И, как-то застенчиво улыбаясь и прищуриваясь, очень подробно процитировал древний текст: о том, какие следует брать огурчики, как их обрабатывать, как правильно выбрать бочку, подготовить ее, какой использовать гнет...
***
Юрий Викторович Попов увидел, как студент списывает ответ на вопрос из проёма парты. Подошёл.
– Дайте сюда ваши сочинения!
Студенту, деваться некуда, дал. Попов долго листал, изучал, хмыкал...
–Дайте зачётку!
Что остаётся бедному студенту?! Протягивает.
– Вы блестяще подготовились к экзамену!
И ставит пять. А потом громко на всю аудиторию:
– Запомните все этого трудолюбивого, влюблённого в мой предмет студента! Он не поленился выписать всё, что знал в эту большущую общую тетрадь на девяносто шесть листов умопомрачительно мелким почерком!
Все смотрят на ошарашенного студентка. Затем Попов спрашивает:
– А можно я оставлю это себе? Мне для подготовки к лекциям пригодится!
Спустя год в пору экзаменов студент и Попов встречаются на лестнице. Преподаватель проходит мимо и спрашивает:
– Как успехи, молодой человек?
– Да сдаю потихоньку, – отвечает студент.
– А вам не надо потихоньку! Вам надо, как у меня: с большой общей тетрадью! Любой преподаватель оценит ваше усердие по достоинству!
***
Попов славен был тем, что толпы народу оставлял на пересдачи, сам опаздывал, не приходил, а когда приходил, оставив студентам задание, убегал в компьютерную аудиторию в шахматы играть. Причем, если проиграет, то прибежит к студентам, да и выгонит всех, мол, зол, завтра приходите.
И вот однажды собрались хвостатые собратья на очередную пересдачу. Попова нет, все ждут, тусуются, знакомятся и всякое такое. Час никто не беспокоился, но через три часа ожидания в массах появилось сомнение, придет ли. Тут прибегает барышня из учебной части и рассказывает, что преподаватель позвонил, сообщил, что прийти не может. Оказалось, он заперт дома. Кто-то из родных ушел и ключи забрал. Но, дабы не расстраивать товарищей двоечников, Попов предложил им приехать к его дому и сдать задолженности тем, у кого горит и отчисление маячит в обозримом будущем.
Собралась небольшая группа особо страждущих. Приехали в отдаленный район Москвы, в старую хрущевку, где щели такие, что непонятно, зачем ключи нужны, столпились у двери на втором этаже. Попов спрашивает из-за двери:
– Кого тройки устроят?
Больше половины согласились.
– Просовывайте, – говорит, – зачетки под дверь.
Поставил, отпустил. Студенты похитрее остались ждать «халявы» – дверь все равно заперта, значит, Попов спрашивать из-за нее будет. Так и есть.
– Что, четверки хотите?
–Ага!
–Ну, вот вам каждому по вопросу, отвечайте.
Все учебники-шпаргалки пооткрывали, рассказали, получили свои четверки и отчалили.
– Отличники-то остались? – спрашивает всё так же из-за двери Попов.
А как же им не остаться! Ведь халявные пятерки – это самый кайф, после таких мытарств, тем более.
– Остались, да! – бодро отвечает группа самых хитрых хвостистов из-за двери, уже готовясь открыть учебники и по налаженной схеме отвечать, только видимо не один, а два вопроса.
– Ну и чудненько! – говорит преподаватель – Выходите-ка на улицу, во двор, я вас сейчас с балкона поспрашиваю!
***
Экзамен по русской литературе принимал профессор Андрей Александрович Чернышев. Девушке попался билет, где одним из пунктов значилось стихотворение «На смерть К.П. Чернова». Отвечая на этот вопрос, студентка упорно именовала сие творение «На смерть Чернышева».
Надо отдать должное невозмутимости преподавателя. Только в конце ответа он спокойно сказал, что вообще-то стихотворение называется «На смерть Чернова». А он, Чернышев, пока, слава Богу, жив.
Студентка получила четверку, чему была несказанно рада.
***
В одно воскресенье сентября весь курс отправили копать картошку на Бородинское поле. Вечером, после работы, некий студент изрядно отметил этот день, так что не смог вернуться в Москву и остался там ночевать.
А на картошке были две девушки из фотогруппы. Они все снимали, и утром на факультете уже висела фотогазета – на тему лермонтовского стихотворения «Бородино». А там – фото оставшегося мальчика и слова «Плохая им досталась доля: немногие вернулись с поля».
Позже кто-то дописал туда: «Когда б на то Господня воля, остались бы и вы».
***
Студентка Вика приехала на сельхозработы впервые в жизни. Стоит на краю картофельного поля и удивленно вопрошает:
– А где же картошка? Тут одни кусты!
***
Картошка стала самым важным событием во всей студенческой жизни. Ходили все тогда в телогрейках, ватных штанах, платках-шапках, поскольку в ту осень часто выпадал снежок, и было большим счастьем умыться ледяной и ржавой водой из уличного крана. Работали студенты не где-нибудь, а на Бородинском поле, среди памятников архитектуры.
И вот как-то приехали на Бородинское поле французы, почтить память своих героев 1812 года. И понятно, как и в 1812-м, немного заблудились на бескрайних русских картофельных просторах. И тут увидели похмельных русских мужиков у костра. И решили спросить у них дорогу.
Какие же были у французов испуганные, удивленные и восхищенные одновременно лица, когда наши русские бородатые и пыльные мужики, они же мальчики-международники, полжизни прожившие с папами в Парижах, на чистом французском стали объяснять им дорогу. Всех однокурсников с той картошки гордость за державу распирает до сих пор...
***
Дело было летом 1972 года под Ковровом, на военных сборах. Жара стояла страшная. Решили как-то раз студентов проверить на химическое оружие, а попросту говоря, на газы. Загнали в оранжерею, врытую в землю так, что стеклянная крыша ее находилась на уровне портянок сапог. Действия студентов должны были быть предельно просты: в тот момент, когда прозвучит команда «Газы!», надеть противогаз и ждать следующий приказ: «Все на выход!».
Все старались выполнить задание четко и быстро, чтобы потом глотнуть живительного свежего воздуха на поверхности. Все, кроме одного – Виктора Анпилова. В самый интересный момент он сорвал с себя противогаз. Так его и вынесли потом на воздух: без сознания, бледно-синего, наглотавшегося разных газов. На вопрос, зачем он это сделал, Витя, придя в себя, ответил, что хотел проверить, правда ли это были настоящие газы.
***
Студент Саша обиделся однажды на своего соседа по комнате – чернокожего студента из Гвинеи-Бисау. Сильно обиделся! И музыка у того последний писк, и одежды – море, и денег в кармане, а главное – холодильничек собственный, а внутри пиво иностранное, и замок на дверце, не украдешь.
Чашу Сашиного терпения переполнил день, когда Саша покинул комнату ненадолго, в тапочках, без ключа. Ну, вышел в соседнюю комнату на чашку чая. Сосед дверь запер и смылся на три дня, оставив Сашу в коридоре. Однокурсники, конечно, не дали пропасть, приютили. Однако Саше от этого было не легче. Обида душит.
Шоколадный вернулся не один, а с блондинкой. Саша врывается к соседнюю в комнату и – ухом к стене!
– Ты чего? – спрашивают друзья.
– Жду, когда ритуал закончится, – отвечает.
Дождался Саша, когда в соседней комнате стихла музыка, и натравил на парочку оперотряд. Блондинку забрали в милицию, негра долго отчитывали в учебной части, а студентам на потеху показали объяснительную записку:
«Я, такой-то, прывёл шлуху в комнату. Болше ни буду. Прашу миня прастить».
***
Про Елену Борисовну Гуревич (бабу Лену) сначала говорили, что она внучка Пушкина, потом – что дочка, а потом – что бабушка Пушкина. Это своего рода комплимент, поскольку Елена Борисовна, несмотря на преклонный свой возраст, имела прекрасную гибкую фигуру. Говорят, когда она приезжала с Ленгор на журфак, чтобы пожаловаться на лентяев, она после каждого лестничного пролета садилась на шпагат, а потом бодренько входила в приемную деканата. И со спины все думали, будто это девочка-спортсменка.
Баба Лена говорила:
– Я до сих пор сажусь на шпагат, потому что никогда не пила, не курила и не занималась сами знаете чем.
Её любимая песня во время катания на коньках была «Крутится-вертится шар голубой»!
***
Физкультурную спецгруппу бабы Лены на курсе все называли «зелёные береты»: только они в любую погоду занимались на улице. Как-то на Ленинских горах дул промозглый осенний ветер и студенты решили попросить Елену Борисовну перенести занятия в спортзал. Она выслушала их и безапелляционным тоном ответила:
– Ветер массирует кожу.
Эта фраза передавалась из уст в уста по всем факультетам.
***
Елена Борисовна Гуревич (баба Лена), которая вела спецгруппу по физкультуре, поставила в самый конец лыжного забега одну студентку из Грузии рядом с негром и сказала:
– Учись вместе с чернокожим! И у них снега нет, как у вас в Грузии!
***
Евгений Павлович Прохоров задавался вопросом, а корректно ли транслировать на республики Средней Азии программу «Спокойной ночи малыши», ведь там один из персонажей – поросёнок. А, как известно, у мусульманских народов свинья – зверь нечистый.
***
Первый курс. Лекция Людмилы Евдокимовны Татариновой. 201-я аудитория. Студентка Ольга очень старательная, трудолюбивая девушка, но при этом без конца опаздывает на лекции! И сегодня Оля умудрилась опоздать на двадцать минут.
Ольга открывает тяжелые двери и тихо, как мышь, по стеночке начинает карабкаться по ступенькам, как вдруг сверху слышит:
– Нет! Только не это!
Еще ничего не поняв, Оля продолжает пробираться наверх, но тут еще громче:
– Нет! Только не это! Только не это!
Вот только тут студентка поняла, что этот отчаянный крик лектора относился именно к ней. Быстро извинившись, Оля вылетела из аудитории. Месяца полтора Оля нигде не опаздывала.
***
Лекции по зарубежной литературе обычно проходили у нас в Ленинской аудитории. Справа от лекторской кафедры,в углу, белел приличных размеров бюст Ленина.
Кучборская заходила в аудиторию всегда по-разному. Обычно на ней был традиционный коричневый костюм и светлая блузка, застегнутая «под горлышко», а под мышкой – какая-то темная кожаная папка. Иногда Елизавета Петровна стремительно влетала в зал, подобно бабочке, смешливо смотрела на бюст вождя революции и затем с размаху запускала в него своей таинственной папкой.
Удивительно, но изредка эта папка надолго задерживалась на отполированной лысине Ильича. Тогда Кучборская читала лекцию с особым артистизмом и воодушевлением.
Это была какая-то загадочная игра, тайного смысла которой студентам понять до конца так и не удалось…
***
Январь, первый курс, первая сессия, первый экзамен – все при параде. Слегка опоздав, появляется элегантный студент Олег, держа под мышкой чем-то заполненный свой шикарный кожаный редингот.
– Что это у тебя? – спросили однокурсники.
– Книги по античной литературе, семь штук – ответил Олег. – Я не все успел прочитать, вернее, почти ничего не прочитал.
– Послушай, старик, неужели за те пятнадцать минут, которые тебе дадут на подготовку, ты успеешь прочитать всю «Илиаду»? – засомневались друзья.
– Это неважно, главное чтобы книги были под рукой, и тогда я сдам любой экзамен.
Экзамен начался. Слегка выдержав паузу, входит Олег со своей «библиотекой» под рукой. Четким и уверенным шагом он подходит к столу, резко выхватывает билет и громогласно произносит:
– Номер двенадцать!
И сразу же отправляется вглубь аудитории. Не успев сделать и двух шагов, Олег услышал:
– Книжку!
Встав как вкопанный, Олег медленно, словно на него наставили ствол автомата, поворачивается, и, прижимая к груди свободную от «фолиантов» руку, отвечает:
– Вы, знаете, Елизавета Петровна, никакой книжки у меня нет.
– Книжку! – повторила свое требование Кучборская, картинно протягивая свою руку в сторону нашего героя.
– Честное слово, никакой книжки у меня нет, – не сдавался Олег.
– Зачетную, зачетную, – зашептали с разных сторон, догадавшись, чего требует Кучборская.
– А, так бы сразу и сказали, – облегченно вздохнул Олег.
Энергично выхватив из внутреннего кармана пиджака зачетку и хлопнув ей об стол так, что Елизавета Петровна чуть не подпрыгнула на своем стуле, Олег зашагал выбирать себе место подальше от экзаменатора. Столы той аудитории были старые, а сиденья были откидывающиеся, обшитые коричневым дерматином.
Наступила тишина. Бедный Олег не учел особенностей этих кресел. Аккуратно сложив книги рядом с собой, он начал читать «Илиаду». Не выдержав напора Гомера, Еврипида, Софокла и прочих античных писателей, сиденье опрокинулось, и все эти греки с грохотом рухнули на пол. С невозмутимым видом Елизавета Петровна обратилась к отвечающему студенту:
– Вы видите этот гвоздь, Алексей? – спросила Кучборская и показала на шляпку гвоздя торчащего из крышки стола, за которым они сидели. – Когда на ваше место придет этот молодой человек, он будет долго мучиться. Он будет пытаться вытащить этот гвоздь зубами. И я помогу ему в этом, Алексей. Поверьте мне, обязательно помогу.
Экзамен прошел успешно. Все сдали на четыре и пять.
***
Сдавали как-то студенты зачет по зарубежной литературе Елизавете Петровне Кучборской. В тот день ей вручили какую-то награду. Поэтому она была в прекрасном настроении. Показала студентам ее и сказала, что по такому поводу она всем поставит зачет автоматом! Все облегченно вздохнули. Она сложила зачетки в стопочку. Брала по одной, читала фамилию, спрашивала – кто это? Обладатель вставал, она смотрела, улыбалась, и ставила зачет.
Когда очередь дошла до студента Миши, Кучборская прочитала вслух фамилию:
–Шабашов. Гм… Какая интересная фамилия!
Миша встал, улыбаясь всем телом.
– Ну, давайте все-таки, немного поговорим о литературе! – вдруг предложила Елизавета Петровна и обратилась к нему: – Вы читали Бальзака?
Миша успел прочесть далеко не всё, что полагалось по программе. Плюс к этому все прочитанное уже успело покрыться туманом. А Кучборская стала вонзать в него названия романов, которые прошли мимо внимания:
– О чем говорится в такой-то вещи?
Миша в ответ что-то мычал… Вдруг его осенило:
– Вы знаете, этот роман я читал, конечно. Только еще в школе! Уже все забыл…
– О-о, какой умный мальчик! – неподдельно удивилась Елизавета Петровна. И стала закидывать Мишу еще какими-то названиями, которые он впервые слышал. Но со своего конька не сходил! Из ответов получалось, что всю французскую литературу Миша перечитал в школьные годы. И все уже забыл три раза…
– А вы служили в армии? – примирительно спросила Кучборская.
Известно ведь, что она уважала юношей, отслуживших в рядах вооруженных сил.
– Да! Конечно! – воскликнул Миша.
– Ну что ж, тогда понятно, – сказала профессор.
Мол, там вообще все мозги отбивают… Она взяла ручку и прицелилась к зачетке. На секундочку задумалась. Посмотрела на Мишу (уже холодного!) и посоветовала:
– Все-таки как-нибудь перечитайте! Это замечательная литература!
И написала в заветной графе: «Зачет»…
***
Дитмар Эльяшевич Розенталь говорил про себя, что он – ровесник века и… революции. В 1917 году в семнадцать лет он приехал в Москву. Словари под его редакцией до сих пор остаются эталонными, а по учебникам Розенталя продолжают учиться. Это был, наверное, один из величайших знатоков русского языка. Удивительный человек. Уже совсем преклонного возраста продолжал преподавать, в маразм не впадал и сохранял ясность мысли до последних своих дней. Хотя зимой на факультет ему ездить было очень тяжело. Жил Дитмар Эльяшевич в большом полукруглом доме на берегу Москвы-реки, что напротив нынешней площади Европы и Киевского вокзала. Книги у него дома были везде: в шкафах, на столах, на стульях, просто стопками на полу. Он иногда даже сидел на этих самых стопках. Да и гости, бывало, присаживались.
Дитмар Эльяшевич хорошо знал русский язык. Лучше нас с вами и Вордом от Микрософта, вместе взятых. Так вот, он говорил, что одинаково допустимыми нормами произношения в современном русском языке являются твОрог и творОг. Но культурные люди говорят творОг, неизменно добавлял он. Ещё у него была такая присказка: «Не втирайте мне пенсне».
А вот случай на экзамене. Первокурсник читает Маяковского:
– … Стальной изливаясь леевой…
Дитмар Эльяшевич перебивает:
– А что такое леева, молодой человек?
– Леева? Так это такая специальная сталь, которую льют, – не растерялся студент. –Знаете, есть сталь, которую катают, а эту льют.
А потом, после экзамена, этот студент рассказывал однокурсникам:
– И он так серьезно мне поверил, подумал, наверное, вот, всю жизнь занимаюсь языком, а этого не знал…
В общем, за находчивость у нас никогда не наказывали.
***
На первых курсах надо было сдавать лыжный кросс. Куда деваться: стали на лыжню и круги на Ленгорах наматывали. Все как-то дошли до финиша и получили зачетное время. А один студент с очень полной фигурой еще идет не торопясь вместе с двумя-тремя сотоварищами соответствующей комплекции.
Тут неожиданно прибегает на финиш фотокорреспондент «Московского университета» и говорит, что ему поручили опубликовать снимки участников кросса. Тут из-за поворота не спеша – главное не результат, а участие! – появляются эти запоздавшие студенты. Их выстраивают на лыжне один за другим в красивых позах, улыбающийся студент – на первом плане. И фотокор делает свое дело.
В газете это фото появляется с подписью: «Первыми на финиш пришли…».
(Вспоминал Сергей Садошенко)
***
Учился на вечернем студент с Украины (тогда ещё союзной республики) по фамилии Брежнев. Приходил на экзамены всегда самым последним, когда в аудитории уже никого не оставалось, протягивал преподавателю зачетку и так проникновенно говорил:
– Моя фамилия – Брежнев…
Так на четвёрки и проучился.
***
Эта история произошла во время зимней сессии. Студент из Грузии по имени Гела, не очень хорошо подготовившийся к ее сдаче, приходил на все экзамены и зачеты с одной-единственной книгой под мышкой. Это было какое-то редкое издание произведений Сталина.
Тогда Гела читал только эту книгу. И она удивительным образом помогла ему успешно сдать сессию. Всегда подтянутый и благородно-бледный, в прелестном черном костюме и с таинственной книгой в руках, Гела заходил в аудиторию, вытаскивал первый попавшийся билет, бегло просматривал его содержимое и, как правило, отказываясь от подготовки, спокойно усаживался напротив экзаменатора.
Неважно, какой предмет сдавал Гела и какие вопросы стояли в билете. Любой вопрос Гела произносил вслух, говорил пару-тройку ничего не значащих вводных фраз и тут же задумчиво отмечал:
– Кстати, по этому вопросу очень интересно высказывался товарищ Сталин. Он считал...
Каким-то удивительным образом каждый из преподавателей тут же «переключался» на Сталина и вступал с Гелой в активный диалог. Кому-то Сталин нравился, кому-то нет, кто-то просто его ненавидел, а кто-то удивлялся тому, что именно мог сказать Сталин, к примеру, о развитии зарубежного телевидения или о советской журналистике брежневского периода…
Но ответ всегда находился. И обе стороны оставались вполне удовлетворенными беседой. Гела торжественно уходил с отметкой в зачетке, а преподаватель, как правило, оставался в доброжелательном состоянии духа, размышляя над содержательной беседой с таким умным студентом! Сталин не подвел, и Гела благополучно сдал сессию. Вот такие чудеса бывали у нас на журфаке…
***
Журфак – факультет идеологический, и в советское время многие студенты были если не кандидатами в члены Коммунистической партии, то ее активными членами. Студенты посещали партсобрания, платили партийные взносы – 10 копеек в месяц из сорокарублевой стипендии.
В то же время многие, учась на факультете, создавали комсомольско-коммунистические ячейки общества – здоровые советские семьи. Студентка Аня как раз создала такую ячейку и уже готовилась стать молодой мамой. Она порхала по факультету с динамично растущим животом и радовалась каждому дню своей удивительно-влюбленной жизни.
Но однажды, направляясь платить очередные десять копеек в партком журфака, Аня грустно сидела у двери парткома и тихо перебирала складочки на своем «беременном» сарафане. Во время переезда в новую комнату она где-то затеряла свой партийный билет и теперь не знала, как заплатить взносы и что сказать председателю парткома.
Когда председатель парткома услышал душещипательную историю об исчезновении Аниного партбилета, воцарилась гнетущая пауза. Пожилая добродушная машинистка испуганно хлопала желтыми ресницами, сочувственно глядя на Аню, а председатель медленно покрывался красными пятнами… Наконец, он разразился гневной речью:
– Что?! Вы не знаете, где ваш партбилет?! Да вы что?!! Вы соображаете, что произошло! Вас исключат не только из партии, но и с факультета! Как вы могли!
Бедная Аня разрыдалась и с обидой сказала:
– Что вы на меня кричите! В конце концов, мне нельзя волноваться, я – беременная женщина!
И тут председатель выдал фразу, достойную анналов истории компартии:
– Запомните, вы – не беременная женщина! Вы в первую очередь – беременный коммунист!
Сотрясаясь от дикого хохота и заклейменная позором, девушка сбежала из парткома, в душе радуясь тому, что на дворе горбачевская перестройка, и ее не сошлют за потерю партийного билета ни на Соловки, ни куда бы то ни было.
Партбилет потом благополучно нашелся, взносы были уплачены, а у Ани родился прелестный сынишка.
***
Для того чтобы получить зачет по стрельбе, нужно было зарядить винтовку и совершить энное количество выстрелов, желательно попав в бумажную мишень, висящую где-то в конце длинного и жуткого туннеля в холодном факультетском подвале.
Слева от студентки Лены Остапенко лежал армянский юноша в очках с двойными линзами и с искренним ужасом пытался разглядеть, в каком направлении ему следует стрелять. Справа – еврейская девушка-левша, которая никак не могла взять в толк, как правильно держать винтовку. Экзаменатора явно раздражали как сами студенты, так и их «нерусские» фамилии, ну и в особенности, полный идиотизм в области стрельбы!
Экзаменатор-стрелок торжествующе поднял руку и… бах-бах-бах, раздались какие-то разрозненно-глухие выстрелы. Кое-как студенты отстрелялись. Преподаватель собрал мишени и раскрыл журнал, а студенты выстроились в очередь за зачетами:
– Та-ак…Гольдберг Юлия….два попадания…ну ладно, зачет…
Зардевшаяся от счастья Юлия выбежала из комнаты, и ее каблучки звонко зацокали по выводящей на волю лестнице.
– Т-а-ак…Микоян…Где Микоян? Это ты? Как ты в армии собираешься служить? Что? Освобожден? Что? Зрение? Какая разница, зрение – не зрение, журналист должен уметь стрелять! Придешь пересдавать в среду…ни одного попадания, что это такое!
Парень в очках с двойными линзами грустно опустил голову и почесал затылок. Наконец очередь дошла до студентки Лены.
– Остапенко. Кто такой Остапенко? Где Остапенко?! А-а, это ты Остапенко?!
Сердце девушки замерло, неужели не попала ни разу?
– Вот! – радостно закричал преподаватель по стрельбе. – Учитесь! Почти все выстрелы в «яблочко»! Ты откуда, Остапенко? А-а, из Винницы… Ясно…
Тут преподаватель гневно обвел глазами оставшуюся кучку студентов, потряс издырявленной мишенью Лены и произнес:
– Вот! Смотрите, как бендэры стреляют!..
***
В советское время для поддержания порядка в студенческих общежитиях проводились рейды, в которых участвовали преподаватели университета, партийные студенческие активисты и старосты этажей.
Было воскресное зимнее утро. Две моих соседки по комнате разъехались по домам, благо жили неподалеку от Москвы. Одна студентка уже встала и чистила зубы, а третья ее соседка по комнате еще почивала. Звали ее Алена, и была она пышнотелой, розовой и свежей, как еще не сорванный розовый бутон. Алена любила поспать, причем делала это с размахом: обыкновенную студенческую кровать она превратила в истинно царское ложе, водрузив на нее два матраца и перину, а также несколько подушек в домашних наволочках с рюшами и чудное шелковое одеяло, купленное по блату в универмаге города Брянска. Сон еще трепетал в Алениных ресницах, а ее соседка сплевывала очередную порцию мятной зубной пасты, как в дверь затарабанили.
– Открывайте! Проверка! – раздался грубый мужской голос.
Студентка наспех запахнула халат и повернула ключ в замочной скважине. Оттеснив ее в сторону, в комнату нагло ввалилась куча мужиков разных возрастов и мастей. Самый главный и самый наглый из них обвел глазами помещение, и к собственной досаде не обнаружив в комнате ни остатков незаконных пьянок, ни сигаретных бычков в пепельнице, подошел в Алениному ложу.
– А тут что? – тыкнул он пальцем в шелковое брянское одеяло, и торжествующе-ехидно добавил: – Тут, наверное, мальчик накрылся?
В этот момент уже проснувшаяся Алена откинула небесной красоты одеяло и, обнажив свои теплые ото сна, крупные и плотные груди, злобно прошипела:
– Мальчик, к вашему сведению, уже давно накрылся! Это я такая толстая тут лежу.
После этой фразы Алена томно закатила глаза и, придвинувшись вплотную к лицу хама, нагло произнесла:
– Не хотите присоединиться?
Мужик в испуге попятился назад, и не обнаружив за своей спиной других членов утреннего рейда по женским комнатам, которые вышли аккурат после мизансцены обнажения груди, и пулей вылетел вон.
После этого рейды эту комнату больше не посещали, и Алена каждое воскресенье предавалась сладким снам на своем грандиозном ложе. Иногда и с мальчиком…
***
Экзамен по русской литературе советского периода. Вызывает преподаватель отвечать студента Женю:
– Что написал Максим Горький?
Женя соорудил на лице удивление:
– Максим Горький?!
Мол, как неприлично спрашивать такое! И у кого? У советского студента Жени!
– Да он много чего написал! – Мол, спрашивайте конкретнее. И вдогонку бросил самое популярное слово – «мать», интонацией поставив точку.
– А еще? – не унималась спрашивающая сторона.
– Еще?! – обомлел Женя.
Народ смекнул, что познания в Горьком у Жени на этом истощились. И к нему полетели подсказки. Из одного угла засвистело: «Дети солнца», а из другого – зашипело: «Мещане». Эти слова пересеклись над головой студента и в обнимку упали ему в уши. И он, как Ньютон от упавшего яблока, радостно – как же это он мог забыть?! – воскликнул:
– «Дети солнца в пещере»!
Народ согнуло пополам от смеха. А экзаменатор издал звук «чпок» – это его глаза выскочили из орбит…
***
Одна студентка, читая произведения Ленина, разомлела и уснула на его трудах в читальном зале на третьем этаже. А кода проснулась, то на лбу у неё отпечатались буквы НИНЕЛ (Ленин – наоборот).
***
Профессор философии на одной из своих лекций сказал:
– Россия перед Октябрьской революцией стояла на краю пропасти. А после революции она сделал шаг вперед!
***
В общежитии ДАС жил некий Кирилл Щенников (фамилия изменена), пироман и клептоман. Он был достаточно неплохо обеспечен, хорошо одевался, порой закатывал первокурсникам щедрые пиры в виде вина с мороженым, но при этом не гнушался подворовывать и мелкие деньги.
Щенникова отчислили с факультета за неуспеваемость. Он не расстроился. В его бендеровской голове роились сотни проектов. В частности, он возмечтал о собственной телекомпании и подбил своих друзей Сашу Мазура (фамилия изменена) и Галю Лукьянову (фамилия изменена) взять кредит на крупную сумму. Но открывать телекомпанию раздумал. Он снял квартиру на Беговой улице и зажил на широкую ногу.
Но деньги растаяли. Кредиторы стали предъявлять претензии. И Щенников решил сбежать из Москвы домой, в Воронеж. Денег у него не было даже на билет. Друзья купили ему две бутылки водки: сунуть проводникам и ехать в Воронеж зайцем. И вот приятели пришли его провожать. Даже выпить на посошок было нечего. На столе лишь одиноко томились две бутылки водки, но трогать их было запрещено. Это для проводников! Золотой запас! Зашла Лукьянова, увидев бутылки, шумно сглотнула.
– Нельзя, Галка! – строго сказали ей.
Но выпить Лукьяновой хотелось ужасно. Дождавшись минуты, пока Щенников уйдет собирать вещи и оставит драгоценную водку без присмотра, она вдруг шумно разрыдалась. Девочки бросились ее утешать.
– Шурка с Пролетарки умер, – рыдая, причитала Лукьянова.
Этого Шурку никто никогда не видел, но в рассказах Лукьяновой было несколько таких персонажей, о которых она часто говорила, причем с таким видом, словно знать их должны были все. Таким образом, Шурка с Пролетарки – это было что-то пусть ни разу не виденное, но знакомое и родное. И вдруг – умер! Мать честная!
Расчувствовавшись, девочки потихоньку отвинтили пробку, налили Гале водки в стакан, в бутылку долили воды из-под крана и поставили водку на место. Галка продолжала рыдать, рвать на себе волосы и причитать. Пришлось проделать ту же операцию и с другой бутылкой.
Щенников вернулся, ни о чем не догадываясь, прихватил водку, сунул ее в спортивную сумку с вещами и уехал на вокзал. Как он сел в поезд, что с ним потом сделали проводники, обнаружившие вместо водки слабоалкогольный коктейль с водичкой из-под крана, история умалчивает.
