Граф де Сальваторе отпустил подбородок Дамона и сделал шаг вперед, расправляя складки своего длинного, отороченного дорогим мехом плаща.

— Твой отец как раз сегодня должен вернуться после деловой поездки в город, и он будет несказанно рад тебя видеть. Но твои щеки бледны, малышка Катрина. Надеюсь, ты не заболела снова?

— Вы знаете, синьор, что я всегда бледна. Я не пользуюсь румянами, как ваши смелые итальянские девушки.

— Тебе никакие румяна не требуются, — вставил Стефан прежде, чем смог себя остановить, и Катрина ему улыбнулась.

Ах, она была так прекрасна! В груди у него заныло.

— Я так мало вижу тебя в течение дня, — продолжил его отец. — Ты редко радуешь нас своим присутствием до наступления сумерек.

— Мое время проходит за уроками и молитвами, синьор, — тихо откликнулась Катрина, стыдливо опуская ресницы. Стефан знал, что это неправда, но промолчал. Он никогда бы не выдал тайну Катрины. Затем девушка снова взглянула на Джузеппе. — Однако сейчас я здесь, синьор.

— Да-да, это правда. И я должен позаботиться о том, чтобы сегодня вечером, в честь возвращения твоего отца, у нас состоялась роскошная трапеза. Дамон... с тобой мы поговорим позднее. — Как только Джузеппе сделал знак слуге и направился к двери, Стефан с радостью повернулся к Катрине.

Раньше им удавалось пообщаться без присутствия его отца или Гудрун, ее флегматичной немецкой служанки.

Но то, что Стефан увидел в следующее мгновение, словно нанесло ему удар в солнечное сплетение. Катрина улыбалась — той самой тайной улыбкой, которую она порой с ним делила.

Но улыбалась не ему. Девушка пристально смотрела на Дамона.

И в этот самый момент Стефан возненавидел своего брата. Он возненавидел темную красоту Дамона, его грацию и чувственность, которые притягивали женщин, как огонь манит мотыльков. В этот миг ему захотелось ударить Дамона, вдребезги разбить эту красоту. Однако вместо этого ему пришлось стоять и наблюдать, как Катрина медленно, шаг за шагом, движется к его брату. И только ее зеленое парчовое платье шуршало по каменным плитам в полной тишине. А затем, прямо у него на глазах, Дамон протянул руку к Катрине и улыбнулся жестокой улыбкой триумфатора...

Стефан резко отвернулся от окна.

Зачем бередить старые раны? Однако, едва погрузившись в воспоминания, Стефан достал тонкую золотую цепочку, которую он носил под рубашкой. Лаская пальцами висящее на ней кольцо, юноша поднес его к свету.

Маленький кружок был блистательно выполнен из золота, и пять столетий ничуть не замутнили его блеска. В оправу был вставлен один камень — лазурит размером с ноготь на мизинце. Стефан посмотрел на золотое кольцо и перевел взгляд на массивный серебряный перстень с таким же лазуритом, украшавший его безымянный палец. В груди снова все сжалось.

Нет, он никак не мог забыть прошлого, да и не желал на самом деле. Невзирая на все случившееся, Стефан лелеял память о Катрине. Тем не менее, существовало одно воспоминание, которое ему действительно тревожить не следовало, одна страница красочного журнала, которую не следовало переворачивать. Если бы ему еще раз пришлось оживить в памяти тот кошмар, тот... ужасный момент, он бы сошел с ума. Как Стефан сошел с ума в тот день, в тот последний день, когда ему пришлось обратиться лицом к собственному проклятию...

Юноша наклонился к окну и прижался лбом к прохладному стеклу. У его наставника имелась еще одна поговорка: «Зло никогда не успокоится. Оно может восторжествовать на некоторое время, но никогда не найдет покоя».

Зачем он вообще явился в Феллс-Черч?

Да, Стефан надеялся найти здесь покой, но это было невозможно. Его никогда и нигде не примут, и никогда не найдет себе успокоения. Ибо он само зло. И этого ему во веки вечные не изменить.

* * *

Елена в то утро встала раньше обычного. Она слышала, как тетя Джудит возится у себя в комнате, готовясь принять душ. Маргарет крепко спала, свернувшись в своей постели, как маленькая мышка. Елена бесшумно прошла мимо полуоткрытой двери в комнату своей младшей сестренки и направилась дальше по коридору, собираясь выйти из дома.

Утренний воздух был исключительно чист и свеж. Большую айву облепили сойки и воробьи. Елена, которая вчера отправилась в постель с жуткой головной болью, подняла лицо к ясному голубому небу и глубоко вздохнула.

Она чувствовала себя гораздо лучше, чем вчера. Елена пообещала Мэтту встретиться с ним до уроков. Хотя она не особенно радовалась этой встрече, у нее не возникало сомнений, что в итоге все закончится хорошо.

Мэтт жил всего лишь в двух кварталах от здания средней школы, в обычном каркасном доме, подобном всем остальным на этой улице, если не считать того, что качели на крыльце были чуть более потрепанными, а краска на стенах — чуть более облупившейся. Мэтт уже стоял у дома — такой милый и привычный, что на мгновение сердце Елены сжалось от нежности.

Мэтт действительно был симпатягой. Никаких сомнений. Однако красив он был не в той ослепительной, почти досадной манере, какая характерна для некоторых людей, а просто как здоровый американец. Вообще, Мэтт Хоникатт был американцем до мозга костей. Его светлые волосы были коротко подстрижены перед футбольным сезоном, а чистая кожа отлично загорела после ударной работы на ферме его бабушки и дедушки. Голубые глаза парня светились честностью и прямотой. Вот только сегодня, когда он подошел, чтобы нежно обнять Елену, эти глаза были немного грустны.

— Зайдешь?

— Нет. Давай просто погуляем, — предложила Елена.

Они пошли бок о бок, не прикасаясь друг к другу. Улицу обрамляли клены и ореховые деревья, а в воздухе чувствовался свежий утренний запах. Ступая по влажному тротуару и чувствуя неожиданную неуверенность, Елена смотрела себе под ноги. Она решительно не знала с чего начать.

— Ты все еще не рассказала мне про Францию, — напомнил Мэтт.

— О, там было очень здорово, — с наигранным энтузиазмом начала Елена, искоса поглядывая на Мэтта.