Приход Ивана Калиты в разгар кризиса

 

Татарские пастухи, сторожившие свои табуны в окрестностях города, единственные успели бежать в Москву, а оттуда в Орду. Мирные купцы ордынские также были перебиты, а их имущество разграблено. Узбек был взбешён. Получилось очень нехорошо. Сначала тверичане плохо обошлись с его сестрой Кончакой – Агафьей, теперь – сожгли (!) брата – посла со всем отрядом. Пусть он был хреновый, даже склочный брат и параноик в качестве посла; возможно, хан был бы даже рад, если бы драчливые урусы хорошенько бы поколотили его на майдане, намяли бока, сломали б нос и выбили два-три, а ещё лучше 5–6 зубов, для ума, и вышвырнули бы его из города, заодно покрошив его самых задиристых воинов, – в конце концов, всё это можно было б на него же и свалить, как раньше на толстых и жадных баскаков, и накостылять ему же ещё и в Орде – опять же, для ума. А уж потом договариваться с русью, уже по-серьёзному. Но всё произошло слишком неожиданно и резко. Сожгли. Заживо.

Так что Иван Калита пришёл к власти в самый тяжелый момент. Зато он умел ладить и с Церковью, и с Ордой, и с Новгородом. Церковь, похоже, уже определилась: именно в 1326 г., когда ярлык был у Твери, митрополит переезжает в Москву. А Иван Данилович запрещает воинам-язычникам занимать командные посты; громит враждебную Тверь с помощью Узбека; год копит деньги, строит храмы, стены, башни, роет окопы и рвы.

Одним словом, Москва самоорганизуется. А тут и 1345 г. приходит. Генуэзцы-латиняне аннексировали крымские порты. И князья владимиро-суздальские, а теперь уже московские, снова становятся партнёрами. А их вассалитет – снова мягким и слабым. Отметим только, что «Москва не сразу строилась», и у Ивана не сразу дело выправляться стало.

Восстание в Твери было событием из ряда вон выходящим [422]. По своему ожесточению оно превосходило столкновения между русскими и ордынцами, которые случались во второй половине XIII – первой четверти XIV века. Изгнание «бесерменов» из городов Северо-Восточной Руси в 1262 году происходило, судя по летописям, не так кроваво. Эту акцию организовал сам Александр Невский. Тверской мятеж не шел в сравнение и с частыми конфликтами между жителями Ростова и татарами. Так, во время веча 1320 года, вызванного смертью ростовского князя Юрия, «злых татар» изгнали из города, но отнюдь не сожгли поголовно и заживо, как в Твери.

Убийство посла татары считали тяжелейшим преступлением. Словом, тверской мятеж был началом «русской войны»… Именно так или примерно так рассуждал Иван Данилович, узнав от примчавшихся в Москву татар и от своих лазутчиков обо всем, что произошло в Твери [153/1]. Мог ли он радоваться случившемуся? Едва ли. Теперь ему предстояло принять решение, от которого должно было зависеть не только его собственное будущее. Как избежать ханского возмездия? Тверской мятеж больно отозвался для всей Русской земли. В Орде поднялась волна ненависти к русским [153/2]. Иван не рискнул ехать в Орду сразу же после тверского мятежа. Он опасался попасть под горячую руку и понимал, что хан неизбежно вспомнит о нём, когда утихнет вспышка гнева и вернется способность к трезвому расчету.

Московский князь оказался прав. Уже осенью 1327 года гонец привез в Москву ханскую грамоту с призывом явиться в Орду и обещанием «милости». Иван не заставил себя ждать. В Орде он застал военные приготовления. Для похода на Тверь хан велел собрать тысячи всадников. Во главе армии стояли пять «темников великих». Летопись называет имена некоторых из них – «Федорчук, Туралык, Сюга». По имени первого из них поход остался в памяти под названием Федорчуковой рати [425].

Кроме Ивана Калиты, осенью 1327 года в Орду явился Александр Васильевич Суздальский со своим дядей князем Василием Александровичем.

Когда морозы сковали реки и болота, войско двинулось на Тверь. Вероятно, шли по Волге. Замерзшее русло реки образовало гладкую дорогу и позволяло князьям уберечь свои владения от опустошений [426].

Они выводили войско сразу на Тверь, минуя другие города и земли. Тверские князья оказались в отчаянном положении. Когда Федорчукова рать приблизилась к Твери, они бежали из города. Младшие братья, Константин и Василий, вместе с матерью, Анной Ростовской, и с боярами решили переждать грозу в Ладоге. Предоставив тверскому княжескому семейству возможность жить в своих землях, новгородские бояре позаботились о будущем: один из братьев должен был занять тверской престол. «Toe же зимы и на Русь пришли из Орды; и бысть тогда великая рать татарская, Федорчюк, Туралык, Сюга, 5 темников воевод, а с ними князь Иван Данилович Московский, и шед ратью, плениша Тверь и Кашин, и села… а князь Александр побежал с Твери в Псков…» [427]

Разгром татарами Твери зимой 1327/28 г. тверская летопись рисует буквально в двух словах: «И людей множество погубиша, а иныа в плен поведоша, а Тверь и вся града огнем пожгоша». Однако в действительности завоевание Твери татарами и их русскими союзниками было далеко не легким делом. Тверичи защищались с отчаянием обреченных. Дымящиеся развалины, тишина и безлюдье – такой была гордая Тверь в начале 1328 года. Со временем она вновь оживет, наполнится людьми и зазвенит оружием. Но прошлого величия ей уже не вернуть [428].

«Того же лета ceдe Иван Данилович на великом княжении всея Руси и быстъ оттоле тишина велика на 40 лет…» (Рогожский летописец). Летом 1328 года русские князья были вызваны в Орду. Здесь они узнали окончательное решение Узбека. В Твери утвержден был на княжении брат мятежного Александра князь Константин Михайлович, а в кашинском уделе Тверского княжества – другой брат, Василий. Распоряжение хана относительно великого княжения Владимирского поразило всех. Обеспокоенный тверским мятежом, хан решил разделить области великого княжения между двумя правителями – Иваном Калитой и суздальским князем Александром Васильевичем, который также принимал участие в походе на Тверь. Так на Руси появились сразу два великих князя Владимирских [429]. Стольный Владимир с округой, а также вернувшиеся в 1320 году в состав великого княжения Владимирского нижегородские земли хан передал Александру Васильевичу [430]. Т. о., мы видим, что Калита пришёл к власти в самый тяжёлый момент. Никогда ещё Суздальская земля не была в такой сильной зависимости от Золотой Орды, как сразу после подавления Тверского восстания: ХАН ПОКРОМСАЛ внутренние границы между Москвой и Суздалем, чего никогда не было раньше.

Хан мог перетасовать карты и дать больше прав Александру Суздальскому. Опасаясь такого исхода, новгородцы послали в Орду свое посольство во главе с боярином Федором Колесницей. Они хотели видеть в Новгороде князя достаточно сильного, но при этом и благоразумного, чтобы не посягать на их уклад жизни. Иван казался им именно таким правителем [431]. А вот с Новгородом хан не мог не считаться. Тот был в зените могущества и богатства, особенно после 1316 года, когда ханское войско вкупе с Михаилом Тверским упёрлось в Торжок. И хан зависел от новгородской торговли. Волжский путь «из Ганзы в Каспий» становился всё мощнее и денежнее. Золото, меха, серебро, янтарь. Лучше, однако, с ними не ссориться. Да и, судя по всему, хан тоже оценил способности князя Ивана и признал его как бы старшим великим князем. Всем – и Новгороду, и Орде, и Русской церкви – надоел бардак буйных, своевольных и безответственных князей. Предпринятый Узбеком раздел существовал всего лишь три года. После кончины суздальского князя в 1331 году Иван вернул его долю великого княжения [432].

Вероятно, тогда же, летом 1328 года, Калита одержал в Орде и еще одну бескровную победу. Летопись сообщает, что Узбек «и иныя княжениа даде ему к Москве» [433]. Это были три огромные территории, центрами которых служили города Галич, Белоозеро и Углич. Внук Ивана князь Дмитрий Донской, передавая эти земли своим сыновьям, назвал их в своем завещании «куплями деда своего».

Измельчавшие местные князья наделали долгов перед ордынскими купцами и благодаря своей лежебокости, обломовщины русской уже стали неплатежеспособны и смирились с этим. Московский князь взял на себя их долги и платежные обязательства, а за это получил право верховной власти над огромными лесными территориями [434]. Стремясь упрочить своё положение в ростово-ярославских и белозёрских землях, Иван прибег к династическим бракам. Дочь Марию в 1328 году он выдал за молодого Константина Ростовского. Другую, Феодосию, за Фёдора Белозерского.

Свою третью дочь, Евдокию, Иван Данилович выдал замуж за ярославского князя Василия Давыдовича, внука князя Федора Чермного и дочери ордынского хана Менгу-Тимура [435]. Помимо брачных союзов, московские правители широко использовали и еще один мирный способ овладения соседними землями – покупку.

Историков давно занимает вопрос: откуда Иван Калита брал деньги для своих приобретений? Одни полагают, что он резко увеличил торговлю хлебом, другие указывают на освоение им богатых пушниной областей Галича и Устюга.

Заметим, что от исследователей как-то ускользало самое простое объяснение. Московский князь твердой рукой навел порядок в беспределе анархии и местного произвола, который царил на Руси. Огромное количество средств разворовывалось всякого рода «сильными людьми».

Эту вакханалию дополнял разбой на дорогах. Один из древних источников с похвалой отзывается об Иване Калите за то, что он «исправи Руськую землю от татей и от разбойник» [436]. Иван Калита стал изымать наиболее серьезные уголовные дела из ведения вотчинников и передавать их своей администрации.

Исследователи древнерусского права отмечают, что в московских землях княжеская администрация взяла в свои руки борьбу с тяжкими преступлениями гораздо раньше, чем в других русских княжествах. При Калите на Руси велась работа по собиранию и обработке памятников византийского и русского права. Видимо, Иван Данилович действительно стремился утвердить в своей земле «правду» как справедливость, наладив нелицеприятный суд [437].

Как выглядел Успенский собор 1327 года снаружи и внутри – можно только догадываться. Он был разобран по указу Ивана III, и на его месте Аристотель Фиораванти в 1475–1479 гг. построил тот храм, который и поныне украшает Кремлевский холм.

По мнению Н. Н. Воронина, собор Калиты был небольшим, но стройным и нарядным одноглавым храмом. Он повторял архитектурные формы Георгиевского собора в Юрьеве-Польском (1231–1234).

Но последующие археологические работы в Московском Кремле дали основание для совершенно иной реконструкции. По мнению новейших исследователей, «Успенский собор Ивана Калиты (1326) вовсе не был своего рода копией Георгиевского собора в Юрьеве-Польском, а представлял весьма внушительное сооружение [438]. Его подкупольные столбы имели в сечении примерно 240×240 см. Эта величина может показаться невероятной, но почти такими же мощными (233x233 см) были столбы другого собора Ивана Калиты – Архангельского. Иначе говоря, оба собора мало чем уступали по размерам современному Архангельскому собору, построенному Алевизом в 1508 году» [439]. (См. [2], [27]).

Однако над головой Калиты висела проблема. Хан требовал разыскать и выдать «лютого» мятежника Александра. Исполнить это был готов не только князь Московский, но и новгородцы. И хотя новгородская «готовность» была больше на словах, они вместе с Калитой стали требовать от Пскова выдачи князя.

Но тут вмешались тронутые его бедой псковичи, которые обратились к нему с увещанием: «Господине княже Александре! Ныне не ходи в Орду напрасно, но сиди во Пскове, и мы вси главы своя за тебя положим». Подумав, князь поступил согласно их совету. Укрывшись за высокими каменными стенами псковской крепости, он терпеливо ждал своей судьбы [440].

Между тем московско-суздальско-тверское войско уже приближалось к Новгороду. В субботу 25 марта 1329 года Иван Данилович был на Городище. Здесь, на правом берегу Волхова, в двух верстах от города, обычно жили князья, приглашенные в Новгород на княжение. На другой день Калита торжественно въехал в Новгород и был возведен на новгородское княжение. Узнав о решимости псковичей твердо стоять за Александра Михайловича, князья затужили. Никому не хотелось гнать своих воинов на неприступные стены псковской крепости [441]. Так и сидели в бесплодном раздумье князья на Городище, пока наконец кто-то из них не произнес единственное нужное слово – «митрополит».

После кончины митрополита Петра в декабре 1326 года патриарх Исайя назначил митрополитом Киевским и всея Руси своего придворного клирика Феогноста. По происхождению Феогност был греком из Морей. Он никогда прежде не бывал на Руси. Зная о московско-тверском споре за власть, византийцы опасались, что митрополит из русских не сможет сохранить нейтралитет и быстро окажется на самом острие политической борьбы [442]. Благоразумный и более религиозный Иван Калита не повторил ошибки Михаила Тверского, поссорившегося с митрополитом Петром.

Феогност не раз останавливался в Москве, жил во дворце святителя Петра на Боровицком холме. Весной 1329 года Феогност прибыл в Новгород. Вероятно, он участвовал в торжествах по случаю возведения князя Ивана на новгородский престол. Когда псковский поход зашел в тупик, Калита и пришедшие с ним князья обратились к Феогносту с просьбой о помощи. Святитель долго медлил, не желая ввязываться в сомнительное дело. Но в конце концов уступил [443].

Он отправил грамоту к князю Александру, в которой повелевал ему явиться на ханский суд. В случае ослушания митрополит грозил ему отлучением от церкви. Тверской князь не послушал. Тогда Феогност отлучил от церкви не только его самого, но и весь Псков и всю псковскую землю. Эта небывалая церковная кара смутила псковичей. Затворились церкви, прекратились службы, умолкли колокола [444].

Поразмыслив, князь Александр собрал псковичей на вечевой площади и обратился к ним с такими словами: «Братиа и друзи вернии, и любовьнии и храбрии псковичи! Не буди на вас отлучениа и проклятиа святительскаго мене ради» [445].

Пока псковичи и князь Александр толковали об отлучении, Иван решил их поторопить и подтолкнуть к нужному решению. Его войско двинулось на Псков. Двигалось крайне медленно. За три недели оно прошло не более полутораста верст и достигло города Опоки. Здесь союзники начали готовиться к осаде этого форпоста Псковской земли.

Псковский летописец проницательно замечает, что князь Иван вел свою армию столь медленно «не хотя пскович розъгневити» [446]. Это похоже на правду. Князь Иван, конечно, понимал, что стремительное вторжение воодушевило бы привычных к войне псковичей на решительное сопротивление. Напротив, медлительность наступавших давала им время принять благоразумное решение. В лагерь Калиты, разбитый близ Опоки, прибыли псковские послы во главе с посадником Селогой. Они передали великому князю послание псковского веча: «Князь Александр изо Пскова поехал прочь; а тобе своему князю великому весь Псков кланяется». Довольные таким исходом дела, князья и новгородцы поспешили назад.

Возводя Успенский собор, князь Иван еще не знал, что это только начало. Москву надо было сделать духовной, церковной столицей не только де-факто и де-юре, но и архитектурно, чтобы всем было видно, что это – на века.

После смерти митрополита Петра (1326) византийцы решили восстановить единство митрополии под началом своего ставленника грека Феогноста. Долгое отсутствие митрополита не помешало князю Ивану Даниловичу продолжать каменное строительство в Московском Кремле.

И вполне закономерно, что построенные им в 1327–1333 гг. в Московском Кремле белокаменные храмы были посвящены центральным образам тогдашнего христианского «пантеона» – Успению Божией Матери, Спасу, Архангелу Михаилу, а также патрону Москвы святому Петру (как апостолу, так и митрополиту) и покровителю иноков Иоанну Лествичнику. Московский Кремль становился впечатляющим зримым символом политических притязаний этого города. Отсутствие в летописях дня освящения собора Спасского монастыря, возможно, указывает на то, что работы по его отделке затянулись на несколько лет. Этому не приходится удивляться. Ведь и сам великий Всеволод строил свой владимирский Рождественский монастырь целых четыре года. Впрочем, в 1331 году нареченный новгородский владыка Василий Калика, ни у кого не спрашиваясь, возобновил начатое в 1302 году строительство городских каменных стен. Узнав об этом, московский князь, вероятно, сказал немало крепких слов в адрес новгородцев. Ясно было, что за этими стенами они надеялись отсидеться не только от западных соседей, но, в случае необходимости, и от великокняжеских войск [447]. Не радовали князя Ивана и вести из Пскова. Там вновь был принят князь Александр Тверской.

В 1331 году случились два события, которые заставили князя Ивана собрать средства для поездки в Орду. 28 марта, на Страстной неделе, умер, не оставив наследников, ростовский князь Федор Васильевич, правивший в Сретенской половине Ростовского княжества. Калита решил добиться в Орде права на управление этими землями.

Вскоре подоспела и другая новость: умер соправитель Калиты по великому княжению Владимирскому князь Александр Васильевич Суздальский. Этот правитель прославился тем, что, получив от хана в 1328 году стольный Владимир, велел в знак своей «победы» снять с соборной колокольни «вечный» (то есть вечевой, созывавший горожан на площадь) колокол и отвезти его к себе в Суздаль.

Но, словно в насмешку над честолюбцем, колокол в Суздале не стал звонить так громко и чисто, как во Владимире. Перепуганный князь решил, что сама Богородица разгневалась на него за проделку с колоколом – «и помысли в себе князь Александр, яко съгруби святей Богородици» [448]. Опасаясь небесной кары, он велел срочно вернуть колокол на место. Там он зазвучал с прежней силой.

Князь Александр ушел «в путь невозвратимый», а Иван Данилович стал собираться в свой новый земной путь – в Орду. Зимой 1331/32 г. князь Иван, тверской князь Константин Михайлович и другие князья побывали в Орде. Домой Калита вернулся обладателем всей территории великого княжества Владимирского. Раздел великого княжения закончился.

А самое главное, что с 1331 года, как замечают и иностранные историки, такие как Дж. Феннел [449], и наши, ордынская администрация до времён Донского перестала делать попытки столкнуть лбами русских князей, к чему она пристрастилась при Узбеке, особенно после разгрома Михаила Тверского под Новгородом в 1316 году, и что наиболее проявилось в 1328 году, когда появились сразу 2 великих князя. Очевидно, в Орде поняли: к власти в Москве пришли серьёзные люди, которых серьёзно поддержала православная церковь.

 

Дани Новгородские

 

Во время съезда князей в Орде по случаю кончины Александра Васильевича Суздальского и вызванного ею нового перераспределения власти хан объявил им о своем решении увеличить размеры дани, выплачиваемой русскими землями.

Свое решение хан объяснил тем, что со времен татарской переписи 1257–1259 годов территория Руси увеличилась, а количество дворов в городах и селах возросло. Великому князю Владимирскому совместно с другими правителями предоставлялось самим произвести новую раскладку ордынского «выхода» по городам и волостям [450].

Вот с этого момента Северная Русь и стала платить по 8000 руб. в год. (Каштанов, Янин). Увеличение не было большим, по расчётам (Каштанов, Янин), Владимиро-Суздальская Русь платила дань в пределах 1,25 % в год. Посоветовавшись с князьями, Калита решил, что новые платежи следует возложить на Новгородскую землю. Ее территория и податное население действительно заметно возросли после 1259 года за счет освоения обширных областей по рекам Вычегде и Печоре, а также в верховьях Камы.

Кроме того, перевалив через Урал, новгородцы утвердились в Югре, богатой соболями. Богатой даже в большей степени, чем Печора. По извилистым речным системам уральского Севера. С помощью ушкуйников. Т. е. они расширялись прямо на ордынском пограничье. И поэтому с них, как с людей боевых и расчётливых, можно было попросить сатисфакции, или, говоря словами Остапа Ибрагимовича, – ЧАСТЬ, как условие для сохранения ими ЦЕЛОГО.

Отношения Новгорода с Ордой слабо освещены источниками. Ибо его правители общались с ханами через послов. Ясно лишь, что «черный бор» – новгородская дань в Орду, которую новгородцы платили примерно один раз в восемь лет.

Его общая сумма была вычислена еще в 1259 году. Установив общую сумму, 1000 новгородских гривен в год, татары предоставили новгородцам самим определить порядок сбора денег. Такой областью стала новоторжская волость, центром которой был город Торжок. Т. к. весной 1238 года армия Батыя разорила именно эти земли.

Когда после изгнания баскаков в 1262 г. русская дань резко уменьшилась, новгородцы не остались в стороне: они стали платить эти 1000 руб. 1 раз в 7–8 лет. И за счёт Печоры Новгород и Москва в конце концов договорились: 8000 руб. – больших и тяжёлых, бывших основой экономики Руси – 1 раз в 8 лет [451]. Но договорились не сразу.

В год, когда новоторжцы выплачивали «черный бор», они освобождались от «поралья посадника и тысяцкого» – основной поземельной дани в казну Великого Новгорода. В 1331 или 1332 году как раз наступал срок очередной уплаты новоторжцами «черного бора».

Но на сей раз князь Иван, вернувшись из Орды весной 1332 года, потребовал от новгородского правительства уплаты прежде не существовавшей дани – «закамского серебра» [452]. Однако новгородцы истолковали дело по-своему: князь за их счет решил устроить свои дела. Они наотрез отказались платить «закамское серебро».

Новгородцы не хотели идти ни на какие уступки северо-восточным князьям. Они поднимали шум из-за любой мелочи, в которой можно было усмотреть посягательство на их независимость. В конфликте 1332 года князь Иван Данилович, сгущая краски, пытался представить дело так, будто, отказываясь платить возложенную на них новую ордынскую дань, новгородцы фактически выходят из политического сообщества княжеств и земель Северной Руси. Такое решение следовало понимать как измену. Последствия этой «измены» легко было предвидеть: поход на Новгород объединенных сил всех северо-восточных земель.

Только вот сил этих до конца XV века у северо-восточных земель явно не хватало. Классический пример: убедительная победа новгородских войск и ушкуйников над великокняжескими в войне 1397–1398 гг. при Василии I Дмитриевиче, уже после Куликова поля! В ответ на московские вторжения ушкуйники громили низовые города (больше всех страдала богатая Кострома, которую новгородцы жалели не больше, чем города Золотой Орды).

Летом 1332 года князь Иван сделал первый шаг: направил в Торжок и Бежецкий Верх московских воевод. Захватив эти области, он стал ждать ответа новгородцев [453]. Да и куда ему было спешить? Вперед, на Новгород? Но штурмовать Новгород было бы большой глупостью. Упрямые новгородцы не поддались первому нажиму Калиты. Тогда в конце 1332 года он предпринял еще более грозную акцию – поход на Новгород объединенного войска всех «низовских» князей. Отозвав своих наместников из Новгорода, князь Иван со своими союзниками остановился в Торжке, ожидая, когда у новгородцев сдадут нервы. Собрав войско всей Центральной России, Иван не полез, однако, подобно Михаилу Тверскому или Андрею Боголюбскому, напролом, в бой с железной и зубастой фалангой северян. Как и его великий дед Александр, он умел не проливать русскую кровь.

Наконец новгородцы решили поторговаться и направили к Ивану послов. Не знаем, что они предложили Калите, но их предложение его не устроило. Князь «их не послушал, а миру не дал и прочь поихал» [454]. Не успев в мирных переговорах, новгородцы стали укреплять город.

Архиепископ Василий Калика достроил начатую им еще в 1331 году каменную стену вокруг своей резиденции на Софийской стороне. Серьезный вклад в оборону города внес и архимандрит Юрьева монастыря Лаврентий. Он окружил свою обитель – южный форпост города – мощными стенами. Укрепившись, новгородцы вернулись к мысли о переговорах. На сей раз к московскому князю отправился сам архиепископ Василий с двумя боярами. Они предложили Ивану 500 рублей откупа в обмен на мир и возвращение к условиям договора 1329 года. Но Калита и на сей раз остался тверд в своем запросе «закамского серебра». Он понимал, что прав.

И вновь маятник новгородской политики качнулся к противостоянию. Новгородцы вступили на путь хитроумной дипломатической игры. Архиепископ Василий Калика хорошо знал, что слабое место Калиты – отношения с Литвой. Однако здесь необходим особый исторический экскурс… Литва стала враждебной силой для Руси еще в XIII веке. Однако тогда мелкие литовские князьки ограничивались грабежом пограничных русских волостей. Однажды Александр Невский жестоко их проучил. Однако за время московско-тверского лютого противостояния Литва окрепла.

 

Возвышение Литвы

 

Название «Литва» (Lituae) впервые упомянуто в Кведлинбургских летописях в 1009 году, когда миссионер Брунон Бонифаций был убит на границе Руси и Литвы (в районе современного Бреста). Свидетельством существования догосударственных объединений считается договор 1219 года между галицко-волынскими князьями и 21 литовским князем. В договоре среди 5 старших князей упоминается Миндовг (Миндаугас). Унаследовав власть в своём уделе от отца, он около 1240 года уничтожил или изгнал соперников и объединил часть земель балтов.

Но тут возникает вопрос. И очень существенный. Белорусские историки не согласны с таким написанием имен князей: «У наших северо-западных соседей распространена практика написания литвинских имен в особом жмудинскоязычном (обозначим сразу: жемойты (жмудь) и аукшайты – прямые предки нынешних литовцев) варианте, а именно: «Гедиминас», «Альгирдас», «Витаутас» и т. д. В связи с этим необходимо указать на то, что нигде и никогда в письменных источниках Великого княжества Литовского, в источниках других стран (польских, русских, немецких и др.) XI–XVIII столетий не используется написание литвинских имен собственных в таком варианте, т. е. с характерными окончаниями (-с).

Различные варианты написания имен существовали, к примеру: имя Миндовга писали и как «Миндок», и даже как «Мендовин», но НИКОГДА, например, как «Миндовгас» или «Мендоугаз». Т. е. имя Витовта было Витовт, а не как-либо иначе – поэтому-то его и писали «Витовт» (или хотя бы «Витольд» в польском варианте), а не «Витаутас» [455].

Получается, что на сегодняшний день существует 2 версии образования ВКЛ (Великого княжества Литовского):

1) традиционная литовско-советская, где ВКЛ – государство литовской инициативы;

2) белорусская, где ВКЛ – государство прежде всего славян-литвинов, предков нынешних белорусов. Этим объясняется быстрое и почти бескровное присоединение Центральной, Восточной и Волынской Украины. Нашей целью не является аргументация одной из этих версий, поэтому мы кратко рассмотрим обе.

1) Литовско-советская версия [456].

Предками литовцев были балты. На балтийском побережье они появились примерно в 2000 г. до н. э. и заняли территорию от Балтийского моря до реки Дугавы на севере, на востоке – до верховьев Оки, на юге – до среднего течения Днепра, на западе – до реки Вислы.

На заре своего существования придерживались языческих верований. Верховным божеством считался Девас (также назывался Предвечный, Всевышний, Господь). Бог грома Пяркунас (у славян Перун) тоже относился к числу главных божеств. Для своих главных божеств литовцы строили в священных лесах, на городищах, возле рек и озер святилища – ромувы. Самое главное находилось в центре современного Вильнюса, где сейчас стоит Кафедральный собор.