АРОН (Aron) Реймон Клод Фердинанд (1905— 1983) — французский философ, социолог, публицист.

АРОН (Aron) Реймон Клод Фердинанд (1905— 1983) — французский философ, социолог, публицист. Учился в Высшей нормальной школе вместе с Сартром (1924—1928). С 1930 — профессор Кельнского, затем Берлинского университетов. После прихода Гитлера к власти возвратился во Францию, преподавал в Гаврском лицее, Тулузском университете. В 1955—1968 — зав. кафедрой социологии Сорбонны, с 1970 — зав. кафед­рой современной цивилизации в "Коллеж де Франс". С 1962 — вице-президент Всемирной социологической ассоциации. С 1963 — член Французской академии мо­ральных и политических наук. Почетный доктор Базельского, Брюссельского, Гарвардского университетов. В ранний период творчества испытал влияние баденской школы неокантианства, особенно своего учителя Л. Брюневиля, а затем — М.Вебера и Гуссерля. Опублико­вал более 60 крупных монографических исследований, в которых философская рефлексия органично взаимопереплетается с теоретическими социологическими изыс­каниями, а также с исследованиями эписгемологических и методологических проблем исторического позна­ния. Основные собственно философские работы А.: "Критическая философия истории" (1935), "Измерения исторического сознания" (1961), "Разочарование в про­грессе" (1963), "Эссе о свободах" (1965), "От одного

святого семейства к другому. Очерки о воображаемых марксизмах" (1969), "В защиту упадочной Европы" (1977) и др. К А. вполне применима оценка, данная им Конту: философ в социологии, социолог в философии. Социальная действительность и процесс ее историчес­кого развития, согласно А., в своих основных структу­рах надындивидуальны и подвластны строго научному анализу. Однако это не отвергает микроанализа, раскры­вающего намерения, ожидания, мотивы поведения дей­ствующих в исторических процессах лиц. Такой подход позволяет постигнуть все области социального целого в их связи между переменными величинами. А. — один из авторов концепции деидеологизации, которая, по его утверждению, дает возможность построить единствен­но верную "неидеологическую" теорию общества, изу­чающую "то, что есть в действительности". В 1963 А. опубликовал курс лекций, прочитанный им в Сорбонне в 1955—1956 под названием "Восемнадцать лекций об индустриальном обществе". Эту публикацию правомер­но считать исходным пунктом широко распространен­ной в 1960—1970-х на Западе теории индустриального общества. Теоретико-методологической основой этой теории явилась концепция технологического детерми­низма, базирующегося на постулате об определяющей роли техники (и технологии) в общественном развитии. Понятие техники А. трактовал как воплощение рацио­нальной деятельности человека, его активного отноше­ния к окружающей природной и социальной действи­тельности. Понятие "индустриального общества" дало А. возможность установить связь экономического роста, определяемого статистически-математическим путем, с общественными отношениями и возможными иными видами роста — культурного, цивилизационного, поли­тического. Поэтому максимизация роста — производст­ва или потребления, с точки зрения А., не является абсо­лютным благом, и общественное развитие не следует понимать как "бег на скорость". Согласно А., в границах индустриального общества утратил остроту и обосно­ванность исторический конфликт между капитализмом и социализмом, ибо они выступают как две разновидно­сти одного и того же типа социума. Тем не менее, вопре­ки широко распространенной точке зрения, А. никогда не являлся апологетом теории конвергенции: он еще в 1966 предвещал неизбежное поглощение социализма капитализмом (а не их слияние) ввиду более высокой эффективности экономики Запада. Отмирание тотали­тарных политических систем и идеологий, опиравших­ся, в частности, на марксову концепцию исторического закона, обусловливается, по А., исторической обречен­ностью марксистско-ленинской теории общественного прогресса. А. утверждал, что "только либералы, песси­мисты и, быть может, мудрецы призывают человечество

брать на себя лишь те задачи, которые оно может выпол­нить. Поэтому они не делают историю и довольствуют­ся тем, что комментируют ее. Марксисты принадлежат к другому семейству. Они соизмеряют задачи не со свои­ми силами, а со своими мечтами". В контексте обсужде­ния проблемы смысла и ценностей эволюции человече­ской цивилизации симпатии А. на стороне гуманистиче­ской направленности социального знания, его "челове­ческого измерения". Такой теоретико-методологический подход, в его понимании, позволяет философско-социологическим концепциям углубляться в сложную сеть че­ловеческих поступков. Основными компонентами и од­новременно стержневой линией развертывания послед­них являются: связь "средства-цели", мотивации пове­дения, система ценностей, побуждающая людей совер­шать те или иные действия, а также ситуации, к которым действующий субъект адаптируется и в зависимости от изменения которых он определяет свои цели. История, по А., не может быть полностью обыденным знанием, поскольку это элиминирует ощущение свободы в исто­рии: исторический макроанализ призван раскрывать на­мерения действующих в исторических событиях лиц. Только определенная философская система, по мнению А., может обеспечить историческую реконструкцию су­щественных связей между разнообразными данными о прошлом.

А.А. Грицанов

"АРХЕОЛОГИЯ ЗНАНИЯ" ("L'archeologie du savoir", 1969) — работа Фуко, завершающая первый, так называемый "археологический период"

"АРХЕОЛОГИЯ ЗНАНИЯ" ("L'archeologie du savoir", 1969) — работа Фуко, завершающая первый, так называемый "археологический период" в его творчестве и составляющая своеобразный триптих с работами "Рождение клиники. Археологический взгляд медика" (1963) и "Слова и вещи. Археология гуманитарных на­ук" (1966). Может быть рассмотрена как рефлексия структуралистских подходов и методов исследования знания над самими собой. Концептуально оформляет "А.З." как особую дисциплину и метод исследования документально зафиксированных дискурсивных прак­тик, а также взаимосвязи последних с социокультурны­ми обстоятельствами их конституирования и практикования. Подход Фуко акцентированно противопоставлен традиции "истории идей", что вызвало необходимость радикальной ревизии понятийно-концептуального аппа­рата истории и философии науки и сопредельных дис­циплинарностей. Фуко выводит возможности "А.З." как метода за пределы узкой дисциплинарной специфика­ции, считая, что он, восстанавливая генеалогию знания, позволяет реконструировать целые культурно-интеллек­туальные исторически маркированные эпохи, выражае­мые через понятие "эпистема" в работе "Слова и вещи. Археология гуманитарных наук", но практически не ис-

пользуемом в "А.З." Тем самым "А.З." не только подво­дит черту под первым периодом творчества автора, фик­сируя его определенную концептуальную завершен­ность, но и намечает разрыв с ним, открывая перспекти­ву движения Фуко в новый (постструктуралистский) пе­риод его творчества. Понятие концептуальных (эпистомологических) разрывов (как переинтерпретация анало­гичного понятия Башляра), примененное Фуко для ана­лиза продуцирования целостностей дисциплинарных дискурсов, оказалось способным зафиксировать и пере­ориентацию его собственного философского подхода. Этот последний, отличаясь цельностью, методологичес­ки развивал те же идеи, которые автор высказал в своих ранних работах, но концептуально строился далее на других основаниях (термины "археология знания", а тем более "эпистема" после работы "А.З." практически не употреблялись), фокусируясь вокруг концепта "власти-знания". Что же касается собственно "А.З.", то эта рабо­та сместила анализ Фуко с проблематики рефлексии пределов, в которых люди того или иного историческо­го периода только и способны мыслить, понимать, оце­нивать, а следовательно, и действовать, на рефлексию механизмов, позволяющих тематически концептуализи­ровать возможные в этих пределах (эпистемах как об­щих пространствах знания, как способах фиксации "бы­тия порядков", как скрытых от непосредственного на­блюдателя и действующих на бессознательном уровне сетей отношений, сложившихся между "словами" и "ве­щами") дискурсивные практики. Одна из ключевых ме­тодологических задач работы — окончательное развен­чание представления классического рационализма о прозрачности сознания для самого себя, а мира — для человеческого (как трансцендентального) сознания. Ни сознание (в своем "подсознательном"), ни мир (в своей социокультурности) "непрозрачны", они сокрыты в ис­торических дискурсивных практиках, выявить исход­ные основания которых и есть задача А.З. как дисципли­ны и метода. Вторая ключевая методологическая уста­новка работы — избегание модернизирующей ретро­спекции, что требует рассмотрения выявленных про­шлых состояний культуры и знания при максимально возможном приближении к их аутентичному своеобра­зию и специфике. Третья — избавление в анализе от всякой антропологической зависимости, но вместе с тем обнаружение и понимание принципов формирования такой зависимости. В соответствии с заявленными уста­новками и тематизмами и строится структура работы. "А.З.", кроме введения и заключения, подразделяется на три части: "Дискурсивные закономерности" (7 парагра­фов), "Высказывание и архив" (5 параграфов) и "Архео­логическое описание" (6 параграфов). Первая часть ра­боты рассматривает прежде всего специфику дискур-

сивных анализов как формы организации (по)знания. "Поначалу, — указывает Фуко, — нам требуется прове­сти сугубо негативную работу: освободиться от хаоса тех понятий, которые (каждое по-своему) затемняют по­нятие прерывности". Это такие традиционно применяе­мые в анализах понятия, как традиция, развитие и эво­люция, "ментальность" или "дух", т.е. те, которые ис­ходно предполагают встраивание "единичностей" в не­кие предзаданные целостные ряды с нерефлексируемыми основаниями и принципами их конструирования. Все они — "неосознанные непрерывности, которые зад­ним числом организуют дискурс, составляющий пред­мет нашего анализа". Тем же операциям необходимо подвергнуть и те целостные культурные формы, в кото­рых принято фиксировать целостность и неизменность определенных содержаний. Речь идет прежде всего о та­ких кажущихся очевидно-однозначными понятиях, как "книга" и "произведение". Однако внимательный взгляд исследователя обнаруживает, что "границы книги ни­когда не очерчены достаточно строго", а "единство кни­ги, понимаемое как средоточие связей, не может быть описано как тождественное". Еще неоднозначнее, со­гласно Фуко, понятие "произведение", которое не может быть исследовано "ни как непосредственная, ни как оп­ределенная, ни как однородная общность". "Мы допус­каем, что должен существовать такой уровень (глубокий настолько, насколько это необходимо), на котором про­изведение раскрывается во всем множестве своих со­ставляющих, будь то используемая лексика, опыт, вооб­ражение, бессознательное автора или исторические ус­ловия, в которых он существует. Но тотчас становится очевидным, что такого рода единства отнюдь не являют­ся непосредственно данными, — они установлены опе­рацией, которую можно было бы назвать интерпретативной (поскольку она дешифрует в тексте то, что по­следний скрывает и манифестирует одновременно)". Нужно признать многоуровневость и разрывность в ор­ганизации дискурса, наличие в нем "глубинных струк­тур" и "осадочных пластов" и прервать тем самым нерефлексируемую игру "постоянно исчезающего присутст­вия и возвращающегося отсутствия", проблематизировать все наличные "квазиочевидности". При этом нет необходимости "отсылать дискурс к присутствию отда­ленного первоначала", а необходимо понять, "как взаи­модействуют его инстанции". Во имя методологической строгости необходимо уяснить, что можно иметь дело только с общностью рассеянных в поле дискурса собы­тий как с горизонтом для установления единств, которые формируются в нем. "Поле дискурсивных событий... яв­ляется конечным набором совокупностей, ограничен­ным уже сформулированными лингвистическими по­следовательностями...". В отличие от анализа истории

мысли, двигающегося из прошлого к настоящему, в дис­курсивных анализах мы двигаемся в обратном направ­лении, пытаясь выяснить, "почему такие высказывания возникают именно здесь, а не где-либо еще?" Речь идет о том, "чтобы заново восстановить другой дискурс, оты­скать безгласные, шепчущие, неиссякаемые слова, кото­рые оживляются доносящимся до наших ушей внутрен­ним голосом". В этом смысле анализ мысли "всегда ал­легоричен по отношению к тому дискурсу, который он использует". Фуко же интересует проблема условий са­мой возможности того или иного типа дискурса (как связанной определенным образом совокупности выска­зываний) в том виде, в каком он есть, и на том месте, на котором он есть. "Основной вопрос такого анализа мож­но сформулировать так: в чем состоит тот особый вид существования, которое раскрывается в сказанном и ни­где более?" В этом ключе Фуко рассматривает ряд гипо­тез, пытающихся объяснить сложившиеся дисципли­нарные общности (медицины, грамматики, политичес­кой экономии), и показывает их несостоятельность. Это гипотезы, видящие общность, как образованную: 1) со­вокупностью высказываний, соотносящихся с одним и тем же объектом (обнаруживается изменение объекта в истории и в разных аспектах дисциплинарных дискур­сов); 2) единством формы и типов сцепления высказы­ваний, их стилем (выявляется наличие разных типов вы­сказываний в дисциплинарном дискурсе); 3) группой высказываний внутри определенной системы постоян­ных и устойчивых концептов, концептуальной архитек­тоникой дисциплины (фиксируются эпистемологичес­кие разрывы в развитии любого знания); 4) тождествен­ностью тем (наличествуют случаи присутствия одной и той же темы в разных дискурсах). Учитывая неудачи всех этих попыток, Фуко предлагает "попытаться уста­новить рассеивание точек выбора и определить, прене­брегая любыми мнениями, тематические предпочтения поля стратегических возможностей". С его точки зре­ния, речь в этом случае идет об условиях возможности "дискурсивных формаций". Дискурсивные данные пе­рераспределяются внутри них в соответствии с правила­ми формации. Внутри дискурсивных формаций разли­чаются объекты, модальности высказываний, концепты и тематические выборы. Все они подлежат специально­му анализу. Так, объекты дискурсов задаются: 1) по­верхностью их проявления, различной для различных обществ, эпох и форм дискурса; 2) инстанциями разгра­ничения; 3) решетками спецификации. Однако план вы­явления (1), инстанции разграничения (2), формы специ­фикации (3) не формируют полностью установленные объекты, которые в дискурсе инвентаризируются, клас­сифицируются, называются, выбираются, покрывают­ся решеткой слов и высказываний. "Дискурс — это не-

что большее, нежели просто место, где должны распола­гаться и накладываться друг на друга — как слова на ли­сте бумаги — объекты, которые могли бы быть установ­лены только впоследствии". Кроме того, появляется не­сколько планов различий, в которых могут возникать объекты дискурса, что ставит вопрос о связи между ни­ми. Таким образом, дискурс характеризуется не сущест­вованием в нем неких привилегированных объектов, а тем, как он формирует свои объекты, которые остаются при этом рассеянными, т.е. установленными отношени­ями между инстанциями появления, разграничения и спецификаций (в которых любой объект исследуемого дискурса обретает свое место). Отсюда: 1) объект суще­ствует в позитивных условиях сложного пучка связей; 2) отношения, внутри которых появляется объект, не представлены в объекте, не определяют его внутренней конституции; 3) сама система отношений имеет не­сколько уровней, они как связывают дискурс с условия­ми его появления, так и формируются внутри самого дискурса (вторичные, рефлексивные, собственно дис­курсивные отношения); 4) дискурсивные отношения ха­рактеризуют "не язык, который использует дискурс, не обстоятельства, в которых он разворачивается, а самый дискурс, понятый как чистая практика". Объекты связы­ваются тем самым не с "сутью вещей", а с совокупнос­тью продуцирующих их правил. Они суть "не вещи", а дискурсивные объекты. Как таковые они не могут быть поняты вне дискурсивных практик и не могут быть ре­дуцированы к их словарю (они — "не слова"). "Безус­ловно, дискурс — событие знака, но то, что он делает, есть нечто большее, нежели просто использование зна­ков для обозначения вещей. Именно это "нечто боль­шее" и позволяет ему быть несводимым к языку и речи". В то же время способ сцепления высказываний между собой должен стать предметом специального рассмотре­ния в аспекте выяснения того, "почему появляются именно эти высказывания, а не какие-либо другие?" В этой связи возникает ряд вопросов, требующих ответов: 1) кто говорит, хранит данный вид языка и в силу каких своих характеристик; 2) исходя из какой институциона­лизированной области разворачивается тот или иной дискурс; 3) какова позиция субъекта относительно раз­личных областей и групп объектов (вопрошание осуще­ствляется в соответствии с определенной решеткой ис­следования, даже если она не эксплицирована). Обнов­ление дисциплинарных точек зрения в рассматриваемом ракурсе выступает как обновление модальностей, уста­новление новых отношений между различными элемен­тами в дискурсе. "Но ведь если существует общность, если модальность высказываний, которые в ней исполь­зуются и в которых она раскрывается, не является про­стым совпадением исторически случайных последова-

тельностей, то, таким образом, устойчивые пучки свя­зей решительно вводятся в обиход". В этом дискурсив­ном анализе, указывает Фуко, различные модальности высказываний манифестируют рассеяние, отсылая к различным статусам, местам и позициям субъекта в хо­де поддерживаемого им дискурса, "к различным планам прерывности, "из которых" он говорит". Связь между этими планами устанавливается складывающимися в специфике дискурсивной практики отношениями. Дис­курс не есть феномен выражения. Скорее он есть "поле регулярности различных позиций субъективности". Та­ким образом, "дискурс — это внешнее пространство, в котором размещается сеть различных мест". Следова­тельно, как строй объектов дискурсивной формации нельзя определить через "слова" или "вещи", так и по­рядок высказываний субъекта нельзя понять ни с пози­ции трансцендентального субъекта, ни с позиции психо­логической субъективности. Следующая задача, кото­рую ставит перед собой Фуко, — описание поля выска­зываний, в котором появляются и циркулируют концеп­ты дискурсивной формации. Это предполагает выявле­ние рельефа поля высказываний: 1) последовательнос­тей и прежде всего возможных распределений рядов вы­сказываний, их типов зависимостей, риторических схем; 2) форм сосуществования, которые, в свою оче­редь, намечают: а) поле присутствия (совокупность всех спродуцированных высказываний независимо от их ста­туса, но в соответствии с ним); б) поле совпадений (кон­центрации высказываний разной дискурсивной приро­ды вокруг областей объектов); в) область памяти (вы­сказывания, уже не присутствующие в дискурсах акту­ально, но по отношению к которым устанавливаются родственные связи, генезис, изменения, историческая прерывность и непрерывность); 3) возможностей втор­жения [выявляемых в: техниках переписывания (напри­мер, линеарности в табличность), методах транскрип­ции высказываний, способах взаимоперевода качествен­ных и количественных высказываний, правилах приме­нения, структурном анализе взаимоотношений элемен­тов, приемах разграничения областей истинности вы­сказываний, способах переноса типов высказываний из одного поля приложения в другое, методах систематиза­ции уже существующих пропозиций, методах перерас­пределения высказываний]. Таким образом, дискурсив­ная формация на уровне концептов порождает весьма ощутимую гетерогенность. "Но принадлежит собствен­но дискурсивной формации, разграничивает группу со­вершенно разрозненных концептов и определяет их спе­цифику только самый способ, который позволяет раз­личным элементам устанавливать связи друг с другом". По сути, речь идет не об описании концептов, а о кон­центрации анализа "вокруг некоего доконцептуального

уровня, подчиняясь правилам которого, различные кон­цепты могут сосуществовать в одном поле". Этот уро­вень не отсылает ни к горизонту идеальности, ни к эм­пирическому генезису абстракции, — "мы вопрошаем об уровне самого дискурса, который не является более выражением внешнего, а, напротив, местом появления концептов". Тем самым выявляется совокупность опре­деленных правил, находящих свое приложение в гори­зонте дискурса. "В анализе, который мы здесь предлага­ем, правила формации имеют место не в "ментальнос­ти" или сознании индивида, а в самом дискурсе; следо­вательно, они навязываются в соответствии с неким ви­дом анонимной единообразности всем индивидуумам, которые пытаются говорить в этом дискурсивном поле". Доконцептуальный уровень позволяет выявить законо­мерности и принуждения, делающие возможной гетеро­генную множественность концептов. Вывод, который делает Фуко из анализа концептов дискурсионной фор­мации, гласит: "...Нет необходимости прибегать ни к до­пущению горизонта идеальности, ни к эмпирическому движению идей". Следующий предмет внимания автора — темы и теории в дискурсивных формациях, которые он предлагает обозначать как стратегии — независимо от их формального уровня. Проблема — механизмы их распределения в истории. С помощью исследования стратегий возможно выявление: а) точек несовместимо­сти — объектов, высказываний, концептов, находящих­ся в одной и той же формации; б) точек эквивалентнос­ти (несовместимых элементов, сформированных одним и тем же способом); в) точек сцепления систематизации (формирующих ряды элементов). Далее необходимо ис­следование инстанций решений, позволяющих реализо­ваться тем или иным стратегиям, т.е. механизмов, фор­мирующих принципы исключения из дискурса и воз­можности выборов внутри и между дискурсами. Затем важно выявить механизмы вовлечения дискурса в поле недискурсивных практик, т.е. порядок и процесс при­своения дискурса, трансвестирования его в решения, институты и практики. Кроме того, речь может идти и об возможных позициях желания по отношению к дис­курсу. Таким образом, дискурсивные формации в своих стратегиях "должны быть описаны как способ система­тизации различных трактовок объектов дискурса (их разграничения, перегруппировки или отделения, сцеп­ления и взаимообразования), как способ расположения форм высказывания (их избрания, установления, выст­раивания рядов и последовательностей, составления больших риторических единств), как способ манипули­рования концептами (для чего необходимо дать им пра­вила применения, ввести их в отдельные устойчивости и, таким образом, конституировать концептуальную ар­хитектонику)". Над этими стратегиями надстраиваются

элементы второго порядка, собственно и организующие дискурсивную рациональность. Тем самым нет никаких оснований "соотносить формации теоретических пред­почтений ни с основополагающим замыслом, ни со вто­ричной игрой мнений и воззрений". Сам "выбор страте­гий не вытекает непосредственно из мировоззрения или предпочтения интересов, которые могли бы принадле­жать тому или иному говорящему субъекту, но сама их возможность определена точками расхождения в игре концептов". Стратегии строятся в соответствии со сло­жившейся системой "вертикальных зависимостей", спродуцированных в дискурсивной формации и под­тверждаемых дискурсивными практиками, задавая принципы "финальной сборки текстов". Знание "зако­номерностей" организации дискурсивных формаций в их соотношении с дискурсивными практиками позволя­ет, согласно Фуко, перейти к рассмотрению правил об­разования дискурсов, выводимых из него самого. Рас­смотрению этих вопросов и посвящена вторая часть его работы ("Высказывание и архив"). Она начинается с ре­флексии традиционного понимания элементарной общ­ности дискурса как высказывания. Проведя анализ по­следнего, Фуко показывает, что оно, соотносясь, но не совпадая с понятиями пропозиции, фразы и акта форму­лирования, остается неопределяемым ни через одно из них. "Во всех трех случаях, — констатирует Фуко, — очевидно, что предложенные критерии слишком много­численны и неоднозначны и не объясняют высказыва­ние во всем его своеобразии". Во всех трех случаях вы­сказывание играет роль относящегося к существу дела, не передаваемого ни одной из них: "...в логическом ана­лизе высказывание является тем, что остается после из­влечения и определения структуры пропозиций; для грамматического анализа оно — ряд лингвистических элементов, в которых можно признавать или не призна­вать форму фразы; для анализа речевых актов оно пред­ставляет собой видимое тело, в котором проявляются акты". Высказывание суть не структура, "но функция существования, принадлежащая собственно знакам, ис­ходя из которой, можно путем анализа или интуиции ре­шить, "порождают ли они смысл", согласно какому пра­вилу располагаются в данной последовательности или близко друг к другу, знаками чего являются и какой ряд актов оказывается выполненным в результате их форму­лирования (устного или письменного)". В этом смысле Фуко говорит о том, что отношение высказывания к то­му, что высказывается, не совпадает ни с какими други­ми отношениями. Отношения, которые оно поддержива­ет с тем, что высказывает, не тождественны совокупно­сти правил применения. Только внутри определенных отношений высказывания можно установить отношение пропозиции к референту и фразы к ее смыслу. Корреля-

том высказывания выступает совокупность областей, в которых могут возникать данные объекты и устанавли­ваться данные отношения. Он устанавливается по зако­нам возможности, правилам существования для объек­тов, которые оказываются названными, обозначенными или описанными, отношениями утверждения или отри­цания. "...Посредством отношения с различными облас­тями возможности высказывание создает синтагму, или ряд символов, фразу, которой можно или нельзя придать смысл, пропозицию, которая может получить или не по­лучить значение истины". Описание уровня высказыва­ния возможно лишь "путем анализа отношений между высказыванием и пространствами различения, в кото­рых оно выявляет различия". Кроме того, высказывание всегда соотносится с субъектом ("автором" или любой иной производящей субстанцией). При этом последний "является определенным и пустым местом, которое мо­жет быть заполнено различными индивидуумами". Это "место", которое может и должен занять индивидуум для того, чтобы быть субъектом, принадлежит функции высказывания и позволяет его описать: "Если пропози­ция, фраза, совокупность знаков могут быть названы "высказываниями", то лишь постольку, поскольку поло­жение субъекта может быть определено". Следующая особенность функции высказывания заключается в том, что она не может выполняться без существования "об­ласти ассоциируемого". "Для того чтобы появилось вы­сказывание и речь коснулась высказывания, недостаточ­но произнести или написать фразу в определенном от­ношении к полю объектов или субъекту; необходимо еще включить ее в отношения со всем прилегающим по­лем". Согласно Фуко, "высказывание всегда имеет края, населенные другими высказываниями". Именно эти "края" делают возможными различные контексты. "Не существует высказывание, которое бы так или иначе не вводило в ситуацию другие высказывания" (Фуко). Оно всегда занимает место вне линейного порядка и всегда включено в игру высказываний, всегда участвует в рас­пределении функций и ролей, располагая "сигнифика­тивные, или означающие, общности в пространстве, где они умножаются и накапливаются". Еще одно требова­ние, без которого невозможно продуцирование высказы­вания, — обладание материальным существованием. "...Нужно, чтобы высказывание имело материю, отно­шение, место и дату. И когда эти необходимые условия изменятся, оно само меняет тождественность". Матери­альность высказывания определяется его "всегда гото­вым быть поставленным под вопрос статусом", поряд­ком институции, а не пространственно-временной лока­лизацией, возможностью "повторной записи и перепи­си". Схема применения задает для высказываний поле стабилизации, которое позволяет им повторяться в их

тождественности, и определяет порог, с которого тожде­ственности (равноценности) более не существуют, и нужно признать появление нового высказывания. "По­стоянство высказывания, сохранение его тождественно­сти в единичных событиях актов высказываний, раздво­ения в тождественности форм — все это является функ­цией поля использования, которым оно окружено". В ко­нечном итоге мы сталкиваемся, отмечает Фуко, не с ато­мическим высказыванием, "но с полем изучения функ­ций высказывания и условий, при которых она вызыва­ет к жизни различные общности, которые могут быть (но вовсе не должны быть) грамматическим или логическим порядком". Это порождает проблему определения того, что значит описать высказывание. Фуко предлагает по­нимать: 1) под высказыванием "разновидность сущест­вования, присущего данной совокупности знаков, — мо­дальность, которая позволяет ему не быть ни последова­тельностью следов или меток на материале, ни каким-либо объектом, изготовленным человеческим сущест­вом, модальность, которая позволяет ему вступать в от­ношения с областью объектов, предписывать опреде­ленное положение любому возможному субъекту, быть расположенным среди других словесных перформан­сов, быть, наконец, наделенным повторяющейся мате­риальностью"; 2) под дискурсом — "то, что было произ­ведено (возможно, все, что было произведено) совокуп­ностью знаков" ("дискурс является общностью очередностей знаков постольку, поскольку они являются вы­сказываниями, т.е. поскольку им можно назначить мо­дальности частных существований"). Окончательно дискурс можно определить "как совокупность высказы­ваний, принадлежащих к одной и той же системе форма­ций". Он — принцип рассеивания и распределения вы­сказываний, а анализ высказывания соответствует част­ному уровню описания. Таким образом, "описание вы­сказывания не сводится к выделению или выявлению характерных особенностей горизонтальной части, но предполагает определение условий, при которых выпол­няется функция, давшая существование ряду знаков (ря­ду не грамматическому и не структурированному логи­чески)...". В силу этого высказывание одновременно не­видимо и несокрыто. "Оно несокрыто по самому своему определению, поскольку характеризует модальности су­ществования, присущие совокупности действительно произведенных знаков". Рассмотреть можно только то, что "является очевидностью действующего языка". Од­нако высказывание не дано восприятию как явный носи­тель пределов и скрытых элементов. Необходимо пере­нести акцент в анализе с означаемого на означающее, "чтобы заставить появиться то, что есть повсюду в отно­шении с областью объектов и возможных субъектов, в отношении с другими формулировками и вероятными

повторными применениями языка". Несокрытый и не­видимый, уровень высказывания находится на пределе языка, указывает Фуко. "Он определяет модальность своего появления, скорее, ее периферию, нежели внут­реннюю организацию, скорее, ее поверхность, нежели содержание". Проделанный анализ позволяет, согласно Фуко, предпринять упорядочивание того, что сможет индивидуализироваться как дискурсивная формация. Последнюю он переопределяет как основную систему высказываний, которой подчинена группа словесных перформансов, — "не единственная ею управляющая система, поскольку сама она подчинена помимо того и в соответствии с другими измерениями логическим, линг­вистическим и психологическим системам". Четыре на­правления исследования формации (образование объек­тов, положений субъектов, концептов и стратегических выборов) соответствуют четырем областям, в которых выполняется функция высказывания. Соответственно, понятие дискурса переопределяется здесь как совокуп­ность высказываний, образующих таковой постольку, поскольку они принадлежат к одной и той же дискур­сивной формации; а понятие дискурсивной практики за­дается как "совокупность анонимных исторических правил, всегда определенных во времени и пространст­ве, которые установили в данную эпоху и для данного социального, экономического, географического или лингвистического пространства условия выполнения функции высказывания". Большей частью анализ дис­курса проходит под знаком целостности и избытка озна­чающих элементов по отношению к единственному оз­начаемому ("каждый дискурс таит в себе способность сказать нечто иное, нежели то, что он говорил, и укрыть, таким образом, множественность смыслов — избыток означаемого по отношению к единственному означаю­щему"). Однако анализ высказываний и дискурсивных формаций открывает, по Фуко, иное направление иссле­дования: "он хочет определить принцип, в соответствии с которым смогли появиться только означающие сово­купности, бывшие высказываниями. Он пытается уста­новить закон редкости". Высказывания всегда в дефици­те по отношению к тому, что могло бы быть высказыва­нием в естественном языке, — это принцип нехватки или, по крайней мере, ненаполнения поля возможных формулировок. В этом аспекте дискурсивная формация одновременно проявляет себя и как "принцип скандиро­вания и переплетения дискурсов", и как "принцип бес­содержательности в поле речи". Высказывания: 1) изу­чают на границе, которая отделяет их от того, что не ска­зано, в инстанции, которая заставляет их появиться, в своем отличии от остальных, что позволяет обнаружить в дискурсивных формациях распределение лакун, пус­тот, отсутствий, пределов и разрывов; 2) анализируют

не как находящиеся на месте других высказываний, но как находящиеся на своем собственном месте, — "об­ласть высказывания полностью располагается на своей поверхности"; 3) рассматривают как управляемые пре­дустановленными структурами и как имеющие статус в системе институций. Анализ же дискурсивной форма­ции обращается собственно к редкости: "...Он рассмат­ривает ее как объект объяснения, он стремится опреде­лить в ней единую систему и в то же время учитывает то, что она может иметь интерпретацию". Если интер­претация трактуется при этом как "способ реакции на бедность высказывания и ее компенсирования путем умножения смысла", как "способ говорить, исходя из нее и помимо нее", то анализ дискурсивной формации понимается как "поиск закона скудности, нахождение ее меры и определение ее специфической формы". Он ори­ентирован не на бесконечность извлечения смыслов, а на обнаружение отношений власти, истолковывая их в систематической форме внешнего. Его сверхзадача — избежать вторжения историко-трансцендентальной те­мы. "Тема, от которой пытается избавиться анализ вы­сказываний, чтобы восстановить высказывания в их чи­стом рассеивании. Чтобы анализировать их в несомнен­но парадоксальном внешнем, поскольку оно не соотно­сится ни с какой противостоящей формой внутреннего. Чтобы рассмотреть их в прерывности, не искажая поло­жение, с помощью одного из разрывов, которые ставят их вне игры и делают их несущественными в разомкну­тости или более важном различии. Чтобы уловить самое их вторжение в место и момент, когда оно производится. Чтобы найти их влияние на событие". Эта задача пред­полагает, что: 1) поле высказываний не описывается как "перевод" операций или процессов, которые разверты­ваются в другом месте (в мыслях людей, в их сознании или бессознательном, в сфере трансцендентальных структур); 2) область высказываний не относится ни к говорящему субъекту, ни к чему-либо наподобие кол­лективного сознания, ни к трансцендентальной субъек­тивности; 3) в их трансформациях, последовательных рядах, ответвлениях поле высказываний не подчиняется темпоральности сознания как своей законной модели ("Время дискурса не является переводом в видимую хронологию смутного времени мысли"). Тем самым анализ высказываний осуществляется безотносительно к cogito. "He важно, кто говорит, но важно, что он гово­рит, — ведь он не говорит этого в любом месте. Он не­пременно вступает в игру внешнего". Соответственно формы накопления нельзя отождествить ни с интерио­ризацией в форме воспоминания, ни с безразличным по­дытоживанием документов. В конечном итоге "суть ана­лиза высказываний — не разбудить спящие в настоящий момент тексты, чтобы вновь обрести, заворожив прочи-

тывающиеся на поверхности метки, вспышку их рожде­ния; напротив, речь идет о том, чтобы следовать им на протяжении сна или, скорее, поднять родственные темы сна, забвенья, потерянного первоначала и исследовать, какой способ существования может охарактеризовать высказывания независимо от их акта высказывания в толще времени, к которому они принадлежат, где они сохраняются, где они действуют вновь и используются, где они забыты (но не в их исконном предназначении) и, возможно, даже разрушены". Этот анализ предполагает, что: 1) высказывания рассматриваются в остаточности, которая им присуща ("забвение и разрушение в некото­ром роде лишь нулевая степень этой остаточности", на основе которой могут развертываться игры памяти и воспоминания); 2) высказывания трактуются в форме добавочности (аддитивности), являющейся их специфи­ческой особенностью; 3) во внимание принимаются фе­номены рекурренции (высказывание способно реорга­низовывать и перераспределять поле предшествующих элементов в соответствии с новыми отношениями). "Та­ким образом, описание высказываний и дискурсивных формаций должно избавляться от столь частого и навяз­чивого образа возвращения". В этом аспекте анализ дис­курсивной формации есть не что иное, как трактовка со­вокупности "словесных перформансов на уровне выска­зываний в форме позитивности, которая их характеризу­ет", что есть определение типа позитивности дискурса. "Позитивность дискурса... характеризует общность сквозь время и вне индивидуальных произведений, книг и текстов". Предпринять в дискурсивном анализе иссле­дование истории того, что сказано, означает "выполнить в другом направлении работу проявления". Для обеспе­чения этого анализа Фуко вводит понятие историческо­го априори как "априори не истин, которые никогда не могли бы быть сказаны или непосредственно даны опы­ту, но истории, которая дана постольку, поскольку это история действительно сказанных вещей". Это понятие позволяет учитывать, что "дискурс имеет не только смысл и истинность, но и историю, причем собствен­ную историю, которая не сводит его к законам чужого становления". Но историческое априори не над событи­ями — оно определяется как "совокупность правил, ха­рактеризующих дискурсивную практику" и "ввязанных в то, что они связывают". Область же высказывания, "артикулированная согласно историческим априори и "скандируемая" различными дискурсивными формаци­ями", задается системой, которая устанавливает выска­зывания как события (имеющие свои условия и область появления) и вещи (содержащие свою возможность и поле использования). Ее Фуко называет архивом. "Ар­хив — это прежде всего закон того, что может быть ска­зано, система, обуславливающая появление высказыва-

ний как единичных событий". Архив, продолжает Фу­ко, — "это то, что различает дискурсы в их множествен­ности и отличает их в собственной длительности". Он между языком и изучаемыми явлениями — "это основ­ная система формации и трансформации высказыва­ний". Архив нельзя описать во всей его целостности, а его актуальность неустранима. "Он дан фрагментами, частями, уровнями несомненно настолько лучше и на­столько с большей строгостью, насколько время отделя­ет нас от него; в конечном счете, если бы не было редко­сти документов, для его анализа было бы необходимо самое великое хронологическое отступление". Архив маркирует кромку времени, которая окружает наше на­стоящее, — "это то, что вне нас устанавливает наши пределы". "Описание архива развертывает свои возмож­ности (и принципы овладения этими возможностями) исходя из дискурсов, которые только что перестали быть исключительно нашими; его порог существования установлен разрывом, отделяющим нас от того, что мы не можем более сказать, и от того, что выходит за преде­лы нашей дискурсивной практики; оно начинается за пределом нашей собственной речи; его место — это раз­рыв наших собственных дискурсивных практик". Ис­следования архива Фуко называет "археологией": "архе­ология описывает дискурсы как частные практики в эле­ментах архива". Анализ А.З. как особой дисциплинар­ности Фуко проводит в третьей части своей работы ("Археологическое описание"). А.З. у Фуко конституи­руется во многом через ее артикулированное противопо­ставление дисциплинарным притязаниям истории идей, которая рассказывает "историю побочных обстоя­тельств, историю по краям", презентируя "скорее анализ точки зрения, нежели анализ собственно знания, скорее анализ заблуждений, нежели анализ истины, наконец, скорее анализ менталитета, нежели анализ форм мыс­ли". В этой трактовке история идей выступает скорее стилем анализа, чем дисциплинарностью, она занята "началами и концами, описанием смутных непрерывностей и возвращений, воссозданием подробностей лине­арной истории". В то же время она оказывается способ­ной описывать переходы из не-философии в филосо­фию, из не-науки в науку, из не-литературы в само про­изведение. "Генезис, непрерывность, подытоживание — вот предметы, которыми занята история идей, вот ее те­мы, с помощью которых она привязывается к опреде­ленной, теперь уже вполне традиционной форме исто­рического анализа". От всего этого и пытается уйти А.З., вырабатывающая "иную историю того, что было сказано людьми". Основными являются четыре разли­чия между ними: 1) различие в представлении о новиз­не; 2) различие в анализе противоречий; 3) различие в сравнительных описаниях; 4) различие в ориентации

трансформаций. Основными принципами А.З. являют­ся: 1) ориентация на определение не мыслей, репрезен­таций, образов, предметов размышлений, идей, которые скрыты или проявлены в дискурсах, а на исследование самих дискурсов в качестве практик, подчиняющихся правилам (археология обращается к дискурсу как к па­мятнику); 2) отсутствие в ней ориентации на поиск не­прерывных и незаметных переходов в преемственности дискурсов, археология — "различающий анализ, диф­ференциальное счисление разновидностей дискурса"; 3) отсутствие ориентации на установление взаимоперехо­дов между индивидуальным и социальным, она опреде­ляет типы и правила дискурсивных практик, пронизыва­ющих индивидуальные произведения; 4) отсутствие ориентации на поиск точки концентрации, где автор и произведение обмениваются тождественностями, — ар­хеология знания "не является ничем более и ничем иным, нежели перезаписью, трансформацией по опреде­ленным правилам того, что уже было написано, в под­держиваемой форме внешнего". Если история идей пы­тается установить идентичности в непрерывности пре­емственности и отделить "новое" от "старого", то архе­ология знания говорит в этих случаях лишь об эффектах дискурсивного поля, в котором отмечаются рассматри­ваемые историей идей явления. А.З. стремится лишь ус­тановить регулярности (или закономерности) высказы­ваний. Анализ регулярностей можно вести по многим направлениям: 1) через различение лингвистической аналогичности (или переводимости), логической иден­тичности (или эквивалентности) и однородности выска­зываний — последние и составляют предмет археоло­гии; 2) через вскрытие внутренней иерархии высказыва­ний, воссоздание деривационного (отличного от дедук­тивного, исходящего из аксиом) древа дискурса (отличи­мого от генетического и психологического анализов). "Порядок в археологии — не тот же, что в систематике или хронологической преемственности". Отсюда: "Нет большей ошибки, нежели стремление видеть в анализе дискурсивных формаций опыт всеобщей переодизации...". А.З. описывает уровень однородности высказы­ваний, имеющих свой временной срез и не объемлющих всех остальных форм идентичности и различия, какие можно заметить в речи. Эти организованные однородно­сти и рассматриваются ею как "эпохи". Будучи предназ­наченной для описания различных "пространств разно­гласия", А.З. при рассмотрении этих "связностей-эпох" имеет своей задачей "разрушить старые и открыть но­вые противоречия; это значит объяснить, в чем они мо­гут выражаться, признать их значимость или приписать их появлению случайный характер". Для нее существен­ны прежде всего внутренне присущие дискурсам оппо­зиции. Она занята исследованием неадекватности объ-

ектов, расхождениями модальностей, несовместимос­тью концептов, случаями исключения теоретического выбора. Еще одна ее задача — выявить различие ролей всех этих форм оппозиции в дискурсивной практике. Подводя итог этой части своего анализа, Фуко отмеча­ет: "Дискурсивная формация — это отнюдь не идеаль­ный текст, протяженный и гладкий, протекающий в све­те разнообразных противоречий и разрешающий их в спокойном единстве упорядоченной мысли; это и не по­верхность, в которой отражается в тысяче разных видов противоречие, отступающее всегда на второй план и в то же время доминирующее. Это скорее пространство множества разногласий; это единство различных проти­воположностей, для которых можно выделить и уровни и роли". Горизонт, который рассматривает А.З., — "это не сама по себе наука, мышление, менталитет или куль­тура; это скрещение интерпозитивностей, чьи пределы и точки пересечения могут быть мгновенно обозначе­ны". А.З. — сравнительный анализ, предназначенный не для того, чтобы редуцировать многообразие дискур­сов и отображать единство, долженствующее их сумми­ровать, а для того, чтобы разделить их разнообразие на отдельные фигуры. Следствие археологического сравне­ния — не объединение, но разделение. А.З. стремится "в специфике разграниченных между собой дискурсивных формаций установить игру аналогий и различий таки­ми, какими они предстают перед нами на уровне правил формации". Она должна выявить: археологический изо­морфизм, археологическую модель, археологическую изотонию, археологические расхождения, археологичес­кие корреляции в каждой из обнаруживаемых форма­ций. Археология раскрывает также связи между дискур­сивными формациями и недискурсивными областями. Наконец, еще одной ее задачей является исследование изменений и трансформаций позитивностей, в которых она особо фиксирует ситуации возникающих разрывов и феномены сдвигов внутри дискурсивных формаций. А.З. исследует именно позитивности дискурсивных формаций, а не описывает дисциплины, — первые дале­ко выходят за пределы вторых. "...Дискурсивные фор­мы — это не будущие науки, находящиеся на той стадии развития, когда, еще не осознанные "внутри себя", они выглядят уже вполне сформированными. Они действи­тельно не подлежат телеологической субординации по отношению к ортогенезу наук". Анализ позитивностей имеет своей целью показать, "по каким правилам дис­курсивная практика может образовывать группы объек­тов, совокупности актов высказываний, игры концептов, последовательности теоретических предпочтений". Эту совокупность закономерно возникающих элемен­тов Фуко предлагает обозначать термином "знание". "Знание — это то, о чем можно говорить в дискурсив-

ной практике, которая тем самым специфицируется: об­ласть, образованная различными объектами, которые приобретут или не приобретут научный статус,...это пространство, в котором субъект может занять позицию и говорить об объектах, с которыми он имеет дело в сво­ем дискурсе...". Знание следует определять и как "поле координации и субординации высказываний, в котором определяются, появляются, применяются и трансфор­мируются концепты...". Кроме того, оно "определяется возможностями использования и присвоения, установ­ленными данным дискурсом". Ряду "сознание — позна­ние — наука" А.З. противопоставляет ряд "практика — знание — наука". Тем самым необходимо разграничи­вать научные области и археологические территории. По мысли Фуко, "знание проявляет себя не только в до­казательствах, но и в воображении, размышлениях, рас­сказах, институциональных распоряжениях, политичес­ких решениях". В этом аспекте можно говорить о том, что "науки появляются в элементе дискурсивной форма­ции и на основе знания". Наука локализуется в поле зна­ния и изменяется в соответствии с преобразованием дискурсивных формаций. Тем самым наука может и должна быть рассмотрена как практика среди других практик. Ее различение, как и различение других дис­курсивных практик, задается характеристиками ряда проходимых ими порогов — позитивности, эпистемологизации, научности, формализации. Эти пороги прохо­дятся разными формациями асинхронно, что и задает специфичность переплетению конкретных знаниевых практик в конкретный момент времени, выявить кото­рое и есть задача археологических изысканий, что толь­ко и позволяет представить наличное знание во всем его конкретном многообразии (в его эпистемной организо­ванности и заданности).

В.Л. Абушенко

АРХЕТИП (греч. arche — начало и typos — образ; первообраз, проформа) — понятие, восходящее к тради­ции платонизма и играющее главную роль в "аналитиче­ской психологии", разработанной Юнгом.

АРХЕТИП (греч. arche — начало и typos — образ; первообраз, проформа) — понятие, восходящее к тради­ции платонизма и играющее главную роль в "аналитиче­ской психологии", разработанной Юнгом. Под слоем "личностного бессознательного", составлявшего основ­ной предмет изучения в классическом психоанализе Фрейда, Юнг обнаруживает "коллективное бессозна­тельное", трактуемое как общечеловеческое основание ("грибница") душевной жизни индивидов, наследуе­мое, а не формирующееся на базе индивидуального опыта. Если в личностном бессознательном основную роль играют "комплексы" (например, комплекс Эдипа, комплекс неполноценности), то структурообразующи­ми элементами коллективного бессознательного явля­ются А. — универсальные модели бессознательной психической активности, спонтанно определяющие че-

ловеческое мышление и поведение. А. сравнимы с кан­товскими "априорными формами" познания, однако ли­шены их абстрактности и эмоционально насыщены. Собственно А. не имеют конкретного психического со­держания (Юнг уподоблял их осям кристалла); другое дело — архетипические представления (символы) как результат совместной работы сознания и коллективно­го бессознательного. Символы есть единство прозрач­ного сознанию образа и стоящего за ним сокровенного и неэксплицируемого смысла, уводящего в бессозна­тельные глубины психики. Мифология и религия (оце­ниваемые Юнгом чрезвычайно высоко) строят "защит­ную стену символов", позволяющую сознанию ассими­лировать опасно-самостоятельную энергию А. бессоз­нательного и гармонизирующую тем самым человечес­кую психику. За исторической изменчивостью конкрет­ных символов Юнг усматривал инвариантность А., объясняющую поразительные сходства в различных мифологических и религиозных системах и факты вос­произведения в сновидениях и психотическом бреде фрагментов древних эзотерических систем. Разрабо­танная Юнгом концепция А. оказала значительное вли­яние на современную культурологию. (См. также Юнг.)

В.Н. Фурс

АТЕИЗМ (от греч. atheos — безбожный)

АТЕИЗМ (от греч. atheos — безбожный). 1) В тра­диционном понимании — ментально-мировоззренчес­кая установка, программно альтернативная теизму, т.е. основанная на отрицании наличия трансцендентного миру начала бытия, однако объективно изоморфная ему в гештальтно-семантическом отношении: А. как "обернутый монотеизм" (Клоссовски), как "теология, где человек встает на место Бога" (Батай). В конкрет­ных формах может конституироваться в оппозиции не столько теизму как таковому, сколько конкретному ве­роучению (определенной конфессии). В рамках тради­ции содержание понятия "А." обретало свою опреде­ленность в контексте соотношения с содержаниями та­ких понятий, как "религиозный индифферентизм" (от­сутствие фокусировки мировоззрения на вопросах ве­ры), "религиозный скептицизм" (сомнение в опреде­ленных догматах вероучения), "вольнодумство" (внеконфессиальная интерпретация символа веры) или "ан­тиклерикализм" (социально ориентированная позиция неприятия института церкви). По форме своего прояв­ления А. жанрово варьируется в предельно широком диапазоне: от когнитивных моделей, исключающих Бога в качестве объяснительного принципа из картины мира (материализм в последовательно монистических своих версиях) до смысложизненной позиции богобор­чества (романтизм). Определяя современность как су-

ществование человека "в условиях отсутствия Бога" (Аренд), философия в 20 в. объясняет формирование данной культурной установки тем недоверием (порож­денным культивацией технологизма), которое человек испытывает ко всему, что не сделано его руками, ибо не способен принять бытие как "свободный дар ниоткуда", стремясь артикулировать его как продукт собственной деятельности (классический западный активизм — от фигуры Демиурга в античной философии до идеи "вто­рой природы" в марксизме). По формулировке Аренд, "чем больше развита цивилизация, тем более совер­шенный мир она создает; чем более дома чувствуют се­бя люди в этой искусственной среде, тем больше будет их возмущать все постороннее, ими не произведенное, что просто и таинственно ниспослано им". А. трактует­ся современной философией как основанный на фунда­ментальной негативности. С одной стороны, "живя под знаком завершившейся истории, уже на берегу текущей мимо реки", человек, "уподобившись Богу" в своем удовлетворении универсумом и всеведением, "не оста­навливается на Боге", побуждаемый имманентной сво­ей "страстью негативности" (Бланшо). С другой сторо­ны, по оценке Батая, фундирующая западно-европей­скую культуру философия Гегеля в современной своей артикуляции (в частности — в раскрываемых аналити­кой Кожева аспектах) "обнаруживает себя философией смерти (или, что то же самое, А.)", ибо основана на не­гативности — прежде всего, "негативности человека, которая дана в смерти" (Батай). В свою очередь, содер­жание А. конституируется как сугубо негативное (логи­ко-рациональная критика богословских доказательств бытия Божьего, естественнонаучная критика соответ­ствующих мирообъяснительных моделей, социально-политическая критика института церкви). Несмотря на декларируемую (на уровне самооценки) позитивность позиции (от пафоса утверждения разума в А. Просве­щения до пафоса утверждения новой социальной ре­альности в А. марксизма, включая неортодоксальное течение богостроительства), негативность А. остро проявляет себя в экзистенциальных проекциях челове­ческого существования (в "Молитве атеиста" де Уна­муно, например: "Господь несуществующий! Услышь // В своем небытии мои моленья..."). 2) В философии постмодернизма — способ (стиль) мышления, фунди­рованный идеей "смерти субъекта" и принципиальным отказом от возможности внетекстового источника смысла, — как в плане "трансцендентального означае­мого" (Деррида), так и в плане "трансцендентного субъекта" (В.Лейч). Такая парадигма философствова­ния постулирует практическую "невозможность суще­ствования Бога для субъекта речи" (Кристева), — по формулировке Д.Зеппе, даже "теологи, живущие после

"смерти Бога", должны мыслить только атеистически" (ср. парадигмальную установку протестантского модер­низма: например, Бонхеффер, Дж.Дж.Альтицер и др.). А. в данной его интерпретации фундирован в работах Ба­тая, Фуко и др. Семантическая фигура Бога стоит в пост­модернизме в одном ряду с фигурами Автора, психоана­литически понятого Отца и, в целом, субъекта (познания, действия, власти), сопрягаясь с феноменом центра (структуры, власти и т.п.) и выступая символом традици­онной рациональности, метафизики и онтологии. В этом отношении А. фактически выступает в постмодернизме необходимым аспектом фундаментальной для него нома­дологической парадигмы децентрации (текста, опыта, структуры), постулируя новое понимание бытия как флуктуационного процесса самоорганизации, осуществ­ляющегося вне однозначных механизмов линейного де­терминизма, предполагающих процедуры внешнего при­чинения. — "Мир без Бога" стоит в одном ряду с такими базисными аксиомами постмодернизма, как "Текст без Автора", "язык без субъекта", "голос без говорящего", — выражая наряду с ними идею нелинейности. Подобным образом понятый А. позволяет постмодернизму консти­туировать внутри своего концептуального поля нетради­ционно артикулированную семантическую фигуру Бога (Бог как "предельный цикл Хроноса" у Делеза, напри­мер, — вне обязательной для теизма личностной его ар­тикуляции — см. Социальное время, Эон). Фактически постмодерн задает не только новую семантику, но и не­традиционную аксиологическую окраску классическому понятию А.: по формулировке Вейль, "одна из драгоцен­ных радостей земной любви — радость служить люби­мому существу так, чтобы оно не знало об этом. В люб­ви к Богу это возможно лишь через атеизм". (См. также "Смерть Бога", "Смерть субъекта".)

М.А. Можейко