АПЕЛЬ (Apel) Карл-Отто (р. в 1922) — немецкий философ, один из основоположников современной вер­сии философии постмодерна.

АПЕЛЬ (Apel) Карл-Отто (р. в 1922) — немецкий философ, один из основоположников современной вер­сии философии постмодерна. Окончил Гётевский уни­верситет (Франкфурт-на-Майне), где в 1972 стал про­фессором философии. Ученик Э. Ротхакера; испытал влияние концепций Пирса, Хайдеггера, Витгенштейна, Гадамера, Дж. Остина, Хабермаса, Дж. Серля. Основ­ные сочинения: "Идея языка в традиции гуманизма от Данте до Вико" (1963), "Трансформация философии"

(1973), "Идея трансцендентальной грамматики" (1974), "Идейная эволюция Ч.С. Пирса: Введение в американ­ский прагматизм" (1975), "Теория языка и трансценден­тальная грамматика в свете вопроса этических норм" (1976), "Новые попытки объяснения и понимания" (1978), "Контроверза "Объяснение — Понимание" в свете трансцендентального прагматизма" (1979) и др. Фундаментальной основой философии А. является пре­зумпция "лингвистического поворота" в философии, по­нятого в качестве "трансформации prima philosophia в философию языка" (А.) и ориентирующего философ­ское исследование на анализ языка как исходной реаль­ности человеческого бытия (в этом контексте А. солида­ризуется с цитируемой им позицией Гельдерлина: "мы есть, начиная с разговора"). По определению А., "фило­софия сегодня сталкивается с проблематикой языка как основополагающей проблематикой научного образова­ния понятий и теорий и своих собственных высказыва­ний, а это значит — осмысленного и интерсубъективно значимого выражения познания вообще". Философия, таким образом, не является более ни моделированием "бытия", "сущего" или "природы", т.е. онтологией, ни рефлексией над "сознанием" или "разумом", т.е. гносео­логией, становясь отныне реакцией на "значение" или "смысл" языковых выражений ("анализом языка"). В ка­честве основных лейтмотивов современной философии А. выделяет следующие: 1) "первый лейтмотив обуслов­лен ориентацией на форму языка", 2) второй — "интуи­цией контекстуальности предпонимания феноменов, контекстуальности, в свою очередь обусловленной сре­ди прочего также и языком: ведь он позволяет оценить то искусственное и случайное, что оказывает влияние на исторически обусловленную подоснову жизненных ми­ров". Согласно А., названные лейтмотивы задают в со­временной философии языка новую традицию, которая по своей природе является одновременно и постметафи­зической, и постфеноменологической: "оба эти лейтмо­тива почти полностью дискредитировали в наши дни гуссерлианскую претензию на обоснование философии в качестве строгой и беспредпосылочной науки, апелли­ровавшую к аподиктической очевидности усмотрения категорий или интуитивного постижения сущностей" (см. Постметафизическое мышление). Согласно апелевской рефлексии, разрешение сложившейся в совре­менной философии языка ситуации может быть опреде­лено как конституирование "трансцендентальной семи­отики, которая в качестве трансцендентальной прагма­тики языка преодолевает недостатки семантического анализа языка, благодаря чему она и включает в себя фе­номенологическую очевидность". Конституируемую им философскую концепцию языка А. артикулирует в этом контексте как "попытку снятия феноменологии транс-

цендентальной семиотикой". Стремясь избежать пара­дигмальных крайностей субстанциальности онтологизма и внесубстанциальности аналитической философии, А. строит "трансцендентально-герменевтическую" кон­цепцию языка, основывая ее, с одной стороны, на при­знании того, что "язык является трансцендентальной ве­личиной", а с другой — фиксируя своего рода виртуаль­ность его статуса как "условия возможности диалогиче­ского взаимопонимания и понимания самого себя". В свете этой установки А. анализирует роль языка не только в герменевтических процедурах "понятийного мышления, предметного познания и осмысленного действия", протекающих в рамках субъект-объектного отношения, но — в первую очередь — в контексте субъ­ект-субъектных отношений. Эти отношения трактуются А. как интерсубъективная коммуникация, которая, в принципе, "не может быть сведена к языковой передаче информации", но "является одновременно процессом достижения согласия". Язык выступает в этом контекс­те не только механизмом объективации информации и экспрессивным средством, но и медиатором понимания. Более того, коммуникация мыслится А. как основанная на предпонимании, условием возможности которого яв­ляется "языковой консенсус", т.е. "согласованное пони­мание смысла в неограниченном коммуникативном со­обществе". А., таким образом, дистанцируется от трак­товки языка в классической философии, в рамках кото­рой процессуальное понимание "уже выражено, отчуж­дено и установлено на долгий срок" в логически артику­лированных структурах (наподобие гегелевского "объ­ективного духа"); от обыденного языка, который тракту­ется А. в духе Хомского — как своего рода performance, презентация языка в ткани конкретно-ситуативной язы­ковой практики; от искусственных языков, представля­ющих собою, по А., "лишь приватную актуализацию не­изменной системы формализма". Оригинальная концеп­ция языковой коммуникации А. конституируется в кон­тексте его трактовки языковых практик в качестве язы­ковых игр. А. обосновывает свою позицию тем, что, во-первых, коммуникативная речевая практика, будучи за­висимой от лексического дискурса и связанная необхо­димостью следовать грамматической организации язы­ка, изначально построена на презумпции "следования правилу", а во-вторых, порождает внутри ограниченно­го правилами пространства бесконечное число вариан­тов своего разворачивания (вариативность "семантичес­ких каркасов"). В этой связи акты речевой коммуника­ции представляют собой, по А., языковые игры. Знак в данном контексте может быть, по А., функционально использован по следующим регистрам: а) "в смысле ка­тегории первичности: иконическое использование зна­ка, чтобы схватить протокольно бытие как таковое в хо-

де скрещивания-называния данного феномена"; б) "в смысле категории вторичности: использование знака как индикатора для идентификации по отношению к си­туации объекта именования, существующего и причин­но обусловливающего чувственное восприятие"; в) "в смысле категории третичности: символическое исполь­зование языка для опосредования первичности и вто­ричности, — в частности, для определения экстенсио­нального значения данного имени (что уже начато опре­делением через индикаторы) и установления связи с ин­тенциональной детерминацией соответствующего поня­тия (детерминацией еще ожидаемой, но принципиально возможной)". Концепция языковых игр А. знаменует со­бой новый этап развития философии постмодерна. Если трактовка языковых игр Витгенштейном предполагала опору на взаимодействие между субъектом и текстом как возникающим в контексте языковых практик, а в рамках философии постмодерна процедуры отношения к тексту приобретают статус исходно-базовых, то А. трактует языковую игру как субъект-субъектную комму­никацию, участники которой являют друг для друга текст — как вербальный, так и невербальный. Такой контекст не только выдвигает на передний план герме­невтическую подоплеку языковой игры, но и задает осо­бую артикуляцию проблематики понимания как взаимо­понимания ее участников. В парадигме доапелевского постмодерна, который сегодня с достаточной степенью правомерности может быть оценен как постмодернист­ская классика, текст понимался как "децентрирован­ный" и подлежащий "деконструкции" (Деррида), как принципиально аструктурная "ризома" (Делез и Гватта­ри), допускающая любые возможности своего "означи­вания" (Кристева), что с неизбежностью предполагало примат судьбоносного "означающего" над "означае­мым" (Лакан). Современная же (постапелевская) версия постмодерна смягчает ранне-постмодернистский ради­кализм, отчасти восстанавливая в правах классическую для философской герменевтики и генетически восходя­щую к экзегетике презумпцию понимания как реконст­рукции имманентного смысла текста, выступающего у А. в качестве презентации содержания коммуникатив­ной программы партнера в контексте языковых игр, ко­торые реализуются, таким образом, как "сплетенные с жизненной практикой прагматические квази-единицы коммуникации или взаимопонимания". Выступающий в качестве текста коммуникативный партнер не подлежит произвольному означиванию и, допуская определенный (обогащающий игру) плюрализм своего прочтения, тем не менее предполагает аутентичную трансляцию семан­тического ядра своего речевого поведения в сознание другого, который вне этой реконструкции смысла не конституируется как игровой и коммуникативный парт-

нер. Сама ситуация языковой игры, таким образом, тре­бует в качестве условия своей возможности понимания как обоюдно взаимной реконструкции имманентного смысла произносимых текстов, а понятийно оформлен­ное "языковое понимание в коммуникативном сообще­стве" выступает необходимым "регулятивным принци­пом" коммуникации, предотвращая возможность ее об­рыва, языковой изоляции субъекта, теряющего не толь­ко партнера и себя в качестве партнера, но и саму воз­можность обретения смысла. В этом отношении, по са­моопределению А., осуществленная им "трансценден­тально-герменевтическая рефлексия условий возможно­сти языкового взаимопонимания в неограниченном ком­муникативном сообществе обосновывает единство prima philosophia как единство теоретического и практи­ческого разума", а фигура А. выступает рубежной фигу­рой перехода от классического постмодерна к современ­ному (см. After-postmodernism).

М. А. Можейко