Точка зрения леди Хаммергеллоу 2 страница

– Умереть! – сказал Ангел. – Еще одно непонятное слово.

– Здесь оно понятно каждому. Это значит, знаете, отбыть, – сказал Викарий.

– Мы никогда не отбываем, – возразил Ангел.

– Вы не знаете, что вас может постичь в этом мире, – начал Викарий и призадумался. – Если вы ощущаете голод и способны чувствовать боль и если у вас перебито крыло, то не исключено, что вы можете и умереть, прежде чем выберетесь отсюда. На всякий случай вам, пожалуй, неплохо бы поесть. Я бы, например… гм‑гм! Есть много вещей, куда более неприятных.

– Наверное, – сказал Ангел, – мне и впрямь нужно есть. Если это не слишком трудно. Не нравится мне ваша «боль» и не нравится ваше «голоден». Если ваше «умереть» в том же роде, я предпочту есть. Какой странный, несуразный мир!

– Обычно считается, что «умереть» хуже, чем «боль» и «голод»… А впрочем, как когда.

– Вы все это должны будете объяснить мне позже, – сказал Ангел. – Если я не проснусь. А сейчас, пожалуйста, покажите мне, как надо есть. Если вы не против. Я чувствую как бы настоятельную потребность…

– Ах, извините, – спохватился Викарий и предложил ему руку. – Вы мне доставите большое удовольствие, если будете моим гостем. Дом мой не так далеко отсюда – мили две, не больше.

– Ваш дом? – сказал Ангел, немного озадаченный, но все же он с признательностью взял Викария под руку, и они, беседуя на ходу, медленно прошли сквозь буйные заросли орляка, испятнанного солнцем, через листву деревьев, перебрались дальше по ступенькам, за ограду парка и, сделав милю с лишним по вереску под жужжание пчел, спустились с холма к дому.

Вы пленились бы этой четой, когда могли бы их видеть в тот час. Ангел – стройный и невысокий, едва пяти футов ростом, с красивым, немного женственным лицом, каким бы мог написать его старый итальянский мастер (есть в Национальной галерее холст неизвестного художника «Товий и Ангел» – так Ангел там очень на него похож, те же черты, та же одухотворенность). На нем была только затканная пурпуром шафрановая рубашка, не прикрывавшая голых колен, ноги босы, крылья (перебитые теперь и свинцово‑серые) сложены за спиной. Викарий – приземистый, изрядно толстый, краснощекий, рыжий, чисто выбритый и с ясными рыжевато‑карими глазами. На нем была крапчатая соломенная шляпа с черной лентой, весьма благопристойный белый галстук, часы на изящной золотой цепочке. Он был так занят своим спутником, что только когда показался в виду церковный дом, вспомнил, что его ружье осталось лежать, где он его выронил, – в заросли орляка.

Зато он был рад узнать, что боль в перевязанном крыле становится все легче и легче.

 

Отступление об ангелах

 

Скажем начистоту: Ангел в нашей повести – это ангел художника, а не тот ангел, коснуться которого было бы нечестием, – не ангел религиозного чувства и не ангел народной веры. Последний всем нам знаком. Он – или, верней, она – одна среди ангельского сонма отчетливо отмечена женскими чертами: она носит платье безупречной, незапятнанной белизны, с широкими рукавами, и она блондинка – у нее длинные золотые кудри, и глаза небесно‑голубые. Она чистейшая женщина – чистейшая дева или чистейшая матрона – в robe de nuit[4] с прикрепленными к лопаткам крыльями. Ее призвание – добрые домашние дела: она склоняется над колыбелью или помогает вознестись на небо какой‑нибудь родственной душе. Нередко она держит в руке пальмовую ветвь, но никто б не удивился, встретив ее заботливо несущей грелку какому‑нибудь бедному зябкому грешнику. Это она в «Лицеуме» среди сонма подруг слетает в тюрьму к Маргарите в исправленной последней сцене «Фауста»; и примерным мальчикам и девочкам, которым суждена ранняя смерть, являются такие ангелы в романах госпожи Генри Вуд. Эта беленькая женственность с присущим ей неописуемым очарованием отдающего лавандой благочестия, с ее ароматом целомудренной и правильной жизни, есть, по всей видимости, чисто тевтонское изобретение. Латинская мысль ее не знает. У старых мастеров вы ее не найдете. Она сопричастна той милой наивной, дамской школе искусства, для которой величайшая победа – «слеза умиления» и в которой нет места остроумию и страсти, презрению и пышности. Белый ангел изготовлен в Германии, в стране белокурых женщин и семейственной сентиментальности. Он… то есть она, приходит к нам холодная и благоговеющая, чистая и невозмутимая, молчаливо‑успокоительная, как ширь и тишина звездного неба, тоже несказанно дорогого тевтонской душе… Мы ее почитаем. И ангелов древних евреев, духов могучих и таинственных, – Рафаила, Задкиила и Михаила, чью тень уловил один лишь Уаттс, чей блеск увидел один лишь Блейк, – их мы тоже истинно почитаем.

Но Ангел, которого подстрелил Викарий, он совсем не тот, – не ангел итальянского искусства, многоцветный и веселый. Он пришел не из какого‑нибудь святого места, а из Страны Прекрасных Сновидений. В лучшем случае, он создание римско‑католическое. А потому отнеситесь терпимо к его потрепанному оперению и не спешите с обвинением в нечестии, пока не дочитаете повесть до конца.

 

В церковном доме

 

Жена его помощника с двумя своими дочерьми и миссис Джехорем еще играли в теннис на лужайке перед окнами викариева кабинета, играли с жаром, болтая о выкройках для блузок. Но Викарий забыл о дамах и направился домой через сад.

Дамы увидели шляпу Викария над рододендронами, а рядом с ней чью‑то непокрытую кудрявую голову.

– Я должна поговорить с ним о Сьюзен Уиггин, – сказала жена его помощника. Она приготовилась к подаче и стояла с ракеткой в правой руке и мячом между пальцами левой. – Он просто должен – должен как викарий навестить ее. Он, а не Джордж. Я уже… Ах!

Та чета вдруг обогнула угол и показалась на виду. Викарий под руку с…

Понимаете, для милой дамы это было, как гром среди ясного неба. Ангел был обращен к ней лицом, так что крыльев она не увидела – только лицо неземной красоты в нимбе каштановых волос и грациозную фигуру, облаченную в шафрановую тунику, едва доходившую до колен. Мысль об этих коленях вдруг пронзила и Викария. Он тоже был поражен ужасом. Как и две девицы, как и миссис Джехорем. Все пятеро были поражены ужасом. Ангел в удивлении смотрел на группу пораженных. Видите ли, он никогда до тех пор не видел никого, пораженного ужасом.

– Ми‑ис‑тер Хильер, – сказала жена его помощника. – Это уж чересчур! – Минуту она стояла, онемев. – О‑о!

Она резко повернулась к окаменевшим девицам.

– Идемте! – Викарий открывал и закрывал безголосый рот. Мир вокруг него загудел и завертелся волчком. Взметнулся водоворот воздушных юбок, четыре дышащих негодованием лица проплыли в открытую дверь коридора, проходившего насквозь через весь дом. Викарий почувствовал, что с ними вместе уплывает его доброе имя.

– Миссис Мендхем, – заговорил он, рванувшись за ними. – Миссис Мендхем! Вы не понимаете…

– О‑о! – хором простонали они снова.

Одна, две, три, четыре юбки скрылись в дверях. Викарий прошел, шатаясь, до середины лужайки и обмер.

– Вот что получается, – донесся до него голос миссис Мендхем из глубины коридора, – когда в приходе неженатый викарий… – Закачалась подставка для зонтов. Парадная дверь произвела четыре быстрых выстрела. Наступила тишина.

– Я должен был это предусмотреть, – сказал Викарий. – Она всегда излишне спешит.

Он по привычке поднес руку к подбородку. Потом повернулся к спутнику. Ангел был, как видно, хорошо воспитан. Он взял с плетеного кресла яркий зонтик миссис Джехорем, забытый ею впопыхах, и с глубочайшим интересом изучал его. Он его раскрыл.

– Какой забавный аппаратик! – заметил он. – Для чего он?

Викарий не ответил. Ангел был одет, несомненно… – Викарий знал, что тут был уместен какой‑то французский оборот, но выпало из памяти, какой. Он так редко прибегал к французскому языку. Не «de trop»[5] – это он помнил. Что хотите, только не de trop. Ангел сам был de trop, но никак не его костюм. Ага! Sans culotte![6]

Викарий сейчас впервые посмотрел на гостя критическим взглядом. – Да, трудно будет объяснить, – тихо укорил он самого себя.

Ангел воткнул зонтик в дерн и подошел понюхать душистый шиповник. На ярком солнечном свете его каштановые волосы походили сейчас на нимб. Он уколол палец.

– Странно! – сказал он. – Опять боль.

– Да, – сказал Викарий, размышляя вслух. – Он очень красив, и он интересней такой, как есть. Таким он мне нравится куда больше. Но боюсь, без этого нельзя!

Нервно кашлянув, он подступил к Ангелу.

 

 

– Это, – сказал Викарий, – были дамы.

– Какая нелепость! – отозвался Ангел, улыбаясь и нюхая шиповник. – И какие причудливые формы.

– Пожалуй, – сказал Викарий. – Вы заметили… гм!.. как они себя повели?

– Они ушли. Мне даже показалось – убежали. Испугались? Я‑то, понятно, испугался бескрылых созданий. Надеюсь… их не крылья мои испугали?

– Весь ваш вид в целом, – сказал Викарий и невольно покосился на розовые ноги.

– Вот как. Мне и в голову не приходило. Разумеется, я им показался так же странен, как вы мне. – Он глянул вниз. – И мои ступни. У вас‑то копыта, как у гиппогрифа.

– Башмаки, – поправил Викарий.

– У вас это зовется «башмаки»? Все равно, мне жаль, что я их спугнул…

– Видите ли, – начал Викарий, поглаживая подбородок, – у наших дам, гм, особые… не совсем артистические взгляды относительно, гм, одежды. В вашем туалете вы, я опасаюсь, серьезно опасаюсь, что… как он ни красив, ваш костюм, вы… окажетесь в обществе, гм, несколько обособленным. У нас есть поговорка: «Пришел в Рим, так веди себя, гм, римлянином». Поверьте мне, если вы намерены… гм, общаться с нами во время… вашего невольного пребывания…

Ангел отступил на шаг и на другой, между тем как Викарий надвигался на него ближе и ближе в своем старании показать себя хорошим дипломатом и принять доверительный тон. На красивом лице гостя отразилась растерянность.

– Я не совсем понимаю, почему вы все время производите горлом эти шумы? Это связано с «умереть» или «есть» или с чем‑то еще из этих ваших?..

– Как ваш хозяин, я… – перебил Викарий и запнулся.

– Как мой хозяин… – повторил за ним Ангел.

– Вы не откажетесь временно, пока мы не приспособим для вас что‑нибудь более постоянное, надеть, гм, костюм – совсем новый, уверяю вас… такой, как на мне?

– О! – воскликнул Ангел. Он отступил подальше, чтобы оглядеть Викария с ног до головы. – Носить одежды такие, как на вас! – сказал он. Это и озадачило его и позабавило. Глаза его стали круглыми и яркими, в уголках рта заиграла морщинка.

– Чудесно! – сказал он и захлопал в ладоши. – Какой, однако, странный, сумасшедший сон! Где они, эти одежды? – Он схватился за вырез своей шафрановой ризы.

– Дома! – остановил его Викарий. – Пожалуйте за мной. Переоденемся… дома.

 

 

Так Ангел был облачен в панталоны своего хозяина, рубашку, разрезанную вдоль спины (чтобы удобней устроить крылья), носки и туфли – парадные туфли Викария, воротник с галстуком и летний долгополый сюртук. Но когда надевали сюртук, снова дала себя знать боль, и это напомнило Викарию, что повязка наложена временная.

– Я позвоню, чтобы чай подали сейчас же, и пошлю Груммета за Крумпом, – сказал Викарий. – А обедать будем пораньше.

Пока Викарий выкрикивал в пролет лестницы свои распоряжения, Ангел в полном восторге разглядывал себя в трюмо. Если боль была ему чужда, то, видно, не чуждым (из‑за снов, быть может) оказалось ему наслаждение несообразным.

Чай они пили в гостиной. Ангел сидел на рояльном табурете (на рояльном – из‑за крыльев). Сначала он захотел лечь на коврик перед камином. В платье Викария он выглядел далеко не таким лучезарным, как там, на пустоши, одетый в шафрановую ризу. Его лицо все еще сияло, цвет волос и румянец на щеках были необычайно ярки, и в глазах его горел сверхчеловеческий свет, но крылья под сюртуком создавали впечатление горба. Смена одежды делала его вполне земным существом, штаны на нем морщились поперечными складками, туфли были ему сильно велики.

Он был очаровательно любезен и совершенно несведущ в самых элементарных вещах, связанных с цивилизацией. Как едят, он усвоил без особого труда, но Викарий немало повеселился, обучая гостя пить чай.

– Сплошная нелепость, – сказал Ангел. – В каком вы живете милом, забавно‑уродливом мире. Подумать только – набивать всякой всячиной рот! Мы пользуемся ртом, только чтобы говорить и петь. Наш мир, знаете, неизлечимо красив. У нас так мало уродства, что мне все это кажется… восхитительным.

Миссис Хайниджер, экономка Викария, подавая чай, неодобрительно покосилась на Ангела. Она его зачислила в разряд «подозрительных просителей». Трудно сказать, кем бы она его посчитала, если бы увидела в шафрановом одеянии.

Ангел, шаркая ногами, прохаживался по комнате – чашка чая в одной руке, бутерброд в другой – и рассматривал мебель. За стеклянными дверьми, окаймляя лужайку, пламенели в жарком свете солнца подсолнух и георгины, а среди них огненным треугольником торчал зонтик миссис Джехорем. Очень смешным показался Ангелу портрет Викария над камином: непонятно было, зачем его туда повесили.

– Вы округлый, – заметил Ангел, кивнув на портрет. – Зачем вам нужен второй, плоский «вы»? – И его чрезвычайно позабавил зеркальный экран перед топкой камина. Дубовые стулья он нашел нелепыми.

– Вы же не прямоугольный, – сказал он, когда Викарий объяснил их назначение. – Мы никогда не складываемся пополам: мы, когда хотим отдохнуть, раскидываемся на асфоделях.

– Сказать по правде, – отвечал Викарий, – стулья всегда вызывали у меня недоумение. Их завели, мне думается, в те давние времена, когда полы были холодные и очень грязные. Я думаю, мы сохраняем их по привычке. У нас это стало как бы инстинктом – сидеть на стуле. Во всяком случае, если бы я зашел навестить одну из своих прихожанок и вдруг разлегся бы на полу, – казалось бы, самое естественное дело, – уж не знаю, как бы она поступила! Во всяком случае, это мигом разнеслось бы по всему приходу. А между тем полулежачая поза представляется мне наиболее естественной для отдыха. Греки и римляне…

– Что это такое? – перебил Ангел.

– Чучело зимородка. Я его убил.

– Убили!

– Подстрелил, – сказал Викарий. – Из ружья.

– Подстрелили! Как меня?

– Вас я, как видите, не убил. К счастью.

– Убивать – значит делать вот такое?

– Да, отчасти…

– Боже! И вы хотели сделать такое со мной, – хотели вставить мне стеклянные глаза и повесить меня в стеклянном ящике, заполненном чем‑то очень некрасивым – зеленым и коричневым?

– Видите ли, – начал Викарий, – я ведь не сразу понял…

– Это и есть «умереть»? – вдруг спросил Ангел.

– Это мертвая птица. Она умерла.

– Бедненькая. Я должен побольше есть. Но вы сказали, что вы ее убили. Почему?

– Видите ли, – начал Викарий, – я увлекаюсь птицами, и я их… гм… коллекционирую. У меня недоставало этой разновидности.

Ангел остановил на нем недоуменный взгляд.

– Такую красивую птицу, – сказал он, содрогнувшись. – Потому что вам так вздумалось! У вас недоставало разновидности!

Минуту он размышлял.

– Вы часто убиваете? – спросил он Викария.

 

Муж науки

 

Пришел доктор Крумп. Груммет повстречал его в каких‑нибудь ста ярдах от ворот. Это был крупный, грузный человек, чисто выбритый и с двойным подбородком. На нем была серая визитка (он всегда отдавал предпочтение серому) и клетчатый черно‑белый галстук.

– Ну‑с, что у нас болит? – спросил он еще в дверях и без тени удивления посмотрел в лучезарное лицо Ангела.

– Этот, гм‑гм, джентльмен, – сказал Викарий, – или… гм… Ангел (Ангел поклонился) – ранен пулей… Из охотничьего ружья.

– Из охотничьего? – сказал доктор Крумп. – В июле месяце! Могу я взглянуть на рану, мистер… Ангел, так как будто?

– Он, вероятно, сможет облегчить вам боль, – сказал Викарий. – Позвольте, я помогу вам снять сюртук.

Ангел послушно повернулся.

– Искривление позвоночника? – про себя, но достаточно громко бормотал доктор Крумп, обходя Ангела вокруг. – Нет! Аномальный нарост. Ух ты! Вот так штука! – Он ухватил левое крыло. – Очень любопытно, – сказал он. – Двойные передние конечности. Раздвоение клювообразного отростка лопатки. Случай, конечно, возможный, но я с ним встречаюсь впервые. – Ангел дернулся под его ощупывающей рукой. – Плечо, предплечье – лучевая кость и локтевая. Все налицо. Несомненно, прирожденное. Перелом плеча. Любопытное изменение кожного покрова – перообразное. Ей‑богу, почти крыло! Представляет, верно, большой интерес для сравнительной анатомии. Никогда не видел ничего подобного!.. Как вы, однако, попали под выстрел, мистер Ангел?

Викарий был неприятно поражен грубым практицизмом врача.

– Наш друг! – Ангел кивнул на Викария.

– К несчастью, это дело моих рук, – сказал Викарий и вышел вперед, чтобы дать объяснение. – Я принял этого джентльмена – то есть Ангела (гм‑гм) – за большую птицу…

– Вы приняли его за большую птицу! Что же будет дальше? Нам пора заняться вашими глазами, – сказал доктор Крумп. – Я вам и раньше это говорил. – Он продолжал выстукивать и прощупывать, отмечая такт хмыканьем и невнятным бурчанием… – А знаете – для дилетанта повязка сделана очень недурно. Я ее, пожалуй, оставлю, – сказал он. – Любопытное уродство! Вам это не доставляет неудобства, мистер Ангел?

Он неожиданно обошел кругом, чтобы заглянуть Ангелу в лицо.

Ангел подумал, что его опрашивают о ране.

– Да, некоторое, – сказал он.

– Если бы не кости, я посоветовал бы мазать йодом утром и на ночь. Йод – самое верное дело. Смазывая йодом, можно даже лицо сделать совсем плоским. Но костные наросты, разрастание костей, тут, понимаете, дело посложней. Я, конечно, мог бы спилить их. Однако второпях такая вещь не делается…

– Вы о моих крыльях? – Ангел встревожился.

– О крыльях? – сказал врач. – Зовите их, коль угодно, крыльями! О них – а то о чем же?

– Спилить их?! – воскликнул Ангел.

– Не согласны? Что ж, дело ваше. Я вам только могу посоветовать…

– Спилить крылья! Какое вы смешное создание! – Ангел рассмеялся.

– Как хотите, – сказал врач. Он не переносил людей, которые любят смеяться. – Очень любопытные наросты, – сказал он, обращаясь к Викарию. И к Ангелу: – Хотя и неудобные. До сих пор я никогда не слышал о случаях такого полного удвоения – по крайней мере в животном мире. В растительном оно довольно обычно. В вашей семье это у вас одного? – Он не стал ждать ответа. – Частичное расщепление конечностей, такие случаи, мой милый Викарий, довольно обычны; знаете, шестипалые дети, телята о шести ногах или кошки с двойными пальцами. Разрешите, я вам помогу, – обратился он к Ангелу, который никак не мог управиться с сюртуком. – Но такое полное удвоение, да еще такое крылоподобное! Далеко не столь примечательно было бы, имей он попросту вторую пару рук.

Сюртук наконец надели. Врач и Ангел посмотрели друг на друга.

– Правда, – сказал доктор Крумп, – начинаешь понимать, как возник этот красивый миф об ангелах. Вид у вас несколько чахоточный, мистер Ангел, вас не лихорадит? Слишком яркий румянец – чуть ли не худший симптом, чем чрезмерная бледность. Любопытно, что ваша фамилия – Ангел. Я вам пришлю жаропонижающее питье – на случай, если ночью появится жажда…

Он сделал пометку на манжете. Ангел следил за ним задумчиво, с засветившейся в глазах улыбкой.

– Одну минуту, Крумп, – сказал Викарий и, взяв доктора под руку, проводил его до дверей.

Улыбка Ангела засияла ярче. Он глянул вниз на свои обутые в черное ноги.

– Он положительно думает, что я человек! – сказал Ангел. – Как он отнесся к крыльям, меня просто поразило. Какое же он смешное создание! Нет, сон и вправду необыкновенный!

 

 

– Вы не поняли, – шептал Викарий. – Он и есть ангел.

– Ш‑ш‑то‑о? – чуть не, взвизгнул Доктор. Его брови поднялись, он улыбнулся.

– А крылья?

– Вещь вполне естественная, вполне… Небольшое уклонение от нормы.

– Вы уверены, что эти крылья естественны?

– Все, что существует, дорогой мой, естественно. Неестественного в мире не бывает. Если бы я думал, что бывает, я бросил бы практику и постригся в монахи. Бывают, конечно, аномалии. И даже…

– Но то, как я на него набрел… – начал Викарий.

– Да, расскажите мне, где вы его подобрали? – сказал Доктор. Он уселся в прихожей на столике.

Викарий начал, помявшись – он не был искусным рассказчиком, – со слухов о большой странной птице. Говорил он неуклюжими фразами (он хорошо знал своего епископа и, имея всегда перед глазами этот устрашающий пример, избегал привносить в повседневную речь тот стиль, которым пользовался в своих проповедях), и через каждые его три‑четыре фразы Доктор слегка кивал головой и всасывал уголки губ, как бы разделяя рассказ на этапы и отмечая, что пока все в нем шло так, как и должно было идти. «Самовнушение», – пробурчал он раз.

– Извините? – переспросил Викарий.

– Ничего, – сказал Доктор. – Уверяю вас, ничего. Продолжайте, Так что же дальше? Это все чрезвычайно интересно.

Викарий рассказал, как он взял ружье и пошел на охоту.

– После дневного завтрака, так вы сказали? – перебил Доктор.

– Сразу после завтрака, – подтвердил Викарий.

– Этого, вы сами знаете, вам делать не следовало. Но прошу вас, продолжайте рассказ.

Он дошел до того, как, поднявшись к калитке, увидел Ангела.

– Стоя на солнцепеке, – ввернул Доктор. – В тени было двадцать шесть.

Когда Викарий кончил. Доктор сжал губы еще плотней, чем раньше, чуть улыбнулся и многозначительно посмотрел Викарию в глаза.

– Вы не… не думаете, – начал Викарий, запинаясь.

Доктор покачал головой. – Позвольте, – сказал он, взяв Викария за локоть.

– Вы выходите, – говорит он, – на полный желудок и в самую жару. На солнце уж, верно, выше тридцати. В вашем сознании, насколько оно наличествует, вихрятся мысли о чем‑то крылатом. Я говорю «насколько наличествует», потому что большая часть вашей нервной энергии отлила книзу, на переваривание съеденного завтрака. Человек, валявшийся в орляке, встает перед вами, и вы палите, не целясь. Он кидается вверх по косогору… и тут оказывается… оказывается… что у него удвоение верхних конечностей, причем вторая их пара имеет некоторое сходство с крыльями. Конечно, это не более как совпадение. Ну, а радужные краски и прочее… Разве раньше у вас никогда не плавали перед глазами цветные пятна в яркий солнечный день?.. Вы уверены, что они были только на крыльях и больше нигде? Припомните.

– Но он и сам говорит, что он ангел! – возразил Викарий, выпучив круглые глазки и глубже засунув в карманы свои пухлые ручки.

– Эге! – произнес Доктор, сверля его глазами. – Так я и полагал. – Он умолк.

– А вы не думаете… – начал Викарий.

– Этот человек – имбецил, – сказал Доктор тихо и внушительно. – Им‑бе‑цил.

– Кто? – переспросил Викарий.

– Имбецил. Слабоумный. Вы не обратили внимания на женственность его лица? На его бессмысленный смешок? На его длинные волосы? И посмотрите, как он одет…

Рука Викария потянулась к подбородку.

– Это все признаки слабоумия, – сказал Доктор. – Многие дегенераты этого типа проявляют такую же склонность – присваивать себе какое‑нибудь величественное наименование, намекающее на грозную силу. Один называет себя принцем Уэлльским, другой – архангелом Гавриилом, третий – самим господом богом. Ибсен мнит себя Великим Учителем, а Метерлинк – новым Шекспиром. Я недавно читал об этом – у Нордау. Несомненно, это странное, прирожденное уродство подсказало ему мысль…

– Но право же… – начал Викарий.

– Я не сомневаюсь, что он сбежал из приюта.

– Я не могу полностью принять…

– Вам придется. А нет, так на то есть полиция, или, на худой конец, можно дать объявление; впрочем, его родные, возможно, пожелают избежать огласки… Кому приятно, если в семье…

– Он с виду совершенно…

– Не пройдет и двух дней, как его начнут разыскивать друзья, – успокоил Доктор, потянувшись за своими часами. – Он, я полагаю, живет неподалеку от наших мест. С виду он безопасен. Я, пожалуй, загляну к вам завтра еще раз посмотреть его крыло. – Крумп соскользнул со стола и выпрямился.

– А бабушкины‑то сказки крепко в вас засели, – сказал он, похлопав Викария по плечу. – Но, знаете – ангел, это уж… Ха‑ха‑ха!

– А ведь я и в самом деле подумал… – проговорил с сомнением Викарий.

– Взвесьте факты, – сказал Доктор, все еще нащупывая часы, – взвесьте все факты на весах нашего точного анализа. Что от них останется? Всплески красок, игра фантазии, muscae, volantes[7].

– А все‑таки, – молвил Викарий, – я мог бы присягнуть, что крылья радужно сияли и что…

– Подумайте хорошенько (Доктор вынул часы): зной, слепящее солнце; голову напекло… Но мне в самом деле пора. Без четверти пять. Я навещу вашего… ангела (ха‑ха!) завтра днем, если его тем временем никто не заберет от вас. Повязку вы сделали в самом деле очень недурно. Мне это льстит. Значит, мы не зря проводили занятия по оказанию первой помощи… Всего хорошего.

 

Помощник Викария

 

Викарий полумашинально отворил дверь, чтобы выпустить Крумпа, и увидел своего помощника Мендхема, который шел по аллее вдоль стены мышиного горошка и таволги. Тут его рука потянулась к подбородку, в глазах отразилось смущение. А ну, как он и впрямь обманулся? Проходя мимо Мендхема, Доктор высоко поднял шляпу над головой. «Умнейший человек, этот Крумп, – подумал Викарий, – и куда вернее судит о твоем рассудке, чем ты сам». Викарий так остро это почувствовал. Тем трудней представилось предстоящее объяснение. А ну, как он вернется сейчас в гостиную и увидит спящего на коврике простого бродягу?

Мендхем был щупленький человечек с величественной бородой. Казалось, весь рост у него ушел в бороду, как у горчицы в семя. Но когда он говорил, вы убеждались, что у него есть также и голос.

– Моя жена пришла домой в ужасном состоянии, – прогремел он еще издалека.

– Заходите, – сказал Викарий, – заходите. Замечательный, знаете, случай… Пожалуйте в дом. В мой кабинет, прошу. Я чрезвычайно сожалею. Но когда я все вам объясню…

– И, надеюсь, принесете извинения, – прогремел Помощник.

– И принесу извинения. Простите, не сюда. В кабинет.

– Так кто же была эта женщина? – сказал Помощник, обернувшись к Викарию, едва тот прикрыл дверь своего кабинета.

– Какая женщина?

– Ну‑ну‑ну!

– Нет, в самом деле?

– Накрашенная особа в легком наряде – скажем откровенно, в возмутительно легком, – с которой вы прогуливались по саду.

– Мой дорогой Мендхем… это был Ангел!

– Ангел, да и прехорошенький, а?

– Мир становится таким прозаическим, – вздохнул Викарий.

– Мир, – взревел Помощник, – становится с каждым днем черней. Но чтобы человек вашего положения открыто, без стыда…

– Тьфу ты! – сказал Викарий в сторону. Он редко позволял себе чертыхаться. – Послушайте, мистер Мендхем, тут в самом деле недоразумение. Уверяю вас…

– Превосходно, – сказал Помощник. – Тогда объясните! – Он стоял, расставив тощие ноги, а руки скрестив на груди, и хмурился на Викария над густой своей бородой.

(Объяснения, повторяю, я всегда считал характерной ошибкой нашего века науки.)

Викарий беспомощно огляделся. Мир вокруг сделался тусклым и мертвым. Может быть, все, что началось сегодня днем, ему просто снится? Там, в гостиной, в самом деле ангел? Или это игра какой‑то сложной галлюцинации?

– Итак? – сказал Помощник, выждав целую минуту.

Рука Викария затрепыхалась на подбородке.

– Такая сложная история… Не знаю, как и приступить…

– Еще бы! – строго сказал Мендхем.

Викарий, едва сдержавшись, терпеливо продолжал:

– Сегодня днем я пошел поохотиться на некую странную птицу… Вы верите в ангелов, Мендхем? В настоящих ангелов?

– Я здесь не затем, чтобы обсуждать вопросы теологии. Я супруг оскорбленной женщины.

– Но то, что я вам сказал, не фигура речи: это действительно ангел, настоящий ангел – с крыльями. Сейчас он в соседней комнате. Вы меня не поняли, и потому…

– Ну, знаете, Хильер…

– Говорю вам, это правда, Мендхем. Клянусь, что правда. – В голосе Викария зазвучало раздражение. – Не знаю, за какие грехи мне пришлось принять в свой дом и одеть небесного гостя. Знаю только, что – хоть это, безусловно, может показаться неподобающим – сейчас у меня в гостиной сидит ангел, одетый в мой новый костюм, и допивает свой чай. Он погостит у меня – по моему приглашению – неопределенный срок. Я, спору нет, поступил неосмотрительно. Но не могу я, понимаете ли, выгнать его только из‑за того, что миссис Мендхем… Я, может быть, и слабоволен, но все же джентльмен.

– Ну, знаете, Хильер…

– Уверяю вас, это правда. – В голосе Викария задрожала нота истерического отчаяния. – Я выстрелил в него, приняв за фламинго, и попал ему в крыло.

– Я думал, это случай, когда должен вмешаться епископ. Но здесь, я вижу, будет уместней вмешательство психиатров.

– Пойдите и посмотрите, Мендхем!

– Но ангелы не существуют.