Религия для культуры — это в первую очередь именно этическая система. Общество в целом безразлично к таким интимным вещам, как вера каждого отдельного человека во что бы то ни было, но если эта вера как-то связана с общественной этикой, она неизбежно становится частью социальной структуры. На историю всегда оказывает влияние либо та вера, на которой основываются этические нормы, либо вера, которая их подрывает, все остальные верования для общества безразличны. По сути дела, для социальной системы безразлична даже природа веры — религия, политическая идеология, традиции — неважно, что служит обоснованием тех или иных норм, важен их смысл. Любое общество всегда находится в атмосфере идей (пусть иногда и разреженной) но в форму нормативных ценностей идеи могут быть облечены только тогда, когда социальная среда в этом нуждается.
Как правило, общество нуждается в стабильности, и этические нормы лишь укрепляют её. В социологическом смысле нет большой разницы между вором в законе в 90-х годах в России или архиепископом позднего средневековья — и тот и другой являются частью некой структуры, дополняющей официальные государственные институты и в значительной степени гарантирующей общественный порядок. Какое-то сообщество живёт «по понятиям», какое-то — согласно религиозным предписаниям, но в обоих случаях существует некоторая нормативная система, позволяющая разрешать конфликтные и просто спорные ситуации.
В переломные моменты, когда социально-политическая структура общества претерпевает изменения, на этой волне часто возникает новая идеология, которая не только не служит оплотом стабильности, но и наоборот, призвана её уничтожить. Христиане в катакомбный период провозглашали почти те же лозунги, что и намного позже социалисты и коммунисты до прихода к власти — те же свобода, равенство и братство. Когда же идеология переходит из разряда протестных в разряд нормообразующих, она тут же склонна превращаться в аналог предшествующей ей консервативной системы.
Таким образом, относительно религиозной этики существует, как и в отношении коммунизма, две основных позиции — апологетическая, опирающаяся на изначально провозглашаемые ценности, и критическая, опирающаяся на реальную практику имплементации этих норм. И снова (бог любит троицу) имеет смысл обратить внимание на точку зрения, которая отстоит от обеих этих позиций: религиозная мораль — как в её идейном, так и в её практическом воплощении — развитому обществу не нужна.
Несложно заметить, что во всех частях планеты независимо друг от друга этическая эволюция происходит в одном и том же направлении. Можно спорить с марксистской теорией формаций и выделять большее количество этапов, либо несколько иначе определять разные стадии структурных изменений, но, наверное, все согласятся с тем, что этика в значительнейшей степени зависит от общественной структуры, которая, в свою очередь, меняется вместе с развитием технологий и экономики. Эти взаимосвязи очень и очень сложны, и развитие происходит нелинейно, но какие-то мегатренды, опять же, очевидны. Скажем, отрицание индивидуализма, нетерпимость к инакомыслию, приемлемость пыток и показательных казней, непререкаемый авторитет религиозных норм — то, что иногда относят к мусульманской культуре или даже шире к восточной — не более чем просто стадия развития культуры, которой переболела и Западная Европа. Может быть, радикальному исламисту достаточно этих строк, чтобы начать против автора священный джихад, но факт остаётся фактом — такие универсальные (признаваемые во всех культурах) критерии, как детская смертность, грамотность, уровень медицинского обслуживания, уровень преступности и прочие показатели значительно различаются в странах, основанных на вышеперечисленных культурных ценностях, и государствах, поощряющих индивидуализм, демократические свободы и толерантность, что и даёт основание говорить не просто о различии культур, но и о различных стадиях развития.
Даже те арабские страны, которые «сидят на нефти», не могут сочетать патриархальный строй с процветанием и не попадают в первые десятки индекса развития человеческого потенциала. А кто занимает в этом индексе первые места? Наиболее развитые страны уж точно никак нельзя отнести к наиболее религиозным. Согласно исследованию, опубликованному Washington Profile в 2006 году, самыми атеистичными странами мира, по опросам, оказались Швеция, Вьетнам, Дания, Норвегия, Япония, Чехия, Финляндия, Франция, Южная Корея и Эстония. Вьетнам попал в этот ряд лишь только потому, что религия в этой стране вытеснена тоталитарной идеологией, а все остальные из этих государств относятся к числу наиболее развитых, причём пять из оставшихся девяти входят в первую десятку стран по индексу развития человеческого потенциала ООН. И наоборот, страны, где религиозная этика строго регламентирует все стороны человеческой жизни, почему-то относятся к числу бедных, а если не повезло с залежами нефти — то и к беднейшим. Наводит на размышления, не так ли?
Иногда можно услышать аргумент, согласно которому в процветающих западных странах, где религия не определяет этические ориентиры, благополучие иллюзорно и поверхностно. Сторонники такой версии пытаются её подтверждать высоким уровнем самоубийств в этих странах… Эта логика выглядит достаточно странной. Во-первых, как известно, человек не склонен к самоубийствам в условиях борьбы за выживание — но можно ли называть общество, где человек всю жизнь борется за еду и безопасное существование, более благополучным? Во-вторых, в религиозных странах самоубийства считаются большим грехом, и страх общественного порицания удерживает многих от подобных поступков. С благополучием общества это никак не связано. В-третьих, в индустриальных условиях, свойственных развитым странам, покончить с жизнью куда проще — многие самоубийцы в минутном помутнении рассудка бросаются под поезд или из окна, в то время как в провинции жизнью кончают те, кто сознательно на это решился, и таких конечно меньше. Да и сама статистика не обнаруживает здесь прямых взаимосвязей. Скажем, среди лидеров по числу самоубийств в Европе нет стран, приведённых выше как пример наиболее атеистичных. В первую пятёрку наиболее суицидальных стран Европы входят Литва, Россия, Казахстан, Белоруссия и Латвия. Швеция, возглавляющая список наиболее атеистичных стран мира, в «суицидальном списке» Европы только на 27-м месте.
Сама по себе идея религиозной этики весьма сомнительна. Верить в то, что нельзя, к примеру, бить женщин и детей, это всё равно что верить в таблицу умножения или во вращение земли вокруг солнца. Если для человека простые истины — предмет веры, а не знания, он становится слепым рабом своих верований, во имя которых женщины и их дети иногда оказываются жертвами охоты на ведьм.
Предположим, что святая инквизиция и прочие примеры «защиты религиозной морали» — это перегибы. Но есть ли вообще смысл в определении этических ценностей через религию? Действительно ли религия укрепляет общество, а не мешает ему развиваться?
Для примера, в определённых молодёжных субкультурах практикуется свободная любовь по взаимному согласию, соответственно заповедь «не возжелай жены ближнего своего» там нарушается. Или вот маньяк с ножом схватил на улице девочку, а подоспевший папаша достал пистолет и нарушил заповедь «не убий». Исходить из презумпции о том, что их поведение греховно просто потому, что так сказал господь — это значит добровольно отказываться от собственного сознания, становиться рабом чьих-то суждений. Верующий, конечно, скажет — «не судите и не судимы будете», но как же не судить, если надо понять для себя — можно так вести себя или нет? И когда верующему человеку преподносят некие заповеди в готовом списке, как инструкцию по пользованию телевизором, это лишает человека главного — самостоятельного формирования ценностных представлений через осмысление и чувственное переживание окружающего мира.
Нет, человек способен и сам осознать моральные принципы, причём именно осознать, а не только почувствовать. Универсальный алгоритм предлагает Иммануил Кант в своём категорическом императиве: «Поступай согласно такой максиме, которая могла бы стать всеобщим законом». Человек сам определяет, что он хотел бы видеть всеобщим законом (распространяющимся и на него самого), а примирять субъективные воззрения на всеобщие законы и вырабатывать социальные нормы призвана уже законодательная система. При таком подходе человек сохраняет свободу, стимул для познания мира и одновременно лишается возможности распространять свою свободу за счёт ущемления прав других граждан. Зачем же вам, верующие, тут ещё и «спущенные свыше» религиозные принципы морали?
Из сказанного выше ясно, что некоторые общества (или даже культуры, на определённой стадии развития) нуждаются в церкви и религиозной этике, но нуждаются только потому, что страдают от недостатка социального капитала. Современные развитые плюралистические общества попросту могут себе позволить больше измерений свободы и тогда, делая тот или иной нравственно значимый выбор, человек, вместе со своей свободой, берёт за него и ответственность. Наличие некоей всеобщей нормативной этической системы позволяло когда-то уйти от персональной ответственности, удачно сославшись на слова Иисуса или (в зависимости от эпохи) Карла Маркса. Современный человек сослаться может и на того, и на другого, но моральная ответственность останется на нём самом. Человек, конечно, подвержен слабостям, нет-нет да и позволит себе какую-нибудь гадость, а общество — либеральное и толерантное — иногда этого даже не заметит. Оставит безнаказанным. И тут, наверное, хотелось бы, чтобы господь его осудил, сейчас или хотя бы на Страшном суде. Но хотелось бы понять, кто потом будет судить самого бога?
Роман Доброхотов,
магистр политологии МГИМО,
аспирант Высшей школы экономики,
председатель правозащитного движения «МЫ»,
атеист и неопозитивист, г. Москва
Бабочка в ладони
Ответ на статью Романа Доброхотова «Незаданные вопросы»
Уважаемый Роман, Вы правы: объяснить свою веру в категориях разума действительно трудно. Однако ничуть не легче объяснить подобным образом собственное неверие. Антон Павлович Чехов в 1897 году писал в своем дневнике: «Между «есть Бог» и «нет Бога» лежит целое громадное поле, которое проходит с большим трудом истинный мудрец. Русский же человек знает какую-нибудь одну из двух этих крайностей, середина же между ними ему неинтересна, и он обыкновенно не знает ничего или очень мало».
По моему, Ваша статья — добросовестная попытка выйти на это самое поле из своей атеистической крайности. И я рад возможности ответить Вам, потому что и с Вашей, и с моей стороны такой обмен мнениями — шаг навстречу друг другу.
Внимательно прочитав Ваши соображения, я увидел в них очень много общего со своим опытом неверия. Аргументы, изложенные в Вашей статье, довольно долго были основанием и для моей собственной уверенности в том, что Бога нет и что религия всего лишь — пережиток древнего мракобесия, современному думающему человеку совершенно не нужный и даже вредный.
Но — странное дело: где-то очень глубоко в душе я осознавал такую уверенность не как приобретение, а скорее как непреодолимую преграду, которую мой разум зачем-то построил между мной и Богом. Никакой радости это сознание не приносило, было лишь глухое раздражение оттого, что рядом живут люди, для которых подобной преграды попросту не существует.
Формально все получалось так, как пишете Вы, но сердце отказывалось соглашаться с холодными доводами рассудка. Желание устранить это противоречие и стало началом моего пути к вере.
Я, так же как и Вы, знаю силу рассуждений, отрицающих бытие Бога. Но, в отличие от Вас, теперь хорошо знаю и слабые места в этих рассуждениях.
С научной точки зрения, наверное, действительно можно сказать, что детская вера в Деда Мороза основана на явной фальсификации и поэтому является заблуждением. Утверждать всерьез, будто подарки, положенные родителями под елочку в новогоднюю ночь, являются неоспоримым доказательством существования доброго бородатого старика в красной шубе, так же нелепо, как и верить в то, что детей родителям приносит аист.
Но дело тут вовсе не в научности факта, а в особенностях детского восприятия. На свете есть множество вещей, которые ребенку до определенного возраста просто удобнее воспринимать через символический образ. Взрослея, дети, конечно же, поймут, что никакого Деда Мороза нет, и тогда тайна новогодних подарков раскроется перед ними как еще одно проявление родительской любви и заботы.
А вот можно ли так же уверенно сказать, что и вера в Бога является следствием аналогичной фальсификации? Кто и зачем обманывает человечество на протяжении всей его истории? Можно, конечно предположить, будто религия возникла как следствие недостаточности научных знаний о мире. Но парадокс здесь заключается в том, что фундаментальные основы науки заложили как раз люди глубоко религиозные. Галилей и Кеплер, Ньютон, Мендель, Паскаль, Менделеев…
Большинство ученых, сформировавших существующие сегодня методы научного исследования, были глубоко верующими людьми.
Тем не менее, свою статью о ненаучности веры в Бога и Деда Мороза Вы почему-то, начали с оскорбления в адрес почти всех основоположников современной науки. Верующий ученый поставлен Вами в один смысловой ряд с распутным монахом и проворовавшимся чиновником — что ж, давайте посмотрим, насколько это сопоставление справедливо.
Блудливый монах нарушает свои обеты, вороватый чиновник — присягу и уголовное законодательство. Но какой обет, закон или хотя бы принцип научного мировоззрения нарушает верующий ученый? Не думаю, чтобы у Вас нашелся на это убедительный ответ.
Наука не может доказать бытие Бога, но так же не может доказать и Его небытие, прежде всего потому, что никогда не ставила перед собой подобных задач. Она изучает мир, его устройство и законы, по которым этот мир существует. Для добросовестного ученого действительно нет принципиальной разницы — сотворен ли мир Богом или существует вечно, поскольку законы природы не изменяются в зависимости от мировоззрения их исследователя.
Но если все-таки предположить, что Бог — Творец этого мира, неизбежно придется признать, что Он не может быть частью Своего творения, как художник не становится частью написанной им картины, даже если это — автопортрет. Бог существует за пределами мироздания, и постулировать Его бытие или небытие в рамках научного метода попросту невозможно, поскольку этот метод не охватывает трансцендентных явлений.
Невозможно поймать золотую рыбку, закинув невод в картофельное поле, но это совсем не доказывает, что золотых рыбок не существует за его пределами. Поэтому, когда Вы пишете: «…мало кто берется утверждать, будто несуществование Бога — научный факт. Даже среди атеистов эта точка зрения считается маргинальной», — я с Вами абсолютно согласен. Правда, при этом я не совсем понимаю, почему в своих рассуждениях Вы сводите научный метод именно к этой маргинальной точке зрения.
Вы пишете: «Статус существующего заработать в науке непросто — для этого разработан сложнейший механизм верификации и фальсификации гипотез, отшлифованный опытом тысячелетий. Никакого другого механизма различия существующих явлений от воображаемых человечество не знает».
Это неправда. И дело тут даже не в том, что механизм верификации и фальсификации гипотез ну никак не мог быть отшлифован опытом тысячелетий, поскольку был изобретен английским философом Карлом Поппером лишь в прошлом веке. Просто Вы забыли упомянуть о том, что научный метод существует в истории человечества параллельно с другими видами познавательной деятельности: обыденным, художественным, религиозным, мифологическим, философским. И что наука вовсе не перечеркивает опыт, полученный другим способом, она лишь определяет соответствие или несоответствие этого опыта своим, научным критериям.
Например, утверждение «собака — друг человека» совершенно ненаучно. Но оно описывает некий вполне реальный опыт человеческого познания, который может ставить под сомнение лишь тот, кто никогда не дружил с собакой.
Конечно, наивно пытаться увидеть Бога или, на худой конец — Деда Мороза сквозь дыры в научном мировоззрении. Но так же наивно думать, будто наука может подтверждать или опровергать явления, относящиеся к мифологическому, религиозному или какому-либо иному способу постижения действительности.
Даже наш повседневный опыт может вполне справедливо противоречить научному знанию. Примером тому может служить курьезный случай, происшедший во Франции в XVIII веке: осел, запряженный в крестьянскую повозку, был убит в оглоблях упавшим метеоритом. Парижская же Академия наук в то время категорически отрицала саму возможность падения камней с неба. И если бы какой-нибудь академик взялся тогда вполне научно объяснить «факт несуществования» небесных камней владельцу убитого метеоритом осла, крестьянин, наверное, просто отходил бы его палкой.
Карамазовские рассуждения о «слезинке ребенка» подкрепленные реальной трагедией детей Беслана и ужасами гитлеровских концлагерей, в разговоре о Боге могут показаться неоспоримым доказательством Его небытия. Поэтому я не стану спорить, и проведу небольшой мысленный эксперимент: соглашусь с Вами.
Добросовестно и старательно я попытаюсь представить, будто жестокая несправедливость в отношении ни в чем не повинных детей убедили меня в том, что Бога нет. Вот, я уже отбросил вздорную шелуху религиозных фантазий, понял, что в мире нет силы, ограничивающей человеческую злобу и безумие, и со спокойной уверенностью смотрю на жизнь обновленным взором. Ну и что? Разве от сознания того, что Бога нет и никогда не было, меньше стало в мире страданий, крови и детских слез? Да, нет — ровно столько же, сколько и было. Стало ли мне легче слышать обо всех творящихся вокруг мерзостях? Честно говорю — ничуть.
«Слезинка ребенка» — эмоционально очень сильный аргумент для теоретических построений, но на практике он совершенно непригоден, поскольку, отрицая бытие Божие, человек тем самым фактически признает абсолютную свободу подлецов, негодяев и кровавых маньяков, которые в мире без Бога оказываются ничем и никем не ограничены в своем безумии. Использовать чужое горе как материал для построения силлогизмов, объясняющих свое неверие, наверное, можно, но лишь при одном непременном условии: нужно быть к этому горю полностью равнодушным. И здесь, на мой взгляд — главная неправда Карамазовского рассуждения.
Ну попробуйте, к примеру, подойти к матерям Беслана и утешить их своими выводами, сказав: «Вот видите, ваши дети страдали и погибли в мучениях, значит, Бога нет». Не думаю, что у Вас хватит духа повторить свои логичные рассуждения перед теми, на чей трагический опыт Вы так уверенно ссылаетесь в своей статье.
К глубокому моему сожалению, я не могу исключить возможности того, что в беду, подобную ужасам Беслана, могут попасть и мои собственные дети. Я не хочу представлять себе подробностей и просто допускаю, что это будет ситуация, когда не только я сам, но и вообще никто и ничто на свете не сможет им помочь. Но я верю, что Бог любит моих детей неизмеримо сильнее, чем я сам. Я верю, что Он может их освободить, если они попадут в западню; верю, что Он может дать им силы перенести страдания, если они все же останутся в лапах нелюдей; наконец, верю, что Он примет их с любовью, если сочтет готовыми к Жизни Вечной.
И я совсем не хочу угадывать — что же именно Господь в такой страшной ситуации сочтет для моих детей большим благом. Я просто молюсь о том, чтобы такого никогда не случилось. Но случись оно — и моя вера в то, что Бог есть и Он не оставит моих детей в самой жуткой беде, будет для меня единственным основанием жить дальше. Потому что в мире, где детям Беслана и Освенцима не может помочь даже Бог, я не хочу жить и дня.
Вы недоумеваете — как Бог допускает безвинные страдания, почему не пресечет ужасные преступления озверевших маньяков еще на стадии их замысла, если Он действительно добр и всемогущ?
Я не буду говорить, что у Бога — свои резоны (хотя для меня самого это — вполне достаточное объяснение). Давайте просто подумаем: с какого уровня зла Бог должен, по Вашему мнению, начать пресекать человеческую свободу? Вы предлагаете считать таким критерием страдания, причиненные детям.
Согласен. Приведу простой пример. Несколько лет назад Московская Патриархия обратилась на биологический факультет МГУ с просьбой дать научное определение: что именно является началом новой жизни — выход младенца из лона матери, перерезание пуповины, первый вздох, начало формирования нервной системы эмбриона, первое деление яйцеклетки или же просто оплодотворение? Ответ был получен совершенно однозначный: с научной точки зрения, началом новой жизни считается оплодотворение яйцеклетки, поскольку именно в этот момент возникает уникальный, никогда прежде не существовавший набор хромосом. И это — уже новая жизнь. Так что и с точки зрения науки, и с точки зрения религии искусственное прерывание беременности на любой стадии является преднамеренным убийством. Насколько оно жестоко по исполнению, можно увидеть в шокирующем документальном фильме «Безмолвный крик», где авторы с помощью ультразвука сняли весь процесс абортирования. На экране хорошо видно, как ребенка буквально — рвут на куски заживо, как ему больно и страшно, как он пытается увернуться от железок, которыми его вытаскивают из мамы по частям.
Скажите, Роман, кого Бог должен здесь остановить: врачей-убийц? матерей, отдавших своих еще не рожденных детей на растерзание? отцов, давших согласие на это убийство? или — всех сразу? А ведь есть еще целая индустрия производства контрацептивов абортивного действия, которыми ребенок убивается мамой даже без «помощи» врача. Чтобы остановить всю эту мясорубку, Богу нужно было бы парализовать половину населения земного шара. Сотни миллионов человек обыденно, между делом губят собственных детей, а другие сотни миллионов спокойно живут рядом с ними и ничуть не тяготятся происходящим.
Знаете, я иногда склонен думать, что Бог попускает трагедии подобные бесланской уже для того только, чтобы люди со стороны увидели всю мерзость и ужас детоубийства. Этого зла, которое стало в нашем мире нормой.
Бог не останавливает людей на путях зла, потому что почти все наши пути — зло перед Богом. Мы привыкли сами себе ставить оценки за поведение и наивно думаем, что если Бог существует, то останавливать Он всегда должен кого-то другого, но никак не нас самих. Это чувство собственной непричастности ко злу — самая страшная болезнь человеческого духа, именно здесь кроются корни самых ужасных преступлений. И Гитлер, и доктор Менгеле, и бесланские отморозки тоже ведь наверняка были убеждены, что ничего особо плохого в их «подвигах» нет.
Бог не останавливает нас потому, что ждет нашего покаяния, ждет, когда нам самим станет тошно и страшно от того, как мы живем и что делаем друг с другом в этой жизни. Глупо на Него обижаться за то, что Он не превратил мир в огромный концлагерь, где все творили бы добро и воздерживались от зла не по своей свободной воле, а из страха получить парализующий разряд от некоего «божественного шокера».
Я уверен, что Бог ограничивает зло в мире. Иначе мы давно имели бы по Беслану в каждом райцентре. Но меры этого ограничения мне не дано знать, потому что это — дело Божье. И слезинка ребенка не смущает меня по этой же причине. Просто я верю, что Господь растворит эту слезинку в океане Своей любви, верю, что Он подаст всем безвинно страдающим такое утешение, такую радость, по сравнению с которыми любое возможное страдание — просто ничто. Потому что любовь Божия неизмеримо сильнее человеческого зла.
Вера и неверие — два конца огромного поля, о котором писал Чехов. Сам Антон Павлович, по собственному его признанию, свою веру на этом поле растерял. Но можно ли растерять неверие? Можно ли неверием поделиться, или хотя бы — обладать им?
В свое время я был поражен евангельскими словами о Христе, в которых увидел исчерпывающее объяснение моему неверию: свет пришел в мир; но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы; ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы (Ин 3:19–20). Я как-то сразу вдруг понял тогда, что все мои атеистические рассуждения и доводы — всего лишь ширма, за которой я пытаюсь спрятаться от света, понял, что я просто боюсь увидеть себя и свои дела в этом свете.
Есть восточная притча: однажды ученик великого мудреца решил испытать своего учителя. Он поймал бабочку и подумал: «Вот мой учитель все знает, сейчас подойду к нему и спрошу: «В моей руке бабочка, как ты думаешь, живая она или мертвая? Если скажет, что живая — я сожму кулак, и она умрет, если скажет, что мертвая — я разожму кулак, и она улетит»».
— Учитель, в моей руке бабочка. Как ты думаешь, живая она или мертвая?
— Все в твоих руках, — ответил учитель.
Спор о бытии Божием чем-то напоминает эту притчу. Одни и те же факты, события, знания о мире, словно бабочку в ладони, можно использовать в качестве аргумента как со стороны веры, так и со стороны безверия. Все зависит от нашего желания, все в наших руках.
Но вот почему человеку так хочется порой, чтобы Бога не было? Ответ на этот вопрос не нужно искать слишком далеко. Достаточно просто внимательнее заглянуть в собственную душу.
Антропоморфизм — (греч. от anthropos — человек и moprho — вид) наделение Божества человеческими свойствами или представление его в образе человека. — Ред.
