***
История – про цепь. Цепь неудач, прерванную…царем Эдипом. На самой первой сессии один студент сразу получил две тройки. Третьим экзаменом значилась античная литература у Кучборской. В билете выпало отвечать про царя Эдипа. С предчувствием еще одной тройки студент пошел сдаваться. Видит: Кучборская сидит печальная и неприязненно смотрит на экзаменационные листы. И вдруг своим несравненным драматическим жестом поднимает над головой весь их ворох и голосом античных трагедий спрашивает его, потрясая листами:
– Скажите, это гуманно?!
Бедолага не нашелся что ответить. Пробормотал только «не знаю», затем набрал воздуха и выдал:
– «Царь Эдип» – это хорошо!
И замолчал. Кучборская взглянула ему в глаза:
– Служили?
– Да.
Посмотрела в зачетку, увидела тройки.
– Мы прервем эту цепь!
Повела рукой, словно играла богиню судьбы, и вывела, презрев графы: «Царь Эдип… хорошо». Надо сказать, что цепь неудач тогда действительно была прервана.
***
В начале восьмидесятых на факультете училось немало ребят по «квотам» из национальных республик. Один парень из Дагестана был всеобщим любимцем: веселый, добрый, заводной, с необычной внешностью: он казался старше всех, черноволосую голову его пересекала пышная седая прядь… При этом с русским языком у него были некоторые проблемы, а уж осилить по-русски «Илиаду» Гомера он и не мечтал.
В день экзамена у Кучборской он зашел в аудиторию к ней, буквально дрожа. Всем была хорошо известна крылатая фраза Елизаветы Петровны «Я всегда отличу человека, читавшего «Илиаду», от того, который ее не читал», – и ведь действительно, отличала же! Как рассказывал потом наш герой, он не смел надеяться даже на тройку, но деваться-то было некуда.
Профессор Кучборская долго и задумчиво смотрела на молодого человека, на его нестандартное лицо, на седую прядь, пересекавшую голову… А затем, не задав ни одного вопроса по билету, размашисто написала в зачетке «отлично» и, вручив ее остолбеневшему от неожиданности и счастья парню, величественно сказала:
– Идите, молодой человек! В вас есть айдос…
Как известно, гомеровское понятие «айдос» – чувство чести, достоинства, особой силы – было одним из самых любимых у Елизаветы Петровны…
***
Студент опаздывает на экзамен к Кучборской. Ткнулся носом в запертую дверь аудитории. Начинает высказываться на эту тему. Эмоционально. Пространно. Нецензурно. Неожиданно дверь открывается. На пороге аудитории стоит Кучборская. Величественно оглядывает его с головы до пят и изрекает:
– Вашу зачетку, молодой человек!
Студент начинает что-то бессвязно лепетать:
– Да я что... Я ничего... Простите меня...
Кучборская не слушает:
– Зачетку!
Тяжело вздохнув, он сует зачетку в ее протянутую руку.
Кучборская уходит с зачеткой, через несколько минут возвращается.
Студент в ужасе листает... И не верит своим глазам. «Отлично»!
– За что?!
Кучборская:
– За экспрессию!
Дверь захлопывается...
***
На первом курсе у нас читала лекции по древнерусской литературе Людмила Евдокимовна Татаринова. Как-то она приводила в качестве примера письмо Ивана Грозного князю Андрею Курбскому. Помнится, царь его всячески ругал за измену, обзывался при этом. Говорил что-то вроде «твоя бесстыжая эфиопская морда!». А на одном из курсов учился Алик из Эфиопии. Его звали, конечно, не так, но он все пять курсов так Аликом и прослыл. Был, говорят, известным драматургом у себя на родине. Так вот, сидели студенты, слушали, кто-то чем-то другим занимался. И вдруг Алик вскакивает, начинает дергать то одного, то другого и встревоженно вопрошать:
– Почему она сказала «эфиопское лицо?»
Смеху было! Кое-как его успокоили…
***
Одна студентка собралась сдать с первого раза древнерусскую литературу, а прочитать всю хрестоматию к зачету не успела. А одно из произведений тогда, в 1998 году, можно было взять на выбор. Вот она подходит с зачеткой к Татариновой и говорит:
– А можно я расскажу на выбор сразу два жития: Алексия, человека Божия, и протопопа Аввакума?
На что Людмила Евдокимовна, изумившись неслыханной наглости, предложила еще и «Повесть о погибели земли Русской». Девушка пошла на пересдачу.
***
Одна студентка пересказывала на зачёте Нинели Ивановне Ванниковой сюжет трагедии Шекспира «Макбет». А там армия принца Малькольма, по сюжету, нападала на Дунсиановский замок, неся перед собой ветку дерева (так исполнялось пророчество духа о том, что Макбет будет побежден, потому что Бирнамский лес пошел войной на Дунсинанский замок). В общем, студентка заявила, что армия шла в КАМУФЛЯЖЕ. Ванникова делала круглые глаза и в упор не понимала, о чем это...
***
Дитмар Эльяшевич Розенталь был очень небольшого роста, худощавый, очень скромный человек, но его потрясающие знания и высочайшая культура вызывали такое глубокое уважение! И как он умел разбудить в студентах интерес к своему предмету! Считалось смертным грехом прогуливать его семинары. В глазах сокурсников авторитет студента неимоверно повышался, если Дитмар Эльяшевич начинал называть его «бамбино».
***
Первый курс, экзамен по лексике. Розенталь открывает зачетку, читает фамилию (Возианов)...
ДЭ: Из нерусских будем?
Студент: Да... вот... так вышло... мой дедушка... бабушка...
ДЭ: Доказать можете?
Студент: В моей фамилии зияние гласных – «иа». Это не свойственно русскому языку.
ДЭ: Пять!
Экзамен занял пятнадцать секунд. После, когда они встречались в коридорах журфака, Дитмар Эльяшевич приветствовал студента не иначе как: «Здравствуйте, Зияние!». Надо отдать Розенталю должное, так он делал, когда никого рядом не было.
***
Из личного общения с Розенталем.
– Дитмар Эльяшевич, а так можно сказать?
– Конечно можно! Вы же сказали!
***
Первый семинар у Розенталя. Он предлагает студентам-первокурсникам написать маленький диктант на полстранички. Пишут, все слова на слуху. Итог – максимальное количество ошибок 93, минимальное – 5. Резюме Дитмара Эльяшевича: «Надеюсь, теперь вы понимаете, чем надо заниматься ближайшие пять лет?».
***
Второй курс (1974 г.) Студент приехал на Моховую в начале пятого, чтобы обсудить с Розенталем план своей курсовой. Внизу висит объявление: «В 16:00 в Коммунистической аудитории собрание партактива. Явка обязательна...». Ходит бедолага кругами перед аудиторией, а тут коммунисты... Думает: «Ладно, отдам лаборантке на кафедре план, а Розенталю потом позвоню...». Заходит студент на кафедру... никого... только за столом у окна сидит Розенталь!
– Дитмар Эльяшевич, а я думал, Вы на собрании!?
– Вы слишком плохого мнения обо мне!
Что он имел в виду, до сих пор загадка. Хотя за курсовую работу поставил «отлично».
***
Розенталь очень интересно принимал экзамен. Как человек потрясающего ума, он прекрасно понимал, что выучить теорию, изложенную в его учебнике «Практическая стилистика русского языка», по которому занимались его студенты, не в состоянии ни один гений, даже будь он Лев Толстой. Поэтому Дитмар Эльяшевич запускал на экзамен сразу всю группу, раздавал всем билеты и… уходил «покурить» минут на сорок-пятьдесят. За это время народ благополучно списывал с учебника первый, теоретический вопрос со всеми терминами. Когда приходил черед отвечать, студент, запинаясь, зачитывал этот ужас по бумажке. Дитмар Эльяшевич благосклонно кивал, а потом… переходил к практике – второму вопросу. Тут-то всё и начиналась. Потому что теория теорией, и можно не знать, как что называется в русском языке, но уж разобрать предложение, указать на стилистические ошибки, отредактировать абзац – студент обязан!
***
Сдавал один студент экзамен по русскому языку. Сдавал не своей преподавательнице, у которой был не на плохом счету, а незнакомой аспирантке. Она была лет 30-35, с голубыми глазами и почему-то сильно нервничала: завалила перед ответом сразу двух студентов, и студент боялся, что станет третьим.
Отвечал ужасно: путался в «не» и «ни», в раздельном и слитном написании приставок и предлогов, в частицах и суффиксах… И тут в аудиторию незаметно входит невысокий, седеющий старичок, с большим, напоминающим картофелину носом. Это был Дитмар Эльяшевич, живая легенда журфака, мэтр отечественного языкознания. Берет у стенки свободный стул и подсаживается к столу, где студент сдает экзамен.
– Ну, все! Пропал окончательно! – мелькнуло в голове экзаменуемого. – Позор-то какой!
А его экзаменаторша еще сильнее нервничать стала – принялась гонять его по всему материалу. Ей ведь тоже надо себя перед мэтром показать во всей филологической красе. Вопрос за вопросом задает. Студент крутится из последних сил, несет какую-то околесицу. И тут Розенталь не выдержал:
– Голубушка! – обращается он к аспирантке. – Да что ж это Вы к человеку так вяжитесь? То, о чем Вы его спрашиваете, невозможно помнить. Я вон всю жизнь этим занимаюсь, не одну монографию написал, да и то иногда теряюсь. Вы его лучше о другом спросите: где, в каком разделе учебника надо искать тот или иной трудный случай. Это же главное! Словом, ставьте парню четверку и отпускайте…
***
Внешне Эдуард Григорьевич Бабаев немного был похож на Александра Калягина в молодости: невысокого роста, полноватый брюнет, на лекциях всегда в строгом черном костюме с галстуком, в белой рубашке. Прихрамывал, ходил с тростью. На его лекции сбегались не только близлежащие психфак и ИСАА, но и всякие «левые» химики-биологи с Ленинских гор. Узнавали специально расписание его лекций и набивались в Коммунистическую или в Ленинскую аудитории, сидели на ступеньках, стояли по стенкам. Сам Эдуард Григорьевич – так передавали его слова – говорил, что перед лекциями о Пушкине, о Толстом или о Гоголе (он читал по нескольку лекций о каждом «обязательном» писателе) он по три дня ничего не ест, никуда не выходит из дома, а лежит на диване и ни о чём не думает. Наверное, таким способом он подходил к нужному состоянию, накапливал энергию, которая потом выливалась в зал. Эти лекции захватывали, захлёстывали – и потоком новой информации, и нестандартным подходом, импровизациями, и прекрасным, поэтическим языком, и бесконечным пониманием и любовью к нашим несчастным гениям… Слушатели его не столько понимали, сколько впитывали.
***
– Нам сказочно повезло, что русскую литературу будет преподавать сам Бабаев, – с придыханием сообщила староста группы Ленка Кременцова.
А увидев, что ее слова большого впечатления не произвели, со сверлящим взглядом добавила:
– Для особо «темных» из Тмутаракани поясняю, это тот самый Бабаев, который был учеником у самой Анны Ахматовой!
Так состоялось заочное знакомство студентов с Эдуардом Григорьевичем. К стыду своему, они действительно не знали, чем таким знаменит Бабаев и почему о нем не то что говорить – думать нужно с почтением.
…На первых лекциях одна студентка практически его не слышала. Изучала «объект» и его воздействие на аудиторию, то есть на студентов. В аудитории тишина… Леня из Читы, которого за глаза называли Ястребом за его склонность отстаивать до «последней капли» свою точку зрения, причем невзирая на лица, сидел, словно парализованный удавом кролик. Вечно голодный и вертлявый Вова из Мари-Эл забыл о своем припрятанном в портфеле пирожке. А профиль и фас гения Андрея из Кемерова, пожалуй, впервые перестали «источать» высокомерие. А уж о нашей старосте Ленке из Таганрога говорить нечего. Она не слушала, а внимала.
– А вы знаете, Александр Сергеевич хотел покоя. Когда он женился на Наталье Гончаровой, он думал, что в доме наглухо захлопнулись парадные двери. Людям с улицы больше не видно, что происходит за ними… Он не подозревал, что Наталья Николаевна открыла дверь с черного входа…
Вот это да! Девушка не верила своим ушам. Пушкин, этот идол русской поэзии, о котором в учебниках исключительно пишут как о неземном гении, оказывается, был обычным человеком…
В общем, незаметно Эдуард Григорьевич стал любимым преподавателем. Старосте не нужно было следить за нашей посещаемостью лекций по русской литературе. На Бабаева ходили все. Не сачковали.
Кстати, похоже, и Эдуарду Григорьевичу было интересно со студентами. Во всяком случае, когда они предложили ему окунуться в атмосферу студенческой общаги, он в один из выходных пришел к ним в гости. Сколько было хлопот! Чтобы вся группа уместилась за столом, сдвинули в один угол все кровати. Ходили по этажам ДАСа, прося у кого стул, у кого вилки и ножи: ведь очень хотелось произвести на гостя впечатление. «Гламурная» Люда из Великого Новгорода собственноручно вымыла ванную комнату и даже постирала полотенца. Ведь прежде чем сесть за стол, ОН будет мыть руки. Зайдет в ванную, а там… А Вова из Мари-Эл всю ночь разучивал стихи Окуджавы, чтобы их потом спеть под гитару… Стол, кстати, был очень скромным. Чай с сахаром и пирожки.
…С тех пор постоянно вспыхивающие споры между студентами неизменно заканчивались фразой «А Бабаев сказал…». Причем, неважно, о чем говорили.
Одну студентку это несколько раздражало. Ну да, Бабаев профи всего того, что касается литературы, писательства и вечных ценностей. Но кому это сегодня нужно? Что он может понимать о современном человеке: его устремлениях, быте, работе, наконец? Да ничего! Раздражения прибавилось, когда в один прекрасный день староста потребовала от нее немедленно приступать к сочинительству стихов, потому что, оказывается, Бабаев считает, что эта студентка их пишет.
– Но я этим никогда не занималась! Не умею!
– Значит, научишься, – был вердикт.
– Да вы все с ума посходили…
А когда Эдуард Григорьевич назвал тему ее курсовой, эта девушка только укрепилась в этой мысли. Ну надо же «Поэты и писатели Серебряного века»! Кому они нужны, эти символисты, акмеисты и декаденты? Что такого полезного можно извлечь из их творчества, если даже современники называли созданные ими литературные течения надуманными?
В общем, девушка открыла тетрадь, написала на первом листе тему курсовой, украсила вензелями и забыла… А когда пришло время сдавать работу, так и понесла. Была уверена, что Бабаев ни за что не станет читать студенческую чепуху. Он ведь такой великий! Увы. Эдуард Григорьевич долго-долго глядел на девственно чистый лист. Затем, не говоря ни слова, взял зачетку и поставил… «отл.» Девушка выбежала из аудитории как ошпаренная.
***
Лекции по истории русской литературы ХIХ в. читал профессор Бабаев. Несмотря на довольно сложный теоретический материал, читал он их как поэмы. Курс оказался очень отзывчивым: слушали завороженно, записывали каждое слово, окончание лекции встречали аплодисментами. Пропустить лекцию считалось крайней степенью невезения. Деканат быстро просек неординарную ситуацию и поставил лекции Бабаева первым академическим часом в субботу. Посещение было стопроцентным, приходили слушать даже студенты с других потоков.
Профессору ситуация тоже была очень приятна, а потому на экзаменах он был крайне либерален. Непонятно было только одно: почему он сидит не лицом к студенту, а как-то боком. Как выяснилось позже (или просто вошло в фольклор), профессор плохо слышал на одно ухо и, дабы не разочаровываться в любимом курсе, поворачивался к студенту тем ухом, которое не слышит.
Эдуард Григорьевич делился о «наболевшем» со своими студентами на кружке по истории Московского университета в 1985 году:
– Раньше, когда я был молодым и горячим, я врывался в аудиторию, где проводил экзамен, как смерч; извлекал из парт все учебники и шпаргалки и зорко следил, чтобы никто не списывал. Так вот, из двухсот человек десять знали литературу. Десять знали про литературу. Остальные – ни так, ни сяк. Сейчас все знают, что у меня на экзамене можно списать. Я не мешаю, если только не списывают у меня прямо под носом. Но самое интересное: из двухсот человек десять знают литературу. Десять знают про литературу. Остальные – ни так, ни сяк.
Приходит ко мне на экзамен молодой человек с уверенным видом, берет билет, садится на место и вытаскивает из штанов во-о-от такой учебник. А откуда списать – не знает и начинает вертеться, пока какая-нибудь девочка-отличница не ткнет его в нужную страницу. Потом он начинает списывать, а я со своего места слежу. Вот он списал одну страницу, вторую, третью, а дальше я его вызываю отвечать. Он начинает уверенным голосом пересказывать учебник. Пересказывает одну страницу, вторую, замедляется – думает, я его остановлю и спрошу следующий вопрос. А я не спрашиваю, жду, слушаю. Вот он дошел до конца того места, до которого успел списать. И все, замолк, смотрит на меня. Что ж, я для окончательной очистки совести задаю ему пару вопросов по тексту. Ставить четверку не за что. Поставишь тройку – так ведь он снова придет пересдавать. Ставишь пятерку и отпускаешь с миром.
В другой раз приходит ко мне на экзамен литературе весьма накачанный молодой человек, от испуга ничего не может вспомнить. Я его спрашиваю, чтобы он хоть что-нибудь мне ответил: скажите, чьи стихи «Птичка Божия не знает ни заботы, ни труда»? Он не знает. Разрешаю ему выйти в коридор спросить у товарищей. Через некоторое время он появляется и говорит с таким недоверием: «Эдуард Григорьевич! А они говорят, это Пушкин написал. Это правда или меня разыгрывают?».
***
Современному русскому языку раньше учил Илья Владимирович Толстой, правнук Писателя. Помнится, на лекциях мы мало что поняли. Ужасно заумный был предмет. И вот Толстой приходит в группу на семинар. Говорит, проверим упражнение.
– Так, никто не сделал? Ну, ничего, давайте проверять по учебнику.
Группа судорожно передает друг другу один случайно оказавшийся у кого-то учебник.
– А, так у вас на всех один учебник? Ну это же неудобно… Давайте, я вам дам задание на следующий семинар, и мы тихонько разойдемся, чтобы деканат не заметил…
Не поверите, но эта ситуация продолжалась из семинара в семинар. И вот накануне экзаменов он стал нам диктовать билеты. Штук пятьдесят, по три вопроса в каждом. Тут-то студенты забеспокоились. А он диктует и диктует. Потом как засмеется:
– Я вспомнил себя в пятнадцать лет. Так же в церкви читал молитвы, помогал священнику.
Оказывается, Толстой вернулся из эмиграции, а родился и вырос в Югославии. Кстати, он сразу всех из группы каким-то образом стал узнавать и приподнимал шляпу, здороваясь с дамами. Наше отношение к учебе воспринимал, вероятно, как на западе – хотите – учитесь, не хотите – заставлять не буду.
Но вот на экзаменах началось… Очень вежливо, тактично Толстой спрашивал по всему курсу и ставил, и ставил «неуды», весьма редко – «уды»…
Студентка пришла на экзамен с целью взять билет, попросить сдать экзамен позже и начать, наконец, учить. Вошла, взяла билет, повертела его, не поняв ни слова из вопросов, потом подошла и говорит, что не сможет, мол, сегодня сдать. Если можно, придет с другой группой. Он ей – пожалуйста, конечно, это можно. И вдруг с ужасом говорит:
– Боже мой, я вам случайно чужую тройку в ведомость поставил! Что теперь будет! Что скажут в учебной части! Они так ругаются за помарки!
Студентке его так жалко стало. Она сказала:
– Да что Вы так переживаете из-за этого! Оставьте эту тройку, да и все. Все равно я на большее не отвечу!
Он так обрадовался:
– Правда? Вы уверены? Тогда давайте не будем друг друга мучить, я вам эту тройку прямо в зачетку поставлю!
***
Перед экзаменом по русскому языку, который должен был принимать Толстой, одна группа разделила на всех билеты и подготовила «шпоры». Так получилось, что все шпаргалки были на руках у Ларисы Д. (решили, что она их будет распределять). На экзамене по русскому языку Толстого вызвали на минутку в учебную часть. Что тут началось…
Неожиданно Толстой вернулся. И бедная Лариса попалась с целым ворохом шпаргалок. Илья Владимирович посмотрел внимательно на шпаргалки, хмыкнул:
– Написав столько, сложно не знать предмета, давайте зачетку – пять.
Это была единственная пятерка в тот день.
***
Первый курс. Введение в теорию журналистики. Экзамен. Девушку страшно трясло, первый как-никак экзамен… Ей казалось, что спустят с нее все десять шкур. Девушка ответила на все вопросы экзаменатора Устимовой.
– Что с вами? – спросила преподаватель, видя, что экзаменуемая неадекватна и практически сползла со стула.
– Я отхожу в мир иной, – прошептала девушка.
– Я вижу, – ответила Устимова.
***
Игорь Александрович Шершнев преподавал политэкономию капитализма – то бишь «Капитал» Маркса. Но был эстет, балетоман, по слухам, был вхож в дом Майи Плисецкой и Родиона Щедрина, на семинарах частенько рассказывал студентам, как он запросто ходит к ним в гости. Изображал арабеск для просвещения невежественного молодого журналиста в сферах высоких и неземных. Впечатление это производило неизгладимое, ибо комплекции Игорь Александрович был примерно как актер Александр Калягин в роли тетушки Чарли.
На экзамене свирепствовал, списать было практически невозможно, всегда требовал, чтобы студенты на экзамен приносили конспекты его лекций и первоисточников. Ну, лекции друг у друга переписывали, а с первоисточниками самые хитрые студенты к четвертому курсу приспособились просто менять обложку на тетрадке, поскольку весь этот марксизм-ленинизм с первого курса конспектировался приблизительно в одном и том же объеме, одни и те же произведения, даже куски одни и те же. Кое-что добавлялось, конечно, но в целом – все тот же джентльменский набор (к концу пятого курса этот «конспект по всем предметам» разросся до двухтомника, и отдельной тетрадкой шел конспект материалов то ли XXV, то ли XXVI съезда КПСС).
Так вот, одна нерадивая студентка, опрометчиво пренебрегшая балетным искусством преподавателя политэка, прогуливавшая его семинары и не восторгавшаяся его связями с великими деятелями культуры, чуть не поплатилась за свою самонадеянность стипендией. На экзамене просмотрел доцент Шершнев лекции – придраться не к чему, отвечает студентка вроде неплохо, а вот в конспектах попались «лишние» работы, не из его списка, не политэковские совсем.
– А зачем вы эту работу законспектировали? Ее не было в программе!
Пришлось выкручиваться:
– Это я, Игорь Александрович, по собственному почину «Великий почин» законспектировала. Мне показалось, что к теме он тоже имеет отношение. Ну и как журналист…
Еле удалось убедить, поставил-таки четверку.
Любопытно, что аналогичный случай с той же студенткой произошел на экзамене по предмету с названием «Марксистские основы пропаганды и методы идеологической работы», который вел профессор Блажнов. «Особо одаренная» барышня снова поразила преподавателя противоестественным рвением и интересом к первоисточникам. Правда, на этот раз пятерка не сорвалась. Видимо, сказалось отсутствие связей с миром искусств.
***
На лекции профессора Александра Васильевича Западова два студента уселись на первый ряд. Их третий друг, на свою голову, тоже пристроился к ним. Сначала всё было в пределах обычного. А потом профессор, рассуждая о странной, но незыблемой вере студентов в свои конспекты, рассказал, как некий персонаж (имя его осталось священной тайной, увы) препарировал классическое выражение Жан-Жака Руссо: «Человек человеку бобр».
Первым проняло одного из двух друзей. Он засмеялся навзрыд, сотрясаясь всем телом. Потом к нему присоединился второй, а следом их третий друг. Сидят эти трое студентов и хохочут. Остановиться не могут. С ними приключилась настоящая форменная истерия. Глядя на них, Западов тоже не удержался от смеха. Лекция оказалась под угрозой срыва.
***
Политэкономия социализма. Преподавала Антонина Андреевна Новосельцева – про ее беспощадность к врагам политэкономии ходили легенды. Вдруг в 1987 году кто-то пускает байку, что была она молодая и красивая, собиралась замуж, но за день до свадьбы ее сбил автомобиль, ногу ампутировали, жених сбежал. И весь сердобольный журфаковский люд начинает ее жалеть. После одной из лекций подходит одна студентка к другой и говорит:
– Представляешь, я сегодня специально в первый ряд сбоку села, чтобы посмотреть, какая у Новосельцевой нога деревянная, а какая нормальная. Так вот, у нее обе ноги нормальные!! Наврали нам. А я-то ее жалела…
***
Экзамен по политэкономии социализма. Принимает Новосельцева. Ни одной пятерки, три четверти группы – неуды. На второй попытке радуются уже троякам. Но и таковых меньше, чем изгнанных. Студентка идет на вторую попытку. Надежды на успех мало, и вдруг слышит от преподавательницы:
– Вы ответили на четыре, но я вижу, что вы знаете предмет на пять. Давайте еще подучите и приходите в следующий раз…
– Не надо! Ставьте хоть тройку, спасибо! – в ужасе отвечает студентка.
***
Заходит один студент в туалет, тот, что под балюстрадой, и видит такую картину: девушка в одних трусиках (юбка лежит на подоконнике) в чулки распихивает какие-то бумажки (понятно, шпоры). Оглянувшись на появившегося «гостя», она вдруг рявкнула:
– Чё вылупился, не видишь, к экзамену готовлюсь!
Забыв, зачем пришел, студент выходит, машинально смотрит налево (там женский туалет) и видит очередь, в которой как раз и стоит преподавательница по истории КПСС! ***
Александр Аркадьевич Шерель вел семинар по истории театра. Он очень не любил, когда ему перед самой сессией несли стопку работ. И добивался от своих студентов, чтобы задания сдавали в строго оговоренное время в течение всего учебного полугодия. У него даже был такой любимый анекдот: ««Спрашивает студент студента: «Ты знаешь китайский?» «Нет, а когда сдавать?»». В смысле того, чтобы студенты не писали все в последнюю ночь.
– Не сдавайте мне китайский язык! – призывал всегда он.
Однажды с этого призыва он начал занятие. Вдруг не знакомый всем студент встал, собрал вещи и пошел к выходу.
– Вы куда? – удивился Шерель.
– А я думал, что здесь театральный семинар.
***
Приходит на экзамен к Анне Ивановне Кайдаловой студент из «мажоров» – внешне этакий Филипп Киркоров в миниатюре, с огромным букетом алых роз. Берет билет, садится в аудитории прямо перед Кайдаловой. Анна Ивановна понимает, что букет для нее и, как сверхпринципиальный преподаватель, очень старается на цветы не смотреть. Спустя время подзывает его – дескать, давай, выкладывай свои знания. Парень подошел к ее столу цветами вперед...
Но, кроме них, «выложить» ему было особо нечего, и минут через двадцать общения с ним Анна Ивановна заявляет:
– Вы уникальный случай в моей практике! Вы даже двойки не заслуживаете! Вы вообще ничего не знаете! Своим присутствием здесь вы оскорбляете эти великие стены! Ступайте вон!
– Ладно, – равнодушно кивает студент и поднимается. – Цветы возьмите.
– Не возьму! – отмахивается Анна Ивановна.
– Возьмете! – и практически тычет в нее букетом.
– Да не возьму! – Анна Ивановна отодвигается от вороха алых роз.
– А я говорю – возьмете!
– А я говорю, что не беру цветы от нерадивых студентов!
– А от меня возьмете!
Перепалка «не возьму – возьмете» длилась минут десять. Студент в ней победил. Но положительной оценки все равно не дождался.
***
Женская уборная на первом этаже факультета. В нее заходят две студентки, ставят сумочки на подоконник и продолжают ранее начатый разговор:
– В общем, не знаю, что делать с этой Кайдаловой! Все ей не так! Мне правила русского языка скоро будут в кошмарах сниться!
– А ты на очередную пересдачу попробуй придти в платье в обтяжку и с маленьким накладным животиком. Вдруг она сжалится?
Из закрытой кабинки раздается:
– И не надейтесь. Даже с большим накладным животиком. Не сжалюсь.
***
Сидят две однокурсницы в библиотеке, готовятся к пересдаче по зарубежной литературе. Однокурсница с тоской в голосе:
– Слушай, ну я уже прямо не знаю, что делать! Я Попову в прошлый раз сдавала: попросила у подруги шубу норковую, накрасилась на пять баллов, то так ножку на ногу положу, то эдак, то в профиль повернусь... А ему все равно!
Подруга:
– А учить ты не пробовала?
Однокурсница (с сомнением):
– Думаешь, поможет?
***
1990 год. Аншлаг перед приемной комиссией. Столов и стульев пишущим заявления абитуриентам не хватает. Так что одни пишут, а другие ждут, когда мебель освободится. Одна из абитуриенток потеряла терпение и схватила за руку пробегающего мимо господина:
– Вы тут работаете?
– Думаю, да, – усмехается господин.
– Стул не принесете? А то это ж безобразие!
Мужчина усмехнулся и ушел в ту сторону, откуда пришел. Через пару минут вернулся к нахалке со стулом. Сказал: «Прошу!» и снова ушел, отмахнувшись от «спасибо».
Вышедшая в этот момент и видевшая всю «картину маслом» девушка из приемной комиссии удивилась:
– А чего это вам Владимир Владимирович Шахиджанян стульчики носит?
– Кто-кто? – подняла глаза девица.
– Узнаешь, кто... Если поступишь.
***
1993-й год. Пятеро студентов с «хвостами» несколько часов прождали Татьяну Федоровну Пирожкову на кафедре. С пересдачей народ затянул, так что впереди маячили большие проблемы. Поэтому они решили просить принять зачет снова, вне плана и «Христа ради».
