Другие научно ориентирован­ные нефилософские концепции творчества. Техно-редукционизм. Семь граней задачи

К реактивизму примыкает технический и кибернети­ческий редукционизм, в частности так называемая (в узком смысле) эвристика. Последняя имеет «своим предметом эвристическую деятельность человека или технического устройств. В предметную область изучения допускается не сам человек-субъект, по только лишь тот остаток-абстракт от него, который можно в принципе приравнять вещи. Поскольку же в качестве вещи избирается именно информационное устройство, постольку и человек берется как своего рода информационное устройство, т. е. машина для хранения, переработки и получения ин­формации. С другой стороны, и среди машин тут встречаются не только «вычислитель», но и «решатель проблем», «логик-теоретик» и т. п. С таких позиций и выдвигается притязание дать общую теорию творчества как такового, т. е. «ком­пьютерную» информационно-машинную теорию, вполне со­знательно ограниченную горизонтом объектно-вещного бытия.

Оговорки сводятся к почтительному исключению из сферы притязаний «случаев», подобных бетховенскому и эйнштейновскому, и к примене­нию осторожного эвфемизма «имитация» даже по отноше­нию к «более обычному» человеческому творчеству при его машинном моделировании. Те успехи, которыми гордятся поборники этого направле­ния:

 переход от устройств со сплошным переборам всех возможных вариантов к направленно-селективным и к ситуа­тивному программированию, а также переход от конечных и вероятностных автоматов к так называемым «гироматам» (тер­мин взят ими у Станислава Лема), — как нельзя лучше ука­зывают на уровень этой формы объектно-вещного редукцио­низма.

Особенность последней состоит в том, что предметом для упрощения и выхолащивания становится в первую оче­редь именно задача или проблема, — та, которая питает со­бою творческий процесс-отношение и в решении которой за­ключается собственно творчество. Какие же редукции здесь наиболее характерны и важны?

Во-первых, вместо диалектически-живой, вечно становя­щейся по гераклитовски текучей проблемности бытия, техноредукционисты берут жестко-неподвижную, омертвлен­ную форму этой проблемности. Для них задача всегда есть нечто выключенное из процесса саморазвития, некая окон­чательно ставшая структура, но только с изъяном, с каким-то явным или скрытым пороком, либо с несоответствием внутри себя, из-за чего и приходится решать... Задача суще­ствует для них всегда как уже поставленная, в готовом виде, уже заданная и воздействующая на субъекта как тре­бование к нему извне.

Она есть скорее задача-задание. Бу­дучи своего рода фактором, приложенным к индивиду изв­не она вполне укладывается в реактивистскую схематику и выступает как стимул — такой стимул, который требует в качестве реакции — решения! Такое представление о зада­чах и о решении («problem solving») давно было канонизиро­вано прагматизмом, в частности инструментализмом, а впос­ледствии, как заразительная и прилипчивая вульгарность, широко распространилась на рассудочно-позитивистской и сциентистской почве...

Надо сказать, что в некото­рых технически-прикладных дисциплинах узкое и крайне бедное, но зато легко формализуемое пред­ставление о том, что такое задача, уместно и оправдано. Но в дерзких экстраполнциях с притязанием на «теорию творчест­ва» — вряд ли. Благодаря исследованиям советских психоло­гов, особенно среди последователей С. Л. Рубинштейна, утвердилось понимание задачи как динамичного процесса.    

Задача живая, принятая субъектом содержательно—это за­дача, рожденная им заново для себя в качестве своей собст­венной — рожденная всецело извнутри. Только при таком тяготении к самой задаче, без примеси посторонних и инородных факторов, к числу кото­рых относится всякое стимулирование извне — положитель­ное, посредством награды любого сорта, или отрицательное, посредством лишения награды и наказания, — субъект мо­жет принять ее адекватно, не подменяя ее какой-то иной. Если же задача навязывается субъекту по логике реактивизма — че­рез стимулирование его извне, т. е навязывание ее в виде задания-требования и подкрепляющий нажим либо грубого насилия, либо подкупа, «заинтересовывающего» субъекта в чем-то отличном от самой задачи. Тогда от нее и остается одно только готовое зада­ние, мертвая форма, изъятая из живого процесса.

Техно-редукционизм имеет дело лишь с трупом задачи.

Во-вторых, техно-редукционисты берут задачу как изолированное по своей сути, так сказать, атомарное.

В-третьих, для техно-редукционистов всякая задача сама по себе не может содержать никаких ценностных характе­ристик — она аксиологически пуста, ибо всякий раз опреде­ляется только в горизонте объектно-вещного бытия, ценност­но безразличного и «нейтрального». В противоположность этому психологи, развивающие динамически-процессуальное понимание, находят, что «реальные предметы, или предметы называемые, входящие в условия задачи, обладают такой важной характеристикой, как ценность... Такие реальные функциональные образования, как смысл... и ценность объ­ектов для человека... непосредственно участвуют в процес­сах управления деятельностью по решению задачи. Именно этот факт и создает прежде всего качественное своеобразие мыслительной деятельности по сравнению с процессом переработки информации. Всякая диалектически-живая, динамичная и содержательная задача непременно включает в себя пронизывающие ее объектив­ные ценностные измерения, и входя в смысл ее, мы тем са­мым входим и погружаемся в многомерный мир аксиологическнх качеств бытия.

В-четвертых, на место многоуровневых, богатых взаимо­зависимым содержанием задач, переходящих одна в другую и ведущих в глубину бытия по всем его измерениям как в бес­предельную неисчерпаемою проблемность, техно-редукционисты ставят заранее ограниченный «тип» задачи. От всякой бездны проблемности они отгораживаются успокоитель­ным «дном» — парадигмальными рамками.

В противовес этому диалектическое понимание сущности задачи ориентировано на взаимопроникновение в ней не толь­ко известного и неизвестного, а также доступного инедо­ступного на данном уровне культуры, т. е. загадочного и та­инственного, бросающего вызов всем нашим способностям, всем нашим сущностным силам.

Задача открывает нам неис­черпаемость бытия в каждой его «точке» и именно тем самым и возжигает в нас истинно творческую, устремленную в бес­предельность жизнь. Это-то и стало вдохновляющим пафосом всех подлинно ищущих умов и подвижников культурного со­зидания. «Я хочу, — говорит проникновенный Януш Корчак, — чтоб поняли и полюбили чудесное, полное жизни и ошелом­ляющих неожиданностей, творческое "не знаю"...». А Аль­берт Эйнштейн настаивает: «Самое прекрасное и глубокое их всех испытываемых нами чувств — это чувство таинствен­ности». Ведь «наше незнание гораздо поразительнее наших знаний». «Если ученый теряет чувство таинственности, то он хотя еще и может быть хорошим инженером, но перестает быть собственно ученым» (Пастер Луи). Философия же долж­на отнести эти слова не только к ученому, а и к человеческой сущности вообще, к неотъемлемому от нее искусству озадачиваться.

 В-пятых, общая стратегия обращения техно-редукционис­тов с задачами заключается в том, чтобы удерживать их на охранительной дистанции от духовного, внутреннего мира решающего их субъекта. Субъект всячески старается не под­пустить к себе и не впустить в себя проблемность. Он видит свое дело в депроблематизации проблемности, т. е. в том, чтобы со своей внепроблемной позиции повести наступление на «не­нормальную» ситуацию — на тревожащие трудности, препят­ствия и загадки, дабы оттенить их и победить оружием «нор­мального», рассудочно-упорядоченного, объектно-вещного бытия и знания. Проблемность там со стороны субъекта всег­да окрашена в негативный цвет: она есть нечто разрушаю­щее порядок, нечто чужое и чуждое, даже враждебное субъ­екту. Поэтому и процесс решения задач принимается не как торжество проблемности, а как способ положить ей конец и похоронить ее хотя бы в частном регионе. Это — позиция войны против проблем, противоборства, антагонирования.

В-шестых.  Оно превращает объективное противоречие пред­мета с его равно объективными тезисом и антитезисом — в антагонизированное противоречие между субъектом и объ­ектом. В противовес этому диалектика творче­ства видит в противоречии имманентном задаче, даже если оно реально несет на себе наслоенную на него превратную форму антагонизации, — глубочайшее положительное нача­ло, живущее в непрестанном разрешении и воспроизведении и устремляющее ко всем новым и новым синтезам, к созидательству. Именно созидание и есть смысл всякой борьбы.

Наконец, в-седьмых, все техно-редукционистское отноше­ние к задачам в его последнем подытожении есть позиция хитрости. Это означает фундаментальное смещение всех векторов деятельности с ценностей на средства, на всячес­кое вооружение и оснащение, а следовательно, с сущностно­го самоизменения посредством изменения объектов — на изменение объектов-средств ради объектов-средств, где даже самые цели низводятся до функций от мира средств. Напро­тив, бескорыстное и полное приятие задач как радостных трудностей есть элементарное начало той мудрости, кото­рая создает и утверждает атмосферу чистой бесхитростности.