересен день, проведенный среди стольких великих людей!

‑ Помилуйте, господин читатель, о чем вы меня просите? Я был бы очень рад обладать такого рода талантом, который позволил бы мне написать историю Франции, тогда бы я не стал сочинять. Скажите, однако ж, почему вы хотите, чтобы я познакомил вас с лицами, которые в моем романе не должны играть никакой роли?

‑ Вот то, что вы не отвели им никакой роли, ‑ это с вашей стороны непростительная ошибка. Как же так? Вы переносите меня в тысячу пятьсот семьдесят второй год и предполагаете обойтись без портретов стольких выдающихся людей! Полноте! Какие тут могут быть колебания? Пишите. Я диктую вам первую фразу: Дверь в гостиную отворилась, и вошел...

‑ Простите, господин читатель, но в Мадридском замке не было гостиной; гостиные...

‑ А, ну хорошо! Обширная зала была полна народу... и так далее. В толпе можно было заметить...

‑ Кого же вам хотелось бы там заметить?

‑ Дьявольщина! Primo [Во‑первых (лат.).], Карла Девятого!..

‑ Secundo? [Во‑вторых? (лат.)]

‑ Погодите. Сперва опишите его костюм, а потом опишите его наружность и, наконец, нравственный его облик. Теперь это проторенная дорога всех романистов.

‑ Костюм? Он был одет по‑охотничьи, с большим рогом на перевязи.

‑ Вы чересчур немногословны.

‑ Что же касается его наружности... Постойте... Ах ты господи, да посмотрите его бюст в Ангулемском музее [66]! Он во второй зале, значится под номером девяносто восьмым.

‑ Но, господин автор, я провинциал. Вы хотите, чтобы я нарочно поехал в Париж, только чтобы посмотреть бюст Карла Девятого?

‑ Ну, хорошо. Представьте себе молодого человека, довольно статного, с головой, немного ушедшей в плечи; он вытягивает шею и неловко выставляет вперед лоб; нос у него великоват; губы тонкие, рот широкий, верхняя губа оттопыривается; лицо бледное; большие зеленые глаза никогда не смотрят на человека, с которым он разговаривает. И все же в глазах его не прочтешь: ВАРФОЛОМЕЕВСКАЯ НОЧЬ или что‑нибудь в этом роде. Нет, нет! Выражение лица у него не столько жестокое и свирепое, сколько глупое и беспокойное. Вы получите о нем довольно точное представление, если вообразите какого‑нибудь молодого англичанина, который входит в огромную гостиную, когда все уже сидят. Он проходит мимо вереницы разряженных дам ‑ те молчат. Зацепившись за платье одной из них, толкнув стул, на котором сидит другая, он с великим трудом пробирается к хозяйке дома и только тут замечает, что, выходя из кареты, подкатившей к подъезду, он нечаянно задел рукавом колесо и выпачкался. Я убежден, что вам часто приходилось видеть такие испуганные лица. Может быть, даже вы сами подолгу репетировали перед зеркалом, пока, наконец, светская жизнь не выработала в вас полнейшей самоуверенности и вы уже перестали бояться за свое появление в обществе.

‑ Ну, а Екатерина Медичи?

‑ Екатерина Медичи? А, черт, вот о ней‑то я и позабыл! Думаю, что больше я ни разу не напишу ее имени. Это толстая женщина, еще свежая и, по имеющимся у меня сведениям, хорошо сохранившаяся для своих лет, с большим носом и плотно сжатыми губами, как у человека, испытывающего первые приступы морской болезни. Глаза у нее полузакрыты; она ежеминутно зевает; голос у нее монотонный, она совершенно одинаково произносит: "Как бы мне избавиться от ненавистной беарнезки [67]?" и "Мадлен! Дайте сладкого молока моей неаполитанской собачке".

‑ Так! И все же вложите ей в уста какие‑нибудь значительные слова. Она только что отравила Жанну Д'Альбре, ‑ по крайней мере, был такой слух, ‑ должно же это на ней как‑то отразиться.

‑ Нисколько. Если бы отразилось, то чего бы тогда стоила ее пресловутая выдержка? Да и потом, мне точно известно, что в тот день она говорила только о погоде.

‑ А Генрих Четвертый? А Маргарита Наваррская [68]? Покажите нам Генриха, смелого, любезного, а самое главное, доброго. Пусть Маргарита сует в руку пажу любовную записку, а Генрих в это время пожимает ручку какой‑нибудь фрейлине Екатерины.

‑ Если говорить о Генрихе Четвертом, то никто бы не угадал в этом юном ветренике героя и будущего короля Франции. У него назад тому две недели умерла мать, а он уже успел о ней позабыть. Ведет бесконечный разговор с доезжачим касательно следов оленя, которого они собираются загнать. Я вас избавлю от этой беседы ‑ надеюсь, вы не охотник?

‑ А Маргарита?

‑ Ей нездоровилось, и она не выходила из своей комнаты.

‑ Нашли отговорку! А герцог Анжуйский [69]? А принц Конде? А герцог Гиз? А Таван, Ретц [70], Ларошфуко, Телиньи [71]? А Торе, а Мерю [72] и многие другие?

‑ Как видно, вы их знаете лучше меня. Я буду рассказывать о своем друге Мержи.

‑ Пожалуй, я не найду в вашем романе того, что мне бы хотелось найти.

‑ Боюсь, что не найдете.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ПЕРЧАТКА

 

Cayose un escarpin de la derecha

Mano, que de la izquierda importa poco,

A la senora Blanca, у amor loco

A dos hidalgos disparo la flecha.

Lope de Vega. El guante de dona Blanca

У сеньоры Бланки с правой руки,

А может быть, и с левой ‑ это безразлично, ‑

Упала перчатка, и Амур‑безумец

Двоих идальго поразил стрелой.

Лопе де Вега. Перчатка доньи Бланки (испан.). [73]

 

Двор находился в Мадридском замке. Королева‑мать, окруженная своими фрейлинами, ждала у себя в комнате, что король, прежде чем сесть на коня, придет к ней позавтракать. А король между тем, сопутствуемый владетельными князьями, медленно проходил по галерее, где собрались мужчины, которым надлежало ехать с ним на охоту. Он рассеянно слушал придворных и многим из них отвечал резко. Когда король проходил мимо двух братьев, капитан преклонил колено и представил ему нового корнета. Бернар низко поклонился и поблагодарил его величество за незаслуженную честь.

‑ А, так это о вас говорил мне отец адмирал? Вы брат капитана Жоржа?

‑ Да, государь.

‑ Вы католик или гугенот?

‑ Я протестант, государь.

‑ Я спрашиваю только из любопытства. Пусть меня черт возьмет, если я придаю хоть какое‑нибудь значение тому, какую веру исповедуют преданные мне люди.

Произнеся эти памятные слова, король проследовал к королеве.

Несколько минут спустя, как видно, для того, чтобы мужчинам было не скучно, в галерее появился рой женщин. Я расскажу только об одной красавице, состоявшей при дворе, столь обильном красавицами: я разумею ту, которая будет играть большую роль в моей повести, то есть графиню де Тюржи. На ней был костюм амазонки, свободный и в то же время изящный, маски она еще не надела. Ее черные как смоль волосы казались еще чернее от ослепительной белизны лица, везде одинаково бледного. Брови дугой, почти сросшиеся, сообщали ее лицу суровое выражение, но от этого весь ее облик ничего не терял в своем очаровании. Сначала в ее больших синих глазах можно было прочесть лишь высокомерие и пренебрежение, но, едва разговор оживлялся, зрачки у нее увеличивались и расширялись, как у кошки, в них загорался огонь, и тогда даже самому завзятому хлыщу трудно было не подпасть хотя бы на время под ее обаяние.

‑ Графиня де Тюржи! Как она сегодня хороша! ‑ шептали придворные, и каждый из них пробирался вперед, чтобы полюбоваться на нее.

Бернар, стоявший у графини де Тюржи на дороге, был поражен ее красотой, и оцепенение его длилось до тех пор, пока широкие шелковые рукава ее платья не задели его камзола, ‑ только тут он вспомнил, что надо посторониться.

Она, быть может, не без удовольствия, заметила волнение Бернара и соблаговолила заглянуть своими красивыми глазами в его глаза, а он мгновенно потупился, и щеки его покрылись живым румянцем. Графиня улыбнулась и, проходя мимо, уронила перчатку, но герой наш от растерянности стоял как вкопанный и не догадывался поднять ее. Тогда белокурый молодой человек (это был не кто иной, как Коменж), стоявший позади Бернара, оттолкнул его и, схватив перчатку, почтительно ее поцеловал, а затем отдал г‑же де Тюржи. Графиня, не поблагодарив его, повернулась лицом к Бернару и некоторое время смотрела на него с убийственным презрением, потом, найдя глазами капитана Жоржа, нарочно громко сказала:

‑ Капитан! Вы не знаете, что это за ротозей? Сколько можно судить по его учтивости, он, наверное, гугенот.

Дружный смех привел несчастного Бернара в крайнее замешательство.

‑ Это мой брат, сударыня, ‑ не таким громким голосом ответил ей Жорж. ‑ Он только три дня в Париже. Клянусь честью, Лануа до того, как вы взяли на себя труд его обтесать, был нисколько не менее неуклюж, чем мой брат.

Графиня слегка покраснела.

‑ Это злая шутка ‑ вот что я вам скажу, капитан. Об умерших дурно не говорят. Дайте руку, ‑ меня просила с вами поговорить одна дама: она вами недовольна.

Капитан почтительно взял ее руку и подвел к амбразуре дальнего окна. Уходя, она еще раз оглянулась на Бернара.

По‑прежнему ослепленный появлением прелестной графини, сгорая от желания любоваться ею и в то же время не смея поднять на нее глаза, Бернар почувствовал, что кто‑то осторожно хлопнул его по плечу. Он обернулся и увидел барона де Водрейля; барон взял его за руку и отвел в сторону, чтобы, как он выразился, никто не помешал им поговорить с глазу на глаз.

‑ Дорогой друг! ‑ сказал барон. ‑ Вы новичок и по всей вероятности, не знаете, как себя здесь вести.

Мержи посмотрел на него с изумлением.

‑ Ваш брат нанят, ему некогда давать вам советы. Если позволите, я вам его заменю.

‑ Я не понимаю, что...

‑ Вас глубоко оскорбили. Вид у вас был озабоченный, и я решил, что вы обдумываете план мести.

‑ Мести? Кому? ‑ покраснев до корней волос, спросил Мержи.

‑ Да ведь коротышка Коменж только что вас изо всех сил толкнул! Весь двор видел, как было дело, и ждет, что вы это так не оставите.

‑ В зале полно народу, ‑ что же удивительного, если кто‑то меня нечаянно толкнул?

‑ Господин де Мержи! С вами я не имею чести быть близко знаком, но с вашим братом мы большие друзья, и он может подтвердить, что я по мере сил следую Христовой заповеди прощать обиды. У меня нет никакого желания стравливать вас, но в то же время я почитаю за должное обратить ваше внимание на то, что Коменж толкнул вас не неумышленно. Он толкнул вас потому, что хотел нанести вам оскорбление. Даже если б он вас не толкнул, он все равно вас унизил: подняв перчатку Тюржи, он отнял право, принадлежавшее вам. Перчатка лежала у ваших ног, ergo [Следовательно (лат.).], вам одному принадлежало право поднять ее и отдать... Да вот, посмотрите туда! Видите в самом конце галереи Коменжа? Он показывает на вас пальцем и смеется над вами.

Мержи обернулся и увидел Коменжа, тот со смехом что‑то рассказывал окружавшим его молодым людям, а молодые люди слушали с явным любопытством. У Мержи не было никаких доказательств, что речь идет именно о нем, однако доброжелатель сделал свое дело: Мержи почувствовал, как его душой овладевает ярый гнев.

‑ Я найду его после охоты и думаю, что сумею... ‑ начал он.

‑ Никогда не откладывайте мудрых решений. Кроме того, если вы вызовете своего недруга тотчас после того, как он причинил вам обиду, то вы гораздо меньше прогневаете бога, чем если вы это сделаете после долгих размышлений. Вы вызываете человека на дуэль в запальчивости, тут большого греха нет, и если вы потом деретесь, то единственно для того, чтобы не совершить более тяжкого греха ‑ чтобы не изменить своему слову. Впрочем, я забыл, что вы протестант. Как бы то ни было, немедленно уговоритесь с ним о времени и месте встречи, а я вас сейчас сведу.

‑ Надеюсь, он передо мной извинится.

‑ Об этом вы лучше и не мечтайте, дружище. Коменж еще ни разу не сказал: "Я был неправ". Впрочем, он человек порядочный и, разумеется, даст вам удовлетворение.

Мержи взял себя в руки и изобразил на своем лице равнодушие.

‑ Коль скоро Коменж меня оскорбил, ‑ объявил Мержи, ‑ я должен потребовать от него удовлетворения, и он мне его даст в любой форме.

‑ Чудесно, мой милый! Мне нравится ваша храбрость: ведь вам должно быть известно, что Коменж ‑ один из лучших наших фехтовальщиков. По чести, оружием этот господин владеет хорошо. Он учился в Риме у Брамбиллы. Жан Маленький больше не решается скрещивать с ним клинки.

Говоря это, барон пристально вглядывался в слегка побледневшее лицо Мержи; между тем Бернар был больше взволнован самим оскорблением, чем устрашен его последствиями.

‑ Я бы с удовольствием исполнил обязанности вашего секунданта, но, во‑первых, я завтра причащаюсь, а во‑вторых, я должен драться с де Ренси и не имею права обнажать шпагу против кого‑либо еще [У записных дуэлистов существовало правило не затевать новой ссоры впредь до окончания прежней.].

‑ Благодарю вас. Если дело дойдет до дуэли, моим секундантом будет мой брат.

‑ Капитан ‑ знаток в этой области. Сейчас я приведу к вам Коменжа, и вы с ним объяснитесь.

Мержи поклонился, а затем, отвернувшись к стене начал составлять в уме вызов и постарался придать своему лицу соответствующее выражение.

Вызов надо делать изящно, ‑ это, как и многое другое, достигается Упражнением. Наш герой первый раз вступил в дело ‑ вот почему он испытывал легкое смущение, но его пугал не удар шпаги, он боялся сказать что‑нибудь такое, что уронило бы его дворянское достоинство. Только успел он придумать решительную и вместе с тем вежливую фразу, как барон де Водрейль взял его за руку, и фраза мигом вылетела у него из головы.

Коменж, держа шляпу в руке, вызывающе‑учтиво поклонился ему и вкрадчивым тоном спросил:

‑ Милостивый государь! Вы хотели со мной поговорить?

Вся кровь бросилась Бернару в лицо. Он, не задумываясь, ответил Коменжу таким твердым тоном, какого он даже не ожидал от себя:

‑ Вы наглец, и я требую от вас удовлетворения. Водрейль одобрительно кивнул головой. Коменж

приосанился и, подбоченившись, что в те времена почиталось приличествующим случаю, совершенно серьезно сказал:

‑ Вы, милостивый государь, истец, следственно, право выбора оружия, коль скоро я ответчик, предоставляется мне.

‑ Выбирайте любое.

Коменж сделал вид, что призадумался.

‑ Эсток [Длинная обоюдоострая шпага.] ‑ хорошее оружие, ‑ сказал он, ‑ но раны от него могут изуродовать человека, а в наши годы, ‑ с улыбкой пояснил он, ‑ не очень приятно являться к своей возлюбленной со шрамом через все лицо. Рапира оставляет маленькую дырочку, но этого совершенно достаточно. ‑ Тут он опять улыбнулся. ‑ Итак, я выбираю рапиру и кинжал.

‑ Превосходно, ‑ сказал Мержи, повернулся и

пошел.

‑ Одну минутку! ‑ крикнул Водрейль. ‑ Вы забыли условиться о времени и месте встречи.

‑ Придворные дерутся на Пре‑о‑Клер, ‑ сказал Коменж. ‑ Но, быть может, у вас, милостивый государь, есть другое излюбленное место?

‑ На Пре‑о‑Клер так на Пре‑о‑Клер.

‑ Что же касается часа... По некоторым причинам я раньше восьми не встану... Понимаете? Дома я сегодня не ночую и раньше девяти не смогу быть на Пре.

‑ Хорошо, давайте в девять.

Отведя глаза в сторону, Бернар заметил на довольно близком от себя расстоянии графиню де Тюр‑жи, ‑ она уже рассталась с капитаном, а тот разговорился с другой дамой. Легко себе представить, что при виде прекрасной виновницы этого злого дела наш герой придал своему лицу важное и деланно беспечное выражение.

‑ С некоторых пор вошло в моду драться в красных штанах, ‑ сообщил Водрейль. ‑ Если у вас таких нет, я вам вечером пришлю. Кровь на них не видна, ‑ так гораздо опрятнее.

‑ По мне, это ребячество, ‑ заметил Коменж. Мержи принужденно улыбнулся.

‑ Словом, друзья мои, ‑ сказал барон де Водрейль, по‑видимому, чувствовавший себя в своей родной стихии, ‑ теперь нужно условиться только о секундантах и тьерсах [Свидетели часто не ограничивались ролью простых свидетелей ‑ они дрались между собой. Тогда говорили: секундировать, тьерсировать кого‑нибудь.] для вашего поединка.

‑ Этот господин совсем недавно при дворе, ‑ заметил Коменж. ‑ Ему, наверное, трудно будет найти тьерса. Я готов сделать ему уступку и удовольствоваться секундантом.

Мержи не без труда сложил губы в улыбку.

‑ Это верх учтивости, ‑ сказал барон. ‑ Иметь дело с таким сговорчивым человеком, как господин де Коменж, ‑ право, одно удовольствие.

‑ Вам понадобится рапира такой же длины, как у меня, ‑ продолжал Коменж, ‑ а поэтому я вам рекомендую Лорана под вывеской Золотое солнце на улице Феронри ‑ это лучший оружейник в городе. Скажите, что это я вас к нему направил, и он все для вас сделает.

Произнеся эти слова, он повернулся и как ни в чем не бывало примкнул к той же кучке молодых людей.

‑ Поздравляю вас, господин Бернар, ‑ сказал Водрейль. ‑ Вы хорошо бросили вызов. Мало сказать "хорошо" ‑ отлично! Коменж не привык, чтобы с ним так разговаривали. Его боятся пуще огня, в особенности после того, как он убил великана Канильяка. Два месяца тому назад он убил Сен‑Мишеля, но это к большой чести ему не служит. Сен‑Мишель не принадлежал к числу опасных противников, а вот Канильяк убил не то пять, не то шесть дворян и не получил при этом ни единой царапины. Он учился в Неаполе у Борелли. Говорят, будто Лансак перед смертью поведал ему секрет удара, которым он и натворил потом столько бед. И то сказать, ‑ как бы говоря сам с собой, продолжал барон, ‑ Канильяк обокрал церковь в Осере и швырнул наземь святые дары. Нет ничего удивительного, что бог его наказал.

Мержи все это было неинтересно слушать, но, боясь, как бы Водрейль хотя бы на краткий миг не заподозрил его в малодушии, он счел своим долгом поддержать разговор.

‑ К счастью, я никогда не обкрадывал церквей и не притрагивался к святым дарам, ‑ заметил он, ‑ значит, поединок мне не столь опасен.

‑ Позвольте дать вам еще один совет. Когда вы с Коменжем скрестите шпаги, бойтесь одной его хитрости, стоившей жизни капитану Томазо. Коменж крикнул, что острие его шпаги сломалось. Томазо, ожидая рубящего удара, поднял свою шпагу над головой, а между тем шпага у Коменжа и не думала ломаться и по самую рукоятку вошла в грудь Томазо, потому что Томазо, не ожидая колющего удара, не защитил грудь... Впрочем, вы на рапирах, ‑ это не так опасно.

‑ Я буду драться не на жизнь, а на смерть.

‑ Да, вот еще что! Выбирайте кинжал с крепкой чашкой ‑ это чрезвычайно важно для парирования. Видите, у меня шрам на левой руке? Это потому, что я однажды вышел на поединок без кинжала. Я повздорил с молодым Таларом и из‑за отсутствия кинжала едва не лишился левой руки.

‑ А он был ранен? ‑ с отсутствующим видом спросил Мержи.

‑ Я его убил по обету, который я дал моему покровителю, святому Маврикию. Еще не забудьте захватить полотна и корпии, это не помешает. Ведь не всегда же убивают наповал. Еще хорошо бы во время мессы положить шпагу на престол... Впрочем, вы протестант... Еще одно слово. Не думайте, что отступление наносит урон вашей чести. Напротив того, заставьте Коменжа как можно больше двигаться. У него короткое дыхание; загоняйте его, а потом, выждав удобный момент, кольните хорошенько в грудь, и из него дух вон.

Барон продолжал бы и дальше давать не менее полезные советы, если бы громкие звуки рогов не возвестили, что король сел на коня. Двери покоев королевы отворились, и их величества в охотничьих костюмах направились к крыльцу.

Капитан Жорж отошел от своей дамы и, подойдя к брату, хлопнул его по плечу и с веселым видом сказал:

‑ Везет тебе, повеса! Посмотрите на этого маменькиного сынка с кошачьими усами. Стоило ему появиться ‑ и вот уже все женщины от него без ума. Тебе известно, что прекрасная графиня четверть часа говорила со мной о тебе? Ну так не зевай! На охоте все время скачи рядом с ней и будь как можно любезнее. Дьявольщина, да что с тобой? Уж не заболел ли ты? У тебя такое вытянутое лицо, как у протестантского попа, которого сейчас поведут на костер. Да ну же, черт побери, развеселись!..

‑ У меня нет особого желания ехать на охоту, я предпочел бы...

‑ Если вы не поедете на охоту, Коменж вообразит, что вы трусите, ‑ шепнул ему барон де Водрейль.

‑ Идем! ‑ сказал Бернар и провел ладонью по горячему лбу.

Он решил рассказать о своем приключении брату после охоты. "Какой стыд! ‑ сказал он себе. ‑ Вдруг госпожа де Тюржи подумала бы, что я трушу!.. Вдруг бы ей показалось, что я отказываюсь от удовольствия поохотиться, потому что мне не дает покоя мысль о предстоящей дуэли!"

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ОХОТА

 

...the very butcher of a silk button, a duellist, a duellist; a gentleman of the very first house, ‑ of the first and second cause: Ah! the immortal passado! the panto riverso!

Shakespeare. Romeo and Juliet

Он настоящий губитель шелковых пуговиц, дуэлянт, дуэлянт, дворянин с ног до головы, знаток первых и вторых поводов к дуэли. Ах, бессмертное passado! Punto riverso!

Шекспир. Ромео и Джульетта (англ.). [74]

 

Во дворе замка суетилось великое множество дам и кавалеров, нарядно одетых, верхом на знатных конях. Звуки рогов, лай собак, громкие голоса острящих всадников ‑ все это сливалось в шум, радующий слух охотника, но несносный для обычного человеческого слуха.

Бернар машинально пошел вслед за братом во двор и случайно оказался подле прелестной графини; она, уже в маске, сидела верхом на горячей андалусской лошадке, бившей копытом о землю и в нетерпении грызшей удила. Но и на этой лошади, которая поглотила бы все внимание заурядного всадника, графиня чувствовала себя совершенно спокойно, точно сидела в кресле у себя в комнате.

Капитан под предлогом натянуть мундштук у андалусской лошадки приблизился к графине.

‑ Вот мой брат, ‑ сказал он амазонке вполголоса, однако достаточно громко для того, чтобы его мог услышать Бернар. ‑ Будьте с бедным мальчиком поласковей: он сам не свой с тех пор, как увидел вас

в Лувре.

‑ Я уже забыла его имя, ‑ довольно резким тоном проговорила она. ‑ Как его зовут?

‑ Бернаром. Обратите внимание, сударыня, что перевязь у него точно такого же цвета, как у вас

ленты.

‑ Он умеет ездить верхом?

‑ Вы скоро сами в этом удостоверитесь.

Жорж поклонился и поспешил к придворной даме, за которой он недавно начал ухаживать. Он слегка наклонился к седельной луке, взял лошадь своей дамы за уздечку и скоро позабыл и о брате, и об его прекрасной и гордой спутнице.

‑ Оказывается, вы знакомы с Коменжем, господин де Мержи? ‑ спросила графиня.

‑ Кто, я, сударыня?.. Очень мало, ‑ запинаясь, промолвил Мержи.

‑ Но ведь вы только что с ним разговаривали.

‑ Это был первый наш разговор.

‑ Кажется, я догадываюсь, что вы ему сказали. А глаза ее, смотревшие из‑под маски, словно хотели заглянуть к нему в душу.

Бернара эта беседа смущала невероятно, и он чрезвычайно обрадовался, когда к графине, догнав ее, обратилась какая‑то дама. Тем не менее, сам не отдавая себе ясного отчета, зачем, он продолжал ехать рядом с графиней. Быть может, он хотел позлить этим Коменжа, следившего за ними издали.

Охотники выехали наконец из замка. Поднятый олень скрылся в лесу. Вся охота устремилась за ним, и тут Мержи с удивлением заметил, как ловко г‑жа де Тюржи правит лошадью и с каким бесстрашием преодолевает она встречающиеся на пути препятствия. Мержи ехал на берберийском коне превосходных статей и благодаря этому не отставал от нее, но, к его великой досаде, граф де Коменж, у которого конь был такой же удалый, тоже ехал рядом с г‑жой де Тюржи и, невзирая на быстроту бешеного галопа, невзирая на увлеченность охотой, то и дело обращался к амазонке, а Бернар между тем завидовал в глубине души его легкости, беспечности, а главное, его способности болтать милую чепуху, которая, видимо, забавляла графиню и этим злила Бернара. И обоих соперников, вступивших в благородное соревнование, не останавливали ни высокие изгороди, ни широкие рвы, ‑ они уже раз двадцать рисковали сломить себе шею.

Внезапно графиня, отделившись от охоты, свернула с дороги, по которой направились король и его свита, на боковую.

‑ Куда вы? ‑ крикнул Коменж. ‑ Вы собьетесь со следа! Разве вы не слышите, что рога и лай ‑ с той стороны?

‑ Ну так и поезжайте другой дорогой. Никто вас не неволит.

Коменж ничего не ответил и поворотил коня туда же, куда и она. Мержи поехал вместе с ними. Когда же они углубились в лес шагов на сто, графиня попридержала лошадь. Коменж, ехавший справа от нее, и Мержи, ехавший слева, последовали ее примеру.

‑ У вас славный боевой конь, господин де Мержи, ‑ сказал Коменж, ‑ он даже не вспотел.

‑ Это берберийский конь, брат купил его у одного испанца. Вот рубец от сабельного удара, ‑ он был ранен под Монконтуром.

‑ Вы были на войне? ‑ обратившись к Мержи, спросила графиня.

‑ Нет, сударыня.

‑ Значит, вы не испытали на себе, что такое огнестрельная рана?

‑ Нет, сударыня.

‑ А сабельный удар?

‑ Тоже нет.

Мержи почудилось, что она улыбнулась. Коменж насмешливо вздернул верхнюю губу.

‑ Ничто так не украшает молодого дворянина, как глубокая рана, ‑ заметил он. ‑ Ведь правда, сударыня?

‑ В том случае, если дворянин честно ее заслужил.

‑ Что значит "честно заслужил"?

‑ Славу приносит только та рана, которую человек получил на поле боя. А раны, полученные на дуэли, ‑ это совсем другое дело. Они ничего, кроме презрения, во мне не вызывают.

‑ Я полагаю, что господин де Мержи, прежде чем сесть на коня, имел с вами разговор?

‑ Нет, ‑ сухо ответила графиня. Мержи подъехал к Коменжу.

‑ Милостивый государь! ‑ сказал он тихо. ‑ Как скоро мы присоединимся к охоте, мы с вами можем заехать в чащу, и там я постараюсь доказать вам, что я ничего не предпринимал для того, чтобы уклониться от встречи с вами.

Коменж бросил на него взгляд, в котором можно было прочесть и жалость и удовольствие.

‑ Ну что ж! Я не имею оснований вам не верить. А ваше предложение я принять не могу: только мужичье дерется без свидетелей. Наши друзья, которых мы в это дело втянули, не простят нам, что мы их не подождали.

‑ Как вам будет угодно, милостивый государь, ‑ сказал Мержи и пустился догонять графиню.

Графиня ехала с опущенной головой: казалось, она была занята своими мыслями. Все трое молча доехали до распутья, ‑ тут и кончалась их дорога.

‑ Это не рог трубит? ‑ спросил Коменж.

‑ По‑моему, звук долетает слева, вон из того кустарника, ‑ заметил Мержи.

‑ Да, рог, теперь мне это ясно. Могу даже сказать, что это болонская валторна. Будь я трижды неладен, если это не валторна моего приятеля Помпиньяна. Вы не можете себе представить, господин де Мержи, какая огромная разница между болонской валторной и теми валторнами, которые выделывают наши жалкие парижские ремесленники.

‑ Ее слышно издалека.

‑ А какой звук! Какая густота! Собаки, едва заслышав его, забывают, что пробежали добрых десять миль. Откровенно говоря, хорошие вещи делают только в Италии да во Фландрии. Как вам нравится мой валлонский воротник? К охотничьему костюму он идет. У меня есть воротники и брыжи "Сумбур" для балов, но и этот совсем простой воротник ‑ вы думаете, его вышивали в Париже? Какое там! Мне его привезли из Бреды. У меня есть друг во Фландрии; если хотите, он вам пришлет такой же... Ах да! ‑ перебил он себя и рассмеялся. ‑ Какой же я рассеянный! Бог ты мой! Совсем из головы вон!

Графиня остановила лошадь.

‑ Коменж! Охота впереди! Судя по звуку рогов, оленя уже начали травить.

‑ По‑видимому, вы правы, очаровательница.

‑ А вы разве не хотите принять участие в травле?

‑ Разумеется, хочу. Иначе мы лишимся славы охотников и наездников.

‑ В таком случае не мешает поторопиться.

‑ Да, наши лошади передохнули. Покажите же нам пример!

‑ Я устала, я дальше не поеду. Со мной побудет господин де Мержи. Поезжайте!

‑ Но...

‑ Сколько раз нужно вам повторять? Пришпорьте коня.

Коменж не трогался с места. Кровь прилила у него к щекам. Он бросал злобные взгляды то на Бернара, то на графиню.

‑ Госпоже де Тюржи хочется побыть вдвоем, ‑ насмешливо улыбнувшись, сказал он.

Графиня показала рукой на кустарник, откуда долетали звуки рога, и кончиками пальцев сделала крайне выразительный жест. Но Коменж, видимо, все еще не склонен был уступать место своему сопернику.

‑ Что ж, придется сказать вам все начистоту. Оставьте нас, господин де Коменж, ваше присутствие мне несносно. Ну как, теперь вы поняли?

‑ Отлично понял, сударыня, ‑ отвечал он с бешенством и, понизив голос, прибавил: ‑ А что касается вашего нового любимчика... он недолго будет вас тешить... Счастливо оставаться, господин де Мержи, до свиданья!

Последние слова он произнес раздельно, а затем, дав коню шпоры, погнал его галопом.

Лошадь графини припустилась было за ним, но графиня натянула поводья и поехала шагом. Время от времени она поднимала голову и посматривала в сторону Мержи с таким видом, словно ей хотелось заговорить с ним, но потом снова отводила глаза, как бы стыдясь, что не знает, с чего начать разговор.

Мержи был вынужден заговорить первым:

‑ Я горжусь, сударыня, тем предпочтением, какое вы мне оказали.

‑ Господин Бернар! Вы умеете драться?..

‑ Умею, сударыня, ‑ отвечал он с изумлением.

‑ Просто уметь ‑ этого мало. Вы хорошо... вы очень хорошо умеете драться?

‑ Достаточно хорошо для дворянина и, разумеется, плохо для учителя фехтования.

‑ У нас в стране дворяне лучше владеют оружием, нежели те, что избрали это своим ремеслом.

‑ Да, правда, я слыхал, что многие дворяне тратят в фехтовальных залах время, которое они могли бы лучше провести где‑нибудь в другом месте.

‑ Лучше?

‑ Ну еще бы! Не лучше ли беседовать с дамами, ‑ спросил он, улыбаясь, ‑ чем обливаться потом в фехтовальной зале?

‑ Скажите: вы часто дрались на дуэли?

‑ Слава богу, ни разу, сударыня! А почему вы мне задаете такие вопросы?

‑ Да будет вам известно, что у женщины не спрашивают, с какой целью она что‑нибудь делает. По крайней мере, так принято у людей благовоспитанных.

‑ Обещаю придерживаться этого правила, ‑ молвил Мержи и, чуть заметно улыбнувшись, наклонился к шее своего коня.

‑ В таком случае... как же вы будете вести себя завтра?

‑ Завтра?

‑ Да, завтра. Не прикидывайтесь изумленным.

‑ Сударыня...

‑ Отвечайте, я знаю все. Отвечайте! ‑ крикнула она и движением, исполненным царственного величия, вытянула в его сторону руку.

Кончик ее пальца коснулся его рукава, и от этого прикосновения он вздрогнул.

‑ Буду вести себя как можно лучше, ‑ отвечал он наконец.

‑ Ответ достойный. Это ответ не труса и не задиры. Но вы знаете, что для начала вам уготована встреча с весьма опасным противником?

‑ Ничего не поделаешь! Конечно, мне придется трудно, как, впрочем, и сейчас, ‑ с улыбкой добавил он. ‑ Ведь до этого я видел только крестьянок, и не успел я привыкнуть к придворной жизни, как уже очутился наедине с прекраснейшей дамой французского двора.

‑ Давайте говорить серьезно. Коменж лучше, чем кто‑либо из придворных, владеет оружием, а ведь у нас ‑ драчун на драчуне. Он король записных дуэлистов.

‑ Да, я слышал.

‑ И что же, вас это не смущает?

‑ Повторяю: я буду вести себя как можно лучше. С доброй шпагой, а главное, с божьей помощью бояться нечего!..

‑ С божьей помощью!.. ‑ презрительно произнесла она. ‑ Ведь вы гугенот, господин де Мержи?

‑ Гугенот, сударыня, ‑ отвечал он серьезно; так он всегда отвечал на этот вопрос.

‑ Значит, поединок должен быть для вас еще страшнее.

‑ Осмелюсь спросить: почему?

‑ Подвергать опасности свою жизнь ‑ это еще ничего, но вы подвергаете опасности нечто большее, чем жизнь, ‑ вашу душу.

‑ Вы рассуждаете, сударыня, исходя из догматов вашего вероучения, догматы нашего вероучения более утешительны.

‑ Вы играете в азартную игру. На карту брошено спасение вашей души. В случае проигрыша, ‑ а проигрыш почти неизбежен, ‑ вечная мука!

‑ Да мне и так и так худо. Умри я завтра католиком, я бы умер, совершив смертный грех.

‑ Сравнили! Разница громадная! ‑ воскликнула г‑жа де Тюржи, видимо, уязвленная тем, что Бернар в споре с ней приводит довод, основываясь на вероучении, которое исповедовала она. ‑ Наши богословы вам объяснят...

‑ Я в этом уверен, они все объясняют, сударыня; они берут на себя смелость толковать Писание, как им вздумается. Например...

‑ Перестаньте! С гугенотом нельзя затеять минутный разговор, чтобы он по любому случайному поводу не начал отчитывать вас от Писания.

‑ Это потому, что мы читаем Писание, а у вас священники ‑ и те его не знают. Лучше давайте поговорим о другом. Как вы думаете, олень уже затравлен?

‑ Я вижу, вы очень стоите за свою веру?

‑ Опять вы, сударыня!

‑ Вы считаете, что это правильная вера?

‑ Более того, я считаю, что это лучшая вера, самая правильная, иначе я бы ее переменил.

‑ А вот ваш брат переменил же ее!

‑ У него были основания для того, чтобы стать католиком, а у меня свои основания для того, чтобы оставаться протестантом.

‑ Все они упрямы и глухи к голосу разума! ‑ с раздражением воскликнула она.

‑ Завтра будет дождь, ‑ посмотрев на небо, сказал Мержи.

‑ Господин де Мержи! Мои дружеские чувства к вашему брату, а также нависшая над вами опасность вызывают во мне сочувствие к вам...

Мержи почтительно поклонился.

‑ Вы, еретики, в реликвии не верите? Мержи улыбнулся.

‑ Вы полагаете, что одно прикосновение к ним оскверняет?.. ‑ продолжала она. ‑ Вы бы отказались носить ладанку, как это принято у нас, приверженцев римско‑католической церкви?

‑ А у нас это не принято, ‑ нам, протестантам, обычай этот представляется по меньшей мере бесполезным.

‑ Послушайте. Как‑то раз один из моих двоюродных братьев повесил ладанку на шею охотничьей собаке, а затем, отойдя от нее на двенадцать шагов, выстрелил из аркебузы крупной дробью.

‑ И убил?

‑ Ни одна дробинка не попала.

‑ Чудо! Вот бы мне такую ладанку!

‑ Правда?.. И вы бы стали ее носить?

‑ Конечно. Коли она защитила собаку, то уж... Впрочем, я не уверен, не хуже ли еретик собаки... Я имею в виду собаку католика....

Госпожа де Тюржи, не слушая его, проворно расстегнула верхние пуговицы своего узкого лифа и сняла с груди золотой медальон на черной ленте.

‑ Возьмите! ‑ сказала она. ‑ Вы обещали ее носить. Вернете когда‑нибудь потом.

‑ Если это будет от меня зависеть.

‑ Но вы будете бережно с ней обращаться?.. Не вздумайте кощунствовать! Обращайтесь с ней как можно бережнее!

‑ Ее дали мне вы, сударыня!

Госпожа де Тюржи протянула ему ладанку, он взял ее и повесил на шею.

‑ Католик непременно поблагодарил бы руку, отдавшую ему этот священный талисман.

Мержи схватил руку графини и хотел было поднести к губам.

‑ Нет, нет, поздно!

‑ А может, передумаете? Вряд ли мне еще когда‑нибудь представится такой случай.

‑ Снимите перчатку, ‑ сказала она и протянула ему руку.

Снимая перчатку, он ощутил легкое пожатие. И тут он запечатлел пламенный поцелуй на ее прекрасной белой руке.

‑ Господин Бернар! ‑ с волнением в голосе заговорила графиня. ‑ Вы будете упорствовать до конца, ничто вас не тронет? Когда‑нибудь вы обратитесь в нашу веру ради меня?

‑ Почем я знаю! ‑ отвечал он со смехом. ‑ Попросите получше, подольше. Одно могу сказать наверное: уж если кто меня и обратит, так только вы.

‑ Скажите мне положа руку на сердце: что, если какая‑нибудь женщина... ну, которая бы сумела...

Она запнулась.

‑ Что сумела?..

‑ Ну да! Если б тут была, например, замешана любовь? Но смотрите: будьте со мной откровенны! Говорите серьезно!

‑ Серьезно?

Он попытался снова взять ее руку.

‑ Да. Любовь к женщине другого вероисповедания... любовь к ней не заставила бы вас измениться?.. Бог пользуется разными средствами.

‑ Вы хотите, чтобы я ответил вам откровенно и серьезно?

‑ Я этого требую.

Мержи, опустив голову, медлил с ответом. Признаться сказать, он подыскивал уклончивый ответ. Г‑жа де Тюржи подавала ему надежду, а он вовсе не собирался отвергать ее. Между тем при дворе он был всего несколько часов, и его совесть ‑ совесть провинциала была еще ужасно щепетильна.

‑ Я слышу порсканье! ‑ крикнула вдруг графиня, так и не дождавшись этого столь трудно рождавшегося ответа.

Она хлестнула лошадь и пустила ее в галоп. Мержи помчался следом за ней, но ни единого взгляда, ни единого слова он так от нее и не добился.

К охоте они примкнули мгновенно.

Олень сперва забрался в пруд, ‑ выгнать его оттуда оказалось не так‑то просто. Некоторые всадники спешились и, вооружившись длинными шестами, вынудили бедное животное снова пуститься бежать. Но холодная вода его доконала. Олень вышел из пруда, тяжело дыша, высунув язык, и стал делать короткие скачки. А у собак, наоборот, сил как будто прибавилось вдвое. Пробежав небольшое расстояние, олень почувствовал, что бегством ему не спастись; он сделал последнее усилие и, остановившись у толстого дуба, смело повернулся мордой к собакам. Тех, что бросились на него первыми, он поддел на рога. Одну лошадь он опрокинул вместе со всадником. После этого люди, лошади, собаки, став осторожнее, образовали вокруг оленя широкий круг и уже не решались приблизиться к нему настолько, чтобы он мог их достать своими грозными ветвистыми рогами.

Король с охотничьим ножом в руке ловко соскочил с коня и, подкравшись сзади, перерезал у оленя сухожилия. Олень издал нечто вроде жалобного свиста и тотчас же рухнул. Собаки бросились на него. Они вцепились ему в голову, в морду, в язык, так что он не мог пошевелиться. Из глаз его катились крупные слезы.

‑ Пусть приблизятся дамы! ‑ крикнул король. Дамы приблизились; почти все они сошли с коней.

‑ Вот тебе, парпайо! ‑ сказал король и, вонзив нож оленю в бок, повернул его, чтобы расширить рану.

Мощная струя крови залила королю лицо, руки, одежду.

"Парпайо" ‑ это была презрительная кличка кальвинистов: так их часто называли католики.

Самое это слово произвело на некоторых неприятное впечатление, не говоря уже о том, при каких обстоятельствах оно было употреблено, меж тем как другие встретили его одобрительно.

‑ Король сейчас похож на мясника, ‑ довольно громко, с брезгливым выражением лица произнес зять адмирала, юный Телиньи.

Доброжелатели, ‑ а при дворе таковых особенно много, ‑ не замедлили передать эти слова государю, и тот их запомнил.

Насладившись приятным зрелищем, какое являли собой собаки, пожиравшие внутренности оленя, двор поехал обратно в Париж. Дорогой Мержи рассказал брату, как его оскорбили и как произошел вызов на дуэль. Советы и упреки были уже бесполезны, и капитан обещал поехать завтра вместе с ним.