Человек — центр развития форм культуры.

В основе любой культуры лежит человек со всеми его потреб­ностями и интересами, от творит культуру и одновременно является ее произведением. В этом плане представляет интерес концепция «человеческой природы» известного этнолога XX века Б. Малинов­ского, согласно которой в основе любой культуры находится носящий универсальный характер биологический детерминизм (178). Куль­тура не может существовать вне человека, относящегося к одному из видов животных; следовательно, он должен прежде всего удов­летворять свои основные биологические потребности (пища,, раз­множение и самосохранение). Вместе с тем необходимо подчеркнуть, что удовлетворение основных биологических потребностей человека (не говоря уже о других, высшего порядка потребностях) в отличие от животных проходит в рамках культуры. В рамках мира культуры опосредованное удовлетворение биологических потребностей чело­века приводит к появлению и развитию новых культурно-истори­ческих потребностей. Вот почему уже необходимо говорить и о культурном детерминизме — ни одна биологическая потребность, ни удовлетворение ее не может существовать в чистой форме.

Оказывается, что жизнедеятельность человека определяется би­ологической и культурной детерминантами, неразрывно связанными между собой. Иными словами, человек, преобразуя окружающую его среду при помощи культуры, понимаемой и как технология человеческой деятельности, и как результаты этой деятельности, трансформирует также структуру и форму своих потребностей. Тем самым он создает новые детерминанты своего поведения и преоб­разует самого себя. Культура выступает в роли медиатора между человеком и природой, причем человек в мире культуры из биоло­гического существа превращается в личность, благодаря чему че­ловек уже находится в центре культуры. Именно деятельность человека лежит в динамике развития культуры, ее дифференциации на формы или сферы, к каковым относят обычно религию, искусство, философию, науку и др. После возникновения культуры с ее мощным аппаратом символических систем различного рода человек осваивает мир в его пространственных и временных параметрах не только физически, но и эмоционально, и интеллектуально: искусство, на­ука, религия и философия вскрывают глубины духовного мира человека и мира Вселенной, физически недоступные индивиду, раскрывают смысл человеческого бытия, а сейчас стоят на пороге обнаружения смысла существования Вселенной.

Значительное место в культуре играет игровой момент, что зафиксировано в поле европейской культуры: Платон говорил об игровом космосе, И. Кант — о теории эстетического «состояния игры», Шиллер подчеркивал, что человек только тогда является человеком, когда играет», И. Хейзинга (немецкий историк Средне­вековья) выдвинул положение о том, что культура — продукт «иг­рающего человека». Последний полагал, что в эволюционном плане игра тождественна культуре, для него игра — особый феномен, объясняющий все виды соперничества, соревнования, спора (172). Если прочитать его знаменитую книгу «Осень средневековья» вместе с другой книгой «Человек играющий»: опыт исследований игрового элемента в культуре», то Средневековье предстанет перед нами как «золотой век» игры, когда все играли во сне: в шарлатанство и рыцарство, набожность и ученость, а наше время — скучной серь­езной жизнью, загнавшей игру глубоко в подполье, время от времени извергающее мятежи и бунты — зловещие игры современности. Игровое поведение человека чаще всего реализуется в различного рода оргиях, мистериях, праздниках, карнавалах, фестивалях, зре­лищах и т. д. (138). Мы уже не говорим о первобытных оргиастических культах плодородия и жертвоприношения, о мистериях; во всяком случае игровое поведение человека позволило высвободить накопившиеся в его психике деструктивные тенденции и достигнуть катарсиса, очищения психики. Вот почему в самых различных цивилизациях придавалось большое значение разнообразным празднествам, мистериям, фарсам, карнавалам, пантомимам, гладиаторским боям и прочим явлениям игровой сферы культуры. Об этом пишет польский ученый К. Жигульский так: «Архитектура общественных зданий, строительство, ремесла и промышленность, торговля и ус­луги, поэзия и театр, цирк и амфитеатр — все это сопутствовало главным образом или даже исключительно благодаря праздникам и для праздников. На примере Рима можно проиллюстрировать одно из основных положений теории праздника, а именно роль праздника в ослаблении социальных напряженностей, в объединении, хотя и временном, антагонистических групп, в достижении — через празд­нование как совместное действие — подтверждение всеобщих цен­ностей (45, 211). Так, античные историки Тацит и Плутарх в своих жизнеописаниях отмечают, что римляне, привыкшие к цирку и театру с их гладиаторскими боями и навмахиями, когда на искус­ственном озере разыгрывались настоящие морские сражения, долго вспоминали императора Нерона, что они приветствовали в театре Отона именем Нерона и тот, желая сохранить за собой расположение народа, принимал эти знаки внимания. Средневековая христианская церковь также использовала в своих целях зрелищные программы, воплощая в них необходимые ей сюжеты и принципы. В мистериях, фарсах, карнавалах, фестивалях и других игровых ситуациях праз­дников наглядно воплощается в эмоциональной сфере дуализм при­роды человека — чувственного и духовного, грешного и праведного, злого и доброго начал. В литературе все такого рода праздничные явления характеризуются как средневековый «смеховой мир», за­ключающий в себе одновременно разрушительное и созидательное начала (8; 80).

В «смеховом мире» воссоздается мир антикультуры, противосто­ящий данной осмеиваемой культуре и подготавливающий основания для новой, более справедливой культуры. Ведь смех ярко обрисо­вывает нелепость и бессмысленность существующего социокультурного порядка вещей, обнажает условный характер норм человече­ского поведения и неравенство в социальной жизни и тем самым как бы погружает мир в его изначальный хаос. С позиций семиотики можно сказать, что в своем функционировании «смеховой мир» (мир, вывернутый наизнанку) нарушает и разрушает временно всю знакомую, символическую систему данной культуры. Смысл тех же, например, древнерусских пародий состоит в том, чтобы обес­смыслить значение знаков культуры, нарушить их упорядоченность, придать им неожиданное и хаотическое значение, создать нелепый, неупорядоченный мир — мир «антикультуры». Здесь мир «анти­культуры» имеет определенную модель, строится по определенной схеме.

Согласно этой схеме, вселенная слагается из настоящего, упо­рядоченного мира культуры и ненастоящего, неупорядоченного мира антикультуры. В первом мире господствует благополучие и упоря­доченность знаковой системы, во втором — нищета, голод, пьянство и полная неразбериха всех значений. Все знаки в мире антикультуры означают нечто противоположное их значению в «нормальном ми­ре» — кабак заменяет церковь, тюремный двор — монастырь, пьян­ство — аскетический подвиг и т. д. Так, русское сатирическое про­изведение «Служба кабаку» начинается словами: «Месяца китовраса в нелепый день...» Весь мир антикультуры — это нелепый, выду­манный мир при помощи которого смеющийся получает на время свободу от запретов и норм существующей культуры. «Смеховой мир» имеет и созидательную функцию, хотя только в сфере вооб­ражения. Разрушая мир общепринятых правил поведения, он строит и нечто свое — мир алогичности и беспорядка, давая тем самым выйти наружу разрушительным силам в игровой форме. Смех в психологическом плане как бы отстраняет человека от исполнения обязательных норм общества, снимая тем самым психические трав­мы, успокаивает его и облегчает трудности его жизни. Можно сказать, что «смеховой мир», мир антикультуры, вывернутый мир высвечивает иррациональную сторону природы человека, связан с хаотической тенденцией в природе человека, снимает временно с человека социокультурные склепы, ослабляя тем самым разруши­тельные силы, присущие сути человеческого бытия.

Представляет интерес и концепция французского ученого Р. Жи­рара о жертвенном ритуале («козле отпущения»), извлеченная им из исследования мифов различных народов, особенно мифов древнегре­ческой трагедии, оргий и вакханалий, сопровождающих культ Дио­ниса, и религии (170). В этой концепции человек является вожделе­ющим существом, которое всегда проявляется в той или иной форме в социальном контексте, но истинные корни вожделения находятся в метафизической (не биологической) сущности человека. Углубление в глубинные слои человеческой природы позволяет увидеть, что они не однозначно детерминированы историческим временем. Эти же слои выражены в первобытных мифах, а также в тех мифах, которые нашли свое совершенное художественное оформление в античной тра­гедии. В последних отражается всеобъемлющий характер произвола и насилия, определяющих отношения между людьми и богами, между самими людьми, иногда даже между самими богами.

Согласно концепции жертвенного ритуала, произвол и насилие являются фундаментальной чертой человеческой природы, причем она понимается метафизически, т. е. как присущие самой природе (фактически здесь охвачена тенденция хаоса во Вселенной). Иными словами, произвол и насилие закодировано в самой природе чело­веческого бытия. Другой фундаментальной чертой человеческой при­роды выступает способность к подражанию (мимезис), именно эта способность используется для освоения индивидом актов произвола и насилия, разрушающих мир. Так как мимезис человека представ­ляет собой основную культурную силу, то из обращения львиной доли мимезиса на воспроизведение актов произвола и насилия вы­текает, что истоками любой культуры являются эти деструктивные силы. Но культура, рожденная произволом и насилием, сама пре­вращается в произвол и насилие и в конечном счете уничтожает себя. Однако история человечества показывает, что дело обстоит иначе, следовательно, существует некая альтернатива подобному развитию культуры.

Если бы произвел и насилие не были ограничены некими ме­ханизмами, то невозможно было бы существование ни общества, ни культуры: мир человеческого бытия представлял бы собой хаос, непрерывную войну всех против всех. И такие механизмы были выработаны обществом — в первобытную эпоху одним из таких эффективных механизмов является ритуал жертвы в виде «козла отпущения», носящий сакральный характер. «Козел отпущения» — символ прерывания цикла произвола и насилия, продолжающегося в виде кроваво-родственной мести. Вместе с тем он выступает сим­волом возвращения единства коллективу, раздираемого противоре­чиями. Можно сказать, что жертвенный ритуал является средством, предупреждающим насилие и ограничивающим вожделения челове­ческого сердца.

Другим эффективным механизмом, ограничивающим произвол и насилие, выступает мораль и метафизика, созданные мировыми религиями (христианством, буддизмом и др.,). Решающим здесь являются не столько запреты и разрешения, которые религия «встра­ивает» в сознание своих адептов, сколько такие духовные ценности, как идеи жертвоприношения, отречения, любви и братства. Если в античной мифологии и людям, и богам общи демонизм, зло, ужас, зависть и ненависть, разрушительные инстинкты, то только «Еван­гелия» отождествляют бога с человеком в плане того, что есть в нем человеческого. Уже не только человек (как Антигона в древ­негреческой мифологии), но и бог способен принести себя в жертву (Христос принес себя в жертву, чтобы искупить грехи человечества и спасти его). Таким образом, в концепции Р. Жирара именно религия дает возможность сохранять стабильными человеческие свя­зи в обществе, благодаря ей мораль обретает надежную почву и сама сплавляет в единое целое семью, группу, общество. И хотя в данной концепции чувствуются элементы утопических и консерва­тивных идеалов, она своими корнями уходит в общечеловеческие ценности (жертвенность, любовь и братство) и ищет гуманизм в извечных мифах, прадавних ритуалах и великих религиях мира. В плане нашего изложения существенно то, что в рефлексии Р. Жи­рара о природе человека схвачена разрушительная, хаотическая сторона, которая сдерживается такими механизмами, как ритуаль­ным «козлом отпущения» (он действует и сейчас), так и религия с ее моральными и духовными ценностями.

Не менее эффективным средством преодоления разрушительных сил человеческой природы является также искусство (выше уже отмечалась поразительная аналогия между искусством и религией). Прежде всего существенно то, что искусство представляет собой суггестивную форму существования социально значимой циркули­рующей в обществе информации, систему эстетических ценностей. Социальный мир в разнообразных формах входит в сознание чело­века посредством деятельности центральной нервной системы (ЦНС). Человек живет в мире искусства, чьи произведения вопло­щают в себе социальные, нравственные и эстетические отношения людей; этот мир искусства выступает для человека в виде эстети­ческих (акустических и визуальных) кодов. Эти коды, относящиеся к миру искусства, представляют собой совокупность линий, цветовых пятен, звуков и пр., причем тембр и цвет имеют свою семантику, выражающую определенное мировоззрение. Эстетические коды дей­ствуют на чувственно-эмоциональную сферу человека, регулируе­мую состояниями ЦНС, в них скрыты формы человеческой психики, чтобы индивиды поступали в соответствии с основными принципами, лежащими в основе организации жизни общества.

Именно мир искусства, действуя на чувственно-эмоциональную сферу человека, способствует превращению образцов поведения, принятых в той или иной культуре, в автоматизм культурных навыков. Влияние мира искусства на человека проявляется в так называемом феномене концентрации — при восприятии произведе­ний искусства у человека возникает состояние, когда он на некоторое время выключается из текущей, наличной реальности. Его внимание особым образом концентрируется на произведении искусства, его внутренний мир как бы «растворяется» в мире искусства и посред­ством этого достигается коммуникация с человеческим миром. Дру­гими словами, у человека происходит своеобразное «отстранение» от собственного Я и его слияние с миром ценностей. Достижения психологии XX века показали, что психический мир человека — многослойное образование, где собственно сознание является верх­ним тонким слоем, а самый глубинный уровень относится к слою «коллективного бессознательного», в котором хранятся социальные нормы поведения и деятельности индивида, нравственные, эстети­ческие и другие ценности культуры.

О значимости мира искусства в ограничении деструктивных сил природы человека, причем мира иррационального по своей сути, прекрасно рассказывает следующая притча «Веревка и мыши» (82, 271). Однажды Непреклонный Император приказал повесить Вели­кого Художника так, чтобы тот мог опираться о землю только большими пальцами ног. После того, как Великий Художник ос­лабнет, он закачается в петле, однако им был найден оригинальный выход. Опираясь одним большим пальцем на землю, другим большим пальцем он нарисовал на песке мышей. Они были настолько вели­колепно нарисованы, что ожили, вскарабкались вверх по нему и перегрызли веревку. И так как Непреклонный Император сказал, что вернется посмотреть на повешенного, то Великий Художник тихонько ушел восвояси и увел за собой мышей. Понятно, что произведения искусства могут использоваться определенными соци­альными силами и в разрушительных целях, о чем свидетельствует практика нацистов. И все-таки подлинное искусство имеет значи­тельный потенциал гуманизма, оно позволяет человеку удовлетво­рить присущую ему потребность преодолеть свою биологическую и физическую ограниченность и соприкоснуться с бесконечной Все­ленной, особенно большие возможности открывает применяемая в искусстве голография.

Свой вклад в исследование природы человека, ее рациональной и иррациональной сторон, вносят и современные научные дисцип­лины (социология, антропология, психофизиология, лингвистика, этнография, психология и др.), и разные философские школы и направления XX века. В настоящее время уже нет разногласий в среде исследователей в отношении природы научной и философской деятельности — цель состоит не в открытии законов мироздания, существующих самостоятельно, а построение некоторых конструк­тивных принципов решения значимых для человека проблем. Та­кими являются мир «абсурда» человеческой экзистенции, усиление социальной патологии, глобальные проблемы современности, рост преступности, национализма и фундаментализма, религиозного и политического фанатизма, экстремизма, терроризма и пр.

Наука (естественная и гуманитарная) представляет собой одну из производительных сил, которая определяет любое производство и воспроизводство человеческого бытия, а также его будущее и образ жизни. Достаточно отметить, что потрясающие достижения в области биологии начинают кардинальным образом изменять облик нашего мира (105). Уже имеются солидные предпосылки для рево­люции в медицине, агрономии и науках экологического цикла, ошеломляющие открытия в генетике заставляют по-иному взглянуть на природу человека. Ныне представлен проект расшифровки по­следовательности 3,5 млрд. нуклеотидных оснований, составляющих генетический аппарат человека, который заключен в 46 хромосомах. Полным ходом идут исследования генетических механизмов пове­дения, что вызывает беспокойство из-за возможных этических по­следствий. Несомненно, что перспективы генной инженерии, изо­бретение препаратов, изменяющих поведение человека, трансплан­тация органов, в том числе и искусственных, бурное развитие биоэлектроники разрушают традиционные воззрения на неизмен­ность биологического аспекта природы человека. К тому же тяже­лому испытанию подвергаются представления человека о собствен­ном внутреннем мире, его устойчивости, о специфически челове­ческом. Разрушение традиционных социальных структур и привычного образа жизни, резкое ускорение темпов жизни, изме­нение социокультурной среды приводят к нестабильности психики человека.

Современные научные дисциплины (биология, психология, ис­тория, этнография, культурология, космическая медицина и пр.) в своем багаже имеют множество разноречивых данных и концепций, требующих философской рефлексии о природе, предназначении и смысле жизни человека, о развитии неклассического гуманизма и т. д. Неудивительно, что в современной западной и восточной фи­лософской мысли существует множество концепций человека — позитивные, натуралистические, иррационалистические, экзистенциалистские, теологические, психоаналитические и другие (112; 129). Во всяком случае несомненно, что философский анализ не­обходимо сочетать не только с данными всех научных дисциплин, но и с традициями русской и мировой культуры, ибо в них скрыт колоссальный потенциал знаний о природе человека, до сих пор еще не осмысленный по-настоящему.

В целом можно сказать, что человек находится в центре развития всех форм культуры, их динамика зависит от направленности его интересов и потребностей. В культурологии существуют различные модели соотношения человека и культуры, схватывающие те или иные грани и нюансы этой связи. Представляет интерес так назы­ваемая «эргантропическая» концепция философии культуры поль­ского исследователя А. Новицкого (186). Суть данной концепции состоит в том, что «культура — это человек в вещах», т. е. культура представляет собой опредмеченного человека в вещах предметного мира. Речь идет, таким образом, о созидании мира культуры в процессе человеческой деятельности и против этого нет принципи­альных возражений. Наряду с этим следует учитывать и то, что такого рода экстериоризация культуры требует и ее интериоризации. Последнее означает, что в процессе освоения мира культуры индивид как бы «впитывает» в себя опредмеченных других индивидов, иными словами, человек в ходе процесса интериоризации «встречается» с другими индивидами — их способности становятся его способностями.

Такой подход объясняет тот феномен творчества, когда художник, писатель, композитор, скульптор, ученый ощущает, будто какая-то независимая от него сила движет его умом и руками. Можно сказать, что человек видит мир сквозь призму культуры, которая создана предыдущими поколениями и созидается им в данную эпоху.