Точка зрения леди Хаммергеллоу 3 страница

– Мы учим людей другому, – сказал Викарий.

– Не существуют как материальные тела, – уточнил Помощник.

– Все‑таки пойдите и посмотрите сами.

– Не хочу я смотреть ваши галлюцинации… – начал Помощник.

– Я ничего не смогу объяснить, пока вы не пойдете и не посмотрите на него, – сказал Викарий. – Ничто другое на небе или на земле так не похоже на ангела, как этот человек. Вы просто должны увидеть его, если хотите понять!

– Я не хочу ничего понимать, – сказал Помощник. – Не хочу по доброй воле идти на то, чтобы меня морочили. Скажите сами, Хильер, что это, если не попытка меня обморочить?.. Фламинго! Как бы не так!

 

 

Ангел допил чай и теперь стоял у окна, задумчиво глядя вдаль. Старая церковь в глубине долины, озаренная заходящим солнцем, казалась ему очень красивой, но он не мог понять, что означают могильные камни, выстроившиеся рядами по косогору за церковью. Когда вошли Мендхем с Викарием, он обернулся.

Мистер Мендхем мог с полным удовольствием нагрубить своему патрону, как он грубил прихожанам, но не тот он был человек, чтобы нагрубить приезжему. Он поглядел на Ангела, и версия о «неизвестной даме» сразу отпала. Красота Ангела была слишком явно красотою юноши.

– Мистер Хильер сообщил мне, что вы изволите… э… как ни странно… называть себя Ангелом?

– …Что вы Ангел, – поправил Викарий.

Ангел поклонился.

– Вот я и пришел, – сказал Мендхем. – Как‑никак любопытно поглядеть.

– Очень, – сказал Ангел. – Черный цвет и самая форма.

– Простите, как?

– Черный цвет и хвостатая одежда, – повторил Ангел. – И нет крыльев.

– Именно, – сказал Мендхем, хотя и был в полном недоумении. – Мы, естественно, любопытствуем узнать, как и почему вы появились в деревне в таком оригинальном костюме.

Ангел поглядел на Викария. Викарий схватился за подбородок.

– Понимаете… – начал Викарий.

– Пусть он сам объяснит, – сказал Мендхем. – Прошу вас.

– Я только хотел помочь… – начал снова Викарий.

– А я не хочу, чтобы вы помогали.

– Тьфу ты! – буркнул Викарий.

Ангел переводил взгляд с одного на другого.

– У вас пробежало по лицам такое шершавое выражение! – сказал он.

– Видите ли, мистер… мистер… не знаю, как вас зовут, – сказал Мендхем уже не столь медоточивым голосом. – Дело обстоит так: моя жена, или, точнее говоря, четыре дамы играли в лаун‑теннис, когда внезапно вы наскакиваете на них; да, сэр, вы наскакиваете на них из кустов рододендрона в полном неглиже. Вы и мистер Хильер.

– Но я же… – вмешался Викарий.

– Знаю. В неглиже был этот джентльмен. Я, разумеется (это – мое естественное право), должен потребовать объяснений! – Голос его загудел органом. – И я требую объяснений!

Ангел тихо улыбнулся на его гневный тон, на грозную позу, когда Мендхем вдруг скрестил руки на груди.

– Я в этом мире недавно… – начал Ангел.

– Девятнадцать лет по меньшей мере, – сказал Мендхем. – В такие годы пора бы знать приличия! Это не оправдание!

– Могу я сперва задать вам один вопрос? – сказал Ангел.

– Да.

– Вы думаете, я Человек – подобно вам самим? Как подумал тот клетчатый?

– Если вы не человек…

– Еще один вопрос. Вы никогда не слышали об ангелах?

– Не советую вам подносить мне эти россказни! – предупредил Мендхем, возвращаясь к своему привычному крещендо.

– Но, Мендхем, – вмешался Викарий. – У него же крылья!

– Очень вас прошу, дайте мне поговорить с ним, – оборвал его Мендхем.

– Какой вы смешной! – сказал Ангел. – Что я ни скажу, вы меня перебиваете.

– Что же вы хотите сказать? – снизошел Мендхем.

– Что я в самом деле ангел…

– Чушь!

– Вот и опять!

– Вы лучше расскажите мне по чести, как вы очутились в кустах рододендрона в саду Викария Сиддермортонского прихода в том виде, в каком вы были. И в обществе самого Викария! Будьте любезны забыть вашу нелепую выдумку!..

Ангел пожал крылами.

– Что с ним, с этим человеком? – спросил он Викария.

– Мой милый Мендхем, – сказал Викарий, – я мог бы в двух словах…

– Кажется, мой вопрос достаточно ясен.

– Но вы не говорите, какой вам нужен от меня ответ, а если я отвечаю другое, вам не нравится.

– Чушь! – снова буркнул Мендхем. Потом опять повернулся к Викарию.

– Откуда он взялся?

Викарию стало страшно. К этому времени его вновь одолели сомнения.

– Он говорит, что он Ангел! – сказал Викарий. – Почему вы не хотите его выслушать?

– Ангел никогда не напугал бы четырех дам…

– Ах вот что вас так огорчило! – сказал Ангел.

– Достаточная, по‑моему, причина! – объявил помощник Викария.

– Но я же не знал, – сказал Ангел.

– Нет, уж это слишком!

– Я искренне сожалею, что напугал тех дам.

– Еще бы вам не жалеть! Но я вижу, мне ничего от вас не добиться, от вас обоих. – Мендхем направился к двери. – Я уверен, в этом деле кроется что‑то постыдное. А то почему бы вы не рассказали напрямик все как есть? Сознаюсь, вы меня озадачили. Чего ради в наш просвещенный век вы мне рассказываете вдруг эту фантастическую, эту неправдоподобную историю об ангеле, не возьму в толк! Какая вам польза от нее?

– Но постойте же и взгляните на его крылья! – молил Викарий. – Уверяю вас, он крылатый!

Мендхем уже взялся за ручку двери.

– С меня довольно и того, что я видел, – сказал он. – Вы, может быть, просто затеяли глупую шутку, Хильер?

– Ну что вы, Мендхем! – укорил Викарий.

Помощник остановился в дверях и поглядел через плечо на Викария. Он дал волю всему, что накопил против него за долгие месяцы.

– Не понимаю, Хильер, почему вы решили стать священником? Хоть убей, не понимаю! В воздухе носятся всевозможные веяния – социальные движения, экономические преобразования, женское равноправие, рационализация одежды, воссоединение христианских церквей, социализм, индивидуализм, права личности – все эти волнующие вопросы дня… Мы все – последователи Великого Преобразователя. А вы, вы набиваете птичьи чучела и повергаете в ужас дам своим полным пренебрежением к…

– Что вы, Мендхем… – начал Викарий.

Помощник не желал его слушать.

– Вы позорите свой сан вашим легкомыслием!.. Но это – пока только предварительное следствие, – добавил он с угрозой в зычном голосе и тут же (громко хлопнув дверью) вышел вон.

 

 

– Люди все такие странные? – спросил Ангел.

– Я в трудном положении, – сказал Викарий. – Понимаете… – Он запнулся, ища помощи у подбородка.

– Начинаю понимать, – сказал Ангел.

– Никто не поверит.

– Понимаю.

– Будут думать, что я говорю неправду.

– И что же?

– Мне это будет очень больно.

– Больно!.. Боль, – сказал Ангел. – Нет, я надеюсь, не будет.

Викарий покачал головой. Уважение прихожан составляло до сих пор всю радость его жизни.

– Понимаете, – сказал он, – все бы выглядело куда более приемлемо, если бы вы говорили, что вы просто человек.

– Но я не человек, – сказал Ангел.

– Да, вы не человек, – подтвердил Викарий. – Так что не выйдет…

…Здесь, знаете, никто никогда не видел ангела, не слышал об ангелах, кроме как в церкви. Если бы вы избрали для своего дебюта церковную кафедру во время воскресной службы, – все могло бы повернуться иначе. Но теперь уже не изменишь… (Тьфу ты!) Никто, решительно никто в вас не поверит!

– Надеюсь, я вам не доставляю неудобства?

– Нисколько, – сказал Викарий. – Нисколько. Вот только, что… Разумеется, может выйти не совсем удобно, если вы станете рассказывать слишком неправдоподобную историю. Я бы позволил себе посоветовать вам (Гм!)…

– Да?

– Видите ли, люди в этом мире, поскольку они сами люди, почти неизбежно будут видеть в вас человека. Если вы станете утверждать другое, они просто объявят, что вы говорите неправду. Только исключительные люди ценят исключительное. В Риме следует… ну… немного считаться с римскими предрассудками и говорить на латыни. Увидите, так будет лучше для вас же…

– Вы предлагаете мне делать вид, будто я превратился в человека?

– Вы сразу уловили мою мысль.

Ангел смотрел на любимые мальвы Викария и думал.

– Может случиться, – медленно проговорил он, – что в конце концов я и впрямь превращусь в человека. Я не стану утверждать, что это невозможно. Вы говорите, ангелов в этом мире нет. Кто я такой, чтобы противопоставлять себя вашему опыту? Всего лишь однодневка… для этого мира. Если вы говорите, что здесь ангелов нет, значит, я должен быть чем‑то иным. Я ем, тогда как ангелы не едят. Я, быть может, уже стал человеком.

– Во всяком случае, это удобная точка зрения, – сказал Викарий.

– Если она удобна для вас…

– Вполне удобна. А теперь подумаем, как нам объяснить ваше присутствие в доме?

Ну, скажем, – продолжал Викарий после минутного раздумья, – скажем, к примеру, вы самый обыкновенный человек, который любит купаться; вам вздумалось выкупаться в Сиддере, и, скажем, у вас украли одежду, а я застал вас в этом крайне неудобном положении. Если я предложу миссис Мендхем такое объяснение, то в нем хоть не будет сверхъестественного начала. В наши дни сверхъестественное все считают совершенно неуместным – даже на церковной кафедре. Вы просто не поверите…

– Жаль, что дело было не так, – сказал Ангел.

– Конечно, – сказал Викарий. – Очень жаль, что не так. Но, во всяком случае, вы меня весьма обяжете, если не будете выставлять на вид вашу ангельскую природу. Обяжете всех – не меня одного: установилось мнение, что вещей такого рода ангелы не делают. А ничто не доставляет худшей боли, могу вас заверить, чем отказ от привычного мнения. Установившиеся мнения можно назвать – и во многих смыслах – нашими духовными зубами. Я со своей стороны (Викарий провел рукой перед глазами), я верю, не могу не верить, что вы ангел… Как мне не верить собственным своим глазам?

– Мы нашим верим всегда, – сказал Ангел.

– Мы тоже – в известных пределах.

Часы на камине прозвонили семь, и почти одновременно миссис Хайниджер объявила, что обед подан.

 

После обеда

 

Ангел с Викарием сидели за столом. Викарий, заправляя салфетку за воротник, наблюдал, как Ангел бьется над супом.

– Вы скоро сладите с этим делом, – сказал Викарий.

С ножом и вилкой гость уже кое‑как управлялся – неуклюже, но успешно. Ангел украдкой поглядывал на Делию, маленькую служанку. Потом, когда они сидели и щелкали орехи (что Ангелу пришлось вполне по нраву) и девушка ушла, Ангел спросил:

– Это была тоже дама?

– Как вам сказать, – ответил Викарий (Крак!) – Нет… не дама. Она служанка.

– Это видно, – сказал Ангел, – у нее и сложение более приятное.

– Не вздумайте сказать это при миссис Мендхем! – предупредил Викарий, втайне обрадованный.

– У нее не выпирает так сильно под ключицами и на бедрах, а в промежутке ее больше. И цвета ее одежд не такие несогласованные – они просто безразличные. А лицо…

– Миссис Мендхем и ее дочери играли перед тем в теннис, – сказал Викарий, сознавая, что не должен слушать дурное даже о своем смертельном враге. – Вам эти штучки нравятся, эти орехи?

– Очень! – ответил Ангел. (Крак!).

– Видите ли, – продолжал Викарий (ням‑ням‑ням). – Сам я нимало не сомневаюсь, что вы ангел.

– Да! – сказал Ангел.

– Я вас подстрелил, я видел, как вы взлетели. Тут все бесспорно. В моем сознании. Я допускаю, что это необычно и идет вразрез с моими установившимися понятиями, но – в практическом плане – я убежден, совершенно убежден, что виденное мною я действительно видел. Но, судя по поведению моих посетителей… (Крак!) Я просто не вижу, как нам убедить людей. Люди в наш век очень уж придирчивы по части доказательств. Так что я полагаю, многое можно сказать в пользу избранной вами линии поведения. Временно хотя бы, мне думается, вам самому будет лучше действовать, как вы наметили, – по возможности держаться так, как будто вы человек. Впрочем, неизвестно, когда и как вы получите возможность вернуться. После всего приключившегося (буль, буль, буль, – Викарий наполняет свою рюмку), – после всего приключившегося я бы не удивился, когда бы у меня на глазах распались стены комнаты и воинство небесное явилось забрать вас отсюда или даже забрать нас обоих. Благодаря вам мое воображение так расширилось! Я долгие годы забывал Страну Чудес. И все‑таки… Несомненно, будет умнее подготовить их постепенно.

– Ваша жизнь, – сказал Ангел, – …Она еще темна для меня. Как вы здесь начинаетесь?

– Ах, подумать только! – вздохнул Викарий. – Еще и это объяснять! Мы свое существование начинаем, знаете, младенцами, беспомощным розовым комочком, завернутым в белое, пучеглазым, жалобно пищащим в купели. Потом младенцы подрастают, становятся даже красивыми, если их умыть. Они продолжают расти до известного размера. Они становятся детьми – мальчиками и девочками, юношами и девушками (Крак!)… молодыми мужчинами и молодыми женщинами. Это лучшая пора жизни, по мнению большинства, во всяком случае, самая красивая. Она полна великих надежд и мечтаний, смутных волнений и неожиданных опасностей.

– Это была девушка? – спросил Ангел, указав на дверь, в которую вышла Делия.

– Да, – сказал Викарий, – девушка. – И задумался.

– А потом?

– Потом, – продолжал Викарий, – очарование блекнет, и жизнь начинается всерьез. Молодые мужчины и молодые женщины разбиваются на пары – в своем большинстве. Они приходят ко мне, робкие, застенчивые, в праздничной уродливой одежде, и я венчаю их. А потом у них появляются розовенькие младенцы, и многие из прежних юношей и девушек делаются толстыми и грубыми; а другие – худыми и сварливыми; их милый румянец пропадает, они внушают себе ложную и нелепую мысль о своем превосходстве над более молодыми, и вся красота и радость уходит из их жизни. Вот они и начинают называть красоту и радость в жизни младших Иллюзией. А потом они превращаются понемногу в старые развалины.

– Превращаются в развалины? – сказал Ангел. – Как нелепо!

– Волосы у них лезут, приобретают тусклую окраску или пепельно‑серую, – продолжал Викарий. – Взять, к примеру, меня. – Он нагнул голову вперед, показывая круглую сияющую лысинку величиной в флорин. – И зубы у них выпадают. Лица дряблеют, становятся сухими и морщинистыми, как печеное яблоко. Вы сказали про мое: «помятое». Они все больше думают о том, чего бы им поесть и попить, и все меньше – о прочих радостях жизни. Суставы рук и ног становятся у них вихлявыми, сердца слабеют; а бывает и так, что легкие у них выкашливаются по кусочкам. Боль…

– Ах! – простонал Ангел.

– …Боль все верней завладевает их жизнью. И тогда они уходят. Они не хотят, но должны уходить… из мира. Уходят они очень неохотно, цепляясь под конец за самую боль его, лишь бы остаться в нем подольше…

– Куда они уходят?

– Когда‑то я думал, что знаю. Но теперь я постарел и знаю, что этого я не знаю. Есть у нас легенда… а может, она и не легенда. Можно быть священнослужителем и не верить в нее. Стоке утверждает, что ничего в ней нет… – Викарий покачал головой, печально глядя на бананы.

– А вы? – спросил Ангел. – Вы тоже были маленьким розовым младенцем?

– Не так давно и я был маленьким розовым младенцем.

– Вы были тогда одеты так же, как теперь?

– О нет! Что за дикая мысль? На мне, надо думать, как на них на всех, были длинные белые одежды.

– И потом вы стали маленьким мальчиком?

– Да. Маленьким мальчиком.

– А потом юношей в блеске красоты?

– Боюсь, я не блистал красотой. Я был хилым, был слишком беден и сердцем был робок. Я упорно учился и корпел над умирающими мыслями давно умерших людей. Так я упустил свою золотую пору, и ни одна девушка не пришла ко мне, и до времени настала скука жизни.

– А есть у вас свои маленькие розовые младенцы?

– Ни одного, – сказал Викарий после еле уловимой заминки. – Но все равно я тоже, как видите, понемногу превращаюсь в развалину. Уже и спина у меня начала клониться, точно стебель вянущего цветка. А там пройдет еще две‑три тысячи дней, и я совсем одряхлею, и тогда я уйду из этого мира… Куда, я не знаю.

– И вы должны есть вот так каждый день?

– Есть, и добывать одежду, и сохранять крышу над головой. В нашем мире есть очень неприятные вещи, по названию Холод и Дождь. Прочие люди – слишком долго объяснять, как и почему, – сделали меня чем‑то вроде припева в песне их жизни. Они приносят ко мне своих розовых младенцев, и я должен наречь младенцу имя и произнести известные слова над каждым новым розовым младенцем. Когда мальчики и девочки вырастают в юношей и девушек, они опять приходят, и я совершаю над ними обряд конфирмации. Со временем вы все это поймете лучше. Далее, перед тем, как они соединятся в пары и у них появятся их собственные розовые младенцы, они должны прийти ко мне вновь и прослушать то, что я прочту им из некой книги. Если девушка заведет себе розового младенца, не дав мне сперва почитать над нею минут двадцать из той моей книги, то ни одна другая девушка в деревне не захочет с нею разговаривать и она будет отверженной среди людей. Это чтение, как вы увидите, необходимо. Как ни странно вам это покажется. А позже, когда они обратятся в развалины, я стараюсь внушить им веру в некий странный мир, в который я и сам не очень верю, – мир, где жизнь совершенно отлична от той, какая им выпала на долю или какой они желали себе. Под конец же я их хороню и читаю из моей книги для тех, кому тоже скоро настанет черед уйти в неведомый край. Я стою подле них на заре, и в полдень, и на закате их жизни. И каждый седьмой день я, который и сам – человек, я, который не вижу дальше, чем они, говорю им о Жизни Грядущей, о жизни, про которую мы ничего не знаем. Если только она вообще существует. И, ее предвещая, сам я медленно превращаюсь в развалину.

– Какая странная жизнь! – сказал Ангел.

– Да, – повторил Викарий. – Какая странная жизнь! Но то, что делает ее странной для меня, возникло лишь совсем недавно. Я принимал в ней все как должное, пока в мою жизнь не вступили вы.

– …В нашей жизни все так настоятельно, – продолжал Викарий. – Своими мелкими нуждами, преходящими усладами своими (Крак!) она опутывает наши души. Пока я проповедую этим моим людям о жизни иной, одни из них ублажают свое тело и жуют сласти, другие – те, что постарше, – дремлют, юноши поглядывают на девушек, солидные отцы семейств выставляют напоказ белые жилеты и золотые цепочки, тщеславие свое и чванство, воплощенное в реальную сущность; их жены кичатся друг перед дружкой кричащими шляпками. А я бубню и бубню о вещах незримых и нереальных. «Да не увидят глазами, – я читаю, – и не услышат ушами, и сердцем не уразумеют», – и я поднимаю взгляд и ловлю какого‑нибудь бессмертного зрелого мужа на том, как он потихоньку любуется ловко сидящей на его руке перчаткой ценою в три с половиной шиллинга пара. Так за годом год все в тебе приглушается. В молодости я, когда болел, то чувствовал как нечто почти зримо достоверное, что под этим преходящим и призрачным миром есть другой, реальный мир – непреходящий мир Жизни Вечной. А теперь… – Он посмотрел на пальцы своей пухлой белой руки, играющие на ножке рюмки. – Я с того времени оброс жирком, – сказал он. (Пауза.)

Я сильно изменился и преобразился. Борьба Плоти и Духа меня не смущает, как бывало. Я с каждым днем все меньше верю в свою религию и больше верю в бога. Я живу, боюсь я, слишком успокоенной жизнью, честно отправляю требы, занимаюсь понемножку орнитологией, понемножку шахматами, балуюсь математическими пустячками… Дни мои в его руце…

Викарий вздохнул и задумался. Ангел глядел на него, и в глазах Ангела отразилось смятение перед загадкой Викария. «Буль‑буль‑буль», – шло из графина: Викарий снова наполнял свою рюмку.

 

 

Так Ангел обедал и беседовал с Викарием, и вот надвинулась ночь, и его стала одолевать зевота.

– Уаа‑о! – произнес вдруг Ангел. – Что со мной? Какая‑то высшая сила словно вдруг растянула мне рот, и большой глоток воздуха сам вошел мне в горло.

– Вы зевнули, – сказал Викарий. – У вас в ангельской стране никогда не зевают?

– Никогда, – сказал Ангел.

– Хоть вы и бессмертны!.. Я думаю, вам пора идти спать.

– Идти спать? – удивился Ангел. – А куда?

Пришлось объяснить ему про темноту и про искусство укладываться спать (ангелы, оказывается, спят только затем, чтобы видеть сны, и сны они смотрят, как первобытный человек, уткнув лоб в колени. Спят они днем, в жару, на лугах, усыпанных белыми маками). Спальные принадлежности показались Ангелу довольно нелепой затеей.

– Почему все приподнято на высоких деревянных ножках? – сказал он. – У вас же есть пол, а вы еще кладете все, что вам нужно, на деревянное четвероногое. Зачем?

Викарий объяснил философски туманно. Ангел обжег палец о пламя свечи и обнаружил полное незнание элементарных законов горения. Ему даже очень понравилось, когда язычок огня побежал вверх по занавесям. Погасив пожар. Викарий должен был тут же прочитать лекцию об огне. Пришлось дать еще целый ряд всевозможных разъяснений, их потребовало даже мыло. Прошло не меньше часа, пока Ангела удалось благополучно уложить в постель.

– Он очень красив, – сказал Викарий, когда, вконец измученный, сошел вниз. – И он, несомненно, настоящий Ангел. Но боюсь, с ним все‑таки будет тьма хлопот, пока он освоится с нашим земным укладом жизни.

Он был, казалось, сильно обеспокоен. Даже угостился лишней рюмкой хереса, перед тем как убрать вино в шкафчик.

 

 

Помощник Викария стоял перед зеркалом и торжественно отстегивал свой воротник.

– Я в жизни не слышала более фантастической выдумки, – отозвалась миссис Мендхем из своего плетеного кресла. – Он, несомненно, сумасшедший. Ты уверен, что…

– Абсолютно, моя дорогая. Я передал тебе все, как было, – каждое слово, каждую мелочь.

– Превосходно! – сказала миссис Мендхем. – Тут же нет ни капли смысла.

– Вот именно, моя дорогая.

– Викарий, – сказала миссис Мендхем, – несомненно, сошел с ума.

– Этот горбун – положительно самый странный субъект из всех, кого я встречал на протяжении многих лет. С виду иностранец – круглое с ярким румянцем лицо и длинные каштановые волосы… Он не подстригал их, верно, несколько месяцев! – Мендхем аккуратно положил запонки на полочку туалетного стола. – Пялит на вас глаза и жеманно улыбается. Сразу видно, что глуп. И какой‑то женственный.

– Но кем он может быть? – сказала миссис Мендхем.

– Не представляю себе, моя дорогая, ни кто он, ни откуда взялся. Бродячий певец, возможно, или что‑нибудь в этом роде.

– Но как он мог очутиться возле тех кустов… в таком ужасном наряде?

– Не знаю. Викарий не дал мне никакого объяснения. Он просто сказал: «Мендхем, это ангел».

– А не стал ли он попивать?.. Они, допустим, могли купаться, где‑нибудь около источника, – гадала миссис Мендхем. – Но я не заметила, чтобы он нес на руке остальную одежду.

Помощник Викария сел на кровать и принялся расшнуровывать свои башмаки.

– Для меня все это непроницаемая тайна, моя дорогая. (Шнурки – флип, флип.) Галлюцинация – вот единственное милосердное предполо…

– Ты уверен, Джордж, что это не была женщина?

– Абсолютно, – сказал Помощник Викария.

– Я, конечно, знаю, каковы мужчины.

– Это молодой человек лет девятнадцати, двадцати, – сказал Помощник Викария.

– Не понимаю, – сказала миссис Мендхем. – Ты говоришь, этот субъект гостит у Викария.

– Хильер просто сошел с ума, – провозгласил Помощник Викария. Он встал и прошлепал в носках через всю комнату к двери, чтобы выставить башмаки в коридор. – Судя по его тону, он как будто и в самом деле верит, что его калека – ангел. (Ты свои туфли выставила, дорогая?)

– (Они там, у гардероба.) Он был всегда немножко, знаешь, чудаковат. В нем есть что‑то детское… Но – ангел!

Ее супруг вернулся и стоял у огня, завозившись с подтяжками. Миссис Мендхем любила, чтобы и летом топился камин.

– Он уклоняется от всех серьезных жизненных проблем и вечно носится с каким‑нибудь новым сумасбродством, – сказал Помощник Викария. – Ведь это ж надо – ангел! – Он рассмеялся. – Нет, Хильер – несомненно сумасшедший! – сказал он.

Миссис Мендхем тоже рассмеялась.

– Но это все‑таки не объясняет, откуда взялся горбун.

– Горбун, верно, тоже сумасшедший, – решил Мендхем.

– Единственное разумное объяснение, – оказала миссис Мендхем. (Пауза.)

– Ангел или не ангел, – сказала миссис Мендхем, – я знаю, чего я вправе требовать. Предположим даже, человек искренне думал, что находится в обществе ангела, – это еще не причина, чтобы он не вел себя, как джентльмен.

– Совершенно верно.

– Ты, конечно, напишешь епископу?

Супруг кашлянул.

– Нет, епископу я писать не стану, – сказал супруг. – Это, мне кажется, будет выглядеть не совсем лояльно… К тому же он, ты знаешь, оставил без внимания мое последнее письмо.

– Но разве…

– Я напишу Остину. Под секретом. А он, ты знаешь, непременно передаст епископу. И ты не должна забывать, моя дорогая…

– …что Хильер может дать тебе расчет? Мой дорогой, для этого он слишком безволен! Я тогда поговорю с ним сама! А кроме того, ты же исполняешь за него всю его работу. Фактически весь приход целиком у нас на руках. Не знаю, до чего бы дошли наши бедняки, если бы не я! Да он их завтра же всех поселил бы бесплатно у себя в доме! Взять хоть эту медоточивую Ансель…

– Я знаю, моя дорогая, – перебил Помощник Викария, отвернувшись и продолжая разоблачаться. – Ты мне рассказывала про нее не далее, как сегодня перед обедом.

 

 

Поднявшись в тесную спаленку на чердаке, мы добрались в нашей повести до места, где можно наконец отдохнуть. И так как мы изрядно поусердствовали, развертывая перед вами события, будет, пожалуй, неплохо остановиться и подвести итог.

Оглянувшись, вы увидите, что сделано немало: мы начали с сияния – «не сплошного и ровного, а повсюду прорезаемого зигзагами огненных вспышек, подобных взмахам сабель», – и могучего пения арф, и пришествия Ангела на многоцветных крыльях.

Быстро и ловко, как не может не признать читатель, крылья были подрезаны, нимб сорван, блистательная красота запрятана под сюртук и панталоны, и Ангел практически превратился в человека, состоящего под подозрением, что он то ли помешанный, то ли шарлатан. Вы слышали также, или, во всяком случае, получили представление, как судили о странном госте Викарий, и Доктор, и Жена Помощника Викария. Далее вы узнаете еще немало примечательных суждений.

Отблески летнего заката на северо‑западе угасли в ночи, и Ангел спит, и снится ему, что он снова в чудесном мире, где всегда светло и каждый счастлив, где огонь не жжет и лед не студен; где звездный свет струится ручейками среди неувядаемых пурпуровых цветов к морям Безмятежного Покоя. Он спит и видит во сне, что вновь его крылья пылают тысячью красок и несут его по кристальному воздуху мира, откуда он пришел.

Он спит и видит сны. Но Викарий, слишком встревоженный, лежит и не может уснуть. Больше всего его смущают великие возможности миссис Мендхем; однако вечерний разговор открыл перед его разумом странные горизонты, и он взволнован ощущением, будто он смутно, полузрячим взором увидел кое‑что от незримого доселе мира чудес, лежащего вокруг нашего мира. Двадцать лет – с тех пор, как получил этот приход, – он тут жил в деревне повседневной жизнью, защищенный своей привычной верой и шумом житейских мелочей от всяких мистических снов. Но теперь, переплетаясь с привычной досадой на докучное вмешательство ближнего, возникло до сих пор совершенно ему незнакомое чувство соприкосновения с какими‑то странно новыми явлениями.

Было в этом чувстве что‑то зловещее. Даже была минута, когда оно взяло верх над всеми прочими соображениями, и Викарий в ужасе вскочил с кровати, весьма убедительно ушиб коленку, нашарил наконец коробок со спичками и зажег свечу, чтобы вернуть себе веру и реальность своего обыденного мира. Но в общем наиболее ощутимо давила мысль о миссис Мендхем, об этой неотвратимой лавине! Ее язык, казалось, навис над ним дамокловым мечом. Чего только она не наговорит по этому поводу, покуда не иссякнет ее негодующая фантазия!

А пока счастливый пленитель Странной Птицы напрасно старался уснуть, Галли из Сиддертона осторожно разряжал свою двустволку после утомительного и бесплодного дня, а Сэнди Брайт, преклонив колени, молился, не преминув тщательно запереть окно. Энни Дерган крепко спала с раскрытым настежь ртом, а мать непутевой Эмори стирала во сне чужое белье, и обе они еще задолго до сна полностью исчерпали тему о Струнах арфы и о Сиянии. Дерган Недоумок сидел в постели, то мурлыча обрывки мелодии, то напряженно прислушиваясь, не зазвучат ли звуки, которые он слышал раз и жаждал услышать вновь. Ну, а конторщик нотариуса из Айпинг‑Хенгера – тот бился над стихами в честь продавщицы из портбердокской кондитерской и начисто забыл о Странной Птице. А вот батрак, который видел ее у ограды Сиддермортон‑парка, приобрел фонарь под глазом. Это явилось наиболее вещественным следствием небольшого спора в «Корабле» о птичьих ногах. Происшествие заслуживает (хотя бы и такого беглого) упоминания, поскольку оно, по‑видимому, представляет собою единственный достоверный случай, когда ангел оказался виновником чего‑либо подобного.