Глазами социологов и гуманитариев 11 страница

В основе нравственного сознания лежит отношение человечество — индивид, общество — личность, отношение, сущность которого состоит в возникновении той формы внутриродовой солидарности, в рамках которой надындивидуальные требования рода (общества), проникая в личное сознание, воспринимаются индивидом как “его” собственные сокровенные законы жизни, исходящие из его “Я” правила поступков. Для персонажа, противопоставляющего себя социальности, мнящему себя “единственным”, отворачивающемуся от рода, тягостна ноша нравственного, чужда, неприемлема. С. Моэм впечатляюще сформулировал подобную позицию. Он писал, что в борьбе с человеческой личностью общество пускает в ход три орудия: закон, общественное мнение и совесть. Закон и общественное мнение можно перехитрить, но совесть — предатель в собственном стане. Она сражается в человеческой душе на стороне общества и заставляет личность приносить себя в жертву на алтарь противника. Сказано едко, но, увы, цинично и никак не вписывается в формулы морали человечества.

В жизни нравственный императив, несущий в себе голос рода, социальность, во многом характеризует уровень развития как всего человечества, так и каждого отдельного человека. Поэтому в нравственном сознании всегда, на всех уровнях, во всех модификациях, в каждой категории всегда как бы присутствует облик человечества. Нельзя не согласиться с позицией талантливого отечественного философа наших дней В. В. Ильина, который, размышляя о моральных абсолютах, очень четко подчеркнул, что специфически человеческая способность — мораль — определяется нашей причастностью к человечеству. В своей истинной сути мораль универсальна, общезначима. В идеале своем она проявляется как общепланетарный, вселенский феномен, она имеет родовое значение. Те или иные ее исторические, социоструктурные, классовые, этнические, групповые, кружковые и им подобные локальные формы нравственных установлении лишь специфицируют моральные абсолюты.

И в определенном отношении она самодостаточна, то есть не имеет истоков в экономике, политике, искусстве, свойствах психологии и тому подобное. Все стремление ортодоксальных советских моралистов — жестко и однозначно фиксировать детерминированность нравственного сознания экономическими обстоятельствами — не увенчались убедительными выводами.

Предписания нравственности могут относиться не только к поведению индивидов или какого-либо крохотного или необъятного множества людей, но и к обществу как таковому, роду людей в целом.

Будучи оценочно-императивным способом освоения мира, мораль возникает и функционирует как непременное средство ориентации человека (индивида) в человеческой же среде. Поэтому без нормативно выраженных представлений о том, что представляет собой эта сфера, понять ее невозможно. Мораль, как правило, не имеет институционного оформления. Об ее “образах” поэтому можно судить лишь по косвенным свидетельствам, содержащимся в теоретической этике или в художественной картине мира, даваемой искусством. Это значительно затрудняет выделение нравственного облика человечества в его, так сказать, чистоте.

Для морального сознания характерен постоянный многотрудный поиск ценностно-нормативного смысла жизни индивидов и групп людей и, исходя из этого, оценка, устремленность к оптимизации окружающего человеческого мира. Лик человечества как целого поэтому дан в морали преимущественно в той мере, в какой от его имени задается этот ценностно-нормативный смысл индивидуальной жизни, поступков, свершаемых личностью. По сути дела можно выделить как бы три варианта моделей человечества, связанных с пониманием источника и характера морали, ее основополагающей категории Блага(добра).

Первый вариант тот, при котором нравственность полагается как идеальная проекция отдельной личности на всех окружающих. Это персоноцентристская точка зрения на мораль. Она исходит из того, что ее источником служит необходимость для индивида самоопределиться в человеческом сообществе, построить “свои” отношения с “другим” и “другими”. В центре здесь стоит самосозидающий индивид, независимо от кого бы то ни было строящий собственную шкалу поступков, из “себя” трактующий добро и зло. Вне его нет источников морали, он ее личный конструктор.

Наиболее рельефно эта позиция представлена различными разновидностями экзистенциалистской этики. Личность, по выражению Ж. П. Сартра, придумывает мораль, сама руководствуется ею, выступая ее демиургом. Конечно, впечатляет, когда Ж. П. Сартр говорит, что человек — это прежде всего замысел, который живет своею собственной жизнью, вместо того, чтобы быть мхом, плесенью или цветной капустой. Конечно, возрождение стоического мироощущения в атмосфере вселенских катаклизмов, гимн свободе, защита автономности личности, внимание к смысложизненным экзистенциальным проблемам — все это огромные заслуги экзистенциализма перед многострадальным человечеством.

Но безоговорочно согласиться с их трактовкой нравственности как-то не тянет. С их точки зрения, нравственный образчеловечества оказывается гипостазированным, раздутым образом обособленной индивидуальности. Самоопределение оборачивается в этом случае самочинностью: “что хочу — то ворочу”. Этот тезис весьма ненадежен, чтобы из него выводить облик планетарной морали. Он предполагает, что морализирующий индивид как бы строит человечество по образу "и подобию своему. И если Людовик XIV горделиво заявлял: “Государство — это я”, то индивид, настроенный на волну экзистенциалистской этики, опирается на весьма зыбкий нравственный устой, утверждая: “Человечество — это я”. И беда в том, что “Я” экзистенциального моралиста — чаще всего это “Я” современного западного интеллектуала, смятенного, испытывающего страх перед жесткой действительностью. И нравственный облик человечества как слепок с него выглядит достаточно неприглядно, не внушает желания на него ориентироваться.

Другой вариант — это тот, при котором источником нравственности полагается нечто “внеположенное” человечеству, будь то Божество, “абсолютный разум”, “космический порядок” или что-то в том же духе. Так, например, в католической (Томистской) традиции исходным основанием рассмотрения моральных проблем выступает утверждение о том, что мораль имеет не культурно-исторический, а абсолютный характер. Нормативность морали носит всечеловеческий характер в силу того, что моральные абсолюты укоренены в Боге, заданы свыше. Эти абсолюты отличны от бытующих нравов, тех, которые фактически наличествуют. Моральные авторитеты человечества, праведноживущие, — это те, кто дотягивается (или всемерно пытается достичь) до высших требований морали.При таком видении мы склоняем голову перед великолепным обликом абсолютной морали, но вынуждены с разочарованием развести руками. Идеализированная, высшая мораль “в себе” и “для себя” прекрасна.Но, увы, она не исполняется.

Не надо прибегать к данным шаткой моральной статистики для того, чтобы увидеть, что в нынешнем мире праведников явно меньше, чем грешников. В сравнении с рафинированной (и достойной уважения) идеализированной картиной религиозных моральных тезисов реальная нравственная практика явно проигрывает. И когда через призму суровых требований религиозной морали смотришь на то, как выглядит реальный нравственный портрет человечества, то восторга не испытываешь. И если бы это было только в наши дни. Вспомним речения пушкинского персонажа Старца Варлаама: “Плохо сыне, плохо! Ныне христиане стали скупы; деньгу любят, деньгу прячут. Мало богу дают. Прийде грех велий на языцы земные. Все пустились в торги, в мытарства: думают о мирском богатстве, не о спасении души... Ох плохо, знать пришли последние времена...”. Мда...а. А если бы Александр Сергеевич Пушкин взглянул бы на наши Дни, на современные нравы? Какие бы пронзительные слова он вложил бы в речи своих драматических героев.

Видимо, судить о нравственном облике человечества по “горным” идеалам, а не по “дольным” поступкам, рискованно. Зазор больно велик.

Говоря о концептуальных основах построения нравственного облика человечества, нельзя не остановитьсяна идеях эволюционной этики. Начиная от книги Герберта Спенсера “Основания Этики”, от работ Дарвина и П. Кропоткина и до наших отечественных авторов В. П. Эфроимсона и А. А. Любищева оттачивалась теоретическая конструкция, в основе которой лежат представления, что высшие моральные регулятивы помимосоциальных обстоятельств имеют прочные предпосылки в биологической наследственной основе. С этимиидеями переплетаются нити мощного современного исследовательского направления — социобиологии и этологии.

Если попытаться кратко выразить суть их (достаточно разнообразных) концептов, то она состоит в утверждении, что уже в животноммире возникает “моралеподобное” поведение, заданное генетически и исчерпывающе объяснимое в рамках биологических закономерностей.Весьма красноречиво это представил нобелевский лауреатКонрад Лоренц.Он представил в своей книге “Агрессия”(так называемое “зло”) ситуацию: предположим, что некий беспристрастный это-лог сидит на какой-то другой планете, скажем на Марсе, и наблюдает сознательное поведение людей с помощью зрительной трубы, увеличение которой слишком мало, чтобы можно было увидеть отдельных людей ипроследить их индивидуальное поведение, но вполне достаточно, чтобы наблюдать такие крупные события,как переселение народов, битвы и т. д.Ему никогдане пришло бы в голову, что человеческое поведение направляется разумом или тем более ответственнойморалью. Именно так: ни разумом, ниморалью. Спросим, а чем же?

И Лоренц полагает, что марсианский этолог должен сделать неизбежный вывод, что с человеческим обществом дело обстоит так же, как с обществом крыс, которые так же социальны и миролюбивы внутри замкнутого клана, но сущие дьяволы по отношению к сородичу, не принадлежащему к их собственной партии.

Иными словами — регулятивы поведения человечества как целого — “крысоподобны”.Нет у рода людей “осознанной ответственности”, а унаследованы животные инстинкты. Люди же обряжают в моральную терминологию человеческие деструктивность, агрессивные побуждения. Все, чтоименуют как “зло”, — это естественные наклонности.А вот с “Добром” дело сложнее.

Ответственная мораль может возникнуть и возникает как “компенсационный механизм”, опирающийся на тот сегмент естественных наклонностей, который (хотя и в меньшей степени) задан наследственно и имеет истоки в биологической целесообразности. Как гласит китайская пословица, “не все люди есть в зверях, но все звери есть в людях”. Посему мораль возникает как отбор того из унаследованного (включая “звериное”, то есть органично заданное), что способствует жизни и цветению рода. Она есть родовая компенсация моментов биологической ущербности. Мораль несет в себе “воодушевление”, придает духовность, порождает солидарность, родовое единство.

Авторы, поддерживающие эволюционную этику, не принимают предельно релятивистских этических систем. Один из них, наш соотечественник, оригинальный мыслитель А. А. Любищев страстно заявлял, что отказ от всечеловеческой, космополитической морали есть странный регресс, чудовищные последствия которого пережили люди в XX веке. Хочется опереться на абсолюты морали, но дело это нелегкое. Давно было сказано: “Блажен, кто верует — тепло ему на свете”. Но если мы не можем положиться на Откровение — оно тебя не коснулось, обопрись на мысль, на разумную человеческую природу.

Видимо, единственно оправданный путь здесь — это конкретное рассмотрение реального нравственного сознания, взятого вего отношении к той социальной жизни, выражением которой оно себя обнаруживает. Стоит согласиться с тезисом Ф. Энгельса о том, что люди сознательно или бессознательно черпают свои нравственные воззрения в конечном счете из практических отношений. И здесь мы сталкивается с тем обстоятельством, что со времен первобытности практические нравы всегда были выражением интересов той или иной группы социальной стратификации (расслоения). Классы, этносы, профессии, поколения накладывают свою печать на принятые нормы нравственности и формы поведения, им отвечающие.

То измерение сущего (наличного) с должным, те и без которого невозможно дать обобщенную нравственную характеристику родового субъекта, всегда определялось интересами конкретных групповых субъектов социальности. Поэтому реальная (а не теоретические очищения) шкала ценностей, на базе которой осуществляется моральное одобрение или приговор, всегда предстает как исторически конкретное построение, неотделимое от своего носителя и продуцента — социального субъекта. Та многоцветность и подчас полярность содержания нравов и моральных категорий, которая легко обнаруживается даже при поверхностном их рассмотрении, всецело объясняется реальной плюралистичностью общественных отношений.

Пока человечество расколото, пока сам родовой субъект внутренне неоднороден, крайне затруднительно выделить для него какой-либо единый нравственный образ. На этом-то и построены культурно-исторические этические конструкты, подчеркивающие относительный характер моральных проповедей и нравственных поступков.

Однако несомненно, что любые моральные построения (будь то на Тробрианских островах, в Китае времен Конфуция или современной России) — это инварианты каких-то общих основ. Как нельзя “абсолютизировать” Абсолюты, так же невозможно гипертрофировать и релятивный характер моральных установлении. Абсолютное и относительное соотнесены, это две грани реальных нравственных феноменов. Поэтому в морали несомненно имеется некая общеисторическая подоснова. Для теологии — это“Верховный Судья”, для рационалистического светского толкования — это то, что соединяет каждого из нас, каждое поколение — ушедшее, живущее и грядущее с великим Целым — человечеством.

У всех концепций морали и фактически практикуемых нравов есть некая общая историческая основа, они выступают и как временные ступени, и как наличные модификации всеобщеисторических (родовых) реалий. То общее в нравственности, что зависит от общеисторической основы, обычно характеризуют как общечеловеческое в нравственном сознании. Это прежде всего простые нормы морали, те ее в какой-то мере элементарные единицы, общепринятые требования, существование которых является моральной основой преемственности поколений. Без них сколько-нибудь собранная, организованная жизнь человечества была бы невозможна. Так, возьмем “солидарность” (как определенный приоритет сознания значимости общности перед замкнутым индивидуализмом), а с Другой стороны “гуманность”, “человечность” (предполагающие отношение к личности как самоцели, высочайшей ценности). Эти требования вроде бы полярны, но только во взаимодополнении и взаимопроникновении возникает моральность.

Как сосчитать, не отторгнув друг от друга общее и персональное благо, благо “Я” и “ТЫ”, добро для “ближних” и “дальних”. В простых нормах нравственности это противоречие находит оптимальное разрешение- “Один” и “многие”, индивид и человечество — это основное моральное отношение. Причем, как бы ни расширительно толкуется “многие”, “другие”, — это не только люди, но и живой мир планеты (звери, птицы, растения, даже микроорганизмы), и сама планета Земля, и ближний и дальний Космос. Это и Ушедшие поколения, и мы — ныне живущие, и те, кто придет нам на смену в грядущих веках.

Характерно, чтоэто начинают осознавать и политики.Так, при президенте Франции существует “Совет по будущим поколениям”. К сожалению, мы в России пока до этого не додумались. Надо сказать, что нравственный портрет человечества все-таки не выразить ни через совокупность простейших правил человеческого общения (общечеловеческих требований морали), ни через партикулярную, особенную системуисторических или социокультурных норм (классовый оттенок морали, профессиональная этика врача, учителя или адвоката, конфессиональные особенности буддистских или христианских моральных заповедей, моральный ригоризм старших поколений или же молодежные вольности).

Попытки формирования облика планетарной, морали(с издержками, срывами, находками и прозрениями) дело отнюдь не новое.

Заповеди Конфуция, наставления Вед, императивы Евангелия уже были обращены к Роду, ко всем и вся. Вспомним “несть эллина, несть иудея”. В Европе на рубеже XV и XVI веков представители испанской школы международного права доминиканец Ф. де Вито-рия и иезуит Ф. Суарес предложили идею политико-морального единства человечества. Понятно, что они положили в основу ее христианские принципы сострадания и любви. И подобные акции предпринимались неоднократно, в прошлом и поныне. Можно попытаться охарактеризовать родовой нравственный образ в иде альном плане, то есть прочертить те моральные императивы, которые могут быть представлены как абсолюты.

В этом случае очертания морального идеала близки к тому, что многократно было выражено в истории этической мысли как “золотое правило”, от легендарного Бхишхмы — персонажа Махабхараты, от талмудиста Гиллеля до евангельских Заповедей и категорического императива Иммануила Канта — это правило, меняясь в формулировках, дошло до наших дней.

В нем содержится, как стержневая, идея свободы и равенства всех людей, принцип гуманности и самоценности каждого.

Логической сердцевиной этого правила выступает положение, выражающее родовую суть генеральных моральных повелений: “не делай другому того, что не желаешь себе”.

И. Кант этому положению, имевшему достаточно расплывчатую форму как в обыденном сознании, так и в многообразной афористике прошлых веков, придал четкую концептуальную завершенность. Строгого мыслителя И. Канта не могли удовлетворить те определения, в которых само “золотое правило” выступало как ограниченное и однобокое, еще не дающее достаточного основания для должного поведения и подлинной моральности людей. Однако отталкиваясь от его содержательного богатства. И. Кант сформулировал свой категорический императив как высший и всеобщий моральный принцип. Императив — это безусловное требование, категорическое повеление, уклониться от которого нельзя, не выйдя вообщеза рамки собственно морального поведения.

Современные отечественные этики (А. Гуссейнов, 1979 г.) подчеркивают, что при всех различиях между категорическим императивом и “золотым правилом” есть и общее: они совпадают по своей рациональной, нормативной основе. И. Кант представил свой тезис в формуле: “Поступай так, чтобы максима твоей воли в любое время могла стать принципом всеобщего законодательства”.

Разумеется, когда мы говорим о всечеловеческом моральном идеале, то имеется в виду характеристика высшей моральной цели, абсолюта, главенствующего в мире любых иных человеческих целей. К чему побуждает и от чего предостерегает моральный идеал, Какой отсвет он отбрасываетна всю цепь человеческих поступков — все это не так просто выразить в лапидарной формулировке. Признаемся, что И. Канту это удалось.

В нашей литературе недавних времен приходилось не раз критиковать этот постулат И. Канта за абстрактность, его формализм. Утверждалось, что кантонское прекраснодушие вызывает уважение, но и вызывает сомнения в возможности осуществления поставленной им моральной всеобщей задачи. Говорилось, что его мораль, скроенная для всех, оказывается непригодной никому. И автор этой книги рассуждал и писал в прошлом по этому поводу таким же образом. Но, поразмыслив обстоятельнее, приходишь к выводу, что такая критика в адрес кантонской этики не выдерживает проверки временем. Догадки и выводы теоретического прозрения И. Канта выходят за рамки его биографии и его эпохи. В этом его величие. Видимо, логический остов морального идеала, выписанный И. Кантом, относится ксверхдальним озарениям.

Именно логический остов, те интеллектуальные конструкции, на которых могут быть размещены как на своем фундаменте конкретно-исторические нормы моральных требований. В категорическом императиве как стержневом принципе кантовской этики сосредоточены в едином выражении такие атрибуты морали, как нормативность, безусловность требований (повелений и запросов), их всеобщность и оценочность; даны перспективы нравственного законодательства, его источников, норм и оценок. Но ведь все это как раз и есть то, что можно назвать имманентными составляющими морального идеала.

Конечно, надо всегда помнить, что идеал — это образ должного в сущем, предельное обозначение тех возможных состояний, к которым устремлена теоретически выраженная общечеловеческая (родовая) мораль.

Понятно, что реально практикуемое нравственное поведение иответвления моральных кодексов от родовой сути могут обретать различную окраску: эвдемонистическую или ригористическую, стоическую или прагматическую.

Известно, что идеалы весьма противоречивы. В них наличествует выписанный воображением завершенный образ покоряющего совершенства, некоторая исчерпанность, оптимальное сведение всех параметров в единое целое. И вместе с тем они бездонны, неисчерпаемы.

Сложен, многогранен и противоречив переход от абсолютной всеобщей модели морального идеала к восприятию и принятию его отдельными личностями. Еще Н. Гартман (1935) отмечал, что у индивида может возникать отрицательное отношение к моральным абсолютам. Там “максима”, а индивид готов ограничиться и “минимумом” требований к нему. Он, как говорит И. Гартман, скорее должен хотеть, чтобы сверх всякой всеобщей значимости в его поступках было еще нечто собственное, что на его месте никто другой не мог бы или не должен был бы делать. Если он отказывается от этого, то он является просто одним из множества номеров, который можно заменить любым другим, его личное существование бессмысленно, ненужНО.

От этих резонных соображений не отмахнешься. В них фиксировано глубинное противоречие индивидуального и родового, особенно остро выявляющееся именно в реальном шествии нравственности.

Моральный идеал, пожалуй, является самым доступным для человека. И вместе с тем самым неисчерпаемым, дотянуться до него ох как нелегко. И все Же он для личности ближе, чем иной другой. Творчество в науке или политике, технике или искусстве Дается не всем и не везде. Обнаружение демиургичности человека во многих сферах требует определенных условий, специально сформированных способности, материальной оснащенности. Нравственное творчество, устремленное на свою идеальную цель, — неограниченно. Добротворчество требует лишь одного “инструмента” — наличия доброй воли, лишь одного непременного условия — ощущать себя человеком, ане манекеном,личностью, а не внешне “окультуреннойскотиной.

Мысли о верховенстве морали над любыми другими проявлениями духа высказывались не раз и самыми яркими представителями рода людей. Альберт Эйнштейн — великий физик, высочайшая фигура в науке. Но он говорит, что в конечном счете основой всех Человеческих ценностей служит нравственность. У Человечества, говорил он, есть все основания ставить производителей моральных ценностей выше, чем открывателей объективных истин. Высокие нормы — высокий ориентир для всех и вся. На московском форуме “За безъядерный мир, за выживание человечества” (1988 г.) один из его участников назвал мораль лучшим мостом для того, чтобы люди, несмотря на разделяющие их границы, мировоззренческие концепции, верования, политические взгляды и предубеждения, осознали себя единым человечеством. В Уставе ЮНЕСКО записаны идеи, которые со временем становятся все более и более значимы. Мир, основанный лишь на экономических и политических соглашениях, нравственно не сможет завоевать единодушной, прочной и искренней поддержки народов. Он должен базироваться на интеллектуальной и нравственной солидарности человечества.

Именно так.И возразить здесь нечего. Мораль действительно соединяет любого из нас не только с “близкими”, но и “далекими”, не только с семьей, группой, классом, страной, но и со всем человечеством, с его жизнью, законами и судьбами. Так обстоит дело с моральным образом человечества.

По-своему выражен образ человечества в религиозном сознании. При всех его конфессиональных (вероисповедальных) различиях в нем всегда имеется нечто общее, сходное, единящее. Это общее задано тем, что характеризует всякую религию. Ушли времена, когда в нашей стране поощрялся бездумно-залихватский “воинст вующий атеизм” и именовать себя “безбожником” было выражением лояльности к существующей политико-идеологической системе. Сегодня у нас религия полагается как признанная форма освоения социальной и природной действительности, как одно из средств духовного самовыражения рода и индивида.

Есть у нас религиозные фанатики и тянущиеся к религии, стихийно безверные и убежденные атеисты-вольнодумцы.

Каждому – свое. Этот тезис священных текстов хорошо выражает принцип свободы совести и право каждого верить или отторгать веру. Но религия есть древнейший феномен духа от истоков человечества. В ей содержится концепция мира и человека. О сути и назначении религии по-разному судят богословы и рационалистические мыслители.

Как формулировалее суть выдающийся русский религиозный мыслитель И. А. Ильин — религия есть всежизненная (в смысле сферы охвата) и живая (по актеру действия) связь человека с Богом; или иначе: человеческого субъекта с божественным предметом. Эта связь достигается лично и самостоятельно. “Общий религиозный опыт” (догматический, обрядовый, получаемый через принадлежность к церкви (“во-церковливание”) важен и необходим. Но доступ к нему возможен лишь через своеобразное субъективно-личное переживание, через собственный религиозный опыт.

Для рационалистической трактовки религии характерно ее понимание как непосредственной, т. е. эмоциональной формы отношения людей к господствующим над ними силами, природным и общественным (Ф. Энгельс). Такое отношение строится по логике господства и порабощения, созидающего и произведенного, духа и плоти.

Старые как мир слова религиозного лексикона “Господь” и “раб Божий”, “Творец” и “тварь”, “Полнота божественного” и “тварное ничтожество” поныне сохраняются в религиозном видении действительности. Они достаточно четко передают присущее религии понимание статуса человека в Мире. Дабы не быть заподозренным в неосновательных приписываниях религии именно такого понимания, обратимся вновь к И. А. Ильину. В лучшей его работе, которую он вынашивал более тридцати лет, “Аксиомы религиозного опыта” он подчеркивает, что настоящая религиозность предполагает в человеке (или соответственно сообщает ему) чувство предстояния, трепета, благоговения и собственного несовершенства. Человек созерцает Бога: именно от этого в нем возникает чувство ранга, оно входит в самую сущность религиозного опыта.

Человек, лишенный этого чувства, не может иметь религии. Вместе с угасанием этого чувства в человечестве угаснет и его религиозность. Сказано четко и вполне однозначно, недвусмысленно.

В том же ключе высказывается о Боге и Человеке русский религиозный философ Н. С. Арсеньев (1888 г.). О Боге философ говорит так: Он предстоит мне, покоренному, захваченному, малому и ничтожному, предстоит мне в Своем величии и мощи и мне остается только склониться перед Ним, пасть перед Ним... И вместе с тем создание Человека, порождение Человечества в религиозном истолковании связано и с его возвышением, приближением к Творцу, возможностью “обожения”.

В отличие от античного (политеистического, языческого) понимания человека как момента космоса, в какой-то мере “вещи среди вещей”, христианство, как свидетельствует Библия, полагает человека (Человечество) как нечто выделенное, привилегированное. “По образу и подобию Нашему”, как говорится в писания, сотворен человек. В теологическом видении способность человека воспринять в себя Благодать, сделать волю Господа своею собственной ставит человека над всем иным “тварным” миром.

Справедливо утверждение, что с христианством пришла в мир полноправная идея личности. Но все же. нельзя забывать, что Откровение в христианстве провозглашало не особенность эгоистичности, а всечеловечность. Как записано в книге Бытия, сотворивши мир, Бог сказал “добро зело” (церковно-славянское) — по-современному “хорошо весьма”. И Человека он сотворил, дабы привести мир к еще большей гармонии, слаженности и единству. Именно так утверждается в Догматическом богословии архимандритов Алипия и Исайия, изданной в Свято-Троицкой Сергиевой лавре в1994 г. Однако созданный совершенным, Человек осуществил грехопадение, поддался искушению, не выдержал испытания. И с той поры историческая жизнь Человечества просматривается по основным ее этапам: сотворение, грехопадение, искупление, Страшный суд. Каждый человек облечен в “кожаные ризы” (плоть), оказался в тенетах духовной смерти и обрел смертную природу. Род приходит и род уходит, поколения умирают и новые нарождаются — это во времени идет человечество. Человеческий род един, восходит к Адаму и Еве — своим прародителям, никаких преадамитов никогда не существовало. Человечество живет под воздействием Промысла Божия, устремлено к обоженивд, стремится “претерпеть историю”, взглянуть в грядущий Апокалипсис, дождаться второго пришествия Христа, вступить в ту полосу бытия, которая в откровении Иоанна именуется “век веков” — вечность.