Короче говоря, петербургские мальчики начали стыдиться само-
державия, как раньше стыдились рабовладения. Оно было теперь в их
глазах главным виновником всех язв, мучивших Россию: и ограбле-
ния крестьянства, и захлестнувшей страну дикой волны коррупции,
и темноты народной, и общей постыдной отсталости великой держа-
вы. Опять, как в декабристские времена, винила российская моло-
дежь во всех этих бедах именно то, что современные "национально-
ориентированные" интеллигенты почтительно именуют историче-
ской Россией, т. е. ту самую неограниченную власть, которая, по убе-
ждению старой славянофильской гвардии, как раз и была непремен-
ным условием "духовно-нравственного возвышения народа".
Так где же было место славянофильства в стремительно меняю-
щейся стране, в которой никто больше не желал слышать ни о "воз-
ящении в Московию", ни о "русском пути", ни об историческом
вородстве россии? Теперь интеллигентная молодежь мечтала (как
1820-е и как еще предстоит ей в очередной раз мечтать во второй
половине 1980-х) о "чечевичной похлебке" Запада, о конституции и
парламентаризме. Так где было место славянофильства в ситуации,
когда все его прогнозы не сбылись, все пророчества не оправдались?
Как все романтики, славянофилы всегда презирали политику, по-
читали её изобретением западным, вредным, которому не место на
Святой Руси. Но кризис-то, бушевавший в стране, был как раз поли-
тическим. Декабристы чувствовали бы себя в нем вполне уверенно.
Также, как либералы и "нигилисты" семидесятых, были они убежде-
ны, что страна их европейская и потому не может принадлежать ни-
какому лицу или семейству, что неограниченная власть гибельна, а
конституция императивна. И вообще на новом витке исторической
спирали модная романтика 1830-х, пленившая родоначальников сла-
вянофильства, оказалась вдруг абсолютно очевидным анахронизмом.
Пришло время "новых людей". В моду опять вошли декабристский
реализм и рациональность.
В этих условиях поведение родоначальников, превосходно усво-
ивших правила идейной борьбы во времена диктатуры, действитель-
но выглядело нелепым. Невозможно оказалось и дальше сидеть на
двух стульях, воспевая одновременно и свободу, и самодержавие.
Нельзя было больше одинаково ненавидеть и парламентаризм, и ду-
шевредный деспотизм. Короче, прав был Константин Леонтьев: про-
бил час выбора - с кем ты и против кого. Время полулиберального
умеренного национализма кончилось — вот что на самом деле происхо-
дило в пореформенной России.
Молодогвардейцы уже откровенно полагали себя единственными
настоящими славянофилами, уверяя публику, что объяснили "сущ-
ность учения славянофилов лучше и яснее родоначальников этого
учения". (35) И если старая гвардия хотела оставаться на плаву, не дав
молодогвардейству вытеснить себя из игры, ей приходилось выби-
рать. А выбор-то был невелик. Как сказал Иван Аксаков, "тепереш-
нее положение таково, что середины нет — или с нигилистами и ли-
бералами, или с консерваторами. Приходится идти с последними,
как это ни грустно". (36)
В условиях тогдашнего кризиса идти с консерваторами, т.е. с без-
заветными защитниками самодержавия, могло означать только одно:
славянофильству предстояла драматическая метаморфоза. Оно
Должно было превратиться в национализм брутальный, экзальтиро-
!3-4648
| “рушение ретроспективной утопии |
| Патриотизм и национализм в России. 1825-1921 |
ванный, фанатический. Соответственно неприятие Европы уступало
в нем место ненависти к ней, "неевропейский" язык менялся на яро-
стно антизападный, откровенное национальное самообожание вы-
тесняло безобидное национальное самодовольство, сохранявшее
еще, как мы видели, черты декабристской самокритики. И на облом-
ках ретроспективной утопии на глазах вырастал монстр рокового для
страны "бешеного" национализма.
ДЕГРАДАЦИЯ
Но если подтверждалась правота Леонтьева, ошибался, стало быть,
Михайловский. "Эпоха шестидесятых" так же не упразднила в Рос-
сии славянофильство, как и столетие спустя, в 1960-х, аналогичная
полуреформистская эпоха не упразднила в ней социализм. В обоих
случаях она лишь положила начало его деградации. Разница была,
однако, в том, что если вырождение социалистической идеи шло в
направлении от Официальной Народности к "человеческому лицу",
то вырождение славянофильства происходило в направлении обрат-
ном. Из доблестного борца с Официальной Народностью оно обра-
щалось в поборника её реставрации.
Мощь соловьевского предвидения в том, собственно, и состояла,
что он угадал направление деградации славянофильства. Немедленно
покинув его ряды, но не успев еще облечь свою догадку в отточенную
формулу, он так отвечал своим критикам: "Меня укоряли в последнее
время за то, что я, будто бы, перешел из славянофильского лагеря в
западнический, вступил в союз с либералами и т. д. Эти личные упре-
ки дают мне только повод поставить теперь следующий вопрос, вовсе
уж не личного свойства: где находится нынче тот славянофильский
лагерь, в котором я мог и должен был остаться?.. Какие научно-лите-
ратурные и политические журналы выражают и развивают "великую
и плодотворную славянофильскую идею"? Достаточно поставить
этот вопрос, чтобы сейчас же увидеть, что... славянофильская идея
никем не представляется и не развивается, если только не считать ее
развитием те взгляды и тенденции, которые мы находим в нынешней
"патриотической" печати. При всем различии своих тенденций от
крепостнической до народнической, и от скрежещущего мракобесия
до бесшабашного зубоскальства, органы этой печати держатся одно-
го общего начала — стихийного и безыдейного национализма, кото-
рый они принимают и выдают за истинный русский патриотизм; все
они сходятся также в наиболее ярком применении этого псевдонаци-
онального начала — в антисемитизме". (37)
Читатель, сколько-нибудь знакомый с нравами отечественной
"патриотической" прессы, не сможет избавиться от ощущения, что
речь идет о газете "Завтра" или о журнале "Молодая гвардия". Но
Соловьев говорил, конечно, о "Московских ведомостях", где Миха-
ил Катков, иронизируя над "всякого рода добродетельными демаго-
гами и Каями Гракхами", ликовал, что "пугнул эту сволочь высокий
патриотический дух, которым мы обязаны польскому восстанию".
(38) Или о "Варшавском дневнике", где царствовал К. Леонтьев, за-
дававший себе риторические вопросы вроде следующего: "Отчего же
не донести на тех, которые даже исподволь потворствуют Ткачевым,
Гартманам, Засуличам и т. д.?" (39)
Неотразимость сходства лишь в том, что язык "национального са-
мообожания" не балует нас разнообразием. Он не зависит от времени
и пространства, будь то в "Гражданине" князя Владимира Мещерско-
го (1890-е), в "Velkischer Beobachter" Альфреда Розенберга (1920-е)
или в "Нашем современнике" Станислава Куняева (1990-е). Просто
имеем мы здесь дело с универсальным международным кодом "беше-
ного" национализма. От него-то и пытался уберечь Соловьев своих
бывших коллег из старой славянофильской гвардии.
Но не уберег. В конце концов покинуть родной идеологический
дом, где и стены помогают, ничуть не менее мучительное, надо пола-
гать, предприятие, нежели эмигрировать из своей страны. И неудиви-
тельно, что большинство умеренных националистов оказалось на это
неспособно. Меньшинство, главным образом интеллектуалы, протя-
нет несколько десятилетий. Пусть на вторых ролях, пусть как рантье,
доживающие век на дивиденды от капитала, нажитого первым поколе-
нием с его декабристским наследством и "неевропейским" языком.
Это высоколобое меньшинство будет активным в земствах, в
столичных кружках и в Религиозно-философском обществе, где
"национально-ориентированная" публика самозабвенно спорила о
преимуществах русского мессианизма перед христианским эйкуме-
низмом, о "философском национализме" и о новом религиозном
сознании. Только жизнь - и политика — в особенности междуна-
родная политика, которой и предстояло в конце концов решить
судьбу России, будет идти мимо них. Эти сферы станут вотчиной
воинственного молодогвардейства, на глазах вырождавшегося, как
точно угадал Соловьев, в "стихийный и безидейный национализм".
Знаменем его и впрямь станет ненависть к еврейству.
Конечно, еще и в 1890-е могли российские читатели услышать от
генерала Киреева, возглавившего после смерти Ивана Аксакова об-
|
|
Патриотизм и национализм в России. 1825-1921
Кру111ениеретроспе1сгивной утопии
ломки старогвардейского большинства, такие бравые пассажи:
"Мессианистическое значение России не подлежит сомнению <...>
Одно только славянофильство еще может избавить Запад от парла-
ментаризма, монархизма, безверия и динамита". (40) Но ни у кого не
будет сомнения, что звезда этих людей закатилась уже безнадежно.
Достаточно сравнить "мессианистическую" уверенность Киреева с
рекомендациями славянофилов второго призыва, чтобы понять, на-
сколько нелепо звучала она в эпоху, когда властителями националисти-
ческих дум были уже Николай Данилевский и Константин Леонтьев.
Покуда, однако, мы все еще в 1870-х, Иван Аксаков жив и полон
сил и уступать доставшееся ему по праву славянофильское наследст-
во никаким молодогвардейским парвеню не намерен. Поэтому нам с
читателем предстоит стать свидетелями жесточайшей борьбы между
последними носителями неумолимо погружающейся в Лету ретро-
спективной утопии и ее будущими могильщиками. И тут, наверное,
пришла пора для знакомства с идеями самого выдающегося ревизио-
ниста славянофильства.
МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ
Первое издание "России и Европы" Данилевского, опубликованное
еще в 1869 году, прошло тогда практически незамеченным. Настоя-
щую популярность книга приобрела лишь после националистиче-
ской контрреформы Александра III, когда правительство возвело её в
ранг официальной философии русской истории. (Книга рекомендо-
валась преподавателям гимназий в качестве настольного пособия).
Но и в 1869-м Данилевский вовсе не намеревался, в отличие от
Киреева, избавлять Запад от его недугов. Он откровенно этим не-
дугам радовался. Ибо Европу он терпеть не мог и всю жизнь провёл
в ожидании момента, когда она "опять обратится всеми своими си-
лами и помыслами против России, почитаемой ею своим естест-
венным, прирожденным врагом". (41) Правда, Леонтьев был еще
радикальней, предлагая не ожидать, покуда Запад "обратится
против России", а самим обратиться против него, поскольку "раз-
рушение западной культуры сразу облегчит нам дело культуры в
Константинополе". (42) Но Леонтьев заслуживает отдельного
разговора.
Действительным основоположником славянофильского молодо-
гвардейства был, конечно, Николай Яковлевич Данилевский (и сам
даже Леонтьев, хоть и был лишь на восемь лет его моложе, охотно
признавал себя его учеником).
Если классики славянофильства жили в мире религиозной мета-
физики и мистического мессианства, мечтая об обновлении Европы
"живыми соками" Русской идеи, то, начиная с Данилевского, цент-
пал ьной темой, одушевлявшей второе поколение славянофилов, ста-
новится заимствованная у Официальной Народности геополитика. С
ним русский национализм окончательно становится не только впол-
не светской идеологией, но и единственным "производителем смы-
слов" для внешнеполитической ориентации страны.
Можно сказать, что Данилевский возродил николаевскую геопо-
литику — только без ее двусмысленности, заставлявшей политтехно-
логов Официальной Народности отчаянно метаться между охраной
легитимных правительств от революции и откровенным стремлени-
ем к сверхдержавное™. С Данилевским русский национализм сделал
свой выбор. И был этот выбор в пользу старого николаевского "броне-
поезда", простоявшего на запасном пути до самой Крымской войны (а
после неё и вовсе растаявшего в пореформенном тумане). Иными сло-
вами, хотя с тютчевской фантазией о "православном Папе в Риме" бы-
ло покончено, тютчевская же песнь о "всеславянском царе" станови-
лась неофициальным гимном молодой гвардии (Данилевский даже
сделал эти стихи эпиграфом к ключевой главе "России и Европы").
Вкратце мысль его сводилась к следующему: "Будучи чужда евро-
пейскому миру по своему внутреннему складу, будучи, кроме того,
слишком сильна и могущественна, чтобы занимать место одного из
членов европейской семьи, быть одною из великих европейских дер-
жав, — Россия не иначе может занять достойное себя и Славянства
место в истории, как став главою особой, самостоятельной политиче-
ской системы государств и служа противовесом Европе во всей её
общности и целостности". (43)
Выбор, как видим, был сделан в пользу сверхдержавности. По сто-
пам Погодина (и опережая, как мы еще увидим, вождя старой гвар-
дии Ивана Аксакова) Данилевский назвал свою "особую политиче-
скую систему" Всеславянским Союзом. Само собою разумеется,
под политическим водительством и гегемониею России". (44) Про-
стираться эта новая сверхдержава должна была, по его замыслу, "от
Адриатического моря до Тихого океана, от Ледовитого океана до Ар-
хипелага". (45) Имея в виду этот гигантский географический размах,
войти в неё, кроме славян, "должны, волею или неволею, и те несла-
вянские народности (греки, румыны, мадьяры), которых неразрыв-
но, на горе и на радость, связала с нами историческая судьба, втиснув
их в славянское тело". (46)
Патриотизм и национализм в России. 1825-1921
крушениеретроспективной утопии
А поскольку "Турция и Австрия потеряли всякий смысл, [т.е.]
умерли — и подобно всякому трупу, вредны в гигиеническом отноше-
нии, производя своего рода болезни и заразы" (47), их, естественно
придется с политической сцены, мягко выражаясь, устранить. Ко-
нечно же, такая "гигиеническая" операция предполагала тотальную
войну с Европой (по соображениям политкорректности Данилев-
ский, как правило, употребляет эвфемизм "борьба", хотя порою, как
мы еще увидим, и проговаривается). Но это обстоятельство его
нисколько не смущает. Напротив, "продолжительная, многократно
возобновляющаяся борьба с Европой <„.>посеет спасительное отчу-
ждение от того, что идет от врагов и тем более заставит ценить и
любить своё родное, исконно славянское". (48)
Очень полезна была бы для хорошего дела и добротная, полно-
ценная "патриотическая" истерия — в защиту, допустим, братьев-
сербов или родных словаков. Поскольку "если бы такое отношение к
чуждому европейскому и своему славянскому и перешло даже долж-
ную меру справедливости, перешло в исключительность и патриоти-
ческий фанатизм, - то на время и это было бы в высшей степени бла-
годетельно и целебно". (49)
"НЕИЗБЕЖНОСТЬ"
Данилевский совершенно уверен, что сама история не позволит Рос-
сии уклониться ни от этой благодетельной и целебной истерии, ни от
войны с Западом. Ибо "рано или поздно, хотим мы или не хотим, но
борьба с Европою неизбежна <...> из-за свободы и независимости
славян, из-за обладания Царырадом". И вообще "по мнению каждо-
го русского, достойного этого имени, [борьба эта] есть необходимое
требование её исторического призвания". (50)
Он не может не понимать, конечно, уязвимость своей позиции:
"Нас обвинят, может быть, в проповеди вражды, в восхвалении вой-
ны". (51) Но, защищается автор, "такое обвинение было бы неспра-
ведливо: мы не проповедуем войны, мы утверждаем лишь, и не толь-
ко утверждаем, но и доказываем, что борьба неизбежна, что хотя вой-
на [вот и проговорился!] очень большое зло, однако же не самое еще
большее, - что есть нечто гораздо худшее войны, от чего война может
служить лекарством, ибо не о хлебе едином жив будет человек". (52)
И потому не дай Бог России от этой перманентной войны уклонить-
ся. Ибо ей, "не исполнившей своего предназначения и тем самым по-
терявшей причину своего бытия, свою жизненную сущность, свою
идею — ничего не останется, как бесславно доживать свой жалкий век,
пегнивать как исторический хлам <...> распуститься в этнографиче-
й материал <...> даже не оставив после себя живого следа". (53)
“КАТЕХИЗИС СЛАВЯНОФИЛЬСТВА"?
Я думаю, читатель уже может составить представление о том, как
необозримо далеко ушла молодая славянофильская гвардия от от-
цов-основателей движения. Молодогвардейцам не было нужды до-
искиваться до исторических и метафизических причин отличия
России от Европы: они с порога постулировали, что "Европа враж-
дебна России". Молодогвардейцы не утруждали себя доказательст-
вами религиозной избранности русского народа: военное могуще-
ство было для них вполне достаточным для этого основанием. Они
не размышляли о спасении человечества светом славянофильской
идеи: сверхдержавность и была, по их мнению Русской идеей. И
следа не осталось в них от былой славянофильской одухотворенно-
сти и романтики, один сухой, так и хочется сказать бухгалтерский,
расчёт сколько и чего приобретёт Россия от нового сверхдержавно-
го статуса.
Вот замечательный образец. "Всеславянский Союз, - объясняет
Данилевский, — должен бы состоять из следующих государств:
Русской империи с присоединением к ней всей Галиции и угор-
ской Руси.
Королевства Чехо-Мораво-Словакского <...> приблизительно с
9 000 000 жителей и 1800 кв. миль пространства.
Королевства Сербо-Хорвато-Словенского <...> с населением
приблизительно 8 000 000 на 4500 кв. милях пространства.
Королевства Болгарского с Болгарией, большей частью Румынии и
Македонии с 6 000 000 или 7 000 000 жителей и с лишком 3000 кв. миль.
Королевства Румынского с Валахиею, Молдавией, частью Буко-
вины и половиною Трансильвании <...> Это составило бы около
7 000 000 населения и более 3 000 кв. миль.
Королевства Эллинского <...> приблизительно 2800 или 3000 кв.
миль и с населением с лишком 4 000 000 жителей.
Королевства Мадьярского, т. е. Венгрии и Трансильвании, за от-
делением тех частей их, которые должны отойти к России, Чехии,
Сербии и Румынии; приблизительно с 7 000 000 жителей и около
иОО кв. миль пространства.
Царьградского округа с прилегающими частями Румынии и Ма-
°и Азии, окружающими Босфор, Мраморное море и Дарданеллы
"-> приблизительно с 2 000 000 народонаселения.
