От реактивизма к антиреактивизму (или автоактивизму). Потребностный редукционизм

Внутри самого последова­тельного реактивизма скла­дывается представление о необходимом опосредствовании.  

Система опосредствующих звеньев между стимулом и реакцией, в которой воплощен весь про­шлый «опыт», причем не только индивида, но даже и рода — накопленный и спрессованный «опыт» громадного множества былых связей типа «стимул - реакция».

До тех пор, пока эта система опосредствующих звеньев истолковывается как строго подчиненная функциональному обслуживанию каждой новой ситуации, т. е. наилучшему, наиболее адекватному приятию нового, здесь и теперь действующего стимула, и наилучшей нынешней реак­ции на него, — до тех пор реактивизм и его главная схема остаются непоколебленными.

Они лишь усовершенствуются от того, что система опосредствующих звеньев наделяется относительной самостоятельностью в качестве представляю­щей весь запечатленный в ней онто- и филогенез индивида-организма («субъекта» реакций).

Последний в своем нынеш­нем поведении оказывается лишь в гораздо более сложной, но зато и гораздо более полной зависимости от стимулов среды, от требований извне, когда внутрь схемы включается эволюционная история, в виде накопленного «опыта» про­шлых связей: «опыт» всех прошлых связей типа S —> R

  Здесь всякое локальное и сиюминутное требование среды, всякий актуально действующий стимул предстает как всего лишь малый фрагмент широчайшего — в пространстве и вре­мени — и богатейшего контекста требований-стимулов, уже вобранных в себя системой опосредствования или также еще могущих стать вобранными в нее в будущем. Это значит, что достаточно сложная система обретает способность принимать всякое единичное, может быть, и малозначительное требова­ние от среды — контролирующим и корректирующим его зна­чимость встречным требованием, выражающим интегральную зависимость системы от огромного множест­ва прошлых, а через экстраполяцию на будущее — также еще и возможных грядущих требований среды. Тем самым опосредствующая система наделяется относительной незави­симостью от «частных» и «случайных» воздействий, защища­ясь от их хаотизирующего влияния избирательным к ним отношением, контртребованиями к ним. И все это — ради наиболее глубокого и полного самоподчинения стимулирую­щей среде.

Свой инкубационный или внутриутробный период антиреактивнзм проживает в форме редукционизма потребностного.

С одной сторо­ны, потребность есть для его субъекта состояние вынужден­ности, принужденности извне, или, как говорится в приня­той дефиниции, «состояние... выражающее зависимость от объективного содержания условий...». Эта зависимость мо­жет порой становиться для субъекта явно отличной от него самого внутренней порабощающей его силой, внутренним на­силием над ним: «...меня определяют и насилуют мои собст­венные потребности... моя собственная природа, являющаяся совокупностью потребностей и влечений (иначе говоря, мой интерес)...

Но, с другой стороны, состояние потребности заключает в себе вместе с тем и противостояние зависимости от среды, более того — стремление поставить среду в зависи­мость от своего мерила, накладываемого на нее. В выше ци­тированном определении указано и на то, что потребность — «источник активности». Потребность выступает как навя­зывающая себя действительности, как требование к ней: она закрепляет и консервирует в ней то, что ее удовлетворяет, т. е. подходит под ее мерило, а если встречается нечто, не удовлетворяющее ее, то стремится «заменить его положени­ем, соответствующим своей внутренней природе»⁴⁸. Тут есть во что серьезно вдуматься: тенденция заменить действитель­ность, какова она есть, другою — такою, какая себе требу­ется.

Именно этот второй смысл — требование, направленное изнутри вовне, отказывающееся от своего происхождения из действительности и притязающее на самообоснованность, на внутреннюю, автономную самодетерминацию, становится не только господствующим, а даже и единственным в концепци­ях, кладущих потребность во главу угла субъектного бытия.

У Курта Левина вся психическая жизнь индивида изображе­на как движимая «напряженными системами», стремящими­ся неудержимо к своему разрешению, к разрядке своей энер­гии.

Гормическая  психология в лице Мак-Дугалла со всей резкостью отвергла формулу S —> R и вообще весь реактивизм, дабы утвердить первичность, или изначальную имма­нентность, внутренних витальных влечений, с неудержимой и импульсивной силой детерминирующих поведение субъек­та. Эта психология противопоставила внешней телеологичности внутреннюю телеологичность, присущую гормической активности.

Вместе с таким укоренением потребностей в сфере темных, не просто бессознательных, но и прямо чуждых све­ту сознания, принципиально подспудных «энергиях» совер­шается иррационализация и, так сказать, «витализация» этого понятия. При этом жизнь делается предметом и жертвой чрез­вычайного злоупотребления. Она перестает быть средоточием тех смыслов, которые издревле тесно соседствовали с Исти­ной, с культурно-историческим путем восхождения челове­чества, с субъектной свободой и с благодарным миру творче­ством. Всему этому «жизнь» начинает противопоставляться в качестве бессубъектной, «ночной» и непросветляемой сти­хии, готовой поглотить их в себе или низвести до чего-то неподлинного, функционального и производного от «глубин­ных» потребностей, таящихся в «преисподней» человеческой души.

Такого рода мотивы характерны в особенности для психоаналитических школ и концепций: сублимативных (в фрейдизме, неофрейдизме и т. п.), изощрившихся в низведе­нии всего высокого и тонкого к слепо-темному и грубому как якобы первичному истоку или «разгадке» всех тайн творчест­ва; компенсативистских, сводящих творчество к «компенса­циям» и «сверх-компенсациям» неискоренимой неполноцен­ности человека и к жажде своецентричного самоутверждения (А. Адлер и адлерианство); концепций бессубъектных архе­типов, где сводится к фатальному выражению глубинной кла­довой бессознательных импульсов — к выражению «коллек­тивного бессознательного» (К. Г. Юнг и юнгеанство). Так или иначе всякое проявление творчества ставится под подозре­ние и истолковывается как всего лишь обманчиво-превратная форма самообнаружения факторов «дна» человеческого субъ­ектного мира. Креативность  растворяется в принципиально некреативных и даже анти-креативных стихиях.

Особое место занимает концепция отечественного психо­лога О. И. Табидзе — вполне рационалистическая и благода­ря этому хорошо выявляющая скрытую логику всего потребностного редукционизма. Для этого автора потребность есть фундаментальный объяснительный принцип субъектной жиз­ни за вычетом сферы извне вынужденного поведения и сфе­ры собственно свободного выбора, т. е. принцип объяснения всей той и только той жизни, которая адекватно выражает «внутреннюю природу» человека как «живого существа».

Структура этой внутренней природы иерархична, а «в основе всего этого лежит внутренний онтический ценностный центр живого существа». «Понятие потребности лишь в том случае приобретает самостоятельное значение в системе понятий науки, когда оно указывает на природу живого существа с его внутренним оптическим ценностным центром». Отсюда нетрудно увидеть то, что впоследствии окажется необычайно существенным для всей диалектики творчества: если субъект с субъектом потребностей, или потребность возводится в цент­ральный объяснительный принцип субъектного мира, то тем самым субъекту (и субъектному миру) придается по необхо­димости вполне определенная структура.

Это — именно зам­кнутая внутри себя самой структура, организованная и скон­центрированная вокруг центра-точки («онтического центра»). При этом неизбежно кажется, что никакой иной структуры и быть вообще не может... Образ субъекта с точкой-центром канонизируется как единственно допустимый — канонизируется просто потому, что потребность принята за объяснительный принцип.

Более того, с той же силой необхо­димости вся остальная действительность, остающаяся вне субъекта потребностей, низводится до сферы возможных пред­метов для внутренних, своих требований: средств их удовле­творения или материала для наложения на него внутренне­го «кодекса» субъекта и для его суда над миром. Другие же субъекты тем самым обращаются в некие фигуры, подлежа­щие оценке и суду над ними в одностороннем порядке как в принципе принадлежащие периферии. Они все изначально лишены сущностной взаимности с субъектом потребностей и постольку десубъективированы во всем самом главном. Вне субъекта потребностей место остается только для объектов-средств — в этом суть дела!

Субъект, способный видеть и слышать других лишь сквозь свои потребности и с их «точки зрения», не может не быть в конечном счете слеп и глух к тому общению, которое предпо­лагает развертывание нередуцируемых содержаний в их гар­монической со-причастности и взаимности бытия.

Поэтому, в противовес потребностному редукционизму, вызревает пони­мание радикально надпотребностного характера субъектной мотивации. Осторожно приближается к этому К. А. Абульханова-Славская, констатирующая: «...мотивация, по-видимо­му, соотносится не с потребностями как таковыми, а есть новый синтез системы основных жизненных отношений лич­ности и системы объективных задач общественной жизни... Мотивация есть ценностно-динамическая сторона... станов­ления, способ организации всех уровней деятельности». Ка­тегоричнее нередукционистское понимание у В. М. Розина: «Не потребности, цели и намерения вызывают определенные акты деятельности и поведения, а вся жизнь человека в це­лом», включающая в себя и такие ее содержания, которые не только не входят в состав потребностей, но и не актуали­зируются деятельностным процессом.

В свое время К. Маркс ориентировал на нередукционистской подход, когда утверждал фактически снятие потребност­ной детерминации для процесса созидания у человека-субъ­екта: последний «...в истинном смысле слова только тогда и производит, когда свободен от нее (физической потребнос­ти).

Чтобы последовательно преодолеть потребностный редукционизм, важно сделать само понятие потребности макси­мально строгим, не экстраполируемым на мотивацию и отка­заться от его расширительного употребления на уровне духовно-культурного созидания.