--------------------------------
<1> В этот момент отпадает законность, но отнюдь не возникает, конечно, добросовестность.
Глава 17. О ПОНЯТИИ ВЛАДЕНИЯ
Проблема владения, сама по себе непростая, в нашей цивилистике приобрела еще и дополнительную специфику, вызванную общим упрощением юридической картины мира с одновременным разрывом исторических связей, особенно важных именно в теории владения, которая в силу одного только возрождения нормального товарного обмена, как это в той или иной мере можно ожидать от иных юридических феноменов, никак не может восстановиться. Утрата владения своей историей приводит к примитивизации основ вещных прав, которые играют главную роль в строении системы права.
Арнольд Гелен писал: "...право, собственность, моногамная семья, определенное распределение труда, - именно они сформировали, возвысили наши инстинкты и склонности до того высокого, требующего исключительности и направленного отбора уровня, который заслуживает названия культуры. Такие институты, как право, моногамная семья, собственность сами ни в коей мере не являются естественными и очень быстро разрушаются. Точно так же не является естественной культура наших инстинктов и склонностей, которые, напротив, нуждаются в постоянных внешних укреплении, поддержке, воспитании с помощью этих институтов. И если выбить эту опору, мы очень быстро возвращаемся в примитивное состояние" <1>.
--------------------------------
<1> Цит. по: Ассман Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности / Пер. с нем. М., 2004. С. 156 - 157.
Поставленный российской историей эксперимент по разрушению культуры (в том числе и путем прекращения воспитания и упражнений в уважении права и собственности, последовавших за эпохой их всемерного разрушения) наглядно проявился в институте владения, который был забыт за несколько десятков лет, хотя имел до того тысячелетнюю историю. На его месте сейчас нет ничего, пустота. Нужны снова многолетние усилия по культурному освоению заброшенных пустошей. Гораздо легче, конечно (ведь культура, как подчеркивает А. Гелен, - это ежедневное усилие, упражнение, труд), объявить, что нет нужды ни в восстановлении владения, ни в обращении к вековой юридической культуре, что и так прекрасно все сгодится. Встречаются и теоретики, охотно объясняющие, почему утрата владения нашим правом и непонимание проблематики владения нашими юристами - это благое следствие крушения культуры, и надобно это замечательное обстоятельство закрепить и увековечить. Не могут не вызывать восхищения и те молодые юристы, которые бодро призывают не предаваться ламентациям по поводу утраты владения и владельческой защиты.
Между тем непонимание феномена владения привело и к незавершенности системы ГК, и к самым невероятным практическим решениям. Приходится признать, что нужно много лет систематических и неослабевающих усилий, чтобы такой важнейший продукт мировой культуры, как владение, вернулся в наше право. Поэтому первой задачей является восстановление исторического контекста владения.
Определение владения как господства, фактической власти над вещью <1>, над ее физической субстанцией важно именно тем, что оно отвлечено от соотношения с правом, что и позволяет оставаться вне системы вещных прав.
--------------------------------
<1> Утверждение, что "фактическое господство лица, а не передача ему движимой вещи - доказательство его права" (Яковлева А.В. Споры о государственной регистрации прав на недвижимость // Законодательство. 2005. N 1. С. 74), может служить как раз доказательством смешения владения именно оно составляет власть (только власть определяется не только тем, у кого она, но и тем, к кому или чему обращена; возможность осуществлять власть по отношению к вещам и позволяет осуществлять переход от вещественности, материальности владения к идеальности права, и стесняться говорить, что власть имеется над вещью, не нужно)) и собственности, что вообще присуще нашей юриспруденции. На самом деле фактическая власть ничего, кроме владения, не доказывает. Но предполагает (презюмирует) право собственности. Кстати, презюмирует право собственности владение именно потому, что предполагает состоявшуюся в прошлом передачу (традицию).
Пример в очередной раз показывает состояние проблемы владения в современной литературе.
Владению в большей мере, чем собственности, предшествует представление о некоем фактическом, доправовом, или неправовом, естественном <1> состоянии, в котором люди все же владеют вещами. Г. Дернбург замечает: "...предположим, что правовой порядок совершенно упразднен (это фактически невозможно, но мыслимо), - все-таки владение осталось бы" <2>.
--------------------------------
<1> Possessio naturalis (естественное владение) в некоторой степени отражает это представление, подчеркивая физическую субстанцию владения, его "материальную основу" (Бартошек М. Римское право: Понятия, термины, определения. М., 1989. С. 252), хотя само понятие имеет смысл в системе юридических категорий: оно, в частности, противостоит "законному" (iusta) владению для давности.
<2> Дернбург Г. Пандекты. СПб., 1905. Т. 1. Ч. 2: Вещное право. С. 2.
Это представление, имеющее под собой прочную основу материальности всякого владения, предопределяет большую часть наших взглядов на суть владения в его первозданном виде, тем более что нам довелось оказаться свидетелями "фактически невозможного" упразднения правового порядка, и действительно, владение (с такими его бесспорными атрибутами, как охрана, ограды, бункера и пр.) сохранилось, несмотря на почти полное исчезновение собственности и замену ее суррогатами. Как это всегда бывает, неофициальная истина (которой в данном случае является редукция собственности до аморфного владения) лучше доказывается именно косвенными данными. Не случайно, например, законодательство о приватизации в значительной мере было сориентировано на фактическую принадлежность имущества как основание его приватизации. Этим была лишь подтверждена незначительность, второстепенность официально-юридических режимов принадлежности. Некоторая знаменательность обнаруживается, впрочем, в том обстоятельстве, что фактическое владение приобрело определенное правовое значение именно в момент замещения его традиционной собственностью.
Характерно в этом смысле и то, что уголовная репрессия вслед за примитивизацией гражданского оборота в описываемый период подверглась решительному упрощению и ограничилась, в отличие от уголовной репрессии достаточно сложного российского уголовного права предреволюционной поры, только посягательствами на "конкретные "телесные вещи" и простейшими корыстными преступлениями" <1>.
--------------------------------
<1> Клепицкий И.А. Собственность и имущество в уголовном праве // Государство и право. 1997. N 5. С. 82.
Взяв "фактическое владение" как исходный архетип, мы должны однако сознавать, что это представление не может быть свободным от изрядной доли условности, если иметь в виду, что сам первобытный субъект имущественных отношений представляет собой довольно сложное образование. Кроме того, архаичность и неразвитость обмена до известной поры мало затрагивают вещный мир и вынуждены мириться со слабо расчлененным единством субъекта и объекта владения.
Впрочем, такие черты владения, как невозможность солидарности <1>, скорее говорят в пользу его сравнительно позднего происхождения <2>.
--------------------------------
<1> Павел говорил: "Ты так же не можешь владеть тем, чем владею я, как не можешь стать там, где я стою" (Дигесты. 41.2.3.5). Это очевидное обстоятельство, на котором базируются детские, да и взрослые игры, состоящие в том, чтобы занять какое-то место, дабы его не занял другой, самым решительным образом вторгается в теорию владения, противостоя всем правовым, т.е. нематериальным, ее обоснованиям (сравните с положением Саксонского зерцала, интересного тем, что имеется в виду "расщепленная" собственность: "Земельный участок может принадлежать нескольким господам таким образом, чтобы один имел его от другого, но лишь один имеет его во владении" (Ленное право, I, 39 // Саксонское зерцало: Памятник, комментарии, исследования / Отв. ред. В.М. Корецкий. М.: Наука, 1985. С. 123)).
Впрочем, Савиньи отмечал, что владение участком (но не строениями) нескольких лиц возможно, но и только. Солидарное владение иными вещами, в отличие от общей собственности, предметом которой могут быть любые вещи, уже невозможно (см.: Савиньи Ф.К. Обязательственное право / Пер. с нем. СПб., 2004. С. 243). Это обстоятельство, вполне, кстати, вытекающее из высказывания Павла (на одном участке на самом деле могут стоять несколько лиц, тем более что размер участка может быть любым), создает известные трудности в ряде случаев, например при разграничении негаторного и виндикационного исков, защищающих права собственности на земельный участок.
<2> Наиболее распространен взгляд, согласно которому первоначально владение возникло на общественной земле - ager publicus. Поскольку ни один из владельцев не мог получить на такой участок квиритское право, были возможны только владельческие отношения, а споры разрешались в рамках интердиктов.
Владение, конечно, как об этом и говорилось ранее, - феномен культуры и феномен довольно поздний.
Связь владения с публичной сферой, в частности, интердиктной, административной защитой, выразилась в том, что в "результате вторжения публичного в частное, когда акцентируется строго индивидуальная связь с вещью лица, взятого вне корпоративных связей" <1>, владелец в классическом праве в меньшей степени выступает как familia или иная общность, а понимается как отдельный индивид. Это позволяет считать, что юридическое определение владения произошло не сразу.
--------------------------------
<1> Дождев Д.В. Основание защиты владения в римском праве. М., 1996. С. 31 - 32.
Согласно классическим взглядам владение определяется как достаточно длительное, укрепившееся, обеспеченное от постороннего вмешательства физическое, реальное господство над вещью, в единстве corpus и animus, т.е. фактического господства, соединенного с намерением владеть <1>. При наличии этих признаков владение получает юридическую защиту <2>.
--------------------------------
КонсультантПлюс: примечание.
Учебник "Римское частное право" (под ред. И.Б. Новицкого, И.С. Перетерского) включен в информационный банк согласно публикации - Юристъ, 2004.
<1> См., например: Римское частное право / Под ред. И.Б. Новицкого и И.С. Перетерского. М., 1948. С. 169.
<2> Владение в позитивном праве не опирается на основание. Например, Гражданский кодекс Аргентины 1871 г. воспроизводит в ст. 2363 классическое определение: лицо владеет, потому что владеет (подробнее см.: Медведев С.Н. Гражданский кодекс Аргентины 1871 г. Ставрополь, 1993. С. 48). Для сравнения: "Как владелец владеет разбойник, которого спросили, почему он владеет, и который ответил: "Потому что владею" (Дигесты. 5.3.11 - 12).
Понятно, что тогда утрачивает смысл различение законного и незаконного владения, известного ГК РФ: в обоих случаях имеется владение. А само различение сохраняет действие только в рамках виндикации (для чего оно и введено ГК).
Господство может отождествляться с властью (нередко сам выбор термина зависит от усмотрения переводчика). О власти мы уже говорили и пришли к выводу, что власть (возможность власти), составляя сердцевину субъективного права, позволяет вычленить в сплошной окружающей нас материи отдельные, дискретные ее части (что само по себе тавтология, извиняемая лишь тем, что она порождается вторжением права в физический мир) в качестве объектов права, вещей <1>. Взятая уже применительно к этому созданному человеком, человеческим обществом объекту права, власть выступает как владение вещью. Если "в начале была власть" <2> как условие творения мира, то, даже оставаясь в рамках мифической космогонии, мы можем дать еще одно определение владения - это возможность преобразования вещи.
--------------------------------
<1> Еще раз подчеркну, что не только владение предполагает вещь, но и вещь (как объект права, а только такой она и бывает) предполагает владение. Подробнее вопрос рассматривался применительно к проблеме денег.
<2> Ассман Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. С. 199. Автор имеет в виду космогонические мифы.
Владение не передается, а каждый раз возникает снова, самостоятельно. При этом "владение есть нечто отличное от права. Но оно тем не менее имеет значение для права". Более того, римскому праву известно понятие ius possessionis <1>. Впрочем, даже его буквальный перевод - "право владения" - не дает оснований для далеко идущих выводов хотя бы потому, что римское право не представляло собой строго согласованную систему понятий. Иными словами, упоминание права владения не стоит понимать в том смысле, что юристы, употреблявшие его, ввели тем самым владение в число прав. Во всяком случае, цивильного иска о защите "права владения" не имеется <2>, а это гораздо важнее с точки зрения римского права.
--------------------------------
<1> Дернбург Г. Указ. соч. С. 3.
<2> Предположение Л. Кофанова о том, что виндикационный иск legis actio sacramentum in rem мог использоваться также и для защиты владения (см.: Кофанов Л.Л. Владение и собственность в Законах XII таблиц // Древнее право. 2000. N 1 (6). С. 156), не поддерживается классической романистикой. Приведенные автором примеры касаются лишь прав на земельные участки, а земельные отношения, как известно, отличаются большой инерцией, вовлекаются в оборот последними и потому не могут служить достаточно доказательным материалом для иллюстрации развития собственности и владения, равно как и иных юридических институтов. Кроме того, если стороной в споре legis actio sacramentum in rem являлся владелец, т.е. лицо, получившее вещь от собственника, то рано или поздно владельцу пришлось бы об этом сказать. Но тогда спор утрачивал смысл, ведь тем самым речь шла о чужой вещи, тогда как формула иска включала утверждение о том, что вещь принадлежит стороне. Если же Л. Кофанов имеет в виду владение общественными землями (не полученными от частного собственника), то это владение защищалось именно интердиктами, а не иском.
Наконец, приведенный Л. Кофановым фрагмент, в котором арендатор прибегает к виндикационному иску по формуле: "Я утверждаю, что это поле за вычетом узуфрукта является моим вплоть до январских календ" (Кофанов Л.Л. Указ. соч. С. 158), также не представляется убедительным доказательством иска о защите права владения. Во-первых, арендатор считался не владельцем, а держателем (детентором), не имеющим владельческой защиты. Отсюда следует как то, что право арендатора не являлось владением, так и то, что, не имея владельческих интердиктов, арендатор вынужден был пользоваться виндикационным иском. Во-вторых, иск мог быть направлен только против арендодателя (римское право допускало виндикационный иск на почве договора). Ведь защита от третьего лица вовсе не требовала указания окончания срока аренды. В этом случае оправданна формула "поле мое до январских календ", но видно, что эта формула лишена той абсолютности, которая связана с вещным правом, не ограниченным во времени. Кроме того, защищаемое право, безусловно, обязательственное (личное).
Для того чтобы уйти с почвы (прошу прощения за каламбур) земельных участков, представим, возможна ли формула: "Этот раб (homo) мой до январских календ"? Кажется, не получается. А между тем основные исковые формулы о защите вещи римские юристы давали именно с использованием homo.
М. Бартошек определяет ius possessionis как "партикулярное право собственника" <1>, т.е. не выводит его за рамки субъективного права собственности.
--------------------------------
<1> Бартошек М. Римское право: Понятия, термины, определения. С. 170.
Владение охранялось преторскими интердиктами, что в любом случае затрудняет включение его в число цивильных прав, защищаемых исками.
Юридическое содержание владения, обнаруживаемое из способов его защиты, заметно расходится с сутью иных правовых отношений, выводимых из логики оборота. Защита владения сводится и, пожалуй, исчерпывается ситуацией насилия, посягательства, вторжения <1>. Исходя из того что гражданский оборот, защищаемый, конечно, от насилия, не приобрел бы все же известных нам форм исключительно из противостояния силе (в противном случае право пришлось бы считать не средством вытеснения силы, а лишь упорядоченной формой систематического, пусть даже ответного, насилия - само по себе антиправовое представление), мы вынуждены делать исключение для юридической стороны владения, которое, однако, перестает быть исключением, если владение не является правом.
--------------------------------
<1> Не случайно германское право говорит о защите владения против "запрещенного самоуправства" (§ 861 ГГУ).
Предлагались разные объяснения сути объекта владельческой защиты, защиты от самоуправства.
Савиньи ограничивал защиту владения только ситуацией деликта, сводя тем самым посессорную защиту к защите личности. Об этом свидетельствуют и слова претора о запрете насилия как основании интердикта. Д.И. Мейер отмечал, что большинство цивилистов следуют за Савиньи <1>.
--------------------------------
<1> Суждения Шершеневича, Эннекцеруса и других авторов позволяют заметить, что к началу прошлого века авторитет этой позиции, подчеркивающей защиту личности, а не права, снизился в пользу защиты предполагаемого права, как полагал Иеринг, но в последние десятилетия, кажется, подход, обоснованный в свое время Савиньи, вновь становится более адекватным. Хотелось бы видеть в этой тенденции свидетельство общей гуманизации права, которой хорошо соответствует уже приводившееся определение владельческой защиты И.А. Покровского как "кульминационного пункта идеи личности".
"Применение силы против владельца - единственный способ, каким может быть нарушена непосредственная материальная связь лица с вещью" <1>, - полагает и Д. Дождев. Оспаривая это мнение, юристы указывали на то, что слова о насилии остались лишь формальностью при разрешении вопроса о владении. Из посессорных интердиктов лишь int. unde vi носит характер деликтного иска, а главный - int. uti possidetis - не имеет свойств деликтной защиты (т.е. не следует за насилием, а предупреждает его). Кроме того, теория Савиньи не может объяснить, почему защита не давалась при держании для другого лица или при владении вещами, изъятыми из оборота <2>. Г.Ф. Шершеневич также указывал, что нарушение владения может и не сопровождаться насилием, как, например, при краже <3>.
--------------------------------
<1> Дождев Д.В. Римское частное право: Учебник. М., 1996. С. 326.
<2> Это, однако, не означает, что в момент становления владельческой защиты насилие не было главным поводом для возникновения этого феномена, да и не осталось им впоследствии (см. ГГУ).
<3> Шершеневич Г.Ф. Учебник русского гражданского права. М., 1995. С. 153.
Иеринг считал, что владение защищается как фактическое проявление, как видимость собственности (Дернбург указывает на возникновение этого объяснения уже у глоссаторов), поскольку владелец предполагается обычно собственником, в этом смысле владение "является простейшим способом знаковой коммуникации в обществе" <1>. Владение, по словам Иеринга, - "форпост собственности" <2>.
--------------------------------
<1> Маттеи У., Суханов Е.А. Основные положения права собственности. М., 1999. С. 120.
<2> Подробнее см.: Иеринг Р. ф. Об основании защиты владения: Пересмотр учения о владении / Пер. с нем. М., 1883.
Это мнение поддерживается и Г.Ф. Шершеневичем, который в доказательство того, что при защите владения защищается вероятная собственность, ссылался и на суждение Сената, согласно которому "владение есть право, по содержанию своему близко подходящее к праву собственности и даже заменяющее его для владельца, доколь не будет доказано, что сильнейшее, лучшее право на ту же вещь, дающее то же право на владение, право собственности, принадлежит другому лицу" <1>.
--------------------------------
<1> Шершеневич Г.Ф. Учебник русского гражданского права. С. 153.
Против этой позиции существует тот довод, что владельческая защита дается и против собственника, причем его ссылки на собственность не принимаются во внимание. В то же время такой подход может быть обоснованием защиты одного владельца против другого (как это делается, скажем, в английском праве). К сожалению, в современном российском праве ни одна из позиций не признана законом.
Кроме того, такой подход весьма уязвим с исторической точки зрения, так как он априорно исходит из того, что эти институты развивались в согласованной связи, с опережением собственности (в скрытой форме этот подход содержится уже в понимании владения как стороны, части собственности, ее неполноценного подобия) либо, напротив, с опережением владения, если исходить из достаточно устойчивого представления, что "понятие права собственности обыкновенно развивается из владения. Первоначальное понятие о юридическом господстве над вещью связывается с господством фактическим: без фактического господства не признается господство юридическое" <1>.
--------------------------------
<1> Мейер Д.И. Русское гражданское право. М., 1997. Ч. 2. С. 5. Впрочем, историческая последовательность вполне может пониматься просто как логическая, поскольку речь все же идет о "понятиях" как указание приоритетов, не претендующее на изображение действительного генезиса.
Здесь, пожалуй, и обнаруживается труднейший вопрос теории владения - о характере, формах генетической связи владения и собственности, который достигает крайней степени остроты в тот момент, когда приходится исходить из того, что в момент происхождения этих институтов их связь была не большей, а, может быть, меньшей, чем любых других произвольно взятых правовых феноменов. У. Маттеи замечает, что "владение относится к категории сложных для уяснения правовых явлений отчасти в силу шизофренического характера своего сосуществования с правом собственности" <1>.
--------------------------------
<1> Маттеи У., Суханов Е.А. Указ. соч. С. 119.
Чаще всего в истории права противопоставление владения и собственности идет путем либо выявления их параллелизма, либо установления их эволюционной несовместимости, когда ограниченное во времени владение предшествует собственности как владению неограниченному. Оба подхода критикуются, особенно при их абсолютизации <1>. Понятно, что в любом случае трактовать владение только как обслуживание нужд собственности было бы неверно.
--------------------------------
<1> Дождев Д.В. Основание защиты владения в римском праве. С. 8 - 9. Д.И. Мейер отмечает, что "многие осуждают изложение учения о юридическом владении по поводу права собственности" (Мейер Д.И. Русское гражданское право. Ч. 2. С. 7). Это лишний раз подчеркивает неясность характера связи этих двух явлений права.
Согласно "абсолютной" теории (Брунс и др.) "выражающаяся во владении воля, хотя она имеет чисто фактический характер и может даже быть резко противопоставлена праву, должна быть тем не менее защищаемая согласно общей природе воли. Ибо воля сама по себе и по своему существу свободна; в признании и проведении этой свободы заключается вся правовая система". Соответственно появляется владение как безобъектное право.
Эта теория оспаривается с тех позиций, что она никак не объясняет, почему воле получившего владение дается преимущество перед волей того, кто добивается владения.
Дернбург, изложив основные концепции, предлагает "разрешение проблемы" следующим образом: "...владение есть фактический общественный строй, существующее распределение вещественных благ. Произвольное нарушение этого фактического отношения могло бы вызвать непоправимое расстройство. Поэтому неприкосновенность нашего фактического имущественного положения является одним из условий упорядоченного общежития" <1>.
--------------------------------
<1> Дернбург Г. Указ. соч. С. 5 - 7. Л. Мизес показывает, что практика неожиданных набегов, повторяемых викингами через несколько лет на поселения крестьян, каждый раз восстанавливающих свое производство после грабежа, становится несовместимой с капитализмом, предполагающим длительное планирование производства: оно в ожидании конфискаций просто не происходит, а капитал проедается (Мизес Л. ф. Человеческая деятельность: трактат по экономической теории / Пер. с англ. Челябинск, 2005. С. 754).
Вытекающие отсюда параллели между отсутствием в российском праве владельческой защиты (да и неприкосновенность собственности не провозглашена прямо законодателем) и популярностью идей периодических конфискаций наталкивают на мысли о все еще живущем в России духе опричнины. Реальность этого явления подтверждает практика проедания капитала или его нарастающего экспорта в периоды ожидания набегов (а такие ожидания имеются почти всегда) в их российских формах, в обстановке прочно устоявшегося неупорядоченного общежития.
В. Хвостов, следуя мудрому правилу Ларошфуко - "все правы", считает, что "все эти теории содержат долю правды. В пользу защиты владения говорят все приведенные соображения". А то, что ни одно из них не в состоянии объяснить всех юридических проявлений владения, стало следствием того, что "некоторые нормы, регулирующие владение, сложились под преобладающим влиянием одной идеи, другие - под влиянием другой" <1>.
--------------------------------
<1> Хвостов В.М. Система римского права. М., 1996. С. 274 - 276.
Пытается примирить существующие концепции и У. Маттеи, избегающий высказывания в своей работе каких-либо взглядов, кроме общеизвестных. Он указывает, что, во-первых, право пытается исключить "возможность физического столкновения", "государство не может позволить себе такую роскошь, как разрешить индивидам осуществлять самозащиту своих прав", поэтому действует принцип "ne cives ad arma veniant (государство защищает недобросовестного владельца, дабы граждане не прибегали к оружию в отношениях друг с другом)". Во-вторых, владелец, как правило, является собственником вещи. В-третьих, "в отсутствие собственника владелец в конечном счете оберегает экономическую ценность недвижимого имущества в интересах первого". Защита владения, заключает автор, "гораздо более целесообразна, чем нескончаемый поиск фактов, подтверждающих правовой титул владельца, равно как и непрерывная борьба за установление физического контроля над недвижимостью" <1>.
--------------------------------
<1> Маттеи У., Суханов Е.А. Указ. соч. С. 161 - 162.
Упрощение нашего права, прежде всего утрата им владельческой защиты, казалось бы, сохраняет актуальность лишь за одним объяснением: защита владения - это защита собственности (или иного законного титула, включающего владение). Однако внутренние правовые связи не могут исчезнуть полностью даже при отмене ряда норм или институтов. Поэтому нам приходится углубляться и в суть владения, поскольку без этого оказываются утраченными существенные черты собственности и едва ли могут быть объяснены основы вещных прав в целом.
Возвращаясь к указанным теориям обоснования защиты владения, мы можем видеть, что они зависят от понимания права (на это обращал внимание В. Хвостов) и от представлений о степени нормированности, регулирования правом действительных отношений (что также тесно связано с пониманием сути права, особенно имея в виду присущий нашему правовому сознанию позитивизм, причем явно не классического свойства).
Очевидно, что мнение Дернбурга, признающего защиту неправовых фактических отношений по соображениям их общественной важности, основано на том, что право имеет определенное социальное, "служебное" или функциональное назначение, позволяющее ему выйти за собственные пределы. Вытекающее из такого понимания возможное превращение права из цели в средство не может не представляться с учетом отечественного печального опыта достаточно опасным, да и римское право не дает, кажется, оснований для таких подходов. Поэтому больше оснований считать, что владение защищается постольку, поскольку тем самым защищается личность владельца. То, что эта защита может носить превентивный характер, т.е. не следовать в ответ на насилие, а предупреждать его, конечно, едва ли может лишить этот взгляд обоснования.
