Патриотизм и национализм в России. 1825-1921 5 страница

А вот еще одно словно бы бьющее в глаза противоречие у родона-
чальников славянофильства, странным образом не замеченное ни их
последователями, ни их исследователями. Говоря о сельском "мире"
(или о губернском "соборе"), они настаивали на том, что перед нами
полностью самоуправляющаяся община, в которой не может быть
никакого единоличного распорядителя. Возражая, например, против
проекта сельского мира, представленного редакционными комисси-
ями по крестьянской реформе, в котором предусматривалось, что
"первое место на сходах и охранение на них должного порядка при-
надлежит старосте", К. Аксаков, по его собственным словам, "при-
шел в ужас". Институт старосты, возмущался он, "не более, не менее,
как совершенное нарушение всей сущности русского общинного на-
чала, полное истязание мира, уничтожение самобытной обществен-
ной свободы русского народа. Когда мир собран, то первое лицо
здесь одно — мир, а другого и быть не может. Хорош мир, в котором
есть начальник или, по крайней мере, распорядитель!" (51)

Но каким же тогда образом могли славянофилы одновременно
превозносить верховного начальника всенародного "мира", само-
державного хозяина и распорядителя нации-семьи? Почему в одном
случае оказывался такой начальник "истязанием мира", а в другом -
его спасением?

Ни в какой степени не предназначены, однако, эти заметки на по-
лях скомпрометировать родоначальников славянофильства. Да, те
логические противоречия, которые мы вкратце здесь обсудили, и те,
которые нам еще предстоит обсудить, свидетельствуют, что они не
сумели свести концы с концами в своем видении России. Да, отка-
завшись от чистоты декабристского патриотизма и соскользнув к
"национальному самодовольству", они тем самым открыли ящик
Пандоры, практически пригласив своих последователей скользить

дальше вниз по роковой лестнице Соловьева — к "национальному са-
моуничтожению". Но все это не дает нам оснований отказать им в
благородстве замыслов и чистоте намерений.

Можно ли забыть, что столкнувшись, в отличие от декабристов, с
тоталитарным монстром ново-византийской цивилизации, они дали
ему бой — и выиграли его? Можно ли забыть, что исходным пунктом
их политического поиска была свобода? Что, как заклинал духов са-
модержавия К. Аксаков,

Ограды властям никогда
Не зижди на рабстве народа!
Где рабство, там бунт и беда.
Защита от бунта — свобода!

Да и помимо всего этого оставили ведь нам отцы-основатели славя-
нофильства в наследство еще одну грандиозную загадку, не только до
сих пор не разрешенную, но, увы, и не замеченную. Они, как извест-
но, в подавляющем большинстве были помещиками-интеллигента-
ми. Так вот, никто почему-то не спросил себя, как могло случиться,
что в эпоху крепостного права помещик, для которого все его Гераси-
мы и Палашки были тем же, что негры для американского плантато-
ра, который столетиями восклицал, подобно Чичикову, "какая, одна-
ко, разница между благородною дворянскою физиономией и грубою
мужицкою рожей", который в лучшем случае должен был ощущать
себя отцом родным своим темным и забитым чадам, — чтоб этот "са-
модержец в миниатюре" вдруг преклонил колена перед мужиком, как
пред учителем? Чтоб интеллигент-дворянин исступленно возглашал,
что "вся мысль страны пребывает в простом народе"?

КОГО ВИНИТЬ?

Проблема со славянофильским видением России была, однако, в
том, что оно не имело к реальности никакого отношения. На самом
Деле ничего не могло быть дальше от светлого образа Святой Руси,
чья история должна была читаться, по убеждению Аксакова, как жи-
тия святых, служа укором и уроком для "гниющего" Запада, нежели
мрачная полицейская повседневность, от которой некуда было деть-
ся. Повторим хоть беспощадное её описание Константином Кавели-
ным, западником, конечно, но, как большая их часть в постникола-
евскую эпоху, скорее "националистом с оговорками", даже признав-
^шимся однажды, что "стал совершенным славянофилом". (52) "Куда
ни оглянитесь у нас, везде тупоумие и кретинизм, глупейшая рутина

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921

В средневековой ловушке

 

 

или растление и разврат, гражданский и всякий, вас поражают со всех
сторон. Из этой гнили и падали ничего не построишь". (53)

Ну допустим, что среди всего "растления и разврата" можно было
и не заметить такую мелочь, как противоречие между отдельной кре-
стьянской общиной, где присутствие "начальника" следовало трак-
товать как "уничтожение самобытной общественной свободы рус-
ского народа", и всем мужицким царством, где такой "начальник"
почему-то выступал как воплощение этой самой свободы. Но сама
ведь зияющая бездна между пригрезившейся славянофилам нацией-
семьей и действительностью, где, по словам того же К. Аксакова,
"русский монарх получил значение деспота, а народ — значение раба-
невольника" (54), не могла не бить в глаза. Ясно, что в такой ситуации
вся их величественная картина русской истории лишалась какого бы
то ни было правдоподобия, если б они тотчас же не нашли виновника
столь грандиозного её "извращения", эпического злодея, который,
изменив родному преданию, "втолкнул Русь на путь Запада — путь
ложный и опасный". (55)

Самым подходящим кандидатом на должность такого злодея был
бы, конечно, Иван Грозный. Тем более, что он-то как раз и ввёл в
России крепостное право, государственный террор и душевредный
деспотизм. Для декабристов поэтому Грозный как раз и был родона-
чальником российского рабства. Как "тирана отечества драгого"
проклял его Кондратий Рылеев. И чудом уцелевший декабрист Чаа-
даев благодарил Хомякова "за клеймо, положенное на преступное
чело царя - развратителя своего народа". (56) Короче, славянофилы
все про Грозного царя знали. Один из самых знаменитых их поэтов
Николай Языков не стеснялся в выражениях: "Трех мусульманских
царств счастливый покоритель и кровопийца своего! Неслыханный
тиран, мучитель непреклонный, природы ужас и позор!"

И все-таки не подошел славянофилам Грозный на роль главного
злодея русской истории. Потому, надо полагать, что европеизмом от
него и не пахло. Не сталкивал он Россию на путь Запада, а поднялся
из мутных глубин того самого московитского болота, которое они
приравняли к житиям святых. Но если не Грозный, то кто? Славяно-
филы назначили на эту роль Петра. Он подошел им по всем параме-
трам: и "неслыханный тиран", и великий самодержец, способный
собственноручно "извратить" курс истории своего народа, и — глав-
ное - западник. Естественно, они его прокляли. Как писал К. Акса-
ков в стихотворении "Петру",

Вся Русь, вся жизнь её доселе
Тобою презрена была,
И на твоём великом деле
Печать проклятия легла.

Так одним ударом разрубили славянофилы русскую историю надвое.
у страны внезапно оказалось не одно прошлое, а два. До Петра была
она Святой Русью, благословенной нацией-семьей, а после него ста-
ла "черна неправдой черной". С ним двинулась Москва в совершен-
но неестественном для нее "петербургском" направлении, враждеб-
ном всему её прошлому. И настолько непримиримо противоположны
были две эти России, что если б не сельский мир да православие, ни-
кто, быть может, и не признал бы в "правительственной системе пет-
ровского периода" бывшую Святую Русь. Остается лишь недоуме-
вать, как могли славянофилы, желая Западу добра, с легким сердцем
рекомендовать ему "своего Петра", который "привил бы ему свежие,
могучие соки славянского Востока".

МЕТОД "ИСТОРИЧЕСКОГО РАЗРЫВА"

Нет слов, представление о петербургском периоде как об "антитези-
се" русской истории, отрицавшем московитский "тезис" лишь затем,
чтоб разрешиться грядущим идеальным "синтезом", свидетельство-
вало о близком знакомстве славянофилов с диалектикой немецкой
классической философии. Равно как и о недюжинном поэтическом
воображении. Не зря же многие из них писали пламенные стихи и
наизусть цитировали Гегеля и Шеллинга.

Как художественный приём, звучало это экстраординарно и
драматично. К сожалению, однако, беспощадно обнажил этот при-
ём также и полную логическую несостоятельность всего славяно-
фильского построения. Но об этом чуть позже. Сейчас скажем
лишь, что метод "исторического разрыва" оказал огромное влия-
ние не только на политическое воображение их наследников, но и
оппонентов.

Еще и четверть века спустя, как мы помним, Герцен убеждал им-
ператора отречься от "петербургского периода". Да что Герцен, если
^и через полтора столетия Александр Солженицын повторил, говоря о
советской Официальной Народности, славянофильский приём поч-
ти буквально. Вот как звучало это у него: "На самом деле советское
Развитие — не продолжение русского, но извращение его, совершен-
но в новом, неестественном направлении, враждебном своему наро-

П-4648

средневековой ловушке

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921

 

 

ду <...> Термины "русский" и "советский" не только не равнозначны
но <...Непримиримо противоположны." (57)

Даром что в роли эпического злодея русской истории выступал у
Солженицына не Петр, а Ленин. И утраченным раем, по которому он
тосковал, оказался как раз тот самый проклятый славянофилами
"петербургский период". Но это, согласитесь, всего лишь детали ис-
торического орнамента. Сам-то приём все тот же, славянофильский:
история страны разрубается на две части - благословенную и про-
клятую. И виновником катастрофы по-прежнему оказывается некий
самодержавный злодей, одаренный дьявольской способностью "из-
вратить" историю великого народа.

ИГРА В ПОИСК ИСТОРИЧЕСКОГО ЗЛОДЕЯ

Привлекательная своей механической простотой была бы эта игра,
наверное, вполне безобидной, когда б не подменяла решения дейст-
вительно насущной задачи, не уводила от неё в сторону. Я говорю об
объяснении того, почему Россия, в отличие от других великих держав
Европы, столько раз на протяжении тысячелетней истории теряла
свою европейскую "супраидентичность", как зовётся это на научном
жаргоне (58), и вновь её обретала — лишь затем, чтоб потерять снова.
И снова обрести. Того, другими словами, что назвал я в "Истоках тра-
гедии" цивилизационной неустойчивостью России.

Кто спорит, нет в мире страны, которая не пережила бы в своей
истории бурные политические метаморфозы. Возьмем хоть Фран-
цию, внезапно превратившуюся в конце XVIII века из абсолютной
монархии в республику, затем в империю, затем в конституционную
монархию, затем снова в империю и снова в республику. Но ведь всё
это были метаморфозы политические, никогда при этом не доходило
дело до отречения от супраевропейской идентичности. Понять, что
это такое, несложно. Допустим, парижанин идентифицирует себя,
естественно, со своим городом (и то вспоминая об этом лишь где-ни-
будь, скажем, в Марселе). В Лондоне, однако, он уже чувствует себя
французом, а в Нью-Йорке и вовсе европейцем. Вот эта естествен-
ная, чтоб не сказать инстинктивная, идентификация парижанина с
Европой и есть его европейская супраидентичность. С чем, однако,
должен был идентифицировать себя в том же Нью-Йорке москвич?
До Николая, с тем же, с чем и парижанин, с Европой. А при нём? С
"русской цивилизацией"? С нео-византийской империей?

Вот от этой супраидентичности Россия (как, кстати, и Германия)
неоднократно отрекалась. Даже самый краткий обзор её историче-

ого путешествия не оставляет в этом сомнения. Как, впрочем, и в
^С м что она всегда обретала её снова. Но пусть читатель судит сам.

X - середина XIII века. Протогосударственный конгломерат ва-
яжских княжеств и вечевых городов, известный под именем Киев-
ской Руси, воспринимает себя (и воспринимается в мире) как неотъ-
емлемая часть Европы. Никому не приходит в голову как-то отделить
от неё Киевскую Русь, изобразить её некой особой, противостоящей
Европе "цивилизацией". Да, это была русская земля, но и европей-
ская тоже. Такова была тогдашняя русская супраидентичность. Точ-
но такая же, между прочим, как европейская супраидентичность тог-
дашней Франции, скажем. (Кстати, управляла Францией - после
смерти мужа-короля в XI веке - русская княжна, дочь Ярослава
Мудрого).

Середина XIII - середина XV веков. Русь завоевана, насильственно
сбита с европейской орбиты, отделена от Европы стеной азиатского
ига. "Последнее, - признает даже современный 'национально-ори-
ентированный' интеллигент, - сдерживая экономическое развитие...
подрывая культуру, хозяйство, торпедируя рост городов, ремесел,
торговли, породило капитальную для России проблему политическо-
го и социально-экономического отставания от Европы". (59)

Середина XV- середина XVI веков. Освобождаясь от азиатского ига,
страна возвращается в Европу. Если верить главному аргументу "Ис-
токов", настаёт новое европейское столетие России. Великая рефор-
ма. Введение местного самоуправления, суда присяжных и подоход-
ного налога. Подъем хозяйства, культуры, неожиданный и мощный
расцвет идеологического плюрализма, который назвал я "Москов-
скими Афинами". Приступ к церковной Реформации. Возникнове-
ние в связи с этим мощной антиевропейской идеологии — иосифлян-
ства, под знаменем которого церковь наносит сокрушительное пора-
жение реформирующемуся государству. Самодержавная революция
1560-х. Отказ от европейской государственности означает тотальное
закрепощение крестьянства. Начало империи.

Середина XVI — конец XVII веков. В результате торжества иосиф-
лянства и тотального террора опричнины Россия опять, как в середи-
не XIII века, насильственно сбита с европейской орбиты. Повторяет-
ся история ига: хозяйственный упадок, "торпедируется" рост горо-
дов, ремесел, торговли. Крестьянство "умерло в законе". Утверждает-
ся военно-имперская государственность. На полтора столетия стра-
на, отрекшаяся от своей европейской идентичности, застревает в ис-
торическом тупике, превращаясь в угрюмую, изоляционистскую,

В гредневековой^ловушке

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921

 

 

перманентно стагнирующую — и в то же время уверенную, что она
монопольная обладательница христианства — Московию (Святую
Русь, по терминологии славянофилов).

В.О. Ключевский полагал отличительной чертой этого странного
общества то, что "оно считало себя единственным истинно право-
верным в мире, своё понимание Божества исключительно правиль-
ным, Творца вселенной представляло своим собственным русским
Богом, никому более не принадлежащим и неведомым". (60) Своего
рода христианский Талибан, как видим). Естественно, Василий Оси-
пович находил это обстоятельство "органическим пороком" Моско-
вии. Зато славянофилы впоследствии именно это и найдут её глав-
ным достоинством.

Начало XVIII — начало XIX веков. Железной самодержавною рукой
Петр ликвидирует иосифлянство и снова поворачивает российскую
элиту лицом к Европе, возвращая стране её первоначальную супраев-
ропейскую идентичность. Цена выхода из московитского тупика не-
померна, однако. (Еще страшнее, скажем, забегая вперед, чем из со-
ветского в конце XX века). Полицейское государство, террор, уже-
сточение крепостничества, страна расколота. Ее рабовладельческая
элита шагнула в Европу, оставив подавляющую массу населения,
крестьянство, в старой, вроде бы порушенной Петром Московии. И
всё же, как заметил один из самых замечательных эмигрантских пи-
сателей Владимир Вейдле, "дело Петра переросло его замыслы и пе-
ределанная им Россия зажила жизнью гораздо более богатой и слож-
ной, чем та, которую он так свирепо ей навязывал... Он воспитывал
мастеровых, а воспитал Державина и Пушкина". И в конце концов
"окно прорубил он не куда-нибудь в Мекку или в Лхассу". (61)

Начало XIX — начало XX века. На вызов, брошенный России Пет-
ром, ответила она не только колоссальным явлением Пушкина, по
знаменитому выражению Герцена, но и европейским поколением,
вознамерившимся воссоединить страну, разорванную им надвое. Для
этого, естественно, понадобилось бы отменить как крепостное пра-
во, так и самодержавие. Одним словом, вместо петровского "окна в
Европу", планировали декабристы сломать московитскую стену ме-
жду нею и Россией. Чем кончилась эта эпопея, мы уже знаем: анти-
петровской революцией, в ходе которой европейское поколение Рос-
сии разгромлено и под именем Официальной Народности воссозда-
но старое, отмененное Петром изоляционистское иосифлянство.
Sonderweg торжествует. Начинается вырождение декабристского пат-
риотизма в национализм. Развитое славянофилами в стройный исто-

еский _миф новое иосифлянство вознамерилось повторить то, что
делали уже однажды его средневековые предшественники — на-
поочь отказаться от европейской идентичности России и вернуть
страну в Московию.

XX век. Три поколения спустя замысел нового иосифлянства сбы-
вается - в совершенно неожиданном, мистифицированном виде. Так
или иначе, страна в очередной раз насильственно сбита с европей-
ской орбиты, изолирована и возвращена в Московию. Но поскольку
на дворе уже не средневековье, а XX век с его массовыми революци-
ями и социалистическим поветрием, воплощается новый иосифлян-
ский замысел в извращенной форме СССР. Что, впрочем, дела в
принципе не меняет. Новая Московия оказывается столь же безнадеж-
ным историческим тупиком, как и старая. В 1991 году она рухнула.

Что же говорит нам этот беглый обзор тысячелетней Одиссеи рос-
сийской государственности? Подтверждает он излюбленную запад-
ными историками (и русскими националистами) мысль, что она из-
начально была самодержавной, если, как мы видели, большую часть
своего исторического времени прожила Россия даже без намёка на
самодержавие? Подтверждает он примитивную механическую тео-
рию "исторического разрыва" между Россией допетровской (якобы
сплошь неевропейской) и петровской (полуевропейской), если ока-
зывается, что задолго до Петра, провела Россия на европейской ор-
бите, по крайней мере, четырнадцать поколений?

На самом деле объясняет наш обзор лишь, что "национально-
ориентированная" игра в поиск исторического злодея мешала (и
продолжает мешать) России окончательно вернуться в её настоящий
дом, тот самый, из которого была она четырежды насильственно вы-
дворена (монгольскими завоевателями и тремя самодержавными ре-
волюциями — Грозного в XVI веке, наколаевской в XIX и сталинской
в XX). Откуда происходит эта цивилизационная неустойчивость, по-
пытался я подробнейшим образом объяснить в "Истоках".

ЛЕГЕНДА О "РОССИИ, КОТОРУЮ МЫ ПОТЕРЯЛИ"
Или возьмем другой монументальный аспект "исторического разры-
ва" славянофилов. Мы видели, что противопоставили они ново-ви-
зантийской цивилизации вовсе не другой вариант будущего России,
но её прошлое. И только на первый взгляд обусловлено это было же-
стокой конкуренцией с бюрократической утопией Официальной На-
родности. На самом деле и после её крушения не умела "хоровая"
Усекая идея объяснить роковые ножницы между своим светонос-

 

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921

в средневековой ловушке

 

 

ным идеалом и "растлением и развратом" самодержавной реально-
сти иначе, нежели апеллируя к прошлому.

Просто не оказалось — и до сих пор нет — в её идейном арсенале
ничего, кроме легенды о "России, которую мы потеряли". То самое,
что современные национально-ориентированные интеллигенты ве-
личают "белым патриотизмом". Как воздух нужен ей этот сказочный
град Китеж, этот первозданный материк народной культуры, где
предположительно запрограммирован генетический код Святой Ру-
си. Ибо только обретя его, могли славянофилы с чистой совестью
звать народ "домой", в землю обетованную, воспетую в страстных
стихах К. Аксаковым:

Пора домой! И песни повторяя
Старинные, мы весело идем.
Пора домой! Нас ждет земля родная,
Великая в страдании немом!

"Домой" означало здесь назад, в утраченный рай Московии. Этот су-
меречный ностальгический мотив не мог, конечно, ускользнуть от та-
кого язвительного комментатора, как Чаадаев, навсегда окрестивше-
го их Русскую идею "ретроспективной утопией". Иными словами,
обвинил её Чаадаев при самом её рождении не просто даже в утопич-
ности, но в утопичности по существу своему средневековой. Ибо
земля обетованная располагалась у них не впереди, а позади.

ПРАВ ЛИ ЧААДАЕВ?

Проще всего проверить правильность его суждения, обратив внима-
ние не столько на то, что проповедовали славянофилы, сколько на
вопросы, задать которые не посмели они даже самим себе. Не посме-
ли, ибо, задав их, тотчас же и обрушили бы всю свою "свято-рус-
скую" постройку. Чтоб убедиться в этом, достаточно суммировать её
основные очертания.

Нации-семье, утверждали славянофилы, никаких политических
гарантий от произвола самодержавия не требуется. В неё, можно ска-
зать, встроен механизм самосохранения, своего рода негласный об-
щественный договор, который, как мы помним, они назвали "отно-
шением взаимного невмешательства между правительством и наро-
дом". Более того, согласно этому договору, именно неограниченная
власть и гарантировала народу неограниченность его "духовной сво-
боды". С точки зрения "византийского любомудрия" всё это, может
быть, и имело бы смысл — если б не было Петра.

Как беззаконная комета врывается Петр в стройное здание Рус-
ской идеи, в полном соответствии со своим характером разнося его
_на куски. Ведь он тоже был самодержцем и по логике славянофилов,
следовательно, связан, как все русские государи, тем самым неглас-
ным общественным договором, который и представляет фундамент
всей постройки. А он взял да и уничтожил нацию-семью. Так где же
был механизм самосохранения, который в неё якобы встроен? Поче-
му не сработал? Почему беззащитной оказалась страна перед волей
самодержца, обернувшегося деспотом, наплевавшего на suverainete
du peuple и без зазрения совести поправшего тот самый обществен-
ный договор, который, если верить славянофилам, был единствен-
ной "органической" для России гарантией от деспотизма? Согласи-
тесь, что именно эти вопросы первым делом и задал бы себе любой
современный мыслитель.

Я говорю современный вовсе не в том смысле, что жить он должен
был непременно после славянофилов. Декабристы-то были раньше.
И их, тем не менее, мучили именно эти вопросы. Монтескье вообще
жил за столетие до декабристов. А Джон Локк - за два. Но были они
все современными мыслителями именно потому, что бились над эти-
ми вопросами. Более того, они нашли на них ответ. Славянофилы же
открещивались от этих вопросов, как от черта.

А ведь есть и вопросы покруче, касающиеся уже не прошлого, а
будущего страны. Как предотвратить нового Петра? Где гарантия, что
даже вернувшись "домой", в Святую Русь сиречь самодержавную
Московию, не обнаружим мы там еще одного эпического злодея и
"извратителя" родной истории?

Славянофилы написали тома и тома. И речь в них о чем угодно —
от красоты крестьянских хороводов до врожденных пороков "запад-
ной цивилизации". Но вот об этих, естественных, казалось бы, сю-
жетах, от которых зависит не только вся логика Русской идеи, но и
сама судьба обожествленного ими народа, нет во всех этих томах ни
единого слова. К какому же иному выводу можем мы прийти, кроме
того, что они запретили — не только себе, но и "национально-ориен-
тированным" потомкам — даже думать о главном?

НАСТОЯЩАЯ ТАЙНА СЛАВЯНОФИЛЬСТВА

Давайте, однако, примем на минуту все посылки славянофилов. И

тр> что Россия была некогда нацией-семьей, Святой Русью. И то, что

^етр был злодеем родной истории. И то, что "духовная свобода" вы-

^{Ше Пол}итической. И то, наконец, что "пора домой", в Московию. И

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921

в средневековой ловушке

 

II

вот оказывается, что именно эти посьшки, едва мы их принимаем, за-
прещают нам задавать вопросы, от которых зависит судьба страны
Так можем ли мы, спрашивается, объяснить себе это странное обсто-
ятельство, не согласившись с Чаадаевым?

На самом деле он, похоже, нащупал в своем презрительном заме-
чании самую сердцевину "хоровой" Русской идеи, объясняющую
нам все её загадки, а не только то, почему будущее страны она всегда
видела в ее прошлом. Перед нами вовсе не современное философ-
ско-политическое учение, пусть противоречивое, пусть полное ло-
гических несообразностей, пусть даже утопическое, — но именно ре-
троспективная утопия, всеми своими корнями уходящая в глубокое
средневековье.

Именно поэтому отрицали славянофилы не столько Запад, сколь-
ко современное в Западе, его Ренессанс и Просвещение, его секуляр-
ность, его веротерпимость, его рациональность. Отсюда же их
презрение к "закону" и отчаянный антиинтеллектуализм, их прекло-
нение перед простым народом как перед стихией, неподвластной
"формальному разуму" и секуляризации, стихией, живущей обычаем
и верой, глубоко чуждой историческим изменениям, чуждой совре-
менности.

Потому, надо думать, и называл их утопию Белинский "странным,
уродливым, не современным и ложным убеждением". (62) Потому и
разразился страстным монологом против славянофильства, вспоми-
ная свою студенческую юность, Б.Н. Чичерин. Монолог его длин-
ный, но настолько хорош, так безжалостно расставляет все точки над
i, что я даже не стану извиняться перед читателем за его размеры. "Я
пламенно любил отечество и был искренним сыном православной
церкви, с этой стороны, казалось бы, это учение могло меня подку-
пить. Но меня хотели уверить, что весь верхний слой русского обще-
ства... презирает всё русское и слепо поклоняется всему иностранно-
му, чего я, живя внутри России, отроду не видал. Меня уверяли, что
высший идеал человечества — те крестьяне, среди которых я жил и
которых знал с детства, а это казалось мне совершенно нелепым. Мне
внушали ненависть к гению Петра... а идеалом царя Хомяков выста-
влял слабоумного Федора Ивановича за то, что он не пропускал ни
одной церковной службы и сам звонил в колокола... То образование,
которое я привык уважать с детства, та наука, которую я жаждал изу-
чить, выставлялись как опасная ложь, которой надобно остерегаться,
как яда. Взамен их обещалась какая-то никому не ведомая русская
наука, ныне еще не существующая, но долженствующая когда-ни-

будь развиться из начал, сохранившихся в неприкосновенности в
крестьянской среде. Все это... до такой степени противоречило ука-
заниям самого простого здравого смысла, что для людей посторон-
них, приезжих, как мы, из провинции, не отуманенных словопрени-
ями московских салонов, славянофильская партия представлялась
какой-то странной сектой, сборищем лиц, которые от нечего делать
занимались измышлениями разных софизмов, самодурством поте-
шающих себя русских бар". (63)