Рыцарская лирика. Поэзия трубадуров 10 страница

Портрет в Авиньоне изображает его в зрелые годы: капитолийские лавры, которыми он был коронован, как величайший человек своего века, благородный флорентийский профиль, взгляд, полный мысли и жизни...

В старости он пишет:

- Уже ни о чем не помышляю я ныне, кроме Нее: пусть же торопит Она нашу встречу в небе, влечет и зовет меня за собой!

Но пишет и другое, -- в письме к одному другу:

- Я хочу, чтобы смерть застала меня за книгой, с пером в руке, или, лучше, если угодно богу, в слезах и молитве. Будь здоров и благополучен. Живи счастливо и бодро, как подобает мужу!

Через несколько месяцев после этого письма, 20 июня 1374 года, в день своего рождения, сидя за работой, он «вдруг склонился, уронил голову на свое писанье».

Тот день, когда они впервые увидели друг друга, был роковым и для нее:

- Было и Ее сердце страстно и нежно; но сколь непреклонно в долге и чести, в вере в бога и его законы!

- Владычица моя, Она прошла мимо меня, одиноко сидевшего в сладких мыслях о моей любви к Ней. Дабы приветствовать Ее, я встал, смиренно склоняя перед Нею свое; побледневшее чело. Я трепетал; Она же продолжала свой путь, сказавши мне несколько ласковых слов.

Двадцать один год он славил земной образ Лауры; еще четверть века -- ее образ загробный. Он сосчитал, что за всю жизнь видел ее, в общем, меньше года; но и то все на людях и всегда «облеченную в высшую строгость». Все же вспоминает он и другое:

- И Она побледнела однажды. Это было в минуту моего отъезда. Она склонила свой божественный лик, Ее молчание, казалось, говорило; зачем покидает меня мой верный друг?

Внешне он жил в радостях и печалях простых смертных; знал и женскую любовь, тоже смертную, простую, не мешавшую другой, «бессмертной», имел двух детей. Имела и она их, супругой была верной и достойной. «Но душа Ее всю жизнь ожидала загробной свободы -- для любви Ее к Иному...»

Черная чума 1348 года, в несколько недель поразившая в Авиньоне шестьдесят тысяч человек, поразила и ее. В темный вечер, при смоляных факелах, своим бурным, трещащим пламенем «разгонявших заразу», люди в смоляных балахонах, с прорезами только для глаз, похоронили ее там, где она за три дня до смерти завещала. Ночью же душа ее, наконец обретшая свободу для своей любви «К Иному», поспешила к нему на первое свиданье.

- Ночь, последовавшая за этим зловещим днем, когда угасла звезда, сиявшая мне в жизни, или, точнее сказать, вновь засияла в небе, ночь эта начинала уступать место Авроре, когда некая Красота, столь же дивная, как и Ее земная коронованная драгоценнейшими алмазами Востока, встала предо мной. И, нежно вздыхая, подала мне руку, столь долго желанную мною; узнай, сказала Она, узнай ту, что навсегда преградила тебе путь в первый же день ее встречи с тобою; узнай, что смерть для души высокой есть лишь исход из темницы, что она устрашает лишь тех, кои все счастье свое полагают в бедном земном мире...

В Парижской Национальной библиотеке хранится манускрипт Плиния, принадлежавший Петрарке. На одной странице этого манускрипта сделан рукой Петрарки рисунок, изображающий долину Воклюза, скалу, из которой бьет источник, на вершине скалы -- часовню, а внизу -- цаплю с рыбой в клюве; под рисунком его подпись по-латыни: «Заальпийское мое уединение».

В этой долине, невдалеке от Авиньона, было его скромное поместье.

Где жила когда-то, в этом столь глухом теперь, старом и пыльном Авиньоне Лаура? Будто бы возле нынешней мэрии, в уличке Доре. Погребена она была в церкви Братьев Меноритов, в одной из капелл. Но в какой? Церковь эта разрушена в революционное время, полтора века тому назад; известно, однако, что в ней было две капеллы -- Святого Креста и Святой Анны. В которой из них была ее гробница? Полагают, что впоследней, так как она была сооружена ее свекром, синьором де Саде. В 1533 году король Франциск Первый, проезжая Авиньон, приказал вскрыть полуразрушенную гробницу, находящуюся в этой капелле, убежденный горожанами Авиньона, что именно в ней покоятся останки Лауры. В гробнице оказались кости. Но чьи? Точно ли Лауры? Имени, написанного на гробнице, прочесть было уже невозможно.

И. А. Бунин. Прекраснейшая солнца. // http://www.lib.ru/BUNIN/r_prekrasnejshaya_solnca.txt Библиотека Мошкова

ИТОГОВЫЕ ЗАДАНИЯ

1. Составьте сводную таблицу, отражающую доминанту развития художественной культуры на разных этапах итальянского Возрождения: литература, живопись, архитектура, скульптура, по образцу синхронической таблицы из «Истории всемирной литературы» в 9 томах. - М., 1985. -Т. 3. -С. 722 и далее.

2. Представьте целостный анализ сонета Ф. Петрарки (по выбору) по плану: философская канва сонета, система рифм, гармонический центр по симметрии «золотого сечения», роль инициальной строки, система тропов, место сонета в контексте «Канцоньере».

 

Тема 5.

Замысел и воплощение романа М. де Сервантеса «Дон Кихот»

ПЛАН

1. Литературные источники «Дон Кихота».

2. Испания времен создания «Дон Кихота» - ситуация национального отрезвления. Жизнь Сервантеса - отражение переломной эпохи.

3. Первоначальный замысел «Дон Кихота» и причины его трансформации.

4. Построение характера в романе Сервантеса:

a) типическое и исключительное,

b) саморазвитие образов главных героев;

c) формы воплощения народности;

d) принцип пародии.

4. Сюжет-фабула и сюжет-ситуация.

КОНСПЕКТ

1. Среди так называемых «вечных» образов: Фауста, Дон Жуана, Дон Кихота, последний занимает совершенно особое место – Сервантесу целиком принадлежит честь создания и фабулы его романа и образа главного героя. Поэтому Сервантес от лица вымышленного автора араба Сида Ахмета Бен-Инхали, утверждал в конце романа: «Для меня одного родился Дон Кихот, а я родился для него; ему суждено было действовать, мне – описывать; мы с ним составляем чрезвычайно дружную пару» (1976, т. 2, гл. LXXIV, с. 433). После многолетних поисков удалось найти лишь два незначительных произведения, фабула которых внешне напоминает фабулу романа Сервантеса: анонимную интермедию о крестьянине Бартоло, который помешался от чтения романсов, и новеллу Саккетти, в которой повествуется о старом флорентийском ткаче Аньоло, захотевшем вдруг поразить всех своим искусством на рыцарском турнире.

Оба произведения имеют неясную датировку, и неизвестно, были ли они знакомы Сервантесу, хотя историк испанской литературы Рамон Менендес Пидаль утверждает, что интермедия о Бартоло оказала влияние на первые пять глав романа Сервантеса (первый выезд Дон Кихота, пока без Санчо). В. Е. Багно, со ссылкой на Р. М. Пидаля, приводит выдержки из анонимной «Интермедии о романсах», напечатанной в «Третьей части комедий Лопе де Веги и других авторов», изданной в Валенсии в 1611 или 1612 году: «Некий Бартоло, помешавшийся на чтении романсов, покинув молодую жену, отправляется в путь вместе со своим односельчанином Бандуррьо, дабы на корабле Непобедимой Армады совершить подвиги в Англии. Взирая на окружающий мир сквозь призму романсов, которые он непрестанно цитирует, Бартоло принимает пастуха и пастушку за мавра Альморади и его пленницу и вступается за честь последней. Пастух, отняв у него копье, избивает его. Подвиги новоиспеченного героя романсов заканчиваются дома, в постели, куда его укладывают домочадцы и друзья.

Черты сходства между Интермедией и первыми пятью главами «Дон Кихота» таковы, что почти исключают случайное совпадение. Исследователь в качестве доказательства приводит эпизод «Дон Кихота», бредящего теми же строками из романса о влюбленном Балдуине, что и Бартоло. «…Дон Кихот, сходящий с ума от чтения рыцарских романов, в первых главах цитирует не столько их, сколько романсы. И это при том, что ни одного из популярнейших в Испании той поры сборников романсов в библиотеке ламанчского рыцаря не оказалось. Прием пародирования романсов проник, таким образом, в роман «контрабандой» и очень скоро был вытеснен разрастающимся и углубляющимся сервантесовским замыслом», - продолжает свои наблюдения исследователь.

Между тем, не только литературные источники, но и сама испанская действительность сыграла роль творческого импульса для создания фабулы и замысла образа главного героя – бедного идальго, возомнившего себя рыцарем, защитником униженных и оскорбленных, последним поборником справедливости и чести, хранителем нетленных рыцарских идеалов.

2. Испания в конце XY, но особенно на протяжении XYI в., в период испанского Возрождения и Позднего Возрождения в Италии, называлась страной, в которой «никогда не заходило солнце». Испания владела множеством колоний, поток богатства буквально захлестнул страну. Но базы для развития новых производственных отношений в Испании не было, поэтому нежданное богатство вызвало ломку патриархальных устоев, падение нравов, невиданную коррупцию, но не дало плодов капиталистического развития, взлета экономики и производства. Неслучайно, что именно Испания стана родиной «плутовского» романа (пикарески): деньги, не пущенные в оборот, становились источником махинаций и плутней. В одном из стихотворений, открывающих «Дон Кихота», Сервантес приводит два самых ярких произведения такого типа: «Селестину» и «Ласарильо с Тормеса».

Расцвет Испании как мировой державы начинается при католических королях Изабелле I (1451-1504) и Фердинанде II Арагонском и Y Кастильском (1452-1516). Изабелла и Фердинанд объединили Испанию, при них завершилась Реконкиста после покорения последнего оплота мавров в Испании – Гранады в 1492 г. В этом же году небывалые результаты принесла экспедиция Колумба, хотя сами католические короли еще не в полной мере осознали, что означает для их страны открытие Нового Света. Изабелла покровительствовала университетской науке и искусствам, благодаря ее участию профессор Элио Антонио де Небриха издал «Латинскую грамматику» и «Кастильскую грамматику», последняя вышла в том же 1492 году, весьма своевременно, поскольку арабское влияние ослабевало, а национальный язык увеличивал свое объединяющее значение. Католические короли при этом стремились не только к территориальному, но и к религиозному объединеню нации: они видели Испанию католической страной.

В 1478 г. в Испании был создан трибунал инквизиции и инициировано обращение в истинную веру арабов (крещеные арабы назывались морисками) и евреев (крещеные евреи назывались марранами), те, кто не хотел принять крещение, высылались из страны: в 1492 г. – евреи, в 1502 г – арабы. В 1483 г. духовником королевы стал доминиканец Торквемада, известный своей набожностью и нетерпимостью к ересям. Тогда же он был назначен Великим Инквизитором, который должен был неусыпно следить за чистотой веры, в первую очередь, у новообращенных. За пятнадцать лет этот «гений зла» отправил на костер 2 тысячи человек. Евреи были высланы по его инициативе, он едва не проклял королей, когда те хотели принять от евреев 300 тыс. дукатов на войну за присоединение Гранады. Одержимый инквизитор сравнил их с 30 серебряниками, за которые продался Искариот. (Хотя, достаточно вспомнить «Песнь о Сиде», чтобы убедиться, что ростовщики-евреи, не забывая, конечно, о своей выгоде, приходили испанской знати на помощь: Иуда и Рахиль обеспечили Сида деньгами тогда, когда под страхом ослепеления и лишения имущества никто не решался это сделать, и вынужденно обманувший их Сид потом щедро возместил евреям убыток. Впрочем, дочери Сида, избитые высокородными мужьями и брошенные в лесу на съедение диким зверям, могли погибнуть, если бы не вмешательство дружественного Сиду мавра).

Приемник Фердинанда – Карл V (1516-1556) – король Испании и император Священной Римской империи – тоже был истым католиком, но преследования новообращенных не поощрял. Карл мечтал видеть Испанию владычицей мира, вел войны с Францией за итальянские земли, с Османской империей за господство на Средиземном море, развернул широкую кампанию по экономическому освоению и колонизации Нового Света. Деятельный король потерпел поражение только в противостоянии с протестантами, подписав в 1555 г. Аугсбургский религиозный мир с германскими князьями, в котором Карл вынужден был признать лютеранство официальным вероисповеданием наряду с католицизмом. Для императора это было ударом: Карл отрекся от престола в пользу своего сына Филиппа (престол Священной Римской империи он передал брату Фердинанду) и удалился в монастырь Эстремадуры, где через два года скончался. Впрочем, это было только начало отступления католической Испании под натиском протестантских стран. Уже при Филиппе II в 1566 году начинается восстание в Нидерландах, охватившее сначала 12 из 17 северных провинций, а к 1572 году в ответ на террор и грубый произвол герцога Альбы все провинции присоединились к восставшим и сражались до полной победы в 1581 году, которая привела к образованию независимого государства – Республики Соединенных Провинций Нидерландов или Голландии. Потерял Филипп II и право называться «владыкой морей»: в 1588 году флот «Непобедимой Армады» готовился к высадке на английский берег.

Причин для противостояния двух держав было предостаточно: религиозные разногласия, стремление поддержать Папу, который не признал Елизавету Тюдор I законной королевой Англии и считал еретичкой как протестантку, гнев по поводу казни шотландской королевы-католички Марии Стюарт, недовольство той поддержкой, которой пользовались флибустьеры, грабившие испанские суда, со стороны королевы, и, разумеется, стремление сохранить за собой колонии в Новом Свете. Кроме того, Елизавета отказала сватавшемуся к ней Филиппу, овдовевшему после смерти ее сестры – Марии Тюдор – Кровавой Марии, осуществлявшей Контрреформацию в Британии, и испанский король потерял всякие права на британский трон. Флот и армия Британии значительно уступали испанским. Но буря в Ла-Манше и доблесть английских моряков, в том числе, и бывшего флибустьера сэра Френсиса Дрейка, привели к полному разгрому испанцев. Владычицей морей стала Британия. Звезда Испании как мировой державы быстро клонилась к закату.

«Однако имперские амбиции Карла V и его предшественников, как это ни парадоксально, в известной степени способствовали развитию испанского Возрождения», - указывает С. И. Пискунова. Испания оказывается включенной в общеевропейское гуманистическое движение, воспринимая как его гражданский вариант, идущий из Италии, так, и христианский, идущий из Нидерландов и Германии. Именно «христианский гуманизм» Эразма Роттердамского нашел в Испании немало сторонников, как среди испанцев, так и среди новообращенных христиан. «Новые христиане», - указывает С. И. Пискунова, - составили значительную часть испанской интеллигенции эпохи Возрождения: врачей, преподавателей университетов, ученых-теологов и юристов, поэтов и художников. «Новыми христианами» были автор «Селестины» Фернандо Рохас, творец первого пасторального романа Хорхе де Монтемайор, поэт и философ Луис де Леон, философ-гуманист Луис Вивес, гуманисты братья Вальдесы (Альфонсо – «придворный латинист» Карла V, автор диалогов в духе Лукиана, Хуан - прославившийся трактатом «Диалог о языке»), знаменитый врач и писатель Андрес Лагуна. «Новохристианская кровь» текла в жилах знаменитых испанских мистиков Тересы де Хесус и Хуана де ла Крус, придворного живописца Веласкеса и открывателя кровообращения Мигеля Сервета... Именно среди «новых христиан» Эразмова «философия Христа» нашла самых горячих приверженцев».

Испанский гуманизм можно назвать эразмизмом, начиная с перевода в 1526 г. «Энхиридиона», учение Эразма победоносно шествует по Испании, находя все новых приверженцев, «…а образ мистического «тела Христова» стал краеугольным камнем испанского эразмизма. Конечно, метафора «тело Христово» не раз встречается и у испанских средневековых авторов, но именно в эразмизме она приобрела особое значение и звучание: для гуманистически настроенного испанца эпохи Возрождения она объединяла два принципа — принцип личностного самоутверждения (в том числе и в новой вере) и принцип коллективного братского мирочувствования, сливала отдельное «я» и обожженное жертвой Христа человечество».Испанский эразмизм требовал подвигов самоограничения и самоотречения во имя веры, отечества и любви к ближнему.

Настроения эразмизма шли вразрез с гуманистическим гедонизмом, присущим Италии, с плотски-карнавальным гуманизмом Рабле и с чрезвычайно популярным в Испании XVI – начала XVII вв. рыцарским романом. «Менее чем за сто лет до выхода 1-й части «Дон Кихота» в Испании было издано около ста двадцати рыцарских романов», - указывает В. Е. Багно.

В период между 1580 и 1604 годами они выходили в 45 изданиях. Конквистадоры сравнивали впервые увиденную столицу Мексики с очарованными местами, описанными в книге об Амадисе («Амадисе Гальском»). Завершение Реконкисты, войны с турками, покорение Нового Света, - способствовали увлеченности повествованиями о подвигах и поисках фантастических приключений, утверждению культу доблести и благородства. Парадокс состоял в том, что рыцарство в Испании никогда не играло значительной роли, здесь не было рыцарских поэтов и изысканной куртуазной культуры. Рыцарство, «менее известное как историческая реальность…легче приняло идеальную форму литературной утопии», - делает вывод И. О. Шайтанов.

Пикареска изображала неприглядную реальность – грабеж и обман со стороны пикаро, а рыцарский роман – прекрасную мечту. Рыцарскими романами зачитывались не только бедные идальго, но и благородные гранды и простолюдины. Хозяин постоялого двора в XXXII главе «Дон Кихота» (возвращение Дон Кихота после второго выезда) говорит: «По мне лучшего чтива на всем свете не сыщешь…у меня самого вместе с разными бумагами хранится несколько романов, так они мне поистине красят жизнь…». Роман удовлетворял готовым читательским ожиданиям, роман прославлял доблесть и любовь, роман предлагал занимательную интригу, роман показывал фантастический мир, где было возможно чудо, которого очень не хватало в повседневной жизни.

Собственно рыцарский роман XVI века в Испании соответствовал современной концепции массовой литературы: предлагал тиражирование одной и той же сюжетной схемы (каноник, критикуя рыцарские романы, указывает, «что все они, в общем, на один покрой и в одном то же, что и в другом, а в другом то же, что и в третьем» (глава XLVII), не утруждал оригинальностью языка и художественных приемов, достойно развлекал и отвлекал от неприглядной действительности и давал надежду на исполнение мечты о любви служанке Мариторнес, «широколицей, курносой, со срезанным затылком, на один глаз кривой, – впрочем, и другой глаз был у нее не в порядке» (глава XVI), об управлении островом Санчо Панса, о возможности возродить «золотой век» Дон Кихоту.

Надежды на исполнение этих фантазий, внушенные чтением рыцарских романов, не имели никаких оснований в действительности. Именно неправдоподобие рыцарского романа и вызывало недовольство Сервантеса. Его собственный принцип создания романной действительности отчасти совпадает со словами каноника в «Дон Кихоте»: «…вымысел тем лучше, чем он правдоподобнее, и тем отраднее, чем больше в нем возможного и вероятного. Произведения, основанные на вымысле, должны быть доступны пониманию читателей, их надлежит писать так, чтобы, упрощая невероятности, сглаживая преувеличения и приковывая внимание, они изумляли, захватывали, восхищали и развлекали таким образом, чтобы изумление и восторг шли рука об руку. Но всего этого не может достигнуть тот, кто избегает правдоподобия и подражания природе, а в них-то и заключается совершенство произведения» (глава XLVII). Рыцарский роман как массовое чтение, тем не менее, уравнивал касты и сословия и убеждал в достижимости мечты о лучшей доле, прекрасной любви, братской дружбе, т. е. творил утопию.

Обе утопии – христианская, присущая эразмистам, и рыцарская находят гармоническое соединение в романе Сервантеса «Дон Кихот», который рыцарский миф согласует с истинно христианскими ценностями, проповедуемыми эрамистами. Ссылаясь на авторитетные испанские источники, С. И. Пискунова указывает: «…в лице Сервантеса мы находим и последовательного эразмиста…» Однако в после 1559 г., после реформирования инквизиции и утверждения Папой Павлом IY «Индекса запрещенных книг», в который попали сочинения Эразма, Мартина Лютера, Кальвина, а также Савонаролы и Лоренцо Валлы, свою приверженность эразмизму обнаруживать стало опасно. Еще в 1553 г. эразмист медик и философ Мигель Сервета был подвергнут садистской казни – несчастного, усомнившегося в догмате троичности божества, медленно поджаривали на костре, а он молил об одном, чтобы подбросили дров и ускорили его смерть. Приказ о медленном сожжении исходил, между прочим, от реформатора Жана Кальвина, сочинения которого спустя несколько лет попадут в «Индекс запрещенных книг».

Жизнь Сервантеса приходится на начало конца испанского величия. До 1605 года – выхода первой части «Дон Кихота» Сервантес пережил в действительности столько приключений, что даже в романе они создали бы впечатление избыточности.

Сама жизнь Сервантеса стала отражением перелома в истории Испании от процветания к кризису. Писатель служил в армии, воевал при Лепанто (1571), попал в плен в Алжир, был выкуплен после неоднократных попыток бежать, чем снискал уважение самого паши. Все эти события жизни Сервантеса овеяны романтикой Ренессанса. Но боевые заслуги и подвиги в плену не тронули испанских чиновников Филиппа II: семья окончательно разорилась, собирая деньги на выкуп, средств к существованию не было, Сервантес с парализованной левой рукой вынужден был вернуться к армейской службе. В 1584 г. он устраивается на службу комиссаром по закупкам для армии и в течение 15 лет ездит по севильским деревням, скупая, а фактически – изымая продукты по твердым ценам. Четыре раза Сервантес попадает в тюрьму, дважды – по делу о невзысканных недоимках. Писать приходилось урывками, напечатать не удавалось почти ничего. Суровые будни жизни Сервантеса соответствуют периоду национального отрезвления, поискам истинных, вечных национальных ценностей.

3. «Дон Кихот» был задуман как пародия на рыцарский роман, призванная высмеять нелепости, обусловленные несоответствием этого жанра исторической современности. В духе пародии выдержаны первые семь глав: приключения на постоялом дворе, который герой принял за рыцарский замок, плачевно закончившееся заступничество за мальчика-батрака, преувеличенно комически сниженное посвящение в рыцари, нападение на купцов, дабы заставить их провозгласить миру несравненные прелести Дульсинеи. Но пародия под пером Сервантеса все более приобретала черты трагедии: ведь уже в начале романа Дон Кихот предстает защитником униженных и оскорбленных, борцом за идеалы справедливости и свободы. Нелепые поступки Дон Кихота, который принимает трактиры за замки, а проституток за принцесс, не только убеждали в безумии героя, но и не менее убедительно показывали, насколько мир реальной испанской действительности далек от мира романов с идеалами благородства, чести, справедливости, самопожертвования, смелости. Дон Кихот комичен в своем рыцарском безумии, но он же трагичен в своем непонимании того, насколько благородные идеалы безумца не соответствуют реальному миру реальных людей, исповедующих совсем иные идеалы и ценности. Безумец становится последним поборником справедливости и истины в мире наживы и меркантильности.

Первый выезд Дон Кихота охватывает главы со второй по пятую. Этот выезд благородный идальго совершает без своего верного оруженосца. К. Н. Державин подчеркивает, что первый выезд Дон Кихота не исчерпывается только пародийными устремлениями автора. Две линии действий главного героя, которые можно определить как маниакально-фантастическую и общественно-моральную можно выделить уже в первых подвигах героя. Пастушонок Андрес, спасенный Дон Кихотом от избиения, в конце первой части романа появляется на постоялом дворе (глава XXXI) и обращается кДон Кихоту с просьбой не защищать его, даже если его будут резать куски, и при этом проклинает и Дон Кихота и всех странствующих рыцарей, когда-либо появлявшихся на свете.

Второй выезд Дон Кихот осуществляет уже в сопровождении Санчо. И хотя его первый подвиг (сражение с ветряными мельницами) по-прежнему нелеп и в своей основе пародиен, коллизия романа значительно усложняется. В XI главе Дон Кихот, деля с козопасами их мирную трапезу, произносит речи о социальной справедливости, а позже говорит Санчо о собственном намерении «возродить в век железный век золотой» (глава ХХ). Второй выезд Дон Кихота охватывает главы с седьмой по тридцать первую, возвращение на постоялый двор с 32 по 46 (здесь появляется пастушонок, за которого заступился Дон Кихот, и злополучный цирюльник, у которого Дон Кихот отобрал таз для бритья, утверждая, что это шлем Мамбрина); наконец с 42-ой по 45-ую – возвращение домой и завершение первой части романа. Путешествуя, Дон Кихот встречается с самыми разнообразными людьми, которые рассказывают ему свои истории, так основной сюжет обрастает вставными новеллами, которые выступают способом ввести остальных персонажей, кроме двух главных протагонистов. В 1613 году Сервантес выпускает сборник «Назидательные новеллы», одну из которых священник и цирюльник находят в сундуке, забытом на постоялом дворе – «Повесть о Ринконете и Кортадильо» (глава XLVII).

Среди персонажей романа как будто появляется сам автор, забывший сундучок на постоялом дворе. Достоинства его книг («Галатеи») взвешивает его же персонаж – священник. Сервантес устанавливает дистанцию между собой и своим героем, утверждая в «Прологе» (Ч. 1): «Я же только считаюсь отцом Дон Кихота, – на самом деле я его отчим». В качестве отца Дон Кихота выступает вымышленный автор – мудрый мавр Сид Ахмед бен-Инхали. Сид Ахмед не придумал Дон Кихота, он собрал и литературно обработал подлинные истории, услышанные им от свидетелей подвигов Дон Кихота, его земляков, ламанчцев. Арабскую историю о Рыцаре Печального образа переводит на испанский язык толедский мориск, замечающий, что Сид Ахмед не всегда был точен и беспристрастен, собирая факты, а порой, к подлинным историям добавлял вымышленные. Сам переводчик обещает быть точным и переводить слово в слово, но иногда дает пояснения, а иногда спорит с Сидом Ахмедом.

Во второй части романа Дон Кихот и Санчо встречают людей, прочитавших часть первую, и узнают их мнение о подвигах благородного Рыцаря Печального образа. Подложный автор появляется в IX главе: рассказчик сообщает о том, как на улице Толедо повстречал мальчика, продававшего некие тетради торговцу шелком, в тетрадях заключался текст, написанный по-арабски, а найденный им вскоре мориск переводит из наугад раскрытой тетради отрывок о Дульсинее Тобосской, которая лучше всех в Ламанчи умела готовить солонину. Потрясенный рассказчик просит перевести название, и мориск с листа переводит: «История Дон Кихота Ламанчского, написанная Сидом Ахмедом бен-Инхали, историком арабским».

В главе XVI после описания ложа Дон Кихота на постоялом дворе, который герой принимает за замок, переводчик, рассказчик или автор замечает: «Вообще говоря, Сид Ахмед Бен-Инхали – повествователь чрезвычайно любознательный и во всех отношениях добросовестный: это явствует из того, что все, о чем мы здесь сообщаем, даже низменное и ничтожное, не пожелал он обойти молчанием…» Во второй части романа сам Сид Ахмед оставляет примечание, после описания приключения Дон Кихота в пещере Монтесиноса, в котором выражает сомнение в правдивости приключений Дон Кихота, потомучто они совершенно несообразны, а все, происходившее с рыцарем до сих пор, было вполне правдоподобно, впрочем, Сид Ахмед пользуется эпическим приемом забегания вперед и добавляет, что ему известно, «будто перед самой своей кончиной и смертью Дон Кихот от этого приключения отрекся и объявил, что он сам его выдумал, ибо ему казалось, что оно вполне соответствует тем приключениям, о коих он читал в романах, и вполне согласуется с ними» (глава XXIV).

Перед описанием второго выезда Дон Кихота, характеризуя вымышленного автора, рассказчик сообщает следующее: «Я знаю, что в этой истории вы найдете все, что только от занимательного чтения можно требовать; в изъянах же ее, коль скоро таковые обнаружатся, повинен, на мой взгляд, собака-автор, но отнюдь не самый предмет. Итак, если верить переводу, вот с чего начинается вторая ее часть». В. Е. Багно обращает внимание на оговорку, «если верить переводу» и приходит к выводу, что «мавританская вуаль» и акцент на развлекательности романа имели целью обезопасить автора от инквизиции, которая не включала рыцарские романы в индексы запрещенных книг. По-видимому, система рассказчиков, идея о переводе текста и случайном обнаружении его рукописи, как следствие – вненаходимость автора, достоинства и недостатки которого обсуждают сами герои – должны были подчеркнуть действительность, достоверность повествования, слияние литературы и жизни.

Собственно именно это стирание грани между вымыслом и действительностью осуществляется в последовательном безумии Дон Кихота, который действует и совершает подвиги не в действительном мире, а в мире своего вымысла, перенесенном в действительность. В. Е. Багно называет Дон Кихота демиургом, творящим новую реальность, равновеликую с реальностью внешнего мира. «По сути дела, - развивает свою мысль исследователь, - в первых главах перед нами три реальности: книжная, готовая реальность героев, за которых Дон Кихот себя принимает; творимая на основе прочитанной литературы и фантазий иллюзорная реальность; реальность испанской действительности XYI – начала XYII века»⁷⁹

Конфликт героя с действительностью возможен только там, где мир сопротивляется Дон Кихоту: когда дальновидный хозяин первого постоялого двора, где остановился странствующий рыцарь, поняв, что благоразумнее от безумца отделаться, а, возможно, и позабавиться, чем требовать с него плату за стол и ночлег, охотно берется посвятить идальго в рыцари, Дон Кихоту оказывается не с чем спорить. Дон Кихот при этом признает игру только по своим правилам, поэтому разрушает балаган у герцога и герцогини. Но в мире, подыгрывающем рыцарским фантазиям Дон Кихота, отличить правду от лжи еще сложнее, чем во внешнем мире, подчиненном здравому смыслу. С. И. Пискунова так определяет особенности творимого и разыгрываемого Дон Кихотом вымысла, который является «плодом игры воображения ламанчского идальго, порождением его индивидуального творческого порыва. Соответственно, и преображенное мира осуществляется у Сервантеса не по карнавальной схеме «низвержения» (точнее, схема перемещения по шкале «верх – низ» в художественном мире Сервантеса не является доминантной), а по логике «возвышения»: снизу - вверх.