Я бы хотела еще раз вернуться к обсуждению М.К. вопроса о Боге и его месте в структуре бытия человека.
Заканчивая Второе размышление, он ставит вопрос: может ли атеист быть математиком, то есть ученым, уверенным в точности и правильности своих доказательств. По сути дела этот вопрос аналогичен вопросу Шопенгауэра: что я знаю, когда говорю, что я знаю, или, по-другому, что я вижу, когда вижу мир, что я вижу мир. Весь пафос Третьего размышления сводится к проблеме предпонимания, которое М.К. выражает так: мы способны понять лишь то, что уже понимаем! А потому имя предмету можно дать только после того, как появилась идея этого предмета, и, если Декарт идентифицирует Нечто с Богом, следовательно, он имеет уже идею Бога.
Но какое содержание вмещает предмет с именем "Бог"? Какие функции выполняет этот предмет (или имя)?
"Богоискательство" М.К. приводит к следующему: Бог субстанциален, обладает источником и движущей силой в-себе, не имеет предписаний, норм, стандартов, то есть у Бога нет пред-данности или пред-заданности, Бог сам по себе осуществляет данность, формирует ее. Здесь нет разрыва представления и воли, они - одномоментны, со-темпоральны, говоря словами Шопенгауэра. Мамардашвили обращает внимание на закрепление в философской традиции двух типов времени: а) времени как потока состояний и б) времени как пребывания, как длящегося состояния, божественного состояния, ибо Бог не знает смены состояний. Если время, в котором находится Бог, есть вечно длящееся состояние, и если Бог может все, даже невозможное, то пусть не человек, то хотя бы Бог, должен понять мир. С точки зрения М.К., Бог действительно понимает мир, потому Бог есть свобода, существующая до необходимости, до закона. Первичность свободы и есть, выражаясь языком М.К., свобода "первого шага". Познание становится на "втором шаге". Подобное представление перекликается, как кажется, со многими философскими построениями.
В свое время Бергсон выделил время как количество жизни и время как длительность, как качество жизни, как творческое отношение к миру и к себе. Длительность, свободный жизненный порыв формируют мир, а интеллект имеет дело со ставшим образом мира, над которым возможны любые пространственно-временные операции. Еще раньше Бергсона содержание качества жизни как свободы описывали (в рамках русской философии) И.Киреевский, говоривший о "первозданной неделимости", Бакунин - в понимании жизни как присутствия вечного живого Бога; Станкевич, Тютчев, которые говорили о единстве всего со всем; Достоевский, считавший, что в понятии "абсолютного Всеединства", или "положительного Всеединства" заключена для человека возможность действовать целиком, сразу, по впечатлению свободного, дикого каприза, а не благоразумно. Мамардашвили движется, как представляется, в традиции русской философии. "Первый шаг" М.К. созвучен не только "врожденным идеям" Декарта и "жизненному порыву" Бергсона, но и "духовному сердцу" Сковороды, "святости" Достоевского, "субстанциальному деятелю" Н.Лосского, "симфонической личности" Карсавина. "Первый шаг" в "фиксированной точке интенсивности" осуществляется из состояния "нераздельной сплошности" (Франк), "большого времени" (Бахтин), "неразличимого тождества идеального и реального", то есть символа (Лосев). Возвращаясь к проблеме понимания, видим, что человек понимает лишь тогда, когда свободно сделал свой Первый шаг, то есть когда он имеет собственную точку отчета, личностную действующую причину.
Человек, имеющий такую исходную точку - "пружину" (Сковорода), "первый шаг" (Мамардашвили) - в ситуации "сплошности", где "все во всем", способен понять Мир, ибо этот первый шаг оформил хаос в космос, небытие в бытие. Следовательно, человек, имеющий такую исходную точку, может утверждать, что "Бог породил меня", или "Бог существует во мне", что, с точки зрения Декарта, по М.К., тождественно. Бог и есть собственно человеческий механизм самосохранения, но самосохранения не физического (физиологического), а метафизического. В концепции Декарта этим Богом является когито как основание собственного существования, как основание идентифицировать себя именно с собой. Спасибо!
Семинар 4
Мая 1995 г. Bторник. 16.00.
Проф. В.А.Конев
Коллеги!
Размышление Четвертое, о котором сегодня пойдет речь, замыкает первый цикл Размышлений, которые были посвящены обсуждению проблемы мысли в ее связи с человеческой судьбой. Мысль - достояние человека, она рождается усилиями конкретного человека, когда он оказывается в точке интенсивного экзистенциального переживания (про- живания, чтобы подчеркнуть ситуацию длительности, временности, без которой нет состояния мысли). Но будучи достоянием сознания, мысль направлена во вне сознания, она мыслит мыслимое и открывает человеку бытие, поэтому она принадлежит не только человеку, но и бытию, то есть обладает достоинством истины. Эту проблему и начинает обсуждать Мамардашвили в новом Размышлении.
Мысль дается человеку, или мысль рождается человеком, считает М.К., вместе со знанием ее истинности. "Если в какой-то момент настоящего времени я действительно подумал мыслимое, - говорит М.К., - то я не могу не знать, что оно истинно - в момент, когда мыслю" (с.80). Мыслимая мысль истинна! Звучит странно. Но вдумаемся: если я что-то мыслю, то мыслю всегда как истинное, ибо я не могу сознательно мыслить ложное. Это противно мысли. Мысль может быть ложной, но для меня она становится ложной, когда я знаю, что она ложна, то есть знаю, мыслю другую мысль как истинную: "Я мыслю как истинное то, что другая моя мысль ложна". "Когда подумаю, - продолжает М.К., - не могу не знать, что это именно так. То есть нельзя даже понять свое состояние, не приняв за истинное то положение дел, к которому оно относится" (с.80-81). В этом слиянии мыслимой a recentiori мысли и истины коренится то отождествление Истины и Блага, о котором говорили древние. "Знать добро, значит быть добрым", - утверждал Сократ. Мыслящий открыт на истину всегда и не может нести в себе обмана, зла и неправды. А как же быть тогда с тем, что в жизни, увы, часто все наоборот? Нет, не наоборот, а именно так. В себе и лжец знает, что он лжет. В себе и злодей знает, что он злодей. Конечно, если и тот, и другой мыслят. А если не мыслят, то "не ведают, что творят" - sancta simplicitas. Но горьковский Лука не простак, он мыслил и знал о своей спасительной лжи, Люцифер или Мефистофель тоже мыслили и знали о своем предназначении. Почему они и им подобные действуют именно так, это другой и очень интересный вопрос. Это уже чисто вопрос философии культуры, потому что, как выкрикнул Иван Карамазов на суде на вопрос председателя: "Вы в уме или нет?", - "То-то и есть, что в уме... и в подлом уме." "Подлый" ум - это ум, который знает не только истину, но и ценность, это ум, способный на аксиологическое мышление, которое живет, как представляется, по другим законам, чем мышление познающее. Как возможен "подлый" ум? Сократ и Декарт на этот вопрос не отвечали, так как для них такой ум невозможен. М.К., скорее, согласен с ними, чем с Иваном Карамазовым, хотя погружение мысли в экзистенциальную ситуацию не может не вывести его на аксиологические аспекты мысли, но он молчаливо предполагает, что "точки интенсивности" ориентируют мысль только на "ценностно позитивные" мысли (Истина=Добро=Красота). Я не хотел бы сейчас обсуждать вопрос об условиях и возможностях "подлого" ума, так как это уведет нас далеко в сторону от "Картезианских размышлений", но пометить эту проблему, сделать зарубку, чтобы потом вернуться к этому, нужно.
А сейчас, вернемся к тому, что "я не могу не знать что-то по истине в тот момент, когда подумаю во всей полноте внимания". Отсюда вполне логично М.К. делает вывод о том, "что я в принципе не могу узнать что-то, если уже не знаю" (с.81). И в связи с этим возникает главная тема Четвертого размышления - как возможна новая мысль. Чтобы принять мысль как новую, которая решает какую-то важную нерешенную проблему, мы должны узнать ее, как мысль это делающую. Но откуда мы знаем, что она решает проблему, ведь мы же не знаем ее решения. А если признали и узнали эту мысль, то уже знали ее (с.84). Декарт приводит такой пример: вот в голове есть идея хитроумной машины, которая будет прекрасно работать, когда ее сделают, но которой никто не знал до этого. Откуда в голове появилась идея такой машины? Из обычного наблюдения за вещами, считает Декарт и считает справедливо, она появиться не может. Так же, как не ясно, почему я вспоминаю именно то, а не другое, когда я решаю какую-то задачу и т.п. От этой проблемы тянутся нити к теории воспоминаний, когда, например, Плотин пишет: "Ум созерцает не через другое что-нибудь, а через самого себя, потому что созерцаемое им не вне его, а в нем самом; он своим светом видит другой свет посредством еще какого-нибудь света" ("Эннеады", V.3.8). С решением этой проблемы связан у Декарта, как показывает М.К., целый ряд теоретических представлений - концепция "врожденных идей", понятие "естественного света" разума и то, что М.К. называет "локальным совершенством" знания.
Я хотел бы остановиться на этих двух последних моментах.
Итак, проблема нового знания. Новое, которое должно быть узнано, должно быть узнаваемо, то есть "знаемо", знакомо. Знакомое новое! Это же "деревянное железо", contradictio in adjecto. Но если бы такого противоречия не было, то не было бы и нового, так как оно бы никогда не пришло к нам, мы бы прошли мимо него. Значит всякое новое должно уже как-то быть, возникает, как говорит М.К., "проблема актуального наличия всего" (с.85). М.К. обращает внимание на проблему, которую до него никто не обсуждал и которая выглядит, на первый взгляд, достаточно странной. "Наше мышление строится так, что если оно выполняется (я имею в виду, говорит М.К., полный акт мышления, о котором говорил в связи с математиком), то оно не зависит от последующей ложности его во времени" (Там же). Это означает, что всякое знание (можно взять шире - всякое культурное образование) конечно, самодостаточно, а не является шагом на пути к чему-то более глубокому или значительному. Оно "не зависит от всего остального мира" (см.: Мамардашвили М.К. К пространственно-временной феноменологии событий знания // Вопросы философии. 1994. №1. С.76). Поэтому всякое знание обладает локальным совершенством, или совершенством на месте (с.85). Это крайне важное положение. Оно заставляет смотреть на знание, или на культурное образование как на событие, а не как на явление чего-то - прогресса науки или развитие культуры. Только в таком случае феномен знания или феномен культуры могут иметь смысл. Но если событие знания или событие культуры локально совершенны, имеют смысл в себе и конечны, то они не просто самостоятельны, а содержат в себе "все" знание или "всю" культуру, что и делает возможным их узнавание. Это "все", которое содержится в знании (культурном образовании), не означает, что знание в своем конкретном, объектном содержании "покрывает" какую-то всю объективную реальность, это означает, что объективное содержание мысли (или культурного образования), заключенное в мысли (культурном феномене), но не зависящее от нас самих, соответствует структуре предмета (назначению культуры) (см. С.87). "То есть актуальность предмета вне нас - это актуалия или формальная реальность не на уровне объектного языка, а взятая вместе с метаязыком. Полностью" (Там же). И этот метауровень языка знания или культуры "содержит все", здесь заключена актуальная бесконечность, которая уже содержит в себе возможность понимания (узнавания) всякого содержания, которое будет высказано на уровне объектного языка. Поэтому в той мере, в какой культурный феномен содержит в себе "метауровень культуры" - а им выступает система категорий или интуиций культуры - в той мере культурное произведение "содержит все", что выражается в его "всеобщности", в способности переходить границы социальных страт, границы времени и даже культурные границы.
В связи с обсуждением актуальной бесконечности, как показывает М.К., у Декарта появляется учение о естественном свете ума. Анализ, проведенный М.К., картезианского учения о "естественном свете" ума высвечивает разные аспекты, разные смыслы этого философского символа.
Во-первых, "естественный свет" ума для Декарта - "это то, чего мы не можем не знать, если будем думать" (с.89). "Естественный свет" ума - это ясность интеллектуальной интуиции, которая свойственна разуму по его природе. Думаю, что Декарт вводит термин "естественный свет" разума в противовес Августиновскому "божественному свету" истины. Вспомним, что Августин именно Бога считает "отцом умственного света". "Душа разумная и мыслящая, - писал Августин, - не может сиять сама по себе, но сияет в силу участия в ином, правдивом сиянии" (О граде Божьем, Х, 2). Для Декарта же именно ум, само когито в силу своей природы, своего естества обладает мыслями, которые ясны ему изначально, как его мысли. Они не вы-думываются, то есть не являются продуктами ума, поэтому могут устоять перед любыми сомнениями. Они тождественны уму. Интуиции ума, естественный свет ума, ум - это все одно и то же. Это тавтология.
Во-вторых, "когда Декарт употребляет при характеристике человеческого мышления термин "естественный свет", то он имеет в виду некое подсказывающее и управляющее действие в нас, которое совершается как бы без нашей воли и сознания и продукты которого не являются продуктами выдумывания, вымысла" (с.94. Курсив мой - В.К.). Кант потом будет говорить о регулятивных идеях разума, которые требуют полноты познания. Ясные интуиции ума, его "естественный свет" определяют феноменальную, а не реальную полноту знания - указывают на свойство истины, чтобы можно было узнать истину, утверждают характер значимого, чтобы можно было узнать ценность, определяют отношения, чтобы можно было узнать форму и т.п. Интуиции ума образуют тот метауровень, без которого нет познания. В самом "простом" случае это проявляется в работе научного познания, которое становится "научным", то есть познающим, когда оно предъявляет свой метауровень - уровень методов, без которых просто нет предмета научного исследования.
В-третьих, простые интуиции ума, "естественный свет" ума - это онтологическое поле, "мыслительное поле", как писал Мамардашвили в статье "К пространственно-временной феноменологии событий знания" (см.:Вопросы философии. 1994. №1. С.77), которое определяет понимание в силу "свойств состояния, а не чего-то делаемого нами". Это поле не зависит от различных предметных языков, не имеет причины и неразлагаемо. Оно и держит нас в состоянии истины, позволяя мысли, творчеству, в конце концов, делаться в нас. Декарт считает, что онтологическая ситуация мысли - "естественный свет" ума - оказывается той основой, в которой актуально, или формально, содержится понимание новой мысли.
Если проинтерпретировать символ "естественного света" в языке философии культуры, то это будут те интуиции культуры, доминанты культуры, о которых мы говорили, это будут прафеномены культуры Шпенглера, или архетипы Юнга, или культурные оппозиции Леви-Стросса. Правда, эти интуиции не столько ясны (светлы), сколько темны (Фрейд в подобных ситуациях говорил о темных подвалах подсознания), но тем не менее очевидны. Темная очевидность! Скрытая очевидность! Действительно, так и реализуется творческий акт. Свободное, творческое действие не вытекает из предшествующего состояния, но оно не является и случайным (см.: Указ. статью М.К.Мамардашвили. С.79-81). Причина творчества - небытие. Между новым и тем, что уже есть, лежит полоса, пропасть небытия. Это "место" невидимо для рефлексии, как замечает М.К. (см. Там же). Однако небытие должно быть увидено, оно должно сказаться сознанию, чтобы заполниться "свободным явлением". Но как "увидеть" или "сказать" о небытии? Здесь и появляется, я бы сказал, первая "очевидность" - человек "переживает" небытие, но сказать об этом не может. М.К. отмечает, что Декарт вкладывает в понятие "очевидность" прежде всего экзистенциальный смысл, считая, что "очевидность" должна быть "испытана", установлена собственнолично, на себе. Испытав "нехватку", страсть ожидания, человек, полагает Декарт, должен "двинуться, ангажировав себя в предмет, чтобы разрешение предметной задачи или предметного умоискания стало одновременно и разрешением жизни. И тогда то, что установится в таком испытании мира, и будет обладать признаком очевидности" (с.97). Я бы сказал, что это второй тип "очевидности" - очевидность ставшего (утвержденного) бытия. Оно теперь может быть "сказано". Оно теперь - порядок на "втором" шаге. И теперь это бытие может быть вписано в весь порядок.
Таким образом, началом нового является небытие, которое как небытие содержит в себе "все" ("все" возможности - здесь обратное, по сравнению с Гегелевским, движение категорий), что в уме, ангажированном в экзистенциальную ситуацию, принимает форму интуиции - должно быть ( или "Да будет!"). И это должно быть, существующее как intuitus mentis, как полнота и локальное совершенство, определяет на втором шаге узнавание нового, который становится по сути подлинно первым шагом для сознания. Так как тот "первый" - "Да будет!" - становится первым только тогда, когда совершится второй, который принимает порядок. Если же он не совершится - "не то..., не то", тогда "первый" просто отбрасывается и предпринимается новый "первый" шаг, как новый бросок в неведомое, но ожидаемое. Так и получается, что всякий шаг осознания оказывается "вторым-первым", то есть шагом, на котором "теперь ясно", но это "теперь ясно" должно иметь предшественника, когда "еще не ясно", но все "предопределено".
В своей статье, о которой упоминалось раньше, М.К. писал, что "будучи свободными, творческие события (или изменения) не случайны в каком-то смысле", свободные действия налагают ограничения на хаос, они имеют "независимый и первичный характер некоторой внелогической базы, постоянно присоединяемой в познании к логике и к осознаваемым содержаниям и наблюдениям" (см.: Указ. соч. С.81, 81-82). Свободные действия имеют свою "логику", которую, замечает М.К., "условно можно назвать "физической логикой", "логикой эмпирических систем" или еще чем-либо подобным, имея в виду, конечно, особые естественные, саморазвивающиеся (или превращающиеся, рефлексивные) системы с интегральным "внутренним знанием", онтологической абстракцией порядка" (Там же. С.82). Онтологическая абстракция порядка живет внутри свободного, творческого действия, которое ничем не предопределено, не вырастает из порядка, а выходит из небытия и хаоса, накладывая на них свою абстракцию порядка. И эта абстракция порядка не может быть описана известной логикой, хотя в свободе и творчестве есть своя "логика". Но поскольку этот "порядок до порядка" существует в хаосе, а "логика" свободы не похожа на логику необходимости, то, может быть, есть смысл назвать "логику" свободного творчества хаикой по аналогии: порядок логоса -логика, а порядок хаоса - хаика. Построение "логики" творчества (хаики) это одна из задач философии культуры, которая имеет дело с возможностью становления нового бытия и его понимания.
М.К. сформулировал, как мне представляется, основные принципы онтологии свободного явления (в науке или культуре) и его понимания. "Это - принципы: (1) конечности ("локального совершенства и полноты", (2) понятности (или включенности в континуум), (3) квазифизической локализации (или сингулярности феномена мира), (4) трансцендентальности "реальных" сущностей и натуральной неизвлекаемости их свойств" (Там же. С.81).
Спасибо!
Вопрос. Относительно "логики" творчества. Во-первых, Вы говорите, что ее должна построить философия культуры, но разве она не существует уже в поэзии, искусстве вообще. Во-вторых, если ее выразить в понятиях, то что это даст? Все будут творить?
Ответ. Конечно, "логика" творчества существует как объективная организация творческого процесса в искусстве, в науке, в любых видах деятельности. Философия выявляет ее и выражает в понятиях, структурах мыслительной деятельности и т.п. Эксплицированная "логика" творчества не подменяет и не отменяет "логику" реального свободного действия. Надо ли рационализировать творческую деятельность, выявляя ее "порядок"? Вообще есть ли этот "порядок"? Я считаю, что этот порядок есть, он особый, конечно, отличный от порядка, логики рациональной мысли, поэтому я говорю, что, возможно, лучше назвать этот строй творческой деятельности не логикой, а хаикой. Выражение "хаики" в теоретической системе не будет означать, что станет возможным "делать" поэтов, но это будет означать, что возникнет новый тип мышления, новый тип действия, который вместо техногенной и сциентистски ориентированной цивилизации, цивилизации стандарта, будет продуцировать цивилизацию индивидуального. Цивилизация же всегда выступает результатом "рационализации" определенных культурных действий. Новый век требует цивилизации свободного, творческого действия, а такая цивилизация не возникнет стихийно. Порядок возникает на "втором" шаге - шаге осмысления и знания.
Доц. С.И.Голенков
В этом размышлении меня лично интересует один вопрос - как движется мысль самого М.Мамардашвили. Под этим углом зрения я и хотел бы посмотреть данное размышление. Сейчас надо остановиться и суммировать то, что мы уже узнали об акте мышления, как его понимает М.К.. А вывод можно сделать такой: мышление, согласно М.К., есть некий "аппарат", "механизм" прорыва, "выскакивания куда-то". Куда? Туда, "где есть все". Что представляет собою это "все"? "Все, что бывает в философском мышлении". А что в нем бывает? "Истина". Но своеобразная: "Когда подумаю, не могу не знать, что это именно так" (с.80). Получается следующая цепочка шагов: когда подумаю - акт когито - прорыв в другое измерение, в измерение когито. Совершается этот прорыв в точках интенсивности. Роль этих точек интенсивности состоит в том, что, попадая в них актом мысли, я меняю режим своей жизни. Это точки перевода меня из режима природного существования в режим сознательной жизни. Эмпирически наличие измерения сознательной жизни, считает философ, фиксируется простым вопросом: "Вот у нас в голове какая-то мысль. Откуда она?" М.К. говорит, что это та же самая проблема, которая обсуждается Платоном в учении о припоминании и Декартом в учении о врожденных идеях. Но он не обсуждает здесь вопрос, откуда появляется в нас мысль. Он лишь хочет сказать, что если у нас появляется мысль, то прежде чем она появилась в нас, она должна была уже где-то существовать. Ведь нельзя правильным признать ответ, что мысль появилась "из ничего". Из ничего ничего не может возникнуть. Значит, мысль до нашей головы существует где-то, и это связано как раз с проблемой актуального наличия всего в мысли.
Раскрывая существо этой проблемы, М.К. на основании картезианского тезиса о строении нашего мышления формулирует тот принцип "локального совершенства акта мышления" или "постулат конечности", о котором уже была речь. И на основании этого постулата вводит философский принцип, который гласит, что "в содержании наших действительно выполненных актов познания или мышления есть и работает закон независимости следования во времени" (с.86). Попробуем понять суть этого закона. На странице 87 философ называет этот закон по-другому "закон молчания и говорения": "Когда акт речи отменяет саму речь, это и есть мышление или философствование". В этой фразе заложено несколько пластов смысла, наложенных один на другой. Первый пласт: если мышление вне времени, а речь - это процесс временной, то мышление независимо от речи, оно совершается в "молчании". Но весь парадокс состоит в том, что явиться мышление может только в речи. В цепочке "я помыслил - я сказал - вы поняли" средний элемент несущественен для бытия мысли. Ибо если вы поняли, то вы уже понимали до того, как я сказал. "Вы понимаете это, - говорит М.К., - потому что уже понимаете. В этом смысле моя речь тавтологична. Я как бы не должен был говорить" (с.87). Другой аспект смысла этой фразы: мысль держится словом, но не находится в слове, поэтому М.К. говорит, что мысль находится между словами, "в зазоре". Следующий пласт смысла раскрывается в утверждении: чтобы отменить речь, должен состояться акт речи. Отсюда следует - чтобы мыслить, надо говорить. Слова как опоры, по которым "движется" мысль. Но в этом движении она не остается одной и той же для нас, она меняется. Точнее, в словах мысль является нам разными своими гранями. Но именно поэтому М.К. и настаивает на тавтологичности истины, ведь сама для себя мысль всегда остается тождественной.
Еще один смысловой пласт закона независимости акта мышления от следования во времени связан с вопросом: почему надо отменить речь? И почему речь, а не язык? А потому, что речь, как я уже отметил, находится во времени, а мысль вне времени. Мысль находится в сфере когито (т.е. в вечности), "там, где есть все". А отменить речь надо потому, что "язык в смысле говорения (речь) имеет свои законы" (с.88). Есть законы мысли, и есть законы речи. В процессе говорения мысли эти законы накладываются друг на друга, а в результате мысль довольно часто начинает двигаться по размерностям и ритмам слова. Мысль свободна, это ее природа, что часто подчеркивает вслед за Декартом и Мамардашвили, а потому для ее полета должно быть свободное пространство, которое и создается молчанием. В своей статье "Мысль в культуре" М.К. так пишет об этом пространстве "молчания": "Оно есть как бы пустота, оставленная онтологическим устройством и мира, и мысли для того, чтобы заполниться живым актом, живым напряжением, волевым состоянием (чистой мыслью)" (Указ соч. //Философские науки. 1989. N11. С.76).
Вновь вернемся к сфере когито, "где, есть все". Что это за сфера? М.К. выделяет уровень объектного языка и уровень метаязыка. К уровню метаязыка относятся условия, которые позволяют в мысли присутствовать содержанию, "соответствующему структуре предмета". Сфера когито, таким образом, есть сфера, в которой одновременно находятся оба эти уровня. Собственно чистой мысли соответствует лишь метауровень, то есть уровень условий содержания, которые есть не что иное, как активность сознания. Для того, чтобы легче было понять, что имеет в виду М.К. под условиями содержания или активностью сознания, привлечем его "Кантианские вариации", в которых он определяет понятие формы: "Давайте известную нам оппозицию, парную категорию форма-содержание выразим так: разбив слово "содержать" или "содержание" дефисом, чтобы почувствовать, что такое в действительности форма. Форма - это то, что с о - д е р ж и т. Так же, как хорошо скованный обруч содержит. Форма есть некоторое со-пряжение или напряжение такое, что оно может держать. То, что держится, - то и будет со-держанием" (с.149-150. Выделено автором - С.Г.). Сопоставив это рассуждение философа с рассуждениями Четвертого размышления, мы как раз и поймем, что условия содержания - это и есть то, что держит предметную структуру в мысли. Собственно сам акт держания (а это, как мы помним, всегда "живой акт, живое напряжение, волевое состояние") и есть чистая мысль. Но как нам явлены сами эти условия содержания (метауровень языка)?
На этот вопрос М.К. отвечает, раскрывая суть картезианского учения о "естественном свете ума", или интуиции разума, о котором уже шла речь. Они задают содержание актуальной бесконечности, другими словами - "поле тавтологий " или "поле эквиваленций" (см.С.93).
Теперь уже можно яснее представить себе понимание Мамардашвили основных моментов нашей сознательной жизни. Прежде всего, им утверждается существование сферы когито (поле естественного света), в которой существуют условия содержания, то есть условия возникновения мыслей в нас. Далее, мы может произвести на свет мысль не всегда, а только в определенных точках интенсивности. Попадая в эту точку, мы как бы выскакиваем в сферу когито, где точно и безошибочно мыслим. Наша способность мыслить есть, в таком случае, некий аппарат или "окно", через которое в нас врывается естественный свет. "Продукты естественного света, - говорит М.К., - должны быть даны нам (в сознании) фактически одновременно и через свои феномены, а не просто через явления. Поскольку феномен - это все то, о чем я могу говорить лишь постфактум, задним числом" (с.96). Это разделение феноменов и явлений в сознании представляется очень интересным, феномены сознания - это то, что присуще самому сознанию по его природе, а явления - это предметные представления. О первых можно говорить постфактум, то есть после свершения в сознании предметного представления, хотя именно они дают возможность явлению явиться. Постфактум, вероятно, еще и потому, что феномены сознания "оказываются" в нем, открываются в нем благодаря испытанию чего-то собственнолично (см.С.97). Феномен, как справедливо утверждает М.К., реализацией бесконечного в конечном может быть как раз потому, что в нем открывается собственноличный опыт, множественность его, ставшая полнотой и целостностью. В этом случае образование культуры и есть феномен как воплощение всеобщего, множества в конечном.
Спасибо!
Семинар 5
Июня 1995 г. Bторник. 16.00.
Проф. В.А.Конев
Коллеги!
Размышления с Пятого по Седьмое, о которых сегодня у нас идет речь, меняют предмет рассуждений и с новой стороны начинают смотреть на аналитический аппарат когито, который строился Декартом (с.102). Происходит, как мне представляется, поворот в анализе от Я индивидуального к Я трансцендентальному, которое и становится предметом рассмотрения.
Рассматривая в первых четырех Размышлениях, как мысль становится и живет, М.К. смотрел на философию Декарта как на выражение его жизненной позиции и превращал ее в тип экзистенциальной философии. М.К. вообще считает, что "экзистенциальной является всякая исходная ситуация в философии". И "в этом смысле, вопреки сложившемуся недоразумению, не существует никакой особой экзистенциальной философии, появившейся якобы в ХХ веке" (с.111). С чем вряд ли можно согласиться, так как экзистенциальная философия ХХ века не просто вырастает, как и всякая философия, из определенной экзистенциальной ситуации (в этом М.К. прав), она саму эту экзистенциальную ситуацию свободы делает объектом осмысления и разрабатывает средства ее выделения и рефлексии.
Рассуждения М.К. в Пятом выступлении, где совершается поворот от рассмотрения работы "живого сознания", которое утверждается личным усилием мыслящего, к "трансцендентальному сознанию", которое не знает конкретного носителя, сопровождаются философом обсуждением важных методологических принципов изучения сознания. М.К. говорит здесь о принципах перехода от рефлексивного знания сознания себя как его свойства к теории сознания, и таким образом, Пятое размышление как бы самим своим содержанием выражает то композиционное место, которое оно занимает среди Размышлений философа - перевести мысль с одного уровня рассмотрения сознания на другой. Сознание - особая реальность. Оно не только знает себя в актах рефлексии, но оно же, в конце концов, и строит теории о себе, когда "оказывается" в голове философа. Всякая теория, как известно, нуждается: а) в понимании, в проникновении в свой объект, б) в терминах, которые это понимание закрепят. И М.К. здесь проводит методологическую ревизию как своей мыслительной работы по поводу сознания, так и работы Декарта, в ходе которой возникают термины теории сознания.
М.К. говорит: "Все эти термины, которыми я пользовался, как бы проживая опыт сознания [то есть термины появлялись для регистрации для себя и для других переживаемого опыта сознания - В.К.], будут появляться у нас и далее, но уже как специальные термины описания, вводимые мной или Декартом" (с.107. Курсив мой - В.К.). И дальше очень интересно: "Сначала Декарт и я пользовались ими как терминами наивного или догматического языка [то есть описывалось с помощью этих терминов некое состояние сознания как объектное состояние, за терминами была определенная реальность, и язык это содержание нес в себе, а носитель языка верил в него - В.К.], а потом они появляются как заново (и специально) вводимые и открываемые [курсив мой - В.К.]. Я обращаю на это внимание, - говорит М.К., - потому что тут скрывается существенная особенность [курсив мой - В.К.], с одной стороны, законов, по которым протекает сознательная жизнь и осуществляется, вместе с языком, наш опыт сознания [то есть опыт сознания всегда находит выражение в языке, который понятен говорящему и имеющему опыт сознания - В.К.], и, с другой стороны, особенность того, как мы можем о ней (жизни) рассуждать и ее осмысливать [то есть знать ее в терминах науки - В.К.]" (Там же). Термины теории сознания "эмерджируют", говорит М.К., из структур сознания "на поверхность нашего понимания и проблематики" (с.110). Поэтому важно за терминами "живого сознания", которые используются в теории, видеть не значение этих слов, которые придаются им "живым сознанием", а тот смысл, который имеет их появление в сознании. Это "двоение терминов" М.К. иллюстрирует употреблением Декартом слов "Бог", "вера".
Методологическую ситуацию "двоения терминов" крайне важно учитывать в теории культуры, где мы постоянно встречаемся с тем, что представления культуры становятся и ее теоретическим описанием, например, любые понятия ценности - добро, красота и т.д., да и само понятие "ценность" и масса других. Разрешение ситуации "двоения терминов" требует, как показывает М.К., критического выяснения структур сознания (или структур культурного бытия), в жизни которых с необходимостью появляются данные смыслы, представления, чтобы затем пользоваться этими смыслами сознательно, но без "наглядного представления" их, то есть без их буквального смысла.
Ситуация "двоения терминов" показывает, что философия сознания (или философия культуры), строя теорию сознания (культуры), имеет дело с определенной онтологией сознательной жизни и ее "текстами" (с.113). "Текстами сознания" М.К. называет "эпифании" истины, то есть явленность истины или реальности "в прозрачном чувственном теле, непосредственно являющемся и пониманием" (Там же). Онтология сознательной жизни и ее тексты существуют независимо от нас и содержат в себе какие-то отношения совершенства, которые требуют, замечает М.К., медитации, чтобы дать проявиться свойствам объектов сознательной жизни (Там же). Так М.К. вводит в структуру философской работы медитацию, о которой он упоминал уже несколько раз в предшествующих Рассуждениях и о которой настойчиво говорит в Пятом. М.К. не обсуждает, что такое медитация и как она строится, употребляя этот термин в устоявшемся в литературе и культуре смысле. Но об особом назначении медитации в философии сознания говорит. Ее назначение - дать онтологии сознания проявиться в нашем эмпирическом сознании и мышлении (Там же). Можно было бы сказать так - в свое время Дильтей показал, что понимание является неотъемлемым элементом гуманитарного познания, и герменевтика становится методологической базой гуманистики, открывая пути мышлению к смыслам языка (языков), Гуссерль вводит процедуры эпохе и эйдетической редукции, и возникает методология феноменологического конституирования смыслов сознания. Медитация, о которой говорит М.К., ведет к "пониманию", к "осмыслению" самих структур сознания, которые работают в сознании, давая ему возможность иметь само понимание, и которые находятся за "спиной" смыслов сознания. Их можно "вытащить" на свет сознания, только дав им проявиться в процессе медитации. Думаю, что введение в обиход языка европейской философии понятия медитация как необходимой процедуры философской работы, в частности, при теоретическом осмыслении сознания или культуры, очень важный шаг, сделанный М.К. Конечно, медитация только открывает путь для собственно философской работы в понятиях, которая начинается после того, как в сознании "сказалась" его структура, навязывая нам те или иные термины, но важно отрефлектировать ее значение.
Рассуждение о медитации и ее роли в построении философии сознания и оказывается в структуре движения мысли М.К. той композиционной точкой, которая позволяет переключить внимание с обсуждения проблем сознания как экзистенциального факта на обсуждение проблем трансцендентального сознания. М.К. считает, что Декарт приходит к своему пониманию сознания именно благодаря медитации. "Для меня несомненно, - говорит М.К., - что этот ход [ход мысли, приведший Декарта к идее субстанциальности сознания - В.К.] - продукт очень глубокой медитации в настоящем психотехническом смысле этого слова" (с.115). Среди таких свойств сознания, как необходимость сосредоточения, чтобы состоялся акт мысли, необходимость помнить и "держать" мысль, чтобы она была событием бытия, "есть одно фундаментальное, - для Декарта, как считает М.К., - а именно,... что сознательная жизнь безосновна, т.е. не имеет оснований в природных механизмах" (с.108. Курсив автора - В.К.). С выделения, осознания и закрепления этого факта начинается, справедливо утверждает М.К., и философия Нового времени (философия парадигмы cogito), и современная наука. Декарт, замечает М.К., хорошо понимал значение этого факта.
Декарт "анализирует сознание в абсолютной уверенности, что у него нет никакого физического носителя или механизма" (с.116), он "своим шагом когито снимает всякую случайность именно человеческой ограниченности и ее влияния на сознание,... потому что любое психическое устройство случайно и специфично " (с.117. Курсив автора - В.К.), а "мы должны стремиться к обретению такой почвы в физике и в нашем мышлении о мире вообще, которая не зависела бы от предположения относительно состояний нашего психического устройства и их привлечения в формулировку физических законов" (Там же). "Душа мыслит без тела", - утверждает Декарт. И это утверждение становится выражением трансцендентального понимания сознания. Хрестоматийно известному представлению о том, что Декарт вводит в онтологию дуализм двух субстанций, М.К. противопоставляет свою интерпретацию картезианскому разделению мысли и тела, которая показывает, что это разделение имеет методологический характер, определяет метод мысли Декарта, а не его учение о бытии. Изящность, с какой выстраивает Мераб Константинович свою интерпретацию, блестяще иллюстрирует его тезис - чтение философских текстов должно быть таким, чтобы положения этих текстов могли быть приняты и воспроизведены как наши собственные мысли.
Понятие “трансцендентальное” становится центральным понятием новой философии, особенно со времени Канта. Оно характеризует особенность новой философии, которая начинается с Декарта. Поэтому, естественно, что М.К. уделяет характеристике этого понятия такое большое внимание в Шестом и Седьмом размышлениях, хотя сам Декарт этим термином почти не пользуется.
Итак, что же такое трансцендентальное, как его начинает трактовать Декарт.
Во-первых, трансцендентальное - “это идеально первичный источник или начало по отношению и к миру, и к человеку (субъекту)” (с.122). В этом понимании трансцендентального мы видим, с одной стороны, продолжение традиции средневековой схоластики в понимании трансцендентального, которую Декарт, конечно же, хорошо знал, и уже отход от этой традиции, с другой. Трансцендентальными в схоластике называли наиболее общие понятия, такие, как бытие, единство, добро, истина, красота и т.п. Это были понятия, обозначающие метафизические начала и мира, и человека. Здесь трансцендентальное тождественно трансцендентному, ибо эти общие понятия выражали сами характеристики бытия как бытия, которые трансцендентны, запредельны по отношению к каждому конкретному бытию. Только после, у Канта, трансцендентное и трансцендентальное будут полностью противопоставлены, хотя и у него это противопоставление не всегда проводится последовательно, и, как замечает Виндельбанд, “он, по старой привычке, употребляет “трансцендентальный” там, где он разумеет “трансцендентный” (см.: Виндельбанд В. История философии нового времени в ее связи с общей культурой и отдельными науками. СПб., 1905. С.41). Но это разделение начинается уже у Декарта, который с трансцендентальным, согласно Мамардашвили, начинает связывать “феномен осознавания”, “которое эмпирически [обратим внимание - эмпирически, в то время как трансцендентальное схоластики не имело ничего общего с эпмирическим - В.К.] случившись в мире, является несомненно достоверным и конечным фактом, не требующим дальнейшего анализа” (с.122. Курсив автора - В.К.). Этот феномен осознавания (“ Я мыс-лю, что я вижу ”, например) становится у Декарта исходным пунктом философского анализа. Понятие трансцендентального конституируется в философии Декарта в результате своеобразного скачка, переноса трансцендентного (того, без чего, как считала средневековая философия, невозможно никакое понимание мира) в конечный мир, мир нашего осознавания. Трансцендентальное как особое состояние сознания становится у Декарта тем, без чего невозможно никакое познание мира.
Во-вторых, трансцендентальное у Декарта - ego cogito - становится необходимой формой всякой актуальности (с.128), не действительности, не мира, как это было у схоластики, а именно актуальности мира, т.е. того, как он дан в cogito и для cogito. Трансцендентальное в этом случае выступает как возможность структуры осознавания.
С чем связано рождение в философии такого понимания трансцендентального? М.К. выделяет два момента.
Во-первых, Декарт, как известно, ищет абсолютное основание знания, и таким основанием для него может быть только то, что не выходит за пределы самого знания, за пределы осознавания того, что это и есть основание знания. Декарт находит такое основание в самой структуре сознания, которая так организована, что обеспечивает “появление события в мире одновременно... с актом осознавания и исчерпывается этим актом” (с.122). У Декарта это реализуется благодаря врожденным идеям и согласованию протяженной и мыслящей субстанции, а у Канта - благодаря трансцендентальному синтезу.
Во-вторых, необходимо не только обосновать знание, но и обосновать возможность осознавания знания как истинного знания не только здесь и сейчас, но одновременно и в любой другой точке, куда бы я от этой точки ни пришел. Должна быть достоверность сознания и знания не только для меня, но и для всякого другого, поэтому cogito должно означать некое Я-универсальное, а не мое Я. Этим Я и становится Я-трансцендентальное, хотя сам Декарт еще и не употребляет этот термин.
Какие характеристики можно выделить у трансцендентального сознания как носителя всеобщего и достоверного знания?
Первая и основная характеристика - бессубъектность трансцендентального сознания. Трансцендентальное - это “ полное абстрагирование от человека как некоего особого, частного и случайного в этом смысле” (с.123. Курсив автора - В.К.). И это абстрагирование происходит потому, что “анализ феномена осознавания показывает, что те акты мысли или осознавания, которые внутри феномена осознавания осуществляются, не требуют для своего случания и понимания никаких допущений относительно органов чувств человека. Не требуют никаких допущений о каких-либо специальных качествах и способностях какого-либо мыслящего и наблюдающего существа. Это невероятная абстракция, но она реализуется ”, - замечает М.К. (Там же. Курсив автора - В.К.).
Обратим внимание, что подобная абстракция от субъекта часто становилась в истории мысли основанием научности знания о феноменах человеческой действительности - так возникли социология Конта, исторический материализм Маркса, такова была попытка построения аксиологии у неокантианцев, Г.П.Щедровицкий стремился построить бессубъектную теорию деятельности, наверное, даже психоанализ Фрейда, а потом его модификации у Юнга и Фромма, попадают под этот методологический ход.
Наряду с этой главной чертой трансцендентального сознания - бессубъектностью его, можно выделить ряд других черт, которые, по сути, производны от первой.
Трансцендентальное сознание вневременно, ахронологично. “Трансцендентальное есть вертикаль по отношению к причинной линии последовательности и смены, и мы, - говорит М.К., - “выскочили” туда, в динамически растянутую область какого-то вида “одновременности”” (с.131). Трансцендентальное выступает, я бы сказал, основанием действия нашей психики a recentiori. В силу феноменородности трансцендентального мы можем представить его только в образе нашего “Я” психологического (Там же). Наше психологическое “Я” временно, более того, оно есть сама длительность, если следовать Бергсону. Но чтобы оно могло мыслить, необходимо “сопрячь” работу психики с жизнью сознания. Это “сопряжение” связано с “остановкой” работы психики, с держанием ее в постоянном внимании в настоящем, поэтому мышление всегда является мышлением из настоящего - a recentiori.
Трансцендентальное сознание или феномен осознавания сознания всегда дано самому себе, трансцендентальное сознание принципиально рефлексивно. В трансцендентальном сознании совпадает событие и факт концептуального осознания этого события, поэтому оно дано самому себе. Это значит, что у трансцендентального сознания нет объекта, нет референта в мире. И это делает его той конечной реальностью, которую всегда искала философия (см. C.135-136).
Трансцендентальная редукция открывает возможность двух онтологий - онтологии сознания и онтологии мира.
Онтология сознания появляется как жизнь сознания или “жизнь предметов особого рода - тех, в которых феномен мышления все время мыслит (в отличие от нас, которые не всегда мыслят), в которых всегда выдерживается внимание и т.д.” (с.131. Курсив автора - В.К.). Жизнь сознания как постоянного мышления, или постоянная способность мышления противопоставляется в трансцендентальной философии психике человека, которая не обладает этими свойствами - не всегда мыслит, может быть вообще лишена этой способности, в ней происходят вечные изменения, нет постоянства. Поэтому она не может быть бытием мысли, ибо бытие, как это известно с древности, не может быть уничтожено. И Декарт, а потом и вся трансцендентальная философия в отношении к сознанию проделывает ту же процедуру, какую античная мысль проделала по отношении к фюзис - разделила мир изменчивых состояний и мир подлинного бытия, в данном случае - мир изменчивой психики и мир подлинного, трансцендентального сознания. Сознание, мысль, когито для Декарта, показывает М.К., не является абстракцией от конкретных мыслей или сознаний, оно выступает как "некоторое партикулярное или единичное естество (une nature particuliеre), принимающее их в себя, т.е. в себе содержащее своим расположением" (Декарт) (с.137. Курсив автора - В.К.). Я-мыслящее - это не обобщение мыслей или разных Я, оно присутствует везде как “простое и континуальное” естество. Кант потом будет говорить в этом случае о трансцендентальном единстве апперцепции. И в этом своем существовании оно подобно Богу, выступает исходным пунктом философского анализа. А конкретное психическое Я в этом смысле будет только моделью или наглядной оболочкой видимого нами трансцендентального сознания (с.134).
Благодаря становлению в философии именно такой концепции сознания возникла возможность знать физическую реальность в ее объективности. Появляется онтология как такое представление о мире, которое не включает человека и никакие ценностные свойства в характеристики мира. “Трансцендентальный аппарат, позволяющий нам говорить о мире, объективировать в нем содержание наших высказываний, предполагает “ничто”-человека, т.е. фактически пустоту в буквальном смысле этого слова”, - говорит М.К. (с.143). Человек определяет бытие, но определяет его так, что его, определяющего, нет в этом определении - так работает трансцендентальное сознание. Без трансцендентального сознания, показывает Мамардашвили, не может быть физического описания мира и не могло бы быть современной науки. Понятие “трансцендентальное” это понятие не физического мира, не какого-нибудь физического явления, а понятие сознания, “и в то же время оно стоит... в ряду независимых и первичных понятий при описании физических явлений. Не введя его, мы вообще не могли бы иметь никаких объективных суждений о мире, не говоря уже о сознании” (с.145). Понятие объективности не может быть введено через фиксацию отношения нашего знания к “объективному” предмету вне нас, ибо тогда понадобился бы “третий глаз”, который может сравнить наши представления и предмет вне нас. Но без объективности нет науки. И объективность появляется через понятие трансцендентального сознания, через предположение, которое делает Декарт, что структура поля наблюдения такова, “что наблюдение предмета в одной точке равносильно, по содержанию, наблюдению в другой точке, и поэтому возможно сообщение знания” (с.145). Более подробно об основаниях научной онтологии мы поговорим в связи с Восьмым размышлением, где М.К. к этому специально возвращается снова.
Таким образом, введение трансцендентального Я и связанное с этим различение вещи мыслящей и вещи протяженной для Декарта, как показывает М.К., важно не как определенное онтологическое различение, а необходимо как введение определенного метода мышления - мышления научного, объективного, оставляющего описываемый физический мир, мир протяженный, абсолютно независимый от сознания, от человека, метода, превращающего человека в “ничто” в этом физическом описании. М.К. даже говорит, что физический мир, появившийся в науке после Декарта это мир коллапсировавшего человека - нет человека в этом мире. Поэтому такой тип науки и привел, в конце концов, к возникновению цивилизации, вызывающей коллапсирование человека - уничтожение его в атомных взрывах, в газовых камерах, в холоде тундры лагерей Гулага, в отходах промышленности и т.п. Не случайно Гуссерль, один из самых последовательных продолжателей картезианской линии в философии, писал в конце своей жизни, что наука, понятая лишь как эмпирическая наука, которая формирует сугубо эмпирически-ориентированных людей, все больше вызывает нарекания, особенно после окончания мировой (первой!) войны. Ибо наука “ничего не может сказать нам о наших жизненных нуждах. Она в принципе исключает вопросы, наиболее животрепещущие для человека, брошенного на произвол судьбы в наше злосчастное время судьбоносных преобразований, а именно вопросы о смысле или бессмысленности всего человеческого существования” (Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология // Вопросы философии. 1992. N 7. С. 138. Перевод А.П.Огурцова).
Сам Декарт, очевидно, понимал возможные последствия вводимого им принципа мышления, поэтому раскрывая суть своего учения о мышлении в письмах к принцессе Элизавете (1643-1645 гг.), он предупреждает принцессу, “что размышлениями, которые требуют чистого ума, т.е. когда нами движет чистое разумение, а не чувства или воображение, можно заниматься только изредка” (с.121). Что это значит? По-моему, это означает, что абстрактное мышление, т.е. мышление абстрагирующееся от человека и от конкретности вещи, не может быть основанием жизни. А после Просвещения оно становится таким всеобщим основанием. Наука применяется везде и всегда. Чем больше математики, тем больше науки, чем больше науки, тем больше порядка, благ и проч. А это-то и приводит к тому, что возникает абстрактная жизнь, безличная жизнь, жизнь в Man, по выражению Хайдеггера, жизнь отчужденная, забывшая чувства и воображение.
Итак, понятие трансцендентального сознания строится у Декарта при отвлечении от человека, что стало возможным, потому что феномен осознавания и те акты мысли или сознания, которые внутри него совершаются, не требуют для своего случания никаких допущений наличия органов чувств и т.п. Осознавание истинной мысли происходит без отсылки к конкретности человека. А есть ли что-нибудь в феномене осознавания, анализ чего не позволил бы абстрагироваться от человека? Есть ли что-либо в феномене сознания, что не может вместиться в понятие трансцендентального сознания?
Думаю, что есть. Это такие факты осознавания, как утверждение-отрицание, согласие-несогласие. Утверждение (согласие) всегда предполагает, что это делаю Я не как Я-всеобщее, а как Я-конкретное, ибо Я могу выдвинуть свои (а не только всеобщие) аргументы, в конце концов, могу заявить, что на том стою и не могу иначе, и никакие аргументы от Я-всеобщего меня не собьют. Наука (трансцендентальное сознание) не отвечает за истины, так как они объективны. Поэтому Галилей мог отказаться от своего утверждения, замечая в сторону, что все равно ведь она вертится, буду я это утверждать или нет. А Джордано Бруно не мог отказаться от своего утверждения, потому что он не знает трансцендентального сознания, а утверждает трансцендентное, которое требует свидетельства (см. об этом, например, у Ясперса в "Философской вере" // Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1991. С.421-422).
Обращение