Мир предрасположенностей и эволюционная эпистемология 1 страница

Мир предрасположенностей*

Карл Р. Поппер

Посвящается памяти моей дорогой жены Хенни

Предисловие

Я, конечно, не уверен, что две лекции, которые моим читателям представляется возможность терпеливо прочесть, а может быть и отвергнуть, действительно — как я надеюсь — самые лучшие из всех, что мне довелось подготовить, да это и не так важно. Мне, однако, хотелось бы убедить моих читателей в том, что я очень старался сделать их как можно лучше, поскольку сам я, работая над ними, сумел узнать очень важные для меня вещи.

Я счастлив, что сумел сделать это — несмотря на слабеющую память — на 87-м и 88-м гг. моей жизни.

Сокращенный вариант лекции «Мир предрасположенностей: два новых взгляда на причинность» был прочитан 24 августа 1988 г. на Всемирном конгрессе по философии в Брайтоне, где председательствовал проф. Ричард Хейер. Сокращенный вариант лекции «К эволюционной теории познания» был прочитан 9 июня 1989 г. перед бывшими выпускниками Лондонской школы экономики и политических наук, где председательствовал директор Школы доктор И. Г. Патель.

Я никогда не смог бы написать ни одну из этих лекций без помощи моего ассистента Мелитты Мью.

Мир предрасположенностей: два новых взгляда на причинность**

Леди и джентльмены! Я начну с некоторых личных воспоминаний и моего личного исповедания веры и лишь затем перейду к предмету моей лекции.

54 года назад, в августе 1934 г., я впервые присутствовал на Международном конгрессе по философии, который в том году проходил в Праге.

* Popper Karl R. A Word of Propensities. Bristol, Thoemmes, 1990. В эту книгу К. Поппера включены две его лекции, прочитанные в Бристоле и Лондоне в 1988 и 1989 гг. В настоящем издании в русском переводе публикуется весь текст этой книги, но каждая лекция как отдельная работа К. Поппера.

** Popper Karl R. A Word of Propensities: Two New Views of Causality // Popper Karl R. A Word of Propensities. Bristol: Thoemmes, 1990, pp. 1-26.

177

Этот конгресс меня не вдохновил. Однако ему предшествовала другая встреча в Праге, организованная Отго Нейратом, который любезно пригласил меня принять участие в «Подготовительной конференции» («Vorkonferenz», как он ее назвал), организованной им от имени Венского кружка.

Я приехал в Прагу, имея при себе вычитанные гранки моей книги «Logik der Vorsehung» («Логика научного исследования»). Она вышла в свет через три месяца в Вене, а на английском языке была опубликована через 25 лет под названием «Logic of Scientific Discovery». В Праге ее прочли два польских философа — Альфред Тарский и Янина Хозиассон-Линденбаум, жена друга и сотрудника Тарского Адольфа Линденбаума. Янина Хозиассон и ее муж были убиты через пять лет, когда нацисты вторглись в Польшу и стали систематически уничтожать то, что они называли ее «Führersicht» — ее «интеллектуальную элиту». Тарский из Праги отправился в Вену, где провел год, в течение которого мы с ним подружились. С точки зрения философии это была самая важная дружба в моей жизни, так как от Тарского я узнал о логически хорошо обоснованной и чрезвычайно плодотворной концепции абсолютной и объективной истины: к этой по сути аристотелевской теории Альфред Тарский и Курт Гёдель пришли, как кажется, независимо друг от друга почти в одно и то же время. Первым, однако, ее опубликовал Тарский в 1930 г., после чего Гёдель признал его приоритет. Это теория объективной истины — истины как соответствия высказываний фактам — и теория абсолютной истины: если недвусмысленно сформулированное высказывание истинно в одном языке, то любой корректный перевод его на любой другой язык также истинен. Эта теория — главный бастион против релятивизма всех сортов. Она дает нам возможность говорить о ложности и способах ее устранения, о нашей погрешимости, о том, что мы можем учиться на наших ошибках и о науке как поиске истины. Более того, она позволяет нам — и даже требует от нас — ясно различать истинность и несомненность, или достоверность (certainty). Я очень живо вспоминаю — несмотря на мою ныне плохую память, — некоторые из моих пражских бесед с Альфредом Тарским и Яниной Хозиассон, и я ясно помню, с каким удивлением и даже ужасом восприняла она мое отвержение вероятностной индукции — области, в которой она работала уже несколько лет. Она дала мне прочесть несколько своих работ, которые показались мне гораздо лучшими и гораздо серьезнее аргументированными, чем теория Ганса Рейхенбаха. Я решил, что должен попытаться самым тщательным образом проанализировать ее работы и найти, если возможно, способ примирить ее результаты с моими, или же посмотреть, нельзя ли использовать ее аргументы для опровержения моих. Однако я быстро выяснил, что последнее невозможно, и что вероятностная теория индукции будет работать на ее исходных идеях ничуть не лучше, чем на идеях Рейхенбаха. Кстати, Рейхенбах тоже был в Праге на вышеупомянутом конгрессе, однако когда Карнап захотел познакомить нас, он отказался не только говорить со мной, но даже пожать мне руку. Из других участников конгресса я хорошо помню, конечно, От-то Нейрата, Рудольфа Карнапа и Филиппа Франка; со всеми ними я был в самых дружеских отношениях, несмотря на мою оппозицию позитивизму

178

«Венского кружка». Мориц Шлик, по-моему, приехал несколькими днями позже. Я уже не могу вспомнить, были ли там Феликс Вайсман и Эдгар Цильзель.

В ходе «Подготовительной конференции» Рейхенбах прочел доклад о вероятностной индукции, а я на него ответил. Мой ответ был напечатан вместе с его докладом в журнале «Erkenntnis», а через 25 лет был переиздан как часть одного из «Приложений» к английскому переводу моей «Логики научного исследования» («Logik of Scientific Discovery». London: Hutchinson, 1959), а также в ее втором немецком издании под названием «О так называемой «логике индукции» и «вероятности гипотез»«.

Карнап тогда и еще в течение нескольких лет был всецело на моей стороне, особенно по вопросу об индукции (а также по вопросу оценки личного отношения Рейхенбаха ко мне и моей книге). Когда моя книга вышла в свет тремя месяцами спустя, он не только написал весьма сочувственную рецензию на нее для журнала «Erkenntnis», который они издавали вместо с Рейхенбахом, но и защищал нас обоих, когда Рейхенбах в том же номере журнала обрушился на меня в пространной статье, где нашлось место и критическому выпаду в адрес карнаповской рецензии.

Карнап и я пришли в те дни к чему-то вроде соглашения относительно общей исследовательской программы в области вероятности, основанной на моей «Логике научного исследования». Мы договорились проводить четкое различие между, с одной стороны, вероятностью как она используется в вероятностных гипотезах в физике, особенно в квантовой теории, где она удовлетворяет математическому «исчислению вероятностей», и, с другой стороны, так называемой «вероятностью гипотез», или степенью их подтверждения (confirmation) или, как я теперь предпочитаю ее называть, степенью их подкрепления (corroboration). И мы договорились не считать, во всяком случае без очень убедительных аргументов, что степень подтверждения или подкрепления гипотезы удовлетворяет исчислению вероятностей, а признавать этот вопрос — в соответствии с аргументами моей «Логики» — открытым, то есть по сути дела рассматривать его как центральную проблему, которую следует решать.

К этой позиции мы пришли в результате наших обсуждений в 1934-35 гг. Однако через 15 лет Карнап прислал мне свою новую большую книгу «Logical Foundations of Probability»¹, открыв которую, я обнаружил, что ее явно провозглашенным исходным пунктом является полная противоположность тому, о чем мы тогда договорились — голое, ничем не аргументированное допущение, что степень подтверждения есть вероятность в смысле исчисления вероятностей. Я почувствовал себя как отец, чей сын вступил в секту Муна — хотя, конечно, в то время этой секты еще не было.

Однако я все еще мог утешать себя тем, что Карнап не отказался от истинности в ее объективном и абсолютном смысле, который защищал Тарский. И действительно, этого он никогда не сделал.

¹ Carnap R. Logical Foundations of Probability. Chicago, 1950, 1962. — Прим. перев. и ред.

179

Именно такое понимание истинности придает важным результатам Гёделя их нерелятивистский смысл. И оно же придает нерелятивистский смысл моим результатам, кто бы что ни говорил по этому поводу.

Леди и джентльмены, я прошу вас принять эти замечания как выражение моей благодарности Альфреду Тарскому и как мое исповедание веры: моей оппозиции релятивизму и моей 54-летней приверженности аристотелевской теории истины, реаблитированной Тарским и с успехом примененной им самим и Гёделем к некоторым проблемам математики. И к этому исповеданию веры я хотел бы добавить мое ничем не поколебленное убеждение в том, что после музыки и живописи наука представляет собой самое великое, самое прекрасное и самое просветляющее достижение человеческого духа (spirit). Я не приемлю столь шумную в наши дни интеллектуальную моду, стремящуюся очернить науку, и я восхищаюсь замечательными результатами современных биологов и биохимиков, которые благодаря медицине стали доступными для страдальцев на всей нашей прекрасной Земле.

Нет спора — наука страдает от способности человека ошибаться не меньше, чем любой другой вид человеческой деятельности. Даже если мы делаем все, что в наших силах, чтобы обнаружить собственные ошибки, наши результаты не могут быть достоверными и они даже могут не быть истинными. Однако мы можем учиться на наших ошибках: великие ученые показали нам, как превращать нашу погрешимость в объективно проверяемое предположительное (conjectural) знание. И сегодня они продолжают демонстрировать нам, как это делается.

Все сказанное до сих пор было попыткой представить себя вам как преданного поклонника (lover) науки, полного величайшего восхищения перед ее замечательными и зачастую истинными результатами, хотя и не считающего их несомненными (certain). Результаты науки остаются гипотезами, которые могут быть хорошо проверены (tested), но не могут быть неопровержимо установлены (established): нельзя показать, что они истинны. Конечно, они могут быть истинными, но даже если они и не окажутся истинными, они все равно остаются великолепными гипотезами, открывающими путь к новым, еще лучшим гипотезам.

Наши теории, наши гипотезы — это наши рискованные пробы. Бесспорно, большая часть их оказывается ошибочной: в ходе наших проверок может обнаружиться их ложность. Если некоторую теорию мы не можем опровергнуть даже с помощью самых суровых испытаний, мы надеемся, что она истинна. И такие теории действительно могут быть истинными, однако дальнейшие испытания могут все-таки продемонстрировать их ложность — фальсифицировать их.

Этот метод смелого, основанного на риске теоретизирования, результаты которого затем подвергаются суровому испытанию, есть метод самой жизни, с помощью которого она развивается к все более высоким формам: это метод проб и выявления и устранения ошибок путем проверок. Точно так же, как жизнь завоевывает новые миры, новые земли, океан, воздух и космическое пространство, так и наука завоевывает новые миры — новые земли, океан, воздух и космос. Что мы стремимся узнать, понять? Мир, космос. Вся наука (180:) есть космология. Это попытка больше узнать о мире. Об атомах, о молекулах. О живых организмах и о загадках происхождения жизни на Земле. О происхождении мышления, человеческого разума (mind) и о том, как работает наш разум.

Это — великие задачи, которые почти невозможно решить. Вместе с тем и ученые в своих смелых попытках добились почти невозможного. Всю мою жизнь мне везло в том, что я оказывался свидетелем некоторых из этих попыток — иногда издали, иногда с более близкого расстояния, а иногда даже был и участником этих приключений, в частности, в области квантовой физики и биологии.

Теперь я перейду к моей центральной проблеме — причинности и пересмотру всею нашего мировоззрения. Вплоть до 1927 г. физики, за небольшими исключениями, полагали, что мир подобен большим и очень точным часам. Великий французский философ, физик и физиолог Рене Декарт описывал эти часы как механическое устройство: всякая каузация есть толчок. Позднее, примерно с 1900 г., мир стали рассматривать как электрический часовой механизм, однако в обоих случаях этот механизм рассматривался как идеально точный часовой механизм. Либо колесики толкают друг друга, либо электромагниты притягивают или отталкивают друг друга абсолютно единообразно (with absolute precision). В этом мире не было места человеческим решениям. Наше ощущение, будто мы действуем, планируем и понимаем друг друга — просто иллюзия. Мало кто из философов, за одним выдающимся исключением — Чарлза Пирса, осмеливались усомниться в этой детерминистской точке зрения.

Однако, начиная с Вернера Гейзенберга, в квантовой физике в 1927 г. произошел великий поворот. Стало ясно, что процессы миниатюрного масштаба делают наш часовой механизм неточным: оказалось, что существуют объективные неопределенности. В физическую теорию пришлось ввести вероятности.

Именно здесь я оказался в решительном несогласии с Гейзенбергом и другими физиками, даже с моим героем — Альбертом Эйнштейном. Дело в том, что большинство из них приняли взгляд, согласно которому вероятности в физике связаны с недостатком нашего знания и, следовательно, с состоянием нашего ума; иными словами, они приняли субъективистскую теорию вероятностей. В противоположность этому, я считал необходимым принять объективистскую теорию. Это привело меня к целому клубку математических проблем, соблазн решить которые не отпускает меня до сегодняшнего дня.

Математическая теория вероятностей имеет дело с такими вещами, как бросание игральных костей, подбрасывание монет или с оценкой ожидаемой продолжительности вашей жизни, например, для целей ее страхования. Насколько вероятно, что вы проживете еще 20 лет? Здесь есть свои маленькие математические проблемы. Например, вероятность того, что вы проживете еще 20 лет, считая с сегодняшнего дня, то есть что вы будете еще живы в 2008 г., для большинства из вас возрастает с каждым прожитым вами днем или неделей, пока эта вероятность не станет 24 августа 2008 г. равной 1. Тем (181:) не менее, вероятность того, что вы проживете еще 20 лет с любого дня, следующего за сегодняшним, все уменьшается и уменьшается с каждым прожитым вами днем или неделей, с каждым вашим чиханием или кашлем, и если только вы не погибнете за это время от какого-нибудь несчастного случая, нет ничего неправдоподобного в том, что эта вероятность (прожить еще 20 лет) приблизится к нулю за несколько лет до вашей фактической смерти. Вы, конечно, знаете, что 0 — самая низкая из всех возможных вероятностей, а 1 — самая высокая, и что 1/2 есть вероятность любого события, которое может случиться с тем же успехом, что и не случиться, например, при подбрасывании симметричной монеты вероятность того, что «выпадет орел», равна вероятности того, что «выпадет решка», и каждое из этих событий имеет вероятность 1/2.

Математическая теория вероятностей, как вам известно, играет важную роль в квантовой физике, да, собственно говоря, во всех науках. Мне пришлось работать по крайней мере над семью различными проблемами из области теории вероятностей с тех пор, как я познакомился с этой наукой в университете. И только через несколько десятков лет я пришел к удовлетворительным и простым решениям. Одно из этих решений состоит в том, что я называю «интерпретацией вероятности как предрасположенности». Я опубликовал эту теорию впервые в 1956 г., после 35 лет исследований² Эта теория развивалась и далее, и только в прошлом году я осознал ее космологическое значение. Я имею в виду тот факт, что мы живем в мире предрасположенностей, а также то обстоятельство, что этот факт делает наш мир и более интересным, и более уютным, чем мир, как он описывается в соответствии с предшествующим состоянием науки.

Теперь позвольте мне объяснить вкратце, что такое интерпретация вероятности как предрасположенности.

Классическая теория вероятностей воздвигла очень эффективную систему на следующем определении: «Вероятность события есть число благоприятных возможностей, деленное на число всех равных возможностей». Таким образом, в классической теории речь идет о возможностях; вероятность события «выпадет решка» будет равна 1, деленной на 2, потому что существуют две равные возможности, и только одна из них «благоприятна» событию «решка». Другая возможность не благоприятна «решке». Аналогично, возможность выбросить четное число, меньшее 6, при бросании идеальной кости равна двойке, деленной на 6, что, конечно, равно 1/3. Потому что у кости 6 сторон и, значит, 6 равных возможностей и только две из этих возможностей, а именно стороны, помеченные 2 и 4, благоприятны событию «четное число, меньшее 6».

² В списке основных трудов К. Поппера, опубликованном в его интеллектуальной автобиографии Popper Karl R. Unended Quest (первое издание в «The Library of Living Philosophers», Inc., 1974; последующие издания в виде книги выпущены издательством Routledge, 1976, 1986, 1992), К. Поппер в качестве первой своей публикации по этим проблемам указывает: Popper Karl R. The Propensity Interpretation of the Calculus of Probability, and the Quantum Theory // Observations and Interpretation: A Symposium of Philosophers and Physicists / Ed. by Kö rner S. London, 1957, pp. 65-70, 88-89. См. также Popper Karl R. The Propensity Interpretation of Probability // The British Journal for the Philosophy of Science, vol. 10, 1959, №37, pp. 25-42. (Русский перевод в: Поппер Карл Р. Логика и рост научного знания / Под ред. Садовского В. Н. М.: Прогресс, 1983, с.414-438.) — Прим. ред.

182

Однако что произойдет, если кость окажется неоднородной по весу или монета несимметричной? Тогда, согласно классической теории вероятностей, как она была развита во времена Паскаля или во времена Лапласа, мы уже не сможем сказать, что шесть возможностей кости или две возможности монеты — равные возможности. Соответственно, поскольку в данном случае нет равных возможностей, мы просто не можем говорить о вероятностях в классическом числовом смысле.

Разумеется, Паскаль знал, что фальшивые кости были придуманы для того, чтобы жульничать в игре. Собственно говоря, все знают, что если вы вставите в деревянную кость маленький кусочек свинца, скажем, ближе к стороне с числом 6, это число будет выпадать не так часто, как для правильной кости, а число, стоящее на противоположной стороне, будет выпадать чаще. У нас все еще остается шесть возможностей, однако это уже не равные возможности, а «нагруженные», или взвешенные возможности — возможности, которые могут быть неодинаковы и степени неравенства которых, или их разные веса, могут быть оценены; возможности, которые на самом деле могут быть взвешены.

Ясно, что более общая теория вероятностей должна включать такие взвешенные возможности. Ясно даже и то, что случаи равных возможностей могут и должны рассматриваться как частные случаи взвешенных возможностей: очевидно, что равные возможности можно рассматривать как взвешенные возможности, чьи веса в данном случае оказались равными.

Таким образом, понятие взвешенных возможностей является фундаментальным для более общей теории вероятностей. Оно нужно также и для более общей теории азартных игр. Однако гораздо более важно то, что оно нужно для всех наук — для физики, для биологии и для таких проблем, как определение вероятности прожить еще определенное количество лет. Все эти случаи, конечно, существенно отличаются друг от друга и являются гораздо более общими, чем азартная игра с применением строго однородных и симметричных костей, монет или рулеточных колес.

Однако с этим обобщением не связано никаких непреодолимых трудностей: легко видеть, что и при отсутствии равных возможностей мы все-таки иногда можем сказать, что некоторые возможности и вероятности больше, весомее, чем другие, как в случае с «нагруженной» костью.

Главная проблема, возникающая при этом, состоит в следующем: существует ли метод или инструмент, наподобие весов, который может помочь нам определить фактический вес взвешенных возможностей? Существует ли метод, позволяющий нам приписывать числовые значение неравным возможностям?

Ответ очевиден: да, существует, и это — статистический метод; да, мы можем это сделать, если, как в случае бросания костей, можем повторять ситуацию, порождающую рассматриваемые вероятностные события, или если, как в случае ясной погоды или дождя, рассматриваемые события повторяются сами, без нашего вмешательства. Если число таких повторений достаточно велико, мы можем использовать статистику как метод взвешивания возможностей, измерения их весов. Выразим это более ясно: большая или меньшая

183

частота наступления событий может использоваться как проверка того, действительно ли гипотетически приписанный нами вес является адекватной гипотезой. Грубо говоря, мы принимаем частоту наступления события за меру веса соответствующей возможности, утверждая, например, что вероятность дождливого воскресенья в Брайтоне в июне равна 1/5, если и только если было установлено, что в течение многих лет в среднем дождь в июне шел в один воскресный день из пяти. Таким образом, мы используем статистические средние для оценки различных весов различных возможностей.

Все это, мне кажется, просто и ясно, однако самое важное начинается только сейчас.

(1) Если то, что я сказал, верно, то есть если мы можем измерить вес возможности «выпала двойка» при бросании некоторой нагруженной кости и обнаружим, что он равен всего лишь 0,15 вместо 0,1666=1/6, то значит структуре бросаний этой (или достаточно похожей на нее) кости внутренне присуща тенденция, или предрасположенность, реализовать событие «выпала двойка», более слабая, чем аналогичная тенденция в случае симметричной кости. Таким образом, мой первый тезис состоит в том, что тенденция, или предрасположенность, реализовать некоторое событие, вообще говоря, заложена в каждую возможность и в каждое отдельное бросание кости и что мы можем оценить меру этой тенденции, или предрасположенности, апеллируя к относительной частоте фактической его реализации при большом числе бросаний, другими словами — выяснив, как часто фактически наступает рассматриваемое событие.

(2) Таким образом, вместо того, чтобы говорить о возможности наступления некоторого события, мы можем говорить точнее о внутренне присущей предрасположенности порождать при повторении определенное статистическое среднее.

(3) Отсюда следует, что при дальнейшем повторении — при повторении повторений статистические данные в свою очередь обнаруживают тенденцию к устойчивости при условии, что все релевантные условия остаются устойчивыми.

(4) Аналогично тому, как мы объясняем тенденцию, или предрасположенность, магнитной стрелки поворачиваться (из любой исходной позиции) на север (а) ее внутренней структурой, (б) невидимым силовым полем, которое влечет за собой наша планета, (в) трением и т.д., короче говоря, инвариантными аспектами физической ситуации, точно так же мы объясняем тенденцию, или предрасположенность, некоторой последовательности бросаний кости производить (исходя из любой начальной последовательности) устойчивые статистические частоты: (а) внутренней структурой кости, (б) невидимым силовым полем, которое влечет за собой наша планета, (в) трением и т.д., короче говоря, инвариантными аспектами физической ситуации: полем предрасположенностей, влияющим на каждый отдельный бросок кости.

Тенденция статистических средних оставаться устойчивыми, если устойчивыми остаются условия, — одно из самых удивительных свойств нашей

184

Вселенной. Я утверждаю, что его может объяснить только моя теория предрасположенностей, согласно которой существуют взвешенные возможности, представляющие собой не просто возможности, а тенденции, или предрасположенности, реализовать себя, внутренне присущие всем возможностям в разной степени, в чем-то подобные силам, удерживающим статистические данные в устойчивом состоянии.

Это и есть объективная интерпретация теории вероятностей. Предполагается, что предрасположенности — не просто возможности, а физические реальности. Они так же реальны, как силы или силовые поля. И наоборот: силы — это предрасположенности, а именно — предрасположенности приводить тела в движение. Силы — это предрасположенности ускорять, а силовые поля — это предрасположенности, распределенные по некоторой области пространства и, возможно, непрерывно меняющиеся в этой области (подобно тому, как меняются расстояния от некоторого заданного источника). Силовые поля — это поля предрасположенностей. Они реальны, они существуют.

Математические вероятности — это меры, принимающие числовые значения от 0 до 1. Значение 0 обычно интерпретируется как невозможность, 1 как достоверность, 1/2 — как полная неопределенность, а значения между 1/2 и 1, скажем, 7/10 интерпретируются как «более вероятно да, чем нет».

Физические предрасположенности интерпретируются несколько иначе. Предрасположенность 1 — особый случай классической силы в действии: причина, вызывающая эффект. Если предрасположенность меньше 1, это можно рассматривать как наличие конкурирующих сил, которые действуют в разных направлениях, но еще не породили никакого реального процесса и не управляют никаким реальным процессом. И в тех случаях, когда возможности распределены не непрерывно, а дискретно, эти силы тянут в сторону различных возможностей, никаких компромиссных возможностей между которыми не существует. А нулевая предрасположенность — это вообще не предрасположенность, так же как число ноль означает «никакое число». (Если я скажу некоему автору, что прочел какое-то число его книг, а потом признаю, что это число — ноль, значит я ввел его в заблуждение: я не читал никаких его книг. Точно так же предрасположенность, равная нулю, означает отсутствие предрасположенности.) Например, предрасположенность получить при очередном бросании двух обычных игральных костей число 14 равна нулю — не существует такой возможности, а значит и предрасположенности.

Понятие силы в современном понимании ввел в физику Исаак Ньютон. У него, конечно, были предшественники, нащупывавшие путь к этому понятию, особенно Иоганн Кеплер. Введение Ньютоном понятия силы было большим успехом, хотя против него и выступали те, кому не нравились невидимые, или скрытые, или «оккультные» сущности (entities) в физике. Так, можно сказать, что епископ Джордж Беркли положил начало современной позитивистской философии науки, когда напал на Ньютона за то, что тот ввел в природу невидимые сущности и «оккультные качества». В этом епископу Беркли следовали, в частности, Эрнст Мах и Генрих Герц. Вместе

185

с тем ньютонова теория сил — особенно сил тяготения — имела огромные объяснительные возможности. И она была развита и расширена, особенно Эрстедом, Фарадеем и Максвеллом, а затем Эйнштейном, который попытался, в свою очередь, объяснить ньютоновские силы с помощью своей теории искривления пространства-времени.

Введение предрасположенностей сводится к очередному обобщению и расширению понятия силы. Точно так же, как против понятия силы выступали позитивистски настроенные последователи Беркли, Маха и Герца, некоторые люди отвергают понятие предрасположенности как вводящее в физику то, что Беркли называл «оккультными качествами».

Другие приняли мою теорию предрасположенностей, или объективных вероятностей, но попробовали (на мой взгляд, несколько необдуманно) ее улучшить. Я подчеркивал, что предрасположенности следует рассматривать не как свойства, внутренне присущие объекту, такому как игральная кость или монета, а как свойства, внутренне присущие ситуации (частью которой, безусловно, является объект). Я утверждал, что ситуационный аспект теории предрасположенностей очень важен и имеет решающее значение для реалистической интерпретации квантовой теории.

Некоторые люди критиковали меня, утверждая, что предрасположенности 1/2 или 1/6 — это свойства симметрии, внутренне присущие кости или монете, и что предрасположенность прожить еще год или 20 лет — свойство, внутренне присущее конституции тела данного человека и состоянию его здоровья. И в качестве веского довода один из моих критиков сослался на таблицы продолжительности жизни, используемые страховыми компаниями, которые по общему признанию, по-видимому, исходят из такого понимания. Тем не менее, нетрудно показать, что точка зрения, согласно которой предрасположенность прожить определенный срок есть свойство состояния здоровья, а не ситуации, глубоко ошибочна. Конечно, состояние здоровья очень важно — это безусловно важный аспект ситуации. Однако, поскольку каждый может заболеть или стать жертвой несчастного случая, развитие медицинской науки — скажем, открытие новых сильнодействующих лекарств (таких как антибиотики) — изменяет шансы (prospects) каждого на выживание независимо от того, попадет ли он на самом деле в такую ситуацию, в которой ему потребуется принимать такое лекарство. Ситуация меняет возможности, а тем самым и предрасположенности.

Этот контрпример кажется мне безупречным, так что ничего больше говорить на эту тему не требуется. Тем не менее этот контрпример можно еще немного усилить. Новое лекарство может быть слишком дорогим, по крайней мере на первых порах; отсюда ясно, что играет роль не только состояние здоровья человека, но и состояние его кошелька или кошелька соответствующей медицинской службы, а также, очевидно, качество персонала этой службы.