Лило ее приход в психологию (было ли увлечение психологией с детства, юности или оно появилось позднее)?

- Воспоминания о своих родителях у мамы были связаны с тяжелыми переживаниями. Она боготворила отца, Александра Теофиловича Менчинского, о смерти которого в феврале 1942 г. в Симферополе, оккупированном немецкими войсками, узнала лишь после освобождения Крыма. Боль от этой потери и чувство вины за то, что не смогла его спасти, вывезти родителей из Симферополя, были с ней всю оставшуюся жизнь.

Кроме того, мама настолько была захвачена настоящим (научным творчеством, путешествиями, общением с родными и друзьями, коллегами и учениками, а также чтением, музыкой, живописью, поэзией и т.п.), что на воспоминания у нее просто не оставалось времени. Надо признать, что я ее и не расспрашивала, совсем не интересуясь вещами, которые теперь кажутся такими драгоценными и невосполнимыми.

И все-таки оказалось, что не все упущено и многое можно восстановить. Уцелели старые фотографии, подписи на которых кое-что проясняют, документы (метрики, дипломы, послужной список деда, трудовые книжки), а главное - мамины дневники, которые она вела с небольшими перерывами на протяжении всей жизни. Сохранились те письма, которыми мама особенно дорожила (переписка, личная и деловая, была настолько обширной, что все письма сохранять было немыслимо). Кроме того, удалось восстановить контакты с некоторыми родственниками. Благодаря сведениям, добытым из этих источников, я все-таки могу кое-что рассказать о маминых родителях.

Мамин отец, Александр Теофилович Менчинский, был замечательный человек, настоящий русский интеллигент, хотя в нем не было ни капли русской крови: он родился в семье действительного статского советника по налоговому ведомству Теофила Фомича Менчинского, поляка, и Адели Карловны, урожденной Вернер, немки. Окончив в 1901 г. с отличием медицинский факультет Московского университета, он служил земским врачом сначала в средней полосе России, а затем в Ялте, где в 1905 г. родилась мама.

У Александра Теофиловича был туберкулез позвоночника, что не мешало ему быть жизнерадостным и обаятельным человеком, которого любили все вокруг - родные, друзья, сослуживцы и, главное, больные.

Из Ялты Александр Теофилович с семьей переехал в Раненбург (прежнее название города Чаплыгин Липецкой области). Работая земским врачом, хирургом, он был также председателем литературно-музыкально-художественного кружка, устраивавшего лекции, концерты, спектакли, семейные вечера, художественные выставки.

Александр Теофилович и сам играл на скрипке. Он безусловно был душой местного интеллигентного общества: об этом свидетельствует преподнесенная ему членами кружка художественно оформленная грамота. Широту интересов мама явно унаследовала от отца.

Из-за обострения болезни Александр Теофилович был вынужден переехать на юг - сначала в Сухуми, а с мая 1917 г. в Симферополь, куда был приглашен заведовать Тарановской больницей. Думаю, во время гражданской войны и после установления в Крыму советской власти (которой, кстати, Александр Теофилович сочувствовал) ему пришлось немало пережить, но эти испытания не могли поколебать его жизнелюбия.

Мама в своем дневнике приводит слова отца, написанные им в августе 1923 г.: ".. .по своей природе я всегда был оптимистом, всегда готов был и хотел с лучшей, с более светлой стороны смотреть на божий мир, ходить по его солнечной, а не теневой стороне.... И далее она пишет: "Это человек со светлой головой и большим мужеством, мой папа, на его примере я учусь жизни".

В мамином дневнике есть также запись от 19 ноября 1926 г.: "Сегодня праздновался юбилей 25-летней врачебной деятельности моего любимого папочки. Я вобрала в себя все: цветы, сердечную ласку, родное лицо, взволнованные изнутри, но внешне такие медленные, такие четкие слова! Моя родная спинка, мой любимый. Как хорошо было слышать о том, что многие, многие восчувствовали в нем его большое теплое человеческое сердце, его мягкую улыбчивую душу. Много цветов и много лучей от человеческих сердец устремлялось к моему родному папе".

Недавно, когда я была в Симферополе, мне передали выписку из архивного документа, из которого следовало, что Александр Теофилович в 1920 г. был еще и... председателем городской думы. Удивительно! Никто из семьи никогда ни одним словом не обмолвился об этом, даже спустя много десятилетий, когда это ничем не грозило. Чудом было и то, что Александр Теофилович не был репрессирован, как большинство представителей интеллигенции, занимавших руководящие посты перед установлением в Крыму советской власти.

Мария Конрадовна, моя бабушка, была родом из небогатой дворянской семьи, жившей в г. Уфе. Ее отец - немец Конрад Максимович Газенбуш, мать - француженка Мария Люциановна, урожденная Фельи. Согласно семейной легенде, ее привез в Россию отец, который бежал из Франции от какой-то революции, нахлестывая лошадей, а в бричке была его семья и тот скарб, который он успел захватить. Семья осела в Уфе. Мария, попав в Россию девочкой десяти лет, ни слова

стр. 105

не знала по-русски, чего не скажешь, судя по ее письмам, некоторое количество которых сохранилось в семейном архиве, - они написаны на хорошем русском языке. Шестнадцати лет Мария поступила гувернанткой в семью овдовевшего чиновника Конрада Газенбуша (обрусевшего немца), где рос пятилетний сын Макс. И этот чиновник, которому было 46 лет, женился на девочке-гувернантке! И после этого она родила ему 11 детей!

Бабушка была скромная женщина, никогда не работавшая и посвятившая себя семье. Она называла себя "премудрый пескарь", тем не менее ее тянуло к исключительным, ярким людям. Таким был ее муж А. Т. Менчинский. В семье было двое детей: моя мама - старшая и ее брат Воля - на 5 лет младше. Оба они отличались артистичностью. Воля впоследствии стал драматическим актером, а потом и режиссером. Мама была склонна к созерцательности, увлекалась философией, писала стихи. Она всегда была первой ученицей. Ее нельзя было назвать красивой - курносая, круглолицая, и тем не менее очень привлекательная. Ее лицо освещалось и преображалось большими серо-зелеными глазами, в выражении которых обращало на себя внимание сочетание доверчивости, восторженности, поэтичности с углубленной задумчивостью и серьезностью. Эти черты присутствовали и в ее характере - об этом свидетельствуют ее юношеские дневники. А ее воспоминания о детстве совершенно неожиданно удалось обнаружить в более поздних записях 1960 гг. Именно в это время мама после долгого перерыва стала бывать в Сухуми, где жила с родителями и братом с 1913 по 1917-й гг.

Октябрь 1964 г., Сухуми:

"Щемящее чувство одного из первых воспоминаний детства: мои папа и мама, маленький брат и я подъезжаем на лодке к берегу. Стемнело, но на берегу блестят огни, они отражаются в воде. Звучит музыка. Тогда я впервые ощутила все очарование южного приморского города. Это было в 1913 г. Мы подплывали на лодке к новому, незнакомому для нас городу Сухуми.

Некоторое отступление: мой папа в силу особенностей своей биографии сделал меня внутренне очень богатой - у меня не одна, а несколько родин! Люблю среднюю полосу России: мне близок русский лес: дубы, желуди, лопухи. Помню запущенный сад маленького провинциального городка, заросшие овраги Раненбурга, там я провела дошкольное детство после выселения папы генералом Думбадзе из Ялты, где я родилась.

В Раненбурге папа был земским врачом, хирургом. Ухудшение здоровья (туберкулез позвоночника) побудило его поехать на юг. Мое школьное детство началось в Сухуми. Мы жили на одной из центральных улиц, где росли пальмы. Эта субтропическая природа близка мне, как близко и море. Они "свои". Поступление в гимназию связано с Сухуми, с Кавказом! Но еще более родным мне кажется Крым, куда наша семья переехала в 1917 г. после февральской революции. Я помню, как папа (еще в Сухуми) приплясывал в передней, придя с известием: свергли царя. В дни больших событий ему захотелось быть в России. В Крыму, в Симферополе, закончилось школьное детство, укороченное в связи с приходом советской власти. В Симферополе прошли годы студенчества - самые яркие и прекрасные. Ну, конечно же, Крым кажется самым родным. Но и Кавказ родной... "

О маминой юности, о периоде ее учебы в Таврическом (позже переименованном в Крымский) университете сохранилось значительно больше свидетельств, чем о ее детстве. Правда, они касаются не столько ее учебы, сколько участия в деятельности общества под названием "Аргонавты", которое сформировалось из студентов первого курса Таврического университета в 1921 г.

Университет открылся в Симферополе в 1918 г. и просуществовал около шести лет в Крыму в самое трудное и нестабильное время, когда там царили разруха и террор и власть неоднократно переходила из рук в руки. Однако именно в эти голодные, трагические годы в стенах этого университета собрался такой состав преподавателей, какого в России того времени не было ни в одном учебном заведении. Достаточно назвать лишь несколько имен: геологи Н. И. Андрусов и В. А. Обручев, минералог, основоположник геохимии В. И. Вернадский, физики Я. И. Френкель и И. Е. Тамм, биологи С. С. Салазкин и А. Г. Гурвич, эллинист А. Н. Деревицкий, историк Б. Д. Греков и многие другие.

Эта уникальная концентрация блестящих научных сил объяснялась просто. Спасаясь от гражданской войны, разрухи и голода, в Крым съехался цвет русской интеллигенции: ученые, врачи, писатели, артисты, музыканты. Среди студентов также было много одаренной молодежи из интеллигентных семей. Я процитирую некоторые фрагменты из маминых дневников периода ее учебы в симферопольском университете. В них прослеживается склонность к самоанализу, а также растущая увлеченность научной работой.

5 июля 1926 г.:

"Одна большая печаль. Ужасно боюсь быть одной из униженных и оскорбленных, из пасынков судьбы, из низов. Как тогда умереть? Как много веры и интереса у меня к этой жизни и как много страха иногда, одного голого страха. Внутри у меня лежит тяжелый свинец. И так страшно, что жизнь идет мимо тебя, а ты как серенький камушек, застывший у дороги. В сущ-

стр. 106

ности уже 5 месяцев очень неприятного периода моей жизни. Бывали просветы, но это только оазисы среди пустыни мрака".

"24 марта начала дипломную работу. 16 декабря 1926 г. кончила дипломную работу.

24 февраля 1927 г. отдала работу в квалификационную комиссию (89 печатных страниц).

15 марта 1927 г. защитила работу очень хорошо. Работа признана весьма удовлетворительной (тема: "Педологическая оценка теста метрической шкалы Бине и Симона - как можно больше слов в 3 минуты времени". - Н. М.).

Во вторник 3-го мая состоялся доклад. Удачно. Впечатления приятные. Заказ себе - совершенно отучиться от косноязычия (оно, правда, появляется редко и помалу). Обо мне сказали "оратор божьей милостью".

1 июня 1927 г.:

"Сегодня я оставляю эту комнату. В ней было пережито очень много... В комнату вложено много самой себя. Прекрасные вечера одиночества, когда так легко думается и переживается и вокруг тебя такие близкие знакомые вещи, которые участвуют в твоем переживании. Тишина, настроение сосредоточенности, чтение книг в поздние часы... Если бы не было этой комнаты, вероятно, не было бы и этой черной тетрадки, в которой я писала только тогда, когда мне безудержно хотелось, и писала то, что чувствовала. Потом осень 1926 г. Много-много дней непрерывной и новой для меня работы. Я была погружена в нее. Много прекрасных моментов, когда я наслаждалась работой мысли. Как интересно и живо писалось заключение. Сколько воодушевления я вкладывала в него. Большая лампа, шаги по комнате. Здесь была написана моя первая научная работа".

Рискну высказать предположения, почему мама выбрала профессию психолога. Думаю, это определилось несколькими обстоятельствами.

Во-первых, с детства она была склонна к созерцательности, к углубленным раздумьям, любила одинокие прогулки, чтение. Ее любимым писателем был Марсель Пруст.

Во-вторых, ее отец, перед которым она преклонялась и всегда стремилась походить на него, был врачом. При этом не было ничего более чуждого маме, чем медицина. Психология - наука, имеющая отношение к исцелению человеческих душ, родственна медицине, не будучи связана с физическими страданиями, вид которых был для мамы непереносим.

В-третьих, ее первая юношеская любовь к "аргонавту" Леве Волштейну, поначалу взаимная, закончилась разрывом через год после его вынужденного отъезда в Ленинград. Это нанесло ее душе глубочайшую, долго не заживавшую душевную рану. Маму излечили "сердечные разговоры", которые вел с ней ее друг "аргонавт" Сеня Залкинд весной 1926 г. В память о них он подарил ей свою фотографию, с которой она не расставалась. Мама на себе почувствовала могущество психотерапевтического воздействия, возможно, это еще более укрепило ее в решении стать психологом.

- С какого момента своей жизни вы осознали свою мать как ученого, какие жизненные обстоятельства этому способствовали, кто из ее коллег-ученых навещал ваш дом, кого из них вы запомнили?

- То, что главным для мамы является ее Дело (научные исследования, работа с аспирантами, с рукописями, своими и чужими), я осознала, как мне кажется, с младенчества. Самая привычная картина - мама сидит за большим, тяжелым письменным столом, заваленным рукописями, горит лампа, мама пишет своим мелким, словно вязь, почерком.

Нельзя сказать, что кроме работы маму ничего не интересовало, напротив, увлечений, как я уже упоминала, было множество. Мама была на редкость гармоничным человеком. Несмотря на занятость, она уделяла внимание и заботу нам, детям. Для своего мужа, а нашего отца, Юлия Адольфовича Бера, мама была всем - такая взаимная любовь и преданность встречаются нечасто. Она умела радоваться любой мелочи, будь это красивая одежда, вкусная еда или какая-нибудь изящная безделушка. А как мама любила цветы!

Но прежде всего мама была ученым. И ко многим составляющим своей жизни, казалось бы, с наукой не связанным, она подходила как ученый. Так, например, рождение и воспитание детей, которое для многих научных работников становится отвлекающим моментом, мешающим их карьере, для нее стало поводом для написания дневников развития сына и дочери, а затем и внука. Ее заинтересовал монографический метод описания процессов развития ребенка, и она сделала обзор почти тридцати дневников, обобщив результаты этого исследования в статье: "Вопросы развития мышления ребенка в дневниках русских авторов".

Как ученый она вела себя и во время многочисленных поездок и путешествий. Приезжая куда-либо, она не просто впитывала окружающее (хотя эмоциональное восприятие для нее всегда было определяющим), но и старалась как можно полнее изучить все характерные черты и особенности нового места, города, страны; познать людей, природу, историю, архитектуру, культуру. В ее дневниках даны настолько обстоятельные отчеты обо всем виденном, что из них можно было бы сформировать неплохие путеводители.

Внимательнейшим образом, почти как ученый-ботаник, она наблюдала все стадии роста и цветения растений. Например, находясь в Адле-

стр. 107

ре, она не просто наслаждалась прогулками по парку "Южные культуры", где встречается множество экзотичных субтропических растений, но, вооружившись путеводителем, пыталась их определить и запомнить свойства и названия. Появление какого-нибудь нового цветка или растения она воспринимала как открытие, которое тут же фиксировалось в дневнике.

Художественную литературу и поэзию она читала как ученый-филолог. В ее записях даются подробные разборы и анализы заинтересовавших ее произведений с выпиской наиболее понравившихся отрывков. Особенно ее волновали и завораживали стихи. В ее тетрадях и записных книжках - множество стихотворных строк Пушкина, Фета, Тютчева, Пастернака (ее любимого поэта), Лонгфелло (на английском языке), Волошина, есть и современные поэты. Возможно, переписывая созвучные ее настроению стихи своей рукой, она начинала ощущать их в какой-то степени своими.

Занятия наукой и личная жизнь у нее были очень тесно переплетены, составляя единое целое. Наряду с проникновением научного подхода во все ее увлечения, наблюдалось и обратное: не только ее собственные научные исследования, но и вообще ситуация в науке была для мамы делом глубоко личным, затрагивающим ее до глубины души.

Так же переплетались в ее жизни научные контакты и дружеское общение. Близкими друзьями становились сотрудники, ученики, коллеги... К тому же, когда мы в 1953 г. получили, наконец, квартиру в новом доме Академии педагогических наук на Новопесчаной улице, многие из коллег оказались еще и нашими соседями. В нашем подъезде на первом этаже жили Зинаида Ильинична Калмыкова и Варвара Васильевна Чебышева. Обе они, особенно Варвара Васильевна, были нашими друзьями, мы постоянно ходили друг к другу по разным поводам.

Сотрудники лаборатории, с которыми мама работала десятки лет, были почти членами нашей семьи, мы знали их характеры, особенности, перипетии личной жизни так же, как они знали о том, что происходило у нас дома. И это - не праздное любопытство, а заинтересованное, дружеское соучастие. Мамина лаборатория вообще была уникальной, каждый ее сотрудник - личность, в ней выросли и работали одновременно шесть (!) докторов наук (такого не было ни в одной другой лаборатории института).

Друзьями становились и некоторые ученики. Вообще учеников было множество: 42 аспиранта защитили под руководством мамы кандидатские диссертации, не считая тех, кто пользовался ее консультациями и советами. Ей всегда было радостно чувствовать, как из начинающих исследователей, поначалу даже не умеющих сформулировать задачи своей научной работы, с ее помощью рождается настоящий ученый, твердо стоящий на ногах. Зато какую любовь, уважение и благодарность они испытывали к ней! Я была свидетелем ее встреч со своими бывшими учениками, многие из них впоследствии продолжали поддерживать с ней и дружеские, и научные контакты. Почти все они в период работы над диссертациями, да и после защиты, бывали у нас дома.

Когда перечитываешь мамины деловые записи сейчас, много лет спустя, поражаешься, какое огромное количество чужих работ она прочитывала. От этого становится не по себе, потому что видишь, насколько она себя не берегла, насколько щедро раздавала себя всем, кто в ней нуждался, в ущерб собственным исследованиям, своему здоровью, своему личному времени. Она внимательно читала не только работы своих аспирантов и сотрудников своей лаборатории, но и те диссертации, кандидатские и докторские, которым оппонировала: ее часто приглашали быть оппонентом, так как знали, что ее оценка будет взвешенной и справедливой, а критика благожелательной и конструктивной. Читала она и работы коллег, приехавших с периферии и просивших ее совета, и статьи для журналов, в редколлегии которых она входила, и множество других рукописей.

Обширны были мамины научные связи с психологами всех республик Советского Союза. Весьма оживленным было и ее общение с зарубежными коллегами. Установление контактов с ними, пришедшее на смену длительной изоляции 30 - 40-х гг., преодоление языковых, национальных и политических барьеров было действительно чрезвычайно важным для развития отечественной науки - мама это очень хорошо понимала и активно участвовала в этом процессе.

Весной 1954 г. мама и А. А. Смирнов впервые выехали за границу во Францию - на "Интернациональные дни психологии ребенка". "Железный занавес" только начал подниматься, такие поездки были еще очень редки. Они оказались в доброжелательной, но совершенно непривычной для них атмосфере: они сами, без посредников, общались на английском языке с иностранными учеными, о которых раньше знали только по их книгам, выступали на конгрессе и в университете, бывали на приемах и в частных домах, в музеях, средневековых готических соборах на богослужениях, в театрах, ходили по весеннему Парижу, поражаясь красочности витрин и свободе нравов... и т.д. и т.п. Конечно, впечатлений было масса. Удалось завязать множество научных контактов с учеными из разных стран, сотрудничество и общение с которыми продолжались затем многие годы.

стр. 108

Прием, посвященный закрытию конгресса, проходил в ресторане на Эйфелевой башне. Сохранились фотографии, где мама с Анатолием Александровичем, оживленные и весьма элегантные, сидят рядом с Анри Валлоном - симпатичным пожилым джентельменом - психологом, организатором этого конгресса. Они - в центре внимания, и это понятно: советские психологи до этого на подобных международных встречах почти не бывали.

Мама очень много ездила, можно сказать, колесила по стране, десятки раз выезжала за границу. Поездки вовсе не являлись увеселительными -это всегда было напряженно, ответственно, но интересно, и давало ей чувство морального удовлетворения. Многие из зарубежных коллег приезжали в Москву, бывали у нас дома, с ними также устанавливались добрые, как теперь говорят, неформальные отношения. Помню польских психологов Лидию Волошинову и Марию Жебровскую, венгра Ленарда, американку Ивонну Брекбилл, англичанина Саймона и многих других.

Помимо личных встреч была огромная переписка. О ее объеме можно судить по спискам, которые мама составляла перед Новым годом, - она отправляла и получала до 90 писем и открыток - таково было число ее постоянных корреспондентов. Иностранным коллегам мама писала, конечно, на английском языке. Она неплохо знала английский, читала на французском и немецком. Знание английского она поддерживала постоянно, занимаясь многие годы с преподавателем, который тоже стал почти членом семьи.

В 1964 г. маму назначили членом Административного совета Института образования ЮНЕСКО. Заседания его происходили в Гамбурге один-два раза в году. Эта работа была чрезвычайно ответственной и требовала от мамы полной концентрации всех сил и большого напряжения - заседания велись на английском языке, который воспринимать на слух поначалу ей было сложно. Особенно тяжелой и нервной была дорога. Приходилось ехать на поезде с пересадкой в Ганновере ночью. Мама ездила одна, без переводчика и сопровождающего.

Имена всех без исключения крупных психологов, работавших в Институте психологии на Моховой, на факультете психологии в МГУ, в Институте психологии "большой Академии", а также в Ленинграде, Киеве, Ереване и других научных центрах звучали у нас дома постоянно, и, хотя я не всех знала лично, они и теперь мне кажутся старыми добрыми знакомыми, даже ее постоянные оппоненты - Гальперин и Эльконин. С уважением и симпатией произносилось множество имен: Шеварев, Гурьянов, Лурия, Запорожец, Костюк, Ананьев, Шорохова, Небылицын, Брушлинский... этот перечень можно продолжать дол-

го. Но самыми любимыми были, конечно, Борис Михайлович Теплов и Анатолий Александрович Смирнов.

- Расскажите подробнее о ее контактах с этими учеными. Ведь она многие годы общалась с ними на научном поприще, а также была заместителем А. А. Смирнова в Психологическом институте.

- Уже в дневниках и письмах 1930-х гг. упоминаются Теплов (в записях называемый Б. М.) и Смирнов (называемый А. А.), в частности, отмечены моменты, связанные с признанием ее достижений этими людьми, мнением которых она особенно дорожила. Встречаются и другие имена, это - Е. Гурьянов (Женечка), П. А. Шеварев (Петруша) и многие другие. Характерно, что тем, кому мама симпатизировала, она обычно давала прозвища - уменьшительные от их имен или фамилий, однако это не касалось старших коллег, которых она ставила очень высоко.

10 января 1935 г.:

"Сегодня прозвучало от очень свежего и умного человека: "Я очень уважаю работы Натальи Александровны... В них много поучительного...Я много извлек из этих работ для себя... На основе работ Н. Л. я пришел к убеждению, что описательные работы нужны. Все это описывается очень убедительно... Несомненно существуют описанные стадии, но нужно их описание брать в контексте... Страницы работ Н. А. нужно читать с энтузиазмом, патетически... Богатая содержательность работ, о них трудно рассказать в докладе".

Б. М. - умница, он меня понял. Больше всего меня наполнило счастьем, что он признает мои стадии, что он считает их убедительными.

Сегодня - опять момент утверждения, момент веры в то, что мои работы войдут в науку прочной главой (мне ужасно нравится Б. М.)"

Отношения мамы с Б. М. Тепловым и в последующие годы оставались прекрасными, между ними всегда было полное понимание и взаимная симпатия. К сожалению, я видела Бориса Михайловича редко, но сохранился в памяти его облик - настоящего русского интеллигента, человека большой культуры, красивого и внешне, и внутренне. Ему была присуща какая-то естественная элегантность - любой костюм выглядел на нем прекрасно сшитым. Сохранились фотографии, запечатлевшие их с мамой во время поездки на конгресс в Копенгаген в августе 1961-го - с ними был А. А. Смирнов, который их и фотографировал.

А. А. Смирнова я помню значительно лучше. Видела я его нечасто, но он постоянно звонил маме по телефону и, если я брала трубку, разговаривал со мной в свойственном ему шутливом тоне. С момента моего поступления в институт, даже по-

стр. 109

еле того, как я его закончила, он всегда называл меня "студенточка". Смирнова нельзя было не любить - мне казалось, что от него исходило незримое сияние душевного благородства, мудрости и доброты в сочетании с обаятельным мягким юмором. Мне он помнится высоким, красивым, в светло-сером костюме, с благородной седой головой. При его появлении или даже при звуке его голоса меня охватывало ощущение какого-то особого душевного комфорта, защищенности, словно в его присутствии не могло произойти ничего плохого.

В мамином архиве сохранилось 11 писем Анатолия Александровича, на мой взгляд, замечательных. Приведу лишь несколько фрагментов из них.

Первое написано в декабре 1941 г., когда А. А. Смирнов проезжал мимо г. Чкалова, где мама с Сашей находились в эвакуации:

"Подъезжаем к Чкалову. Ясно, что вспоминаю Вас (Наталья Александровна - Наташенька). Еду в Ашхабад вслед за уехавшими ранее: Гурьяновым - Женечкой и Петрушей Шеваревым. За мной следуют: Б. М. Т(еплов) и директор Ин-та А. Н. Леонтьев (К. Н. Корнилов укатил на Алтай, бросив Институт)... Мы оставались для эвакуации Института, что сейчас и делаем. Институт теперь - составная часть МГУ. Отсюда и место, куда мы едем. Приходилось кое-что испытывать в Москве не особенно приятное. В частности, когда рухнул памятник Ломоносову возле нас, я с Б. М. Т(епловым) в это время были на посту на чердаке. Ощущение не из веселых. Целый месяц после этого своими руками чинили здание".

Второе письмо написано 19 декабря 1942 г. из Свердловска - в Чкалов:

"Рад Вашим успехам. Читал статью в "Советской педагогике". Психологии нет, но дела много. Бурно протестовал против (несостоявшегося, правда) перехода на общественно-полезный труд, как диссертационную тему*. Не сочувствую и мышлению. Это - временное увлечение, а я - сторонник устойчивых страстей и погробной верности. Короче, я за психологию арифметики. И именно так, а не за традиционные "мышление и навык". Здесь Вы - специалист. И это Ваша вотчина. Надо дать "шапку" всему делу. Завершить результаты многолетних странствий и даже плаваний. Итог нужен. Цельность требуется. Пишу так, а сам с удовольствием с памяти удрал бы. Но у меня другое дело. У меня вся жизнь в клочках была. Впрочем, все же не удеру даже и от этой гнусной темы. По правде говоря, только в последнее время понимать ее начинаешь".

Следующее письмо направлено в роддом 26 марта 1946 г., где мама находилась по случаю моего рождения:

"Горячо поздравляю дорогую "мамашу" с дочкой. Всегда был уверен, что все у Вас по плану: сначала сын, затем дочь, а не как-либо беспорядочно. Жаль только, что Анатолием назвать нельзя. Ну уж ладно! Не всюду мое "я" признается. Природа и та супротив меня.

Докладывал я в среду отчет о работе Института Президиуму Академии. Комиссия нас до того обследовала. В полной благопорядочности все нашли. Вроде похвалили даже. Народ даже поздравлять меня после этого стал. Непривычно это, чтоб не распушили. Корнилов, конечно, тоже выступил. "Все от того, говорит, хорошо, что челпановцев там спокону веку насажено много!" Тут даже А. Н. (Леонтьев) не выдержал. Слово взял и такое промолвил: "Челпановцы спокону веку были, а Институт-то по-разному в разное время работал".

А засим еще раз поздравляю, крепко жму руку новорожденной, желаю ей скорей до кандидата добраться, а мамаша к тому времени доктором будет с 25-летним стажем в степени этой. Читал недавно в газете, что один заслуженный деятель науки диссертацию докторскую защищать будет. Не один я, оказывается, на свете в чудаках обретаюсь. И почище меня люди находятся.

Ну еще раз горячий привет. Второй дневник немедленно начинайте.

Хорошо Вам известный Смирнов - седой-преседой".

С 1955 по 1965 гг. мама была заместителем А. А. Смирнова по научной работе. Характер их отношений в этот период был таким же, как и всегда - деловым, дружеским и доверительным, неизменно приправленным шуткой. Об этом дает представление письмо Анатолия Александровича, направленное 9 июля 1960 г. маме, отдыхавшей в это время с семьей в Коктебеле:

"Привет благородному семейству, зам. директора в отдельности!

Сегодня кончился учительский съезд. Выступал Хрущев. Особенно интересных учительских выступлений не было. Во многих случаях доставалось АПНу. Отношение к Академии - объект осмеяния. Обидно, но сами виноваты... 5-го было Общее собрание Института, я впервые (как говорят) за все 15 лет выступил с бранью. Рассобачился, как Вы можете обо мне выражаться

* В записной книжке мамы запись от 27 июля 1942 г.: "Приняла решение насчет темы докторской диссертации: "Общественно-полезная работа как средство коммунистического воспитания школьника"". (На эту тему маму, возможно, натолкнуло то, что она сама занималась в это время общественно-полезным трудом - убирала урожай на полях, будучи в эвакуации в г. Чкалове.)

стр. 110

со свойственной Вам изысканностью в выражениях. В среду 13 июля будет продолжение. Приедете - будет о чем говорить.

...Рад, что Вы отдыхаете. Другой мой зам начал развивать энергию, но ушел в отпуск. Кончаю возиться с учебником. Вас, конечно, подправил. Уж если Гоголя Смирнов на свой лад переделает (если ему его дадут), как изволил выразиться будущий академик Раникелов, то Менчинскую и подавно. Не писательница и к тому же женщина, то есть нечто вдвойне заслуживающее величайшего редактирования. Внес поправки в свои параграфы, учитывая Ваши замечания, но некоторые из них до Вашего приезда презрел".

Уход А. А. Смирнова с поста директора в 1973 г. означал для мамы окончание целой эпохи жизни родного ей института - периода плодотворной, целенаправленной творческой работы в атмосфере взаимного уважения и душевного тепла, которую так неподражаемо умел создать Анатолий Александрович. Наступили новые времена, для мамы очень трудные. Обстановка в институте для мамы и ее лаборатории стала крайне неблагоприятной, а иногда и открыто враждебной. Думаю, эта ситуация была для мамы губительной и отняла у нее не один год жизни.

Связи, научные и дружеские, с А. А. Смирновым продолжались до его кончины в мае 1980-го. 28 мая в мамином дневнике - горестная запись:

"Тяжко... Похороны Анатолия Александровича Смирнова. Я употребила все силы на то, чтобы выступить на гражданской панихиде и не размякнуть, не зарыдать безутешно.

Дорогой Анатолий Александрович! Сколько пережито вместе, и как щедро он дарил тепло... и какая чудесная атмосфера была в Институте!

Запомнился день, когда я впервые увидела Анатолия Александровича и говорила с ним. Это был 1927-й год. Я спрашивала у него совета насчет темы кандидатской диссертации. Это определило одну из основных тем моей жизни".

Конечно, то, что я рассказала здесь, лишь штрихи, которые в очень малой степени отражают отношения мамы с этими двумя замечательными учеными, но они передают стиль этих отношений, столь естественный для научной интеллигенции дореволюционной формации, и столь дефицитный в наши дни.

- Расскажите о вашей семье, об отце, о том, как мама повлияла на формирование вашей личности?

- Я всегда понимала, что мама - человек исключительный, гордилась ею и восхищалась. Но только теперь, спустя десятилетия, я понимаю, что многое в нашей семье было необычным. Удивительным прежде всего было то, насколько разными и при этом взаимодополняющими друг друга людьми были папа и мама.

Мама - личность очень цельная, самодостаточная, любительница одиноких прогулок, способная часами наблюдать за перемещениями облаков, фазами цветения и роста растений. Человек эмоциональный и при этом сдержанный, замечательно мягкий и покладистый в быту, общение с которым для всех было радостным. Чрезвычайно организованная в своей научной и организационной деятельности, методично ведущая ежедневные дневниковые записи, она становилась совершенно беспомощной при столкновении с реалиями советского быта. Маме было свойственно полное отсутствие какой-либо ручной умелости, кроме штопки носков, которую производила с необычайной тщательностью, так как ее учили этому в гимназии и, как первая ученица, она это освоила в совершенстве.

Папа - человек неуемной энергии, совершенно не выносящий одиночества, воспринимающий прогулки только как повод для беседы, скорее равнодушный к природе, не способный отличить дуба от клена. Папа - знающий и умеющий решительно все, берущийся за починку устройства любой сложности, иногда, правда, с сомнительным результатом. Любое препятствие, возникающее у него на пути, вызывало у него прилив энергии, ему интересно было преодолевать трудности, что он и делал с неизменным успехом. Папа - стремительный и подвижный, вступающий в оживленную беседу с первым встречным, вникающий во все бытовые мелочи, спорящий по любому поводу (первое слово, сказанное им при обсуждении всегда было "нет", даже если потом оказывалось, что - "да"). В отличие от маминых, в папиных записных книжках был полный беспорядок: почему-то оказывались заполненными несколько страниц в начале и где-то в середине, после чего книжка была брошена.

Из всего сказанного ясно, насколько разными были папа и мама. Но, несмотря на это, их брак оказался счастливым: они прожили вместе 52 года. Они встретились в Свердловске, куда мама уехала после окончания аспирантуры и защиты диссертации на самостоятельную преподавательскую работу. Драматизм ситуации заключался в том, что мама уже была замужем. Ее первым мужем был "аргонавт" Жорж Нецкий, талантливый биолог. Он должен был приехать в Свердловск несколько позже и... опоздал. Сохранилась переписка, которую родители вели, находясь в одном городе, работая в одном институте, но почти не имея возможности остаться наедине. Этой романтической истории посвящена отдельная глава моей книги.

стр. 111

С той же страстью и напором, с каким папа брался за все, что бы он ни делал, он пытался меня воспитывать. Поскольку брат был старше меня на девять лет и на моей памяти вел себя уже довольно независимо, всю свою воспитательную энергию папа сосредоточил на мне. Он считал, что дети должны слушаться старших просто потому, что они старшие, не требуя объяснений, был нетерпелив, невыдержан, упрям. Но я была не менее упряма, силового воздействия не терпела, поэтому у нас происходили постоянные стычки. Конечно, я понимала, что папа меня любит и хочет для меня только хорошего, но если бы не умиротворяющее присутствие мамы, неизвестно, куда бы завели нас эти ссоры.

У мамы подход к воспитанию был диаметрально противоположным. Она относилась к нам, детям, спокойно, без мелочной опеки, воспитывая незаметно, ненасильственно, воздействуя прежде всего своим примером, своей личностью, своим отношением к окружающему миру. Ей не приходилось заставлять нас что-либо делать, повышать голос, настаивать на своем. Желание порадовать маму, заслужить ее одобрение являлось для нас значительно большим стимулом, чем боязнь неприятностей и наказания.

Удивительно, что при столь разном подходе к воспитанию, родителям удавалось избегать конфликтов. Может быть, они и спорили на эту тему, но, что очень важно, не при нас. Так что в семье все-таки был мир и дружба. Тем более, что папа был человеком очень добрым и отходчивым.

А пример маминой мягкости, дипломатичности, редкой способности сплачивать коллектив и создавать там деловую и в то же время товарищескую атмосферу, ее умение не распространять принципиальные расхождения по научным вопросам на личные отношения, ее привычка все доводить до конца... - этот пример всегда передо мной как недостижимая, но притягательная цель, к которой я всю жизнь пытаюсь приблизиться.

Я многим обязана родителям, в частности, чувством, что являюсь лишь звеном в цепи поколений и что мой долг - не нарушать этой связи. Возможно, именно это чувство пробудило во мне желание, вернее потребность, написать о них. Почему-то для меня сделалось крайне необходимым вернуть себе не столько прошлое, сколько непреходящие ценности, живые черты ушедших людей и прошедшей эпохи, которая в последнее время так беззастенчиво искажается и утрируется. Следствием этого и было создание книги, посвященной крымским "аргонавтам", в которой мама является одной из героинь. В данный момент я собираю материал для книги, в которой мама будет основным действующим лицом. Так же, как и в книге об "аргонавтах", ее основой должны стать документальные материалы - дневники, письма, воспоминания родных и коллег. Хотелось бы, чтобы эта книга появилась в год ее столетнего юбилея и стала бы данью памяти, любви и уважения к моей матери - замечательному ученому, человеку, гражданину.