Я уже говорил выше, что из замечательной мастерской, или школы живописи, Франса Флориса выходили очень искусные мастера, которые, как прилежные ученики‑дети, пили молоко из этой мощной и обильной груди. Самым выдающимся между ними был Лукас де Хере, происходивший из семьи художников, ибо отец его, Ян де Хере, был в свое время одним из самых лучших ваятелей в Нидерландах, а мать, госпожа Анна Смейтерс[291], была превосходной миниатюристкой, прекрасные произведения которой, исполненные красками и кистью, отличались изумительной тонкостью и отчетливостью. Так, ею была написана мельница в полном ходу, с мельником, поднимающимся по лестнице с мешком на спине, с лошадью и телегой, стоящими у плотины, и с прохожими внизу; картинка эта была так мала, что ее можно было покрыть половиной хлебного зерна. Таковы были родители Лукаса де Хере, родившегося в Генте в 1534 году.
Лукас, еще будучи ребенком, начал учиться рисованию у своего отца, который не только был очень даровитым скульптором, но и хорошим архитектором, создавшим много превосходных произведений из алебастра, мрамора и пробирного камня. Вынуждаемый, ради закупок мрамора, часто ездить в Намюр и Динан, он по временам брал с собой в эти поездки сына, который на берегах Мааса уже твердо, отчетливо и красиво рисовал пером с натуры разные виды, развалины замков и города.
Когда, под руководством своих родителей, он сделался довольно хорошим рисовальщиком, его отдали в учение к Франсу Флорису, близкому другу отца. Здесь Лукас сделал весьма большие успехи в искусстве и наконец дошел до того, что стал оказывать немаловажные услуги Франсу, исполняя различные работы для мастеров, в особенности же рисунки для живописцев по стеклу и для шпалерных мастеров; все эти рисунки сходили за рисунки самого Франса, из чего можно заключить, что Лукас действительно был искусный рисовальщик. Потом он поехал в чужие края, а именно во Францию, где также сделал много рисунков для шпалер королеве‑матери[292]. Он часто ездил в Фонтенбло, где было собрано много предметов искусства: античных статуй, картин и других вещей. Вернувшись из Франции, он женился на молодой добродетельной девушке по имени Элеонора Корбонье, дочери сборщика податей в городе Вере. Он много писал портретов с натуры и благодаря своему умению схватывать самые характерные черты изображаемого лица работал с большой уверенностью; он мог и по памяти написать всякого настолько похоже, что его легко было узнать сразу. Им были написаны на створках одного складня портреты господина ван Вакена, его супруги и их шута Козинтгена. В церкви Св. Петра в Генте были две створки его работы, на которых изображено Сошествие Св. Духа, где замечательно хорошо были исполнены одежды апостолов. В церкви Св. Иоанна находилась большая надгробная картина, на средней доске которой было изображено Воскресение, на одной из створок – ученики на пути в Эммаус и на другой – Магдалина у ног Христа в Гефсиманском саду.
Лукас много написал превосходных картин и портретов, и написал бы их еще больше, если б не терял много времени в обществе знатных людей, искавших его знакомства как ради его общительного характера, так и ради его художественных и поэтических дарований, нередко очень удачно совмещающихся.
Некоторые вельможи были столь расположены к нему, что предлагали ему в награду почетные должности.
Однажды, во время пребывания Лукаса в Англии, случилось, что адмирал Лондона дал ему заказ написать в одной галерее национальные одежды всех народов. Он написал все, кроме одежды англичанина, которого представил совершенно нагим, разместив около него разные шерстяные и шелковые материи, портновские ножницы и кусок мела. Увидав эту нагую фигуру, адмирал спросил, что он хотел этим выразить. Лукас отвечал, что эта фигура должна изображать англичанина, но что он не знал, какого вида и покроя следовало дать ему одежду, ибо англичане ежедневно меняют их по нескольку раз; что, в какой бы одежде он ни представил его сегодня, завтра все равно ему пришлось бы ее изменить, будь она французская, итальянская, испанская или фламандская. «Поэтому я, – прибавил Лукас, – изобразил только материи вместе с портновскими инструментами, чтоб во всякое время можно было сделать какую угодно одежду»·. Адмирал показал изображение королеве, и та, посмотрев, сказала: «Разве не заслуживает наш народ за его глупое непостоянство того, чтобы быть осмеянным таким образом?!» Но, говоря откровенно, не одних только англичан или французов следует осуждать за пристрастие к частым переменам одежд; ведь и мы, нидерландцы, тоже сильно подражаем одеждам других народов, особенно соседних или тех, с которыми находимся в торговых сношениях. Всего меньше можно упрекать в этом немцев и швейцарцев, которые почти всегда довольствуются своими старинными штанами или своей старинной одеждой. У нас же иногда носят широкие, стянутые внизу штаны, которые почти не позволяют двигаться. То мы делаем такой широкий край, что живот как будто свешивается ниже пояса, то опять затягиваемся в столь узкое платье, что едва можем дышать и двигать руками, и надеваем галерные штаны, как невольники, прикованные к веслам, и в одном случае берем пример с французов, в другом – с итальянцев и португальцев. Иногда эти чулки‑штаны бывают так узки, что надеть их можно только с помощью сапожного крючка. Наши женщины дошли до предела смешного с их casse‑enfants, как справедливо называется это платье. Оно делает их настолько широкими и необъятными, что они становятся похожи на диковинного коня Баярда и с трудом могут проходить в двери; в то же время они до такой степени затягиваются в талии, что едва могут дышать и нагибаться. Не довольствуясь тем, что подвергают себя подобным мучениям, они мучают и невинных девочек, почему эти бедняжки задерживаются в своем развитии. В нашей стране дошли до такого безумия и глупого предрассудка, что большой рост, сухощавость и худобу, которые по всей справедливости надо признавать за болезнь, принимают за красоту и достоинство. В этом отношении итальянцы разумнее и заслуживают большей похвалы, ибо они всегда, с самых древних времен, любили, как любят и теперь, смотреть на своих прекрасных полнотелых матрон, платья которых настолько просторны, что матрон можно, кажется, легко вытряхнуть из них; по‑видимому, этот род одежды есть лучший из всех.
Но вернемся к Лукасу. Он оставил после себя несколько поэтических, или стихотворных, произведений, и в числе других «Сад поэзии», в котором поместил разные переведенные с французского языка стихотворения, а именно «Храм Купидона» Маро[293] и другие, а также много собственных, но написанных не французским размером, которого он держался впоследствии. Кроме того, он начал описывать в стихах жизнь художников, но, как я ни старался, не мог отыскать этого начатого им произведения, которым, хотя и в малой степени, хотел воспользоваться сам или же напечатать его.
Лукас был весьма умный и рассудительный человек и большой любитель древностей, медалей и других редкостей, из которых у него составился целый прекрасный кабинет. Между прочим, у него было несколько бронзовых статуэток Меркурия, замечательных по своим красивым позам; они были найдены в Вельзеке, во Фландрии, близ Ауденарде, в том именно месте, где, как предполагают, находился город Белгис. У него была также найденная в земле Зеландии старинная сандалия, представлявшая собой подметку со множеством искусно сделанных ременных завязок, похожая на те, какие мы видим в Риме на античных статуях. Так как Лукас был моим первым учителем, то я, в знак своего расположения, послал ему натуральный коренной зуб в пять фунтов весом, который был найден вместе с другими костями и замечательным панцирем между нашей деревней Мёлебеке и Ингельмюнстером, на месте, прозванном «Землей мертвецов».
Его девиз «Schade leer u» («Несчастье нас учит») представляет очень остроумную перестановку букв, из которых состоит его имя – Lucas de Нееге. Мне кажется, что это не только очень остроумная выдумка, но и хорошая, назидательная притча, ибо, если мы сами испытываем несчастья и выясняем себе их причины, а также видим несчастья других или слышим о них и рассуждаем, как и отчего они происходят, мы всего лучше научаемся предупреждать собственные несчастья или избегать их.
Лукас умер 29 августа 1584 года пятидесяти лет от роду.
Примечания
Нидерландский живописец, рисовальщик и поэт Лукас де Хере (1534, Гент – 1584, Париж?) был сыном известного скульптора Яна де Хере и художницы‑миниатюристки Анны Смейтерс, которые обучили его искусству рисования. Затем он занимался в Антверпене в мастерской Франса Флориса. Писал портреты, картины на религиозные сюжеты, создавал рисунки для шпалер и витражей, участвовал в оформлении торжеств. Между 1559 и 1561 гг. посетил Францию. Наиболее продуктивным периодом его творчества были 1561–1567 гг., проведенные в Генте. Помимо картин Л. де Хере создал в это время рисунки для «Эмблематы» Иоанна Самбука, изданной Плантеном в 1564 г. Около 1566 г. к нему учеником поступил Карел ван Мандер. В апреле 1567 г. художник уехал в Англию, где его покровителем стал лорд Эдвард Клинтон, I граф Линколн. Возможно, по его заданию Л. де Хере выполнил серию рисунков для альбома костюмов «Театр всех народов и наций мира» (Гент, Университет). Однако главное, чем он занимался в английский период, были портреты английской аристократии. В 1576 г., после «Гентской амнистии», Л. де Хере вернулся на родину. В 1577 г. он участвовал в оформлении Гента по случаю въезда Вильгельма Оранского; для подобных декоративных работ он привлекался и позднее. В начале 1580‑х гг. по заказу принца Оранского Л. де Хере выполнил рисунки для шпалер так называемой «Серии Валуа» (1582–1585, Флоренция, Уффици), предназначавшейся в дар французскому королю Генриху III. Среди его литературных произведений особенной известностью пользовалась книга «Сад поэзии» (1559), содержавшая стихотворные переводы французских авторов и его собственные сочинения. Его перу, кроме того, принадлежит приведенная в настоящей книге ода в честь Гентского алтаря (см. жизнеописание братьев Яна и Губерта ван Эйков), а также сохранившаяся только во фрагментах стихотворная «Книга о художниках». Л. де Хере был знатоком древностей и собрал хорошую коллекцию антиков. Из живописных работ мастера сохранилось немногое: «Царь Соломон и царица Савская» (1559, Гент, Собор); «Вид аббатства св. Бавона» (1564, Гент, Университет); «Распятие» (1564, Сент‑Никлас, церковь Св. Павла); «Меркурий, пробуждающий свободные искусства после войны» (Турин, Галерея Сабауда).
