Карл Поппер и логика социальных наук 2 страница

Значит, дело не только в том, что объективность и свобода от ценностей практически недостижимы для отдельного ученого, а в том, что объективность и «свобода от ценностей» — сами по себе ценности. А поскольку свобода от ценностей сама есть ценность, требование безусловной свободы от ценностей парадоксально. Это возражение не очень важно, но стоит заметить, что этот парадокс сразу же исчезает сам по себе, как только мы заменим требование свободы от ценностей требованием признать, что в число задач научной критики входит указывать на смешение ценностей и отделять чисто научные проблемы ценностей — проблемы истинности, релевантности, простоты и т.п. — от вненаучных проблем.

До сих пор я пытался вкратце развить мое общее утверждение, что метод науки состоит в выборе интересных проблем и в критике наших всегда пробных и временных попыток их решить. И я пытался, кроме того, показать — используя в качестве примеров два неоднократно обсуждавшиеся вопроса о методе социальных наук⁶, — что этот критический подход к методам (как его можно назвать) ведет к вполне разумным методологическим результатам. Вместе с тем, хотя я сказал несколько слов об эпистемологии, о логике познания и несколько критических слов о методологии социальных наук, я внес пока очень небольшой позитивный вклад в тему моего доклада — логику социальных наук.

Я не хочу задерживать вас, объясняя причины, по которым я считаю важным отождествить научный метод, хотя бы в первом приближении, с критическим методом. Вместо этого я предпочел бы перейти прямо к некоторым чисто логическим вопросам и моим логическим тезисам.

Пятнадцатый тезис. Самая важная функция чисто дедуктивной логики — быть органоном критики.

Шестнадцатый тезис. Дедуктивная логика есть теория правильности (validity) логических выводов, или отношения логического следования. Необходимое и ключевое условие правильности логического следования следу-

 

⁶ Видимо, К. Поппер имеет в виду вопрос собственно о методе социальных наук и вопрос об объективности в социальном познании. — Прим. перев. и ред. (308:)

 

ющее: если посылки правильного вывода истинны, то и заключение должно быть истинным.

Это можно выразить и так: дедуктивная логика есть теория передачи истинности от посылок к следствию.

Семнадцатый тезис. Мы можем сказать: если посылки истинны, а вывод правилен, то заключение должно быть истинным, и, следовательно, если заключение правильного вывода ложно, то невозможно, чтобы его посылки были истинны.

Этот тривиальный, но решающий результат можно также выразить следующим образом: дедуктивная логика есть не только теория передачи истинности от посылок к заключению, она есть в то же время теория обратной передачи ложности от заключения к по крайней мере одной из посылок.

Восемнадцатый тезис. Таким образом, дедуктивная логика становится теорией рациональной критики, потому что всякая рациональная критика представляет собой попытку показать, что из критикуемого нами утверждения следуют неприемлемые заключения. Если нам удалось логически вывести из некоторого утверждения неприемлемые заключения, это утверждение можно считать опровергнутым.

Девятнадцатый тезис. В науке мы работаем с теориями, то есть с дедуктивными системами. Это объясняется двумя причинами. Во-первых, теория или дедуктивная система есть попытка объяснения, а следовательно попытка решить некоторую научную проблему. Во-вторых, теорию, то есть дедуктивную систему, можно рационально критиковать через ее следствия. А это значит, что предметом рациональной критики является пробное решение.

Вот что можно сказать о формальной логике как об органоне критике.

Два фундаментальные понятия, которые я только что широко употреблял, требуют дальнейшего разъяснения: понятие истины и понятие объяснения.

Двадцатый тезис. Понятие истины необходимо для развиваемого мною критического подхода. Критикуем мы ведь как раз утверждение о том, что некоторая теория истинна. Как критики теории, мы, очевидно, пытаемся продемонстрировать, что это утверждение необоснованно, что оно ложно.

Важную методологическую идею, что мы можем учиться на собственных ошибках, невозможно понять без регулятивной идеи истины: любая ошибка состоит попросту в неспособности достичь нашей цели, удовлетворить нашему стандарту объективной истинности, которая является нашей регулятивной идеей. Мы называем высказывание «истинным», если оно соответствует фактам, то есть если вещи именно таковы, как это описано в высказывании. Это то, что называется абсолютным, или объективным понятием истины, которым мы постоянно пользуемся. Успешная реабилитация этого абсолютного понятия истины — один из важнейших результатов современной логики.

Только что высказанное замечание исходит из того, что понятие истины было в последнее время поставлено под сомнение. И действительно это было тем фактором, который определил господствующие релятивистские идеологии нашего времени. Вот почему я склонен считать реабилитацию (309:) понятия истины логиком и математиком Альфредом Тарским самым важным философским результатом современной математической логики.

Я, конечно, не могу детально обсуждать здесь этот результат, могу только — по сути чисто догматически — сказать, что Тарский сумел самым простым и убедительным образом объяснить, в чем состоит соответствие высказывания фактам. Однако именно ощущение безнадежной трудности этой задачи привела к скептическому релятивизму, о социальных последствиях которого, я уверен, мне здесь не надо говорить.

Второе использованное мною понятие, которое может потребовать разъяснения — это идея объяснения, точнее, идея причинного объяснения.

Чисто теоретическая проблема, то есть проблема из области чистой науки, всегда состоит в том, чтобы найти некоторое объяснение: объяснение того или иного факта, явления, примечательной регулярности или примечательного исключения из правил. То, что мы надеемся объяснить, называется объясняемым (экспликандом). Пробное решение проблемы, то есть пробное объяснение, всегда состоит в построении теории, дедуктивной системы, которая позволяет нам объяснить объясняемое, связав его логически с другими фактами (с так называемыми начальными условиями). Полностью эксплицитное, или явное, объяснение всегда представляет собой построение логического вывода (или выводимости) объясняемого из теории, к которой добавлены некоторые начальные условия.

Таким образом, основная логическая схема всякого объяснения состоит из логического дедуктивного вывода, посылки которого состоят из теории и некоторых начальных условий⁷, а заключением является объясняемое.

Эта основная схема имеет удивительно большое число приложений. С ее помощью, можно указать, например, на различие между гипотезами ad hoc и независимо проверяемыми гипотезами. Далее, и это может быть для вас более интересно, она дает возможность проанализировать логически — и очень простым образом — различие между теоретическими проблемами, историческими проблемами и проблемами прикладных наук. А это показывает, что существует полное логическое оправдание знаменитого различия между теоретическими, или номотетическими, и историческими, или идиографическими, науками, если только в данном контексте понимать под «наукой» любую попытку решить определенное множество проблем, которое может быть выделено логически.

Вот что я могу сказать для разъяснения используемых мною логических понятий.

Оба эти понятия — понятия истины и понятие объяснения — делают возможным логическое выведение (logical development) других понятий⁸, которые, возможно, еще важнее для логики познания, или методологии науки.

 

⁷ В издании 1976 г. здесь было примечание: «В социальных науках посылки объяснения обычно состоят из ситуационной модели и так называемого «принципа рациональности». Эти «объяснения в рамках ситуационной логики» вкратце рассматриваются в двадцать пятом и двадцать шестом тезисах настоящего доклада». — Прим. перев.

⁸ В издании 1976 г., которое — напоминаю читателям — было английским переводом оригинального немецкого текста К. Поппера 1962 и 1969 гг., вместо «логическое выведение» было напечатано (310:)

 

Первое из этих понятий — понятие приближения к истине (approximation to the truth); второе — понятие объяснительной силы или объяснительного содержания теории (explanatory power or explanatory content of a theory).

Эти два понятия — чисто логические, поскольку их можно определить с помощью чисто логических понятий истинности высказывания и содержания высказывания, то есть класса логических следствий дедуктивной теории.

Оба эти понятия — относительные. Хотя каждое высказывание истинно или ложно, тем не менее одно высказывание может представлять собой лучшее приближение к истине, чем другое высказывание. Так будет, например, в том случае, если одно высказывание имеет «больше» истинных и «меньше» ложных следствий, чем другое. (Предполагается, что подмножества истинных и ложных следствий множеств всех следствий этих двух высказываний сравнимы.) Тогда легко показать, что мы правильно считаем, что теория Ньютона представляет собой лучшее приближение к истине, чем теория Кеплера.

Аналогично можно показать, что объяснительная сила теории Ньютона больше, чем у теории Кеплера.

Таким образом, мы приходим к логическим понятиям, лежащим в основе оценок наших теорий и позволяющие нам осмысленно говорить о прогрессе или регрессе применительно к научным теориям.

Вот что я хотел сказать здесь об общей логике познания. По поводу конкретно логики социальных наук я хотел бы сформулировать еще несколько тезисов.

Двадцать первый тезис. Не существует чисто наблюдательной науки. Существуют только науки, в которых мы теоретизируем (более или менее осознанно или критически). Это относится и к социальным наукам.

Двадцать второй тезис. Психология — социальная наука, поскольку наши мысли и действия во многом зависят от социальных условий. Такие понятия, как (а) подражание, (б) язык, (в) семья, очевидно, социальные понятия, и ясно, что ни психология обучения или мышления, ни, например, психоанализ не могли бы существовать, если бы они не использовали те или иные из этих социальных понятий. Таким образом, психология предполагает социальные понятия; это показывает, что невозможно объяснить общество исключительно в психологических терминах или свести его к психологии. Поэтому мы не можем рассматривать психологию как основу всех социальных наук.

Чего мы в принципе не можем объяснить психологически и что мы должны рассматривать как предпосылку любого психологического объяснения — это социальное окружение человека (man's social environment). Следовательно, задача описания этого социального окружения (конечно, как сказано ранее, с помощью объяснительных теорий; ведь описаний, свободных от теории, не существует) — основная задача социальной науки. Вполне возможно, что эту задачу следует считать задачей социологии. В дальнейшем я буду исходить именно из этого.

 

«логический анализ». В издании 1992 г., с которого и сделан настоящий русский перевод, К. Поппер исправляет эту неточность. — Прим ред. (311:)

 

Двадцать третий тезис. Социология автономна в том смысле, что она в значительной степени может и должна стать независимой от психологии. Помимо зависимости психологии от социальных понятий, это определяется и тем внешним фактом, что перед социологией постоянно стоит задача объяснения непреднамеренных и часто нежелательных последствий человеческих действий. Например, конкуренция — социальное явление, обычно нежелательное для конкурентов, но которое может и должно быть объяснено как (обычно неизбежное) непреднамеренное следствие (сознательных и планируемых) действий конкурентов.

Таким образом, хотя и может существовать психологическое объяснение тех или иных действий конкурентов, конкуренция как социальное явление есть психологически необъяснимое следствие этих действий.

Двадцать четвертый тезис. Однако социология автономна и в другом смысле, а именно как то, что обычно называют социологией объективного понимания («verstehende Soziologie») ⁹.

Двадцать пятый тезис. Логическое исследование методов экономики приводит к результату, который может быть применен ко всем социальным наукам. Это результат показывает, что в социальных науках существует чисто объективный метод, который вполне можно назвать методом объективного понимания, или ситуационной логикой (objective understanding, or situational logic). Социальная наука, ориентированная на объективное понимание, или ситуационную логику, может развиваться независимо от всяких психологических или субъективных понятий. Ее метод состоит в анализе социальной ситуации действующих людей, достаточном для того, чтобы объяснить их действия ситуацией, без дальнейшей помощи со стороны психологии. Объективное понимание состоит в осознании того, что действие объективно соответствовало ситуации. Другими словами, ситуация анализируется достаточно глубоко, чтобы элементы, раньше казавшиеся психологическими (такие как желания, мотивы, воспоминания и ассоциации), преобразовались в элементы ситуации. Тогда человек с определенными желаниями станет человеком, ситуация которого характеризуется тем фактом, что он преследует определенные объективные цели, а человек с определенными воспоминаниями и ассоциациями становится человеком, ситуация которого может быть охарактеризована тем фактом, что он объективно имеет в своем распоряжении некоторые теории или некоторую информацию.

Это дает нам возможность понять действия человека в некотором объективном смысле, так что мы можем, например, сказать: конечно, у меня другие цели и я придерживаюсь других теорий (чем, скажем, Карл Великий), однако

 

⁹ В издании 1976 г. двадцать четвертый тезис сформулирован более развернуто: «Однако социология автономна и в другом смысле, а именно в том, что мы не можем свести к психологии то, что обычно называют «понимающей социологией» («verstehende Soziologie») (социологией [объективного] понимания)», при этом к взятому в квадратные скобки слову «объективного» имеется следующее авторское примечание: «Более подробное обсуждение (с некоторыми примерами) объективной теории понимания см. в моей работе «О теории объективного разума» (Popper Karl R. On the Theory of the Objective Mind // Popper Karl R. Objective Knowledge. An Evolutionary Approach. Oxford: Clarendon Press, 1972, ch. 4)». — Прим. перев. и ред. (312:)

 

если бы я оказался в его ситуации, которую я проанализировал бы таким образом, — включив в эту ситуацию его цели и знания, — то я, а предположительно и вы тоже, действовали бы сходным образом. Метод ситуационного анализа, конечно, индивидуалистический метод, но он, разумеется, не психологический, ибо он в принципе исключает все психологические элементы и заменяет их объективными элементами ситуации. Я обычно называю это «логикой ситуации», или «ситуационной логикой».

Двадцать шестой тезис. Описанные объяснения, которые дает ситуационная логика, — это рациональные, теоретические реконструкции. Они чересчур упрощены, чересчур схематизированы и потому в общем ложны. Тем не менее, они могут иметь определенное и весьма большое истинностное содержание и могут — в строго логическом смысле — быть хорошими приближениями к истине, и даже лучшими, чем некоторые другие объяснения, допускающие проверку. В этом смысле логическое понятие приближения к истине необходимо для социальных наук, использующих метод ситуационного анализа. Главное, однако, то, что ситуационный анализ является рациональным, доступным для эмпирической критики и способным к совершенствованию. Действительно, мы можем, например, найти письмо, которое покажет, что в распоряжении Карла Великого было не то знание, которое мы предполагали в нашем анализе. В противоположность этому психологические или характерологические гипотезы вряд ли можно критиковать, используя рациональные аргументы.

Двадцать седьмой тезис. Ситуационная логика, в общем, предполагает физический мир, в котором мы действуем. Этот мир содержит, например, физические ресурсы, находящиеся в нашем распоряжении, о которых мы что-то знаем (часто не слишком много). Помимо этого, ситуационная логика должна также предполагать социальный мир, в котором, кроме нас, живут другие люди, о чьих целях мы что-то знаем (часто не слишком много), и социальные институты. Эти социальные институты определяют специфически социальный характер нашего социального окружения. Эти социальные институты состоят из всех социальных реальностей социального мира, — реальностей, соответствующих вещам физического мира. Бакалейная лавка, факультет университета, полиция, закон являются в этом смысле социальными институтами. Церковь, государство и брак — тоже социальные институты, как и некоторые принудительные обычаи, такие как харакири в Японии. Однако в европейском обществе самоубийство — это не социальный институт в том смысле, в каком я употребляю этот термин и в каком я утверждаю, что это важная категория.

Это мой последний тезис. Далее я сформулирую одно предположение и сделаю краткое заключительное замечание.

Предположение. Возможно, мы можем принять предположительно (tentatively), в качестве фундаментальных проблем чисто теоретической социологии, во-первых, общую ситуационную логику и, во-вторых, теорию институтов и традиций. (313:)

Это включает такие проблемы, как:

1. Институты не действуют; действуют только отдельные личности в институтах или через институты. Общая ситуационная логика этих действий будет теорией квазидействий институтов.

2. Мы можем построить теорию преднамеренных и непреднамеренных институциональных последствий целенаправленных действий. Это может также привести к теории создания и развития институтов.

Наконец, еще одно замечание. Я полагаю, что эпистемология важна не только для отдельных наук, но и для философии, и что религиозные и философские тревоги нашего времени, которые, конечно, касаются всех нас, являются в значительной степени результатом тревоги по поводу философии человеческого познания. Фридрих Ницше назвал ее европейским нигилизмом, а Жюльен Бенда¹⁰ — предательством интеллектуалов. Я бы охарактеризовал ее как следствие сократического открытия, что мы ничего не знаем, то есть что мы никогда не можем рационально оправдать наши теории.

Однако это важное открытие, которое, помимо прочих болезней, породило болезнь экзистенциализма, есть открытие, так сказать, только наполовину, и потому нигилизм можно преодолеть. Действительно, хотя мы не можем рационально оправдать наши теории и даже не можем доказать, что они вероятны, мы можем рационально критиковать их. И мы часто можем отличить лучшие теории от худших.

Это еще до Сократа знал Ксенофан, сказавший нам:¹¹

Боги открыли не сразу

Все вещи нам; но с течением времени,

Ища, мы можем научиться и узнать вещи лучше…¹²

 

¹⁰ Бенда, Жюльен (1867-1956) — французский писатель и философ, автор книги «La Trahison des clercs (Предательство интеллектуалов)» (1927). — Прим. перев.

¹¹ В издании 1979 г. здесь было примечание: «Ср. мою книгу: Popper Karl R. Conjectures and Refutations. London: Routledge, 1963 и последующие издания, р. 152. (Перевод Ксенофана на английский язык мой. — К. П.)» — Прим. перев. и ред. русского издания.

¹² В тексте приведен перевод Д. Г. Лахути, который соответствует попперовскому английскому переводу, но отличается от принятого в российской историко-философской литературе перевода этого отрывка из Ксенофана, который звучит так:

Боги отнюдь не открыли смертным всего изначально,

Но постепенно, ища, лучшее изобретают.

(Фрагменты ранних греческих философов. 4.1. Издание подготовил Лебедев A.B. М.: Наука, 1989, с. 172.) — Прим. перев. и ред. (314:)

Разум или революция?*

Карл Р. Поппер

Беда тоталитарных революций —

Все тот же класс спешат во власть ввести.

Руководящие умельцы резолюций,

Планируйте свой путь до полпути!

Роберт Фрост («Полуреволюция», из книги «A Witness Tree»¹)

 

Нижеследующие критические замечания вызваны книгой «Дискуссия о позитивизме в немецкой социологии» («Der Positivismusstreit in der deutschen Soziologie» [название английского перевода — «The Positivist Dispute in German Sociology»]), опубликованной в 1969 г., созданию которой я невольно положил начало [1].

¹ Перевод А. А. Васильевой, Д. Г. Лахути и М.Д. Лахути.

* Popper К. R. Reason or Revolution? // Popper Karl R. The Myth of the Framework. In Defence of Science and Rationality / Ed. by Notturno M.A. London, New York: Routledge, 1994, p. 65-81. Эта статья была впервые опубликована на немецком языке в журнале «Archives europeennes de sociologies vol.XI, 1970, pp. 252-262, позднее она была доработана, переведена на английский язык и включена в английский перевод книги «Der Positivismusstreit in der Deutschen Soziologie» (Hrsg. Maus H., Fürstenberg F. Neuwied and Berlin: Hermann Luchterhand Verlag, 1969) — «The Positivist Dispute in German Sociology» (Ed. by Adorno Т. W. et al. Translated by Adey Glyn and Frisby David. London: Harper & Row, 1976). Последнее, еще раз доработанное английское издание этой статьи, в которое добавлено «Приложение 1974 года: Франкфуртская школа», опубликовано в книге К. Поппера — Popper Karl R. The Myth of the Framework. In Defence of Science and Rationality. London, New York: Routledge, 1994, упомянутой в начале этого примечания. Перевод на русский язык сделан с последнего английского издания этой работы 1994 г. — Прим. перев. и ред.

Примечание автора: Эта статья была написана по предложению профессора Реймона Арона. Моя другая работа «The Logic of the Social Sciences» («Логика социальных наук»), тесно связанная с этой статьей, была впервые опубликована в 1969 г. в Германии как третья статья в сборнике «Der Positivismusstreit in der deutschen Soziologie» (см. прим. 1 в конце настоящей статьи), причем в этой публикации не было указано, что именно она невольно послужила началом всего этого «спора о позитивизме» («Positivismusstreit»). (Доработанный вариант этой статьи опубликован в моей книге — Popper Karl R. In Search of a Better World. Lectures and Essays from Thirty Years. London: Routledge, 1992, pp. 64-81. [Перевод этой статьи на русский язык, публикуемый в настоящем сборнике, сделан с этого, последнего ее английского издания. — Прим. перев. и ред.].) В 1970 г. я написал письмо в газету «Times Litterary Supplement» (Popper Karl R. Dialectical Methodology // Times Litterary Supplement, vol. 69, 26 March 1970, pp. 388-389), в котором критиковал опубликованную в этой газете рецензию на книгу «Positivismusstreit». Профессор Арон предложил мне расширить это письмо и более полно разъяснить мои возражения против этой книги, что я и сделал в предлагаемой статье, впервые опубликованной в «Archives europeennes de sociologie», vol. XI, 1970, pp. 252-262, и включенной в английский перевод книги «Positivismusstreit» — см. «The Positivist Dispute in German Sociology» / Ed. by Adorno T. W. et al. Translated by Adey Glyn and Frisby David. London: Harper & Row, 1976). (315:)

I

Я начну с рассказа о предыстории этой книги и ее заголовка, вводящего читателей в заблуждение. В 1960 г. меня пригласили открыть дискуссию на тему «Логика социальных наук» на конгрессе немецких социологов в Тюбингене. Я принял приглашение, и меня предупредили, что вслед за моим выступлением с ответом выступит профессор Теодор В. Адорно из Франкфурта. Организаторы предложили мне построить свою речь в виде ряда конкретных тезисов, чтобы за нею могла последовать плодотворная дискуссия. Так я и сделал: мое вступительное слово к дискуссии, прочитанное в 1961 г., состояло из 27 четко сформулированных тезисов вкупе с программной формулировкой задачи, стоящей перед теоретическими общественными науками. Конечно, я сформулировал эти тезисы таким образом, чтобы ни один гегельянец или марксист (такой как Адорно) не мог бы их с легкостью принять, и по мере сил приводил аргументы в защиту своих утверждений. Из-за ограниченного времени выступления я рассмотрел только основы моей концепции и старался не повторять того, что уже высказывал где-либо ранее.

Адорно выступил с ответом весьма энергично, но практически не принял мой вызов, то есть мои 27 тезисов. В ходе последовавшей за этим дискуссии профессор Ральф Дарендорф выразил свое глубокое разочарование. Он сказал, что организаторы рассчитывали вынести на открытое обсуждение некоторые вопиющие расхождения — по-видимому, он имел в виду в том числе политические и идеологические расхождения — между моим подходом к социальным наукам и подходом профессора Адорно. Однако, по его словам, мое выступление и ответ Адорно производили впечатление нежнейшего согласия, и он был просто ошарашен этим фактом ('als seien Herr Popper und Herr Adorno sich in verblüffender Weise einig'). Я был очень огорчен, и это чувство не прошло до сих пор. Когда меня пригласили выступить на тему «Логика социальных наук», я не ставил своей целью специально нападать на Адорно и франкфуртскую «диалектическую» школу (Адорно, Хоркхаймер, Хабермас и другие), которую я никогда не считал значительной, разве только с политической точки зрения. Я не знал о замысле организаторов дискуссии, а в 1960 г. даже и не подозревал, что эта школа имеет какое-то политическое влияние. Хотя сегодня я без колебаний применил бы к этому влиянию такие эпитеты, как «иррациональное» и «пагубное для интеллекта», я никогда не мог принимать всерьез их методологию (что бы сие ни означало) ни с интеллектуальной, ни с научной точки зрения. Теперь, немного больше зная об этом, я думаю, что Дарендорф был прав в своем разочаровании: мне следовало атаковать их при помощи аргументов, ранее опубликованных мною в книгах «The Open Society» («Открытое общество и его враги») и «Poverty of Historicism» («Нищета историцизма»), а также в статье «What is Dialectic» («Что такое диалектика?») [2], хотя эти аргументы, по-моему, выходят за рамки темы «Логика социальных наук», но терминология — вещь не такая уж важная. Меня утешает только то, что ответственность за уклонение от спора целиком лежит на моем оппоненте.

Как бы то ни было, критические замечания Дарендорфа побудили профессора Юргена Хабермаса, еще одного представителя франкфуртской (316:) школы, выступить со статьей (почти вдвое длиннее моего тогдашнего доклада)². По-моему, именно в этой статье впервые в дискуссии появился термин «позитивизм»: Хабермас критиковал меня как позитивиста. Это старое недоразумение создали и поддерживали люди, знавшие о моих работах из вторых рук. Благодаря терпимому отношению некоторых участников «Венского кружка» моя книга «Logik der Forschung» («Логика научного исследования») [2а], в которой я критиковал этот позитивистский кружок с реалистической и антипозитивистской точек зрения, была опубликована в серии книг, выходивших под редакцией Морица Шлика и Филиппа Франка, двух ведущих членов этого кружка [3], и те, кто привык судить о книгах по обложкам (или по редакторам), создали миф о том, что якобы я входил в «Венский кружок» и что я — позитивист. Никто из читавших эту книгу (или любую другую из моих книг) не согласится с этим — разве только если поверит в этот миф с самого начала; в этом случае он, конечно, найдет какие-нибудь подтверждения своей веры.

Защищая меня, профессор Ганс Альберт (тоже не позитивист) с большим воодушевлением написал ответ на нападение Хабермаса. Этот последний ответил ему, и Альберт, в свою очередь, ответил ему еще раз³. В этом обмене статьями речь шла в основном об общем характере и жизнеспособности моих взглядов. Поэтому в нем почти не упоминалась — и всерьез не критиковалась — моя вступительная речь 1961 г. и ее 27 тезисов.

По-моему, в 1964 г. один немецкий издатель спросил меня, соглашусь ли я, чтобы мое выступление опубликовали в одной книге с ответом Адорно и спором между Хабермасом и Альбертом. Я согласился.

И вот что получилось: в своем теперешнем виде книга «Der Positivismustreit in der Deutschen Soziologie» (опубликованная в 1969 г. в Германии на немецком языке) включает две совершенно новые вступительные статьи Адорно (94 страницы), затем мою речь 1961 г. (20 страниц) вместе с тогдашним ответом Адорно (18 страниц), выражение неудовольствия Дарендорфа (9 страниц), дискуссию между Хабермасом и Альбертом (150 страниц), новую работу Гарольда Пилота (28 страниц) и «Краткое недоуменное послесловие к пространному вступлению» Альберта (5 страниц). В этом послесловии Альберт коротко упоминает, что вся история началась с дискуссии между Адорно и мною в 1961 г., и совершенно справедливо замечает, что читатель книги вряд ли сможет понять, о чем тут идет речь. Это единственное упоминание в книге о ее предыстории. В ней никак не объясняется, откуда взялось такое название, совершенно ошибочно говорящее о том, что в книге обсуждаются взгляды каких-то «позитивистов». Даже послесловие Альберта не дает ответа на этот вопрос.

Каков же конечный результат? Мои двадцать семь тезисов, которые должны были положить начало дискуссии (что, в конце концов,

 

² К. Поппер, по-видимому, имеет в виду статью Habermas J. Zur Logik der Sozialwissenschaften // Philosophische Rundschau, Beiheft 5, Tübingen, 1967. — Прим. ред.