Дальнейшие приключения Ангела в деревне

 

– Теперь все в порядке, – сказал Крумп, кончив перевязку. – Это, несомненно, проделки памяти, но сегодня ваши отростки кажутся мне совсем не такими большими, как вчера. Наверно, они меня слишком тогда поразили. Оставайтесь, позавтракаем вместе, раз уж вы здесь. Полдник, знаете, да? А потом ребятишки уберутся опять в училище до самого вечера.

– Я никогда в жизни не видел, чтобы рана так хорошо заживала, – сказал он, когда шел с Ангелом в столовую. – У вас кровь и плоть, наверно, чертовски чисты и совершенно свободны от бактерий. Какой бы дрянью ни была набита ваша голова, – добавил он sotto voce[9].

За завтраком он пристально наблюдал за Ангелом, и разговаривал, стараясь побольше выведать как бы между прочим.

– Вас не утомило вчерашнее путешествие? – сказал он вдруг.

– Путешествие? – удивился Ангел. – Да, крылья как‑то онемели.

(…Его не собьешь, – подумал Крумп. – Придется, видно, войти в его игру.)

– Так вы почти всю дорогу летели, а? И ни на чем не ехали?

– Не было никакой дороги, – объяснял Ангел, набирая горчицу. – Я летел по ходу симфонии с несколькими Гриффонами и Огненным херувимом, и вдруг настал сплошной мрак, и я оказался здесь, в вашем мире.

– Ага! – сказал Крумп. – Так вот почему у вас нет с собой никакого багажа. – Он провел салфеткой по губам, и в глазах его заиграла усмешка.

– Полагаю, наш мир вам хорошо знаком. Вы наблюдали за нами через адамантовые стены и всякое такое. А?

– Не очень хорошо. Мы изредка видим его во сне. Лунными ночами, когда нас усыпляют кошмары, вея черными крыльями.

– А, да… понятно, – сказал Крумп. – Очень поэтичное иносказание. Не выпьете ли бургундского? Вот оно, рядом с вами… В нашем мире существует, знаете, убеждение, что ангелы совсем не так редко посещают землю. Может быть, некоторые из ваших… друзей уже совершали такие путешествия? Предполагают, что они нисходят к достойным лицам в тюрьму, танцуют танец баядерок и тому подобное. Ну, как в «Фаусте», знаете?

– Я никогда не слышал ни о чем похожем, – сказал Ангел.

– Совсем на днях одна дама, чей ребенок стал на некоторое время моим пациентом (несварение желудка), уверяла меня, когда малыш строил гримасы, будто это указывает на то, что ему снятся ангелы. В романах миссис Генри Вуд этот симптом трактуется как безошибочное предвестие ранней смерти. Не могли ли бы вы пролить некоторый свет на эти сбивчивые патологические показания?

– Мне это все непонятно, – сказал Ангел. Он был озадачен и не представлял себе ясно, куда клонит доктор.

(«Обиделся, – сказал Крумп самому себе. – Видит, что я над ним потешаюсь».)

– Меня интересует одна вещь: часто вновь прибывшие жалуются там у вас на врачей, которые их пользовали? Мне всегда представлялось, что прежде всего должно быть немало толков насчет водолечения. Не далее, как в июне текущего года, когда я смотрел на эту картину в Академии…

– Вновь прибывшие? – удивился Ангел. – Я не улавливаю вашу мысль.

Доктор широко открыл глаза.

– Разве они не попадают к вам?

– К нам? – сказал Ангел. – Кто?

– Те, что здесь умирают.

– После того, как превратятся в развалины?

– У нас, знаете, так верит большинство.

– Такие люди, как та женщина, что кричала в дверь, как тот шатавшийся чернолицый мужчина, как те гадкие маленькие человечки, что швырялись скорлупой? Конечно, нет! Я никогда не видел таких созданий, пока не упал в ваш мир…

– Но! Бросьте! – сказал Доктор. – Вы еще скажете, что ваша форменная одежда вовсе не белая и что вы не умеете играть на арфе.

– Белого в Ангельской Стране вообще не бывает, – сказал Ангел. – Это же тот странный пустой цвет, который получается у вас от смешения всех других.

– Простите, сэр! – сказал Доктор, вдруг изменив тон. – Вы положительно ничего не знаете о Стране, откуда вы явились. Белое – это ее сущность!

Ангел воззрился на него. Шутит он? Нет как будто.

– Я вам сейчас покажу, – сказал Крумп, встал и подошел к буфету, на котором лежал номер «Журналь де Пари». Он поднес его Ангелу и раскрыл на цветном приложении.

– Вот вам настоящие ангелы, – сказал он. – Одни лишь крылья еще не делают ангела. Все они в белом, как видите, в кисейных платьицах, возносятся в небо, не развернув своих крыльев. Вот это ангелы, согласно мнению знатоков. Волосы словно высветлены перекисью водорода. У одного в руках маленькая арфа. Другой помогает этой бескрылой даме – так сказать, ангелу‑личинке – вознестись ввысь.

– Ах, нет! Правда же, – сказал Ангел. – Это совсем не ангелы.

– Ангелы! – сказал Крумп, положил журнал обратно на буфет и с видом глубокого удовлетворения сел на свой стул. – Могу вас уверить, сославшись на самые высокие авторитеты…

– А я могу вас уверить…

Крумп всосал уголки губ и покачал головой – совсем как тогда в разговоре с Викарием.

– Спорить бесполезно, – оказал он. – Мы не можем менять свои представления только потому, что какой‑то безответственный пришелец…

– Если это ангелы, – сказал Ангел, – то я никогда не бывал в Ангельской Стране.

– Вот именно, – подхватил Крумп, чрезвычайно довольный собой. – Это то, к чему я и хотел подвести.

Минуту Ангел смотрел на него круглыми глазами, потом вторично поддался особенному, чисто человеческому смятению – разразился смехом.

– Ха‑ха‑ха! – присоединился к нему Крумп. – Я сразу понял, что вы совсем не такой сумасшедший, каким кажетесь. Ха‑ха‑ха!

До конца завтрака они оба, хоть и по разным причинам, были очень веселы, и Крумп теперь обращался с Ангелом уже не иначе, как с ловким шутником.

 

 

Выйдя от Крумпа, Ангел опять направился вверх по холму к дому Викария. Однако у перелаза – может быть, желая избежать встречи с миссис Гестик, – он свернул в сторону и пошел кружным путем мимо Жаворонкова поля и фермы Бредли.

Он набрел на Благородного Бродягу, мирно спавшего среди полевых цветов. Он остановился, привлеченный небесным спокойствием на лице этого индивидуума. Под ангельским взглядом Благородный Бродяга вздрогнул, проснулся и привстал с земли. У него был тусклый цвет лица; одет он был в ржаво‑черное; шапокляк, давно утративший свой гордый вид, был нахлобучен на один глаз.

– Добрый день, – сказал он учтиво. – Как поживаете?

– Отлично, благодарю вас, – сказал Ангел, уже освоивший эти фразы.

Благородный Бродяга смерил Ангела критическим взглядом.

– Обиваешь копыта, приятель? – сказал он. – Как я?

Ангелу он показался загадочным.

– Почему, – спросил он, – вы спите вот так, а не в воздухе, на кровати?

– Разрази меня гром! – ответил Благородный Бродяга. – Почему я не сплю на кровати? Да так получается. В Сендрингеме идет побелка, в Виндзорском замке[10] чинят канализацию, а больше мне ночевать негде. У вас не найдется в кармане на полпинты, а?

– У меня в кармане нет ничего, – сказал Ангел.

– Эта деревня не Сиддермортон? – спросил Бродяга. Он, хрустя суставами, встал на ноги и кивнул на кучу крыш под горой.

– Да, – сказал Ангел, – ее называют Сиддермортон.

– Я знаю ее, знаю, – проговорил Бродяга. – Это очень миленькая деревушка. – Он потянулся, зевнул и стал смотреть на деревню. – Дома, – сказал он раздумчиво. – Съестное (он повел рукой, указывая на поля и сады). Выглядит уютно, не правда ли?

– В этом есть своя особенная причудливая красота, – сказал Ангел.

– Есть, еще бы – особенная, причудливая, да… Господи! Я бы в дым разгромил это проклятое место… Я здесь родился.

– Вот как! – вздохнул Ангел.

– Да, я здесь родился. Вы когда‑нибудь слышали о напичканных лягушках?

– О напичканных лягушках? – спросил Ангел. – Нет!

– Этим вивисекторы занимаются. Возьмут лягушку, вырежут ей мозг, а потом насуют заместо мозга трухи. Это и будет напичканная лягушка. Так вот, здесь в деревне полно напичканных людей.

Ангел принял все в прямом смысле.

– Неужели это так? – сказал он.

– Так и не иначе, поверьте моему слову. Тут как есть каждому вырезали мозги и набили голову гнилыми опилками. Видите вы вон то местечко за красным забором?

– Оно зовется «Народное училище», – сказал Ангел.

– Да. Вот там их и пичкают, – сказал Бродяга, с увлечением развивая свою метафору.

– В самом деле? Как интересно!

– Делается с расчетом, – продолжал Бродяга. – Когда б у них были мозги, у них завелись бы мысли, а завелись бы у них мысли, они бы стали думать сами за себя. А сейчас вы можете пройти деревню из конца в конец и не встретите ни одного человека, который умел бы думать сам за себя. Это все люди с трухой вместо мозга. Я знаю эту деревню. Я в ней родился, и я бы, верно, по сей день жил тут и работал на тех, кто почище, если б не отбился от выпускания мозгов.

– Это болезненная операция? – спросил Ангел.

– Достаточно. Хотя голову и не трогают. И длится она долгое время. В школу их забирают маленькими, и им говорят: «Ступайте сюда, здесь вы наберетесь ума». Так они им говорят, а приходят малыши хорошими – чистое золото! И вот их начинают пичкать. Понемногу, по капельке выжимают из них добрые живые соки мозга. И забивают им черепушки датами, перечнями, всякой мурой. Выйдут они из школы – голова безмозглая, механизм заведен как надо – сейчас шляпу снимут перед всяким, кто на них посмотрит. Уж куда лучше: один вчера снял шляпу даже передо мной. Они бегают на побегушках, делают самую грязную работу да еще говорят спасибо, что им, понимаете, дают жить! Они прямо‑таки гордятся тяжелой работой и работают даром. После того, как их напичкают. Видишь, там парень пашет?

– Да, – сказал Ангел, – его тоже напичкали?

– Непременно. А то бы он сейчас, по такой приятной погоде обивал бы свои копыта, как я и благие апостолы.

– Начинаю понимать, – сказал Ангел не совсем уверенно.

– Я знал, что вы способны понять, – приободрил его Бродячий Философ. – Я сразу увидел, что вы правильный человек. Но серьезно: разве ж это не смешно – столько столетий цивилизации, а взять хоть этого безмозглого осла там, на косогоре, – исходит седьмым потом, надрывается! А ведь он англичанин. Он принадлежит, так сказать, к высшей расе во всем творении! Один из повелителей Индии. Да это ж курам на смех! Флаг, который тысячу лет реет над полями битв и над всеми морями, – это его флаг. Еще не было в мире страны, столь великой и славной, как его страна. Не было испокон. И вот что из нас делают. Я вам расскажу одну здешнюю историйку, как вы, я вижу, здесь – чужой. Есть тут парень по фамилии Готч – сэр Джон Готч, как он тут зовется. Так вот, когда Готч еще обучался джентльменским наукам в Оксфорде, я был восьмилетним мальчонкой, а моя сестра была девушкой семнадцати лет – у них в услужении. Но бог ты мой! Кто же не слышал эту историю, самую что ни на есть обыкновенную, о нем или о других вроде него?

– Я не слышал, – сказал Ангел.

– Каждую хорошенькую и веселую девчонку они выгоняют на панель, и каждого парня, если в нем есть хоть на грош задора и отваги или если он не хочет пить вместо пива то пойло, что ему присылает супруга помощника его преподобия, и снимать шляпу перед кем ни приведись, и оставлять кроликов и птицу тем, кто почище, – всех их выживают из деревни, как отпетых негодяев. А еще говорят о патриотизме! Об улучшении расы! Да ведь остаются такие, что их и с черномазыми не поставишь рядом, косоглазым‑то на них тошно смотреть…

– Но мне не все понятно, – сказал Ангел, – я не услежу за вашей мыслью.

Бродячий Философ попробовал объясниться проще и рассказал Ангелу незамысловатую историю о сэре Джоне Готче и судомойке. Едва ли есть нужда ее пересказывать. Вы и так, наверно, догадались, что Ангела она оставила в том же недоумении. В ней полно было слов, которых он не понимал, потому что единственным средством передачи эмоций, каким располагал Философ, была богохульная ругань. Но хотя они говорили на несходных языках, он все же сумел в какой‑то мере передать Ангелу свое убеждение (возможно, и необоснованное), что жизнь несправедлива и жестока и что сэр Джон Готч до крайности мерзок.

Он ушел, и последнее, что видел Ангел, была его пыльно‑черная спина, удалявшаяся в сторону Айпинг‑Хенгера. В поле у дороги взлетел фазан, и Философ‑бродяга тут же поднял камень и метнул в птицу, которая жалобно заклохтала под злым и метким ударом. Затем он скрылся за углом.