Патриотизм и национализм в России. 1825-1921 6 страница

Владимир Соловьев, один из самых блестящих знатоков этих сю-
жетов, назвал славянофильское православие "искусственным право-
славничаньем", "более верою в народ, нежели народною верою", и
даже "идолопоклонством перед народом". Вообще, думал он, "в сис-
теме славянофильских воззрений нет законного места для религии
как таковой, если она туда попала, то лишь по недоразумению и, так
сказать, с чужим паспортом". (64) Короче говоря, потому и не могли
славянофилы задавать себе вопросы, естественные для современного
политического мыслителя, что точно так же, как германские тевто-
нофилы, у которых заимствовали они свой Sonderweg, не были совре-
менными мыслителями. И в этом, быть может, самая глубокая тайна
славянофильства.

ЛОВУШКА

Главный вопрос, который здесь возникает, очевиден. Не противоре-
чит ли глубоко средневековый характер Русской идеи тому, что она
сыграла вполне реальную роль в идеологической борьбе эпохи Офи-
циальной Народности, продолжала её играть в посттоталитарной
(пореформенной) России и вновь возникла на её обломках в XX - и
даже, как мы сейчас увидим, в XXI веке — практически не изменив
при этом основных своих параметров? Нет, оказывается, не противо-
речит. Напротив, то обстоятельство, что гигантские перемены, слу-
чившиеся в стране за полтора столетия, почти не сказались на базис-
ной структуре Русской идеи (полистайте "Тайну России" Михаила
Назарова или хотя бы интервью Виталия Найшуля газете "Время
МН" в 2000 году или "Известиям" в 2001-м, и вы в этом убедитесь),
лишь подтверждает: как и положено средневековому мифу, Русская
идея полностью иммунна к любым изменениям окружающей среды.
Вот пример. Уже в 2000 году читаем в московской газете категори-
ческое заявление "национально-ориентированного" интеллигента:
К-арты ложатся так, что мы можем жить <...> на Святой Руси". (65)
пишет это человек совершенно серьёзно, опираясь на те же славя-

в средневековой ловушке

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921

 

 

нофильские аргументы, от которых еще Чаадаев и Чичерин камня на
камне не оставили. И слышим мы это не от какого-нибудь право-
славного фундаменталиста вроде Назарова, который с откровенно
средневековой маниакальностью не устает напоминать нам, что
именно "еврейским ожиданием мессии и воспользуется антихрист,
подготовка воцарения которого <...> как раз и происходит в запад-
ном мире, подпавшем под иудейские деньги и идеалы". (66) Ничего
подобного, слышим мы о "свято-русском" будущем путинской Рос-
сии от вполне современного ультра-либерального экономиста, имен-
но в воссоздании Московии и усматривающего действительную цель
сегодняшних реформ. (67) Поистине роковым образом недооценива-
ем мы роль славянофилов не только в истории России, но и в нынеш-
ней идейной борьбе.

Еще яснее станет это, если мы уточним наш вопрос. Если спро-
сим, например, может ли средневековый по духу миф быть функци-
ональным в современной среде? Но ведь ответ здесь так же очевиден,
как и вопрос. Мы видели это — и не в одной России.

На наших глазах средневековые мифы не только возрождались, но
и становились, по известному выражению Маркса, материальной
силой — и в Германии, и в Италии, и в Японии, не говоря уже об
исламском мире. Как бы то ни было, XX столетие (как, впрочем, и
нынешнее) снабдило нас, к сожалению, слишком большим числом
свидетельств, что в стране, сохранившей достаточно пережитков сре-
дневековья в своей политической традиции и в сознании (или, может
быть, в подсознании) своих "производителей смыслов", такие идео-
логии вполне функциональны.

Действительно серьезный вопрос, который, к сожалению, не за-
интересовал ни Белинского, ни Чичерина, ни самого даже Чаадаева
и на который покуда нет ответа, совсем иной: что вообще вызывает
их к жизни в современной среде? Тут мы можем лишь внимательно
исследовать каждый отдельный случай такого средневекового проту-
беранца, надеясь, что в конце концов, когда все такие случаи будут
разобраны по косточкам, сложится и общая теория возрождения сре-
дневековья в современном мире.

Рождение славянофильской утопии в 1830 годы представляет
один из самых интересных таких случаев. Тут, как мы помним, была
она ответом на бюрократическую утопию ново-византийской циви-
лизации,,присвоившей себе статус секулярной религии. И так тесно
были сращены в этой новой религии обожествленного государства
деспотизм с "гением нации", православие с политическим идолопо-

клонством, патриотизм с крепостным правом, что она оказалась пра-
ктически неуязвимой для критики извне. Это была изобретательно
придуманная конструкция, тоталитарная ловушка такой мощи, что
подорвать её господство над умами можно было лишь одним способом —
изнутри, став на её собственную почву, оперируя её понятиями.

Никто в тогдашней России, кроме славянофилов, не мог бы ис-
полнить такую задачу. Ибо только с позиции неограниченной власти
можно было атаковать деспотизм — как кощунство. Только с позиции
защиты православия можно было сокрушить политическое идолопо-
клонство — как ересь. Только с позиции "национального самодоволь-
ства" можно было бороться с "национальным самообожанием" — как
с извращением. Это и сделали славянофилы, разоблачив деспотизм
как самозванца, как фальшивую религию. Короче, они оказались в
парадоксальной для них роли борцов за секуляризацию власти. И ес-
ли прав был Маркс, что "критика религии есть предпосылка всякой
другой критики" (68), то задачу свою они выполнили.

Признанный мастер демонтажа тоталитарной идеологии Алек-
сандр Яковлев подтверждает эту мою догадку, высказанную в книге
"Русская идея и 2000 год" задолго до распада советской "Официаль-
ной народности". Вот что он пишет: "Этого монстра демонтировать
можно только изнутри и обязательно под лозунгом совершенствова-
ния существующего строя". (69)

Другой вопрос, как оказались славянофилы, которые всё-таки
были наследниками декабристов, "внутри" тоталитарного мифа
Официальной Народности, созданного, можно сказать, именно для
изничтожения декабризма, и чем пришлось им заплатить за такую
метаморфозу. И тут мы ясно видим, что попытались они совершить
невозможное, совместить несовместимое: свободу с самодержавием,
патриотизм с "национальным самодовольством", современность со
средневековьем.

В результате, способствуя разрушению в России тоталитарной ло-
вушки, они в то же время создали вместо нее другую — средневековую.
Не может быть сомнения в том, что, отчаянно сопротивляясь "непре-
одолимому духу времени", они помешали коренной реформе страны в
1о60-е. Со своим средневековым самодержавием и средневековой
сельской общиной, даже выйдя из фазы тоталитарной диктатуры,

оссия осталась в тоталитарном пространстве, по-прежнему безза-
щитная перед произволом любого нового диктатора. Страна перешла

затяжную посттоталитарную (пореформенную) фазу, так и остав-

^ись неспособной адекватно Ответить на вызовы современности.

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921

В средневековой ловушке

 

 

31. 32. 33. 34. 35. 36. 37. 38. 39. 40. 41. 42. 43. 44. 45. 46. 47. 48. 49. 50. 51. 52. 53. 54. 55. 56. 57. 58. 59. 60. 61. 62.

Полуреформированная, остановленная на полдороге, повернутая
лицом к прошлому, Россия жила в ожидании беды — и диктатора.
Лишь когда эта беда грянула и страна, не выдержав напряжения ми-
ровой войны, провалилась в новую черную тоталитарную дыру, дей-
ствительная роль славянофилов стала очевидна.

Они помешали ей выйти из средневековья, повернуться лицом к
будущему, возвратить себе в очередной раз утраченную в результате
антипетровской революции Николая европейскую супраидентич-
ность. И тем самым подготовили новый, еще более страшный провал
в прошлое. Именно это, я думаю, и имел в виду Бердяев, когда писал
в 1924 году, что "Россия никогда не выходила из средних веков". (70)

ПРИМЕЧАНИЯ

1. А. Фоменко. Смысл русского дела в сохранении империи//НГ-сценарии,
21 ноября 1996.

2. Л.Н. Толстой. Собр. соч., т. 3, М., 1979, с. 357.

3. Теория государства у славянофилов (далее Теория), Спб., 1878, ее. 32,180.

4. Там же, с. 41.

5. А.И. Герцен. Былое и думы (далее БД), Л., 1947, с. 284.

6. Великая реформа, т. 3, М., 1911, с. 182.

7. Хомяков А. С. Поли. собр. соч., т. 3, с. 421.

8. А.И. Герцен. Собр. соч. в 30 томах, т. 9, М., 1956, с. 163.

9. Теория, с. 49.
10. Там же, с. 37-38.
И. История России в XIX веке (далее ИР), вып. 2, М., 1907, с. ПО.

12. Там же, с. 106.

13. Теория, с. 57. _J(i

14. Там же, с. 30. _Г(

15. Там же.

16. Там же, с.32-33.

17. Там же, с. 38.

18. А. И.Подберезкин. Русский путь, М., 1996, с. 31.

19. А.И. Герцен. БД, с. 293-294.

20. В. Найшуль. О нормах современной российской государственности//
Сегодня, 23 мая 1996.

21. Теория, с. 31.

22. Там же, с. 32.

23. ИР, вып. 6, с. 464.

24. Там же.

25. И.С. Аксаков.”Поли. собр. соч., М.,1886, т. 11, с. 509.

26. Там же, с. 510-511.

27. ИР, вып. 6, с. 465.

Е Соловьев. Очерки по истории русской литературы XIX века, Спб.,

' 1907, с. 98.

А.С. Хомяков. Цит. соч., т. 8, с. 200. Земский собор в 1612 году избрал на
царство Михаила Романова. ' • “
ИР, вып. 6, с. 464. 1.4
Там же, с. 465. -> ^f
Там же, с. 466.

И.В. Киреевский. Поли. собр. соч., т. 1, М., 1911, с. 112.
Там же, с. 110.
ИР, вып. 6, с. 463.

Samuel Hantington. The Clash of Civilizations and the Remaking of World
Order, N.Y., 1996.

Цит. по: The Economist, July 25-31, 1998, p. 23.

Полное собрание сочинений Ивана Васильевича Киреевского, т. 1, М.,
1861, с. 192.

В. Борисов. Нация-личность//Из-под глыб, Париж, 1974, с. 210.
Там же.
Там же, с. 207.
Там же, с. 206.
Там же, с. 208.
ИР, вып. 6, с. 465.

Ранние славянофилы, без даты, с. 72.

В.В.Кожинов. О главном в наследии славянофилов//Вопросы литерату-
ры, 1969, №10, с. 117.
The Economist, January 4-10, 1997, p. 20.

Н.Г. Чернышевский. Избранные философские сочинения, М., 1950, т. 2,
с. 582.

А.И. Герцен. Собр. соч., М., 1955, т. 6, с. 14.
B.C. Соловьев. Соч. в двух томах, М., 1989, т. 1, с. 452.
ИР, вып. 20. с. 140.
"Русская мысль", 1899, №12, с. 5.
"Вестник Европы", 1909, №1, с. 9.
Теория, с. 30.
ИР, вып. 6, с. 87.

Сочинения и письма П. Я. Чаадаева, т. 1, М., 1913, с. 249.
Вестник РХД, №118, с. 170.

Ira Straus. "The Interplay of National with Supranational Identity-formation,"
2001, manuscript.

B-B. Ильин. Реформы и контрреформы в России, М., 1996, с. 21.
В.О. Ключевский. Курс русской истории, т. 3, с. 383, М., 1904-1910, тт. 1-4.
Владимир Вейдле. "Задача России", Нью-Йорк, 1956, ее. 87,12.
С. Машинский. Славянофильство и его истолкователи//Вопросы лите-
Ратуры, 1969, №12, с. 126.

Четвертая174 Глава

Патриотизм и национализм в Россит-1825-1921

 

63. Русские мемуары, М., 1990, ее. 179, 181.

64. B.C. Соловьев. Цит. соч., ее. 437, 438, 439.

65. В.А. Найшуль. "Рубеж двух эпох"// Время МН, 6 марта, 2000.

66. Михаил Назаров. Тайна России, М., 1990, с. 578.

67. Виталий Найшуль. "Мы еще не проиграли"// Известия, 10 августа 2001.

68. К. Маркс и Ф. Энгельс Собр. соч., М., т. 1, с. 414.

69. Цит. по: В новом свете, Нью-Йорк, 3 января 1997.

70. Н.А. Бердяев. Новое средневековье, Берлин, 1924.

КРУШЕНИЕ РЕТРОСПЕКТИВНОЙ УТОПИИ

нечно, не одна лишь славянофильская утопия с её мифологией
onderweg и отчаянной тоской по Московии повинна в том, что
вместо прорыва в будущее Великая реформа замкнула Россию в сре-
дневековой ловушке, обрекавшей её на все новые катаклизмы.

В реальной жизни, как мы скоро увидим, всё было куда сложнее.
Работала тут и гигантская инерция патерналистской ("святорус-
ской", на славянофильском языке) государственности, созданной
еще три столетия назад после самодержавной революции Грозного
царя. Работала и политическая близорукость дворянства, разрывав-
шегося между платоническими мечтами о конституции и вполне ма-
териальными узко-сословными интересами, "своекорыстничест-
вом", как презрительно называл это славянофил старой гвардии
А.И. Кошелев. Работал и всепоглощающий порыв к реваншу за
Крымское унижение (тот самый, что назвали мы фантомным наполе-
оновским комплексом), который практически предопределил всю
внешнюю политику Александра Николаевича и его бездарного ми-
нистра Горчакова, проворонившего в пылу реваншистских страстей
самую страшную геополитическую угрозу будущему России.

Нельзя, наконец, игнорировать и экстремизм западнической ин-
теллигенции, которая так горячо увлеклась входившими в моду в то-
гдашней Европе социалистическими поветриями, что практически
сама себя исключила из конструктивного политического диалога
пореформенной России.

ЭКСТРЕМИЗМ ЗАПАДНИКОВ

Людей, принимавших политические решения в 1850-е одно уже сло-
во "социализм" повергало в такую же ярость, как советскуюгноменк-
латуру второй половины восьмидесятых слово "капитализм". Вся-
кий, кого можно было хоть отдаленно заподозрить в симпатиях к со-
циализму, автоматически оказывался за пределами крута тех, чье
мнение принималось всерьёз. Даже ничего общего с социализмом

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921

“рушение ретроспективной утопии

 

никогда не имевший Николай Александрович Милютин, мотор кре-
стьянской реформы и самый талантливый из тогдашних либераль-
ных бюрократов, так никогда и не смог избавиться от репутации
"красного". Как гиря, висела она у него на ногах, несмотря даже на
чин действительного статского советника и должность заместителя
министра.

Нетрудно себе представить, какое впечатление на тогдашний ре-
формистский истеблишмент должны были производить заявления,
скажем, Герцена, провозгласившего в 1856 году: "Деспотизм или со-
циализм — выбора нет!" Потому, видите ли, что "свободное развитие
русского народного быта совпадает с стремлениями западного соци-
ализма". (1) Бояться-то Александра Ивановича боялись, но руки ему
никто в петербургском истеблишменте, включая Милютина, не подал
бы. И тем более не стал бы спрашивать его совета по поводу реформы.

О происхождении этого странного свойства российских западни-
ков страстно увлекаться новейшими европейскими поветриями
(загадочным образом сочетавшегося, как мы скоро увидим, с убежде-
нием, что именно России суждено спасти Европу), разговор нам еще
предстоит. Здесь скажем лишь, что увлечения эти по сути лишили са-
мую обещающую часть западнической элиты эпохи Великой рефор-
мы, её "производителей смыслов", возможности представить обще-
ству реальную альтернативу самодержавно-славянофильскому курсу.
И это тоже было одной из причин, почему она проиграла славянофи-
лам борьбу за идейную гегемонию в умах соотечественников.

ВКЛАД СЛАВЯНОФИЛОВ

Конечно, всё это сыграло свою роль в том, что исторический шанс,
представившийся России в ходе Великой реформы, оказался безна-
дежно упущен. Однако и преуменьшать вклад славянофилов в эту
национальную трагедию было бы наивно. И дело тут не только в
том, что они похоронили в умах значительной части российской
культурной элиты европейскую идентичность России (заменив её
утешительным мифом грядущего возвращения в утраченный рай
Московии). Славянофильство ведь также внесло в эти умы — и в
российскую политическую риторику — своего рода византийскую
двусмысленность, языческую гордыню под личиной православного
смирения, доведенную до такой виртуозности Достоевским.

Читатель еще услышит здесь его горделивые утверждения, что ни-
где, кроме России, христианства не существует ("надо, чтобы в отпо-
ре Западу воссиял наш Христос, которого мы сохранили и которого

они не знали"), перемежающиеся со смиренным "Европа нам мать,
как и Россия, вторая мать наша; мы много взяли от неё, и опять возь-
мём и не захотим быть перед нею неблагодарными". Но подробный
разговор о политике Достоевского у нас еще впереди.

Пока что скажем лишь, что когда простодушный иосифлянский мо-
нах Филофей объяснял великому князю Василию, отцу Грозного: "Все
православные царства собрались в одном твоем царстве и на всей зем-
ле один ты христианский царь", — смирением в его письме и не пахло,
одной лишь гордыней. Совсем не то у славянофилов, происходивших,
как мы помним, одновременно и от декабристов и от их палачей.

Сошлюсь хоть на два знаменитых стихотворения Алексея Степа-
новича Хомякова с одинаковым названием "России" (одно из них
мы уже цитировали). Первое написано в 1839 году и в нем Хомяков
словно отвечает Михаилу Погодину, отчаянно, как мы помним, хва-
ставшему в те поры мощью николаевской России и близостью её к
наполеоновской мечте об универсальной империи. "Не верь, не слу-
шай, не гордись!" — говорит Хомяков в своей декабристской ипостаси.

Пусть далеко грозой кровавой
Твои перуны пронеслись,
Всей этой силой, этой славой,
Всем этим прахом не гордись!

А потом вдруг вполне погодинское:

И станешь в славе ты чудесной
Превыше всех земных Сынов.

Но как, благодаря чему, спрашивается? А вот так:
За то, что ты смиренна, —

отвечает Хомяков. Что это значит? Что Россия всё равно добьется по-
годинского результата — только не силой, а смирением?

Второе стихотворение написано в 1854-м, в разгар Крымской вой-
ны. Его декабристскую часть читатель помнит. ("В судах черна не-
правдой черной <...> и всякой мерзости полна"). Но ведь немедлен-
но за этой обличительной диатрибой следует:

О, недостойная избранья,
ты избрана!

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921

_Крушениеретроспективной утопии

 

И как же примиряет поэт это, казалось бы, непримиримое противо-
речие между "мерзостью" и "избранностью"? По тому же, оказыва-
ется, пятнадцатилетней давности рецепту: "Скорей омой себя водою
покаянья". А потом что? А потом с Божиим именем в бой — за ту же
погодинскую мечту:

И бросься в пыл кровавых сеч!
Рази мечом — то Божий меч.

Словно бы уже заранее оправданы смиреньем все мерзости, которые
только что с такой искренностью клеймил поэт — и "иго рабства"
(оно никуда ведь от покаяния не делось), и "ложь тлетворная" Офи-
циальной Народности (в ней никто каяться и не думал). И самое
главное, погодинское корыстное стремление к универсальной импе-
рии чудесным образом преобразилось вдруг под пером Хомякова в
"брань святую", где меч России оказался почему-то мечом Божиим.

Пусть не подумает читатель, что я пытаюсь поддержать такое
серьёзное обвинение лишь легковесными литературно-критически-
ми пассажами. Вот ведь и Бердяев, тонкий аналитик, написавший
вдобавок о Хомякове целую книгу, приходит точно к такому же выво-
ду. Посмотрите. "В стихотворениях Хомякова отражается двойствен-
ность славянофильского мессианизма: русский народ смиренный, и
этот смиренный народ сознает себя первым, единственным в мире
<...> Россия должна поведать миру таинство свободы, неведомое
народам западным. Смиренное покаяние в грехах <...> чередуется у
Хомякова с "гром победы раздавайся!". Хомяков хочет уверить, что
русский народ - не воинственный, но сам он, типичный русский
человек, был полон воинственного духа, и это было пленительно в
нём. Он отвергал соблазн империализма, но в то же время хотел гос-
подства России не только над славянством, но и над всем миром". (2)

Другой вопрос, что это лукавая славянофильская двусмыслен-
ность (которую Бердяев, впрочем, предпочитает называть двойствен-
ностью), нравится нашему западнику, кажется ему пленительной. И
никогда Бердяев, весьма сведущий в Новом Завете, не напоминает
своим читателям ответ Христа на аналогичное притязание на избран-
ность и первенство между народами: "Кто хочет быть между вами
первым, да будет вам рабом". (3) Что ж, такие были у нас западники.
И по мере движения пореформенной России к своему роковому кон-
цу они всё больше будут превращаться в "нациодально-ориентиро-
ванных" и их станет всё труднее отличить от националистов.

Не менее важно, что именно под влиянием славянофильства эле-
ментарное и казавшееся декабристам естественным представление о
России как о неотъемлемой части Европы оказалось вдруг неприлич-
ным, почти крамольным.

Я не говорю уже, что славянофильство снабдило архаическое са-
модержавие высшей интеллектуальной санкцией. Что оно сумело
убедить часть интеллигенции, включая "молодых реформаторов",
т.е. как раз тех, кто был тогда причастен к выработке нового курса
страны, в респектабельности патерналистской "государственно-
сти". В том, что не стыдиться её, а гордиться ею надо как гарантией
самобытности России, не допустившей в ней европейского
"гниения".

Разве не славянофильство убедило их, как уточняет сегодняшний
"национально-ориентированный" интеллигент, что "Россия, просто
живущая по законам чисто экономической целесообразности, вооб-
ще не нужна никому в мире, в том числе и ей самой"? (4) Что, иными
словами, существование России, в отличие от любого европейского
государства, имеет смысл сверхразумный, мистический, и нужна она
миру лишь как весть о спасении. Убедило, иначе говоря, что, вопре-
ки здравому смыслу, мы не можем "идти ни по одному из путей,
приемлемых для других народов", почему и суждено нам "великое
одиночество в мире". Но мало того, что не по пути нам с другими, мы
вообще не страна, мы — "огромная культурная и цивилизационная
идея". (5) Попросту говоря, не какая-то пустая, секулярная, прозаи-
ческая, безблагодатная и вот уже которое столетие всё "гниющая"
(но почему-то никак не сгнивающая) Европа.

Добавьте к этому, что именно славянофильству обязана была по-
реформенная Россия и крестьянским гетто (а стало быть, и грядущей
пугачевщиной), и внешнеполитическим реваншизмом (сверхдержав-
ным соблазном, в моих терминах). Что именно его "славянская" ра-
совая одержимость, непременно почему-то требовавшая захвата
Константинополя (и разрушения Австрии и Турции), втравила-таки
в конце концов Россию в самоубийственную для нее мировую войну,
и картина предстанет полная.

С падением Официальной Народности славянофильство, хоть и
Утрачивало, начиная с 1870-х, политическую роль в жизни страны,
постепенно, шаг за шагом, как мы еще увидим, превращалось тем не
менее в "идею-гегемона" пореформенной России. Но вернемся, как
обещано, на минуту к западникам.

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921

Крушение ретроспективной утопии

 

В ПЛЕНУ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ МОДЫ

Как известно, в начале 1920-х фашизм представлялся многим евро-
пейцам прорывом в будущее. Блестящая победа Муссолини в Италии
предвещала, казалось, тот самый закат либеральной Европы, кото-
рый еще в 1830 годы предсказывали славянофилы и который сделал
модным столетие спустя Освальд Шпенглер. И все-таки первым, кто
самоотверженно отдался этой новой декадентской моде европейской
мысли, пойдя дальше самого Шпенглера и провозгласив немедлен-
ное наступление всемирной эры нового средневековья, был — кто бы
вы думали? Конечно, русский западник.

Я имею в виду того же Николая Александровича Бердяева. В кни-
ге, так и озаглавленной - "Новое средневековье", он еще в 1924 году
противопоставил западным парламентам, которые "с их фиктивной
вампирической жизнью наростов на народном теле неспособны уже
выполнить никакой органической функции", этим "выродившимся
говорильням" — "представительство реальных корпораций". (6)

Разумеется, первоисточником неожиданного политического
вдохновения Бердяева были популярные тогда разглагольствования
Муссолини о корпоративном государстве, непреодолимо идущем
якобы на смену демократии. Бердяев этого, собственно, и не скры-
вал. Значение в будущем, писал он, "будут иметь лишь люди типа
Муссолини, единственного, быть может, творческого государствен-
ного деятеля Европы". (7) И вообще "фашизм, — полагал он, — един-
ственное творческое явление в политической жизни современной
Европы". (8) Хотя бы потому, что "никто более не верит ни в какие
юридические и политические формы, никто ни в грош не ставит ни-
каких конституций". (9)

Многие поверили тогда в корпоративный миф. Даже американ-
ского президента Герберта Гувера не обошло это модное поветрие.
(10) Но только у русского западника мог получиться такой странный
выверт, при котором от столь парадоксального поворота истории
вспять выиграть должна была прежде всех — и больше всех — именно
Россия. Почему? Да потому, оказывается, что она, единственная из
великих держав, "никогда не выходила из средних веков". В эпоху
нового средневековья ей, следовательно, и карты в руки: "Мы, осо-
бенно Россия, идем к своеобразному типу, который можно назвать
советской монархией, синдикалистской монархией... власть будет
сильной, часто диктаторской. Народная стихия наделит избранных
личностей священными атрибутами власти <...> в них будут преобла-
дать черты цезаризма".(11)

В те смутные межвоенные времена не требовалось быть проро-
ком чтобы предсказать победу "цезаризма" в России или в Италии.
И диктаторская тенденция, торжествовавшая тогда в Европе, была
угадана верно. Только не это ведь предсказывал Бердяев, а оконча-
тельную победу антидемократической тенденции, бесповоротное на-
ступление новой эры средневековья. То самое, что Гитлер называл
"Тысячелетним рейхом". Только, разумеется, во главе с Россией, а не
с Германией. В этом смысле Бердяев — вместе с Муссолини и Гитле-
р_ОМ _ попал, как мы знаем, пальцем в небо.

Но говорим-то мы сейчас о другом. О том, что едва охватывала Ев-
ропу какая-нибудь новая интеллектуальная мода, так тотчас появ-
лялся русский западник и обязательно доводил ее до последней край-
ности. И объяснял удивленной Европе почему как раз благодаря этой
моде России и суждено стать первой и главной в человечестве и, пря-
мо по Хомякову и Достоевскому, повести за собою мир. Разве не точ-
но то же самое, что Бердяев, сделал другой русский западник в эпоху,
когда интеллектуальной модой в Европе стал марксизм?

Ведь и у Ленина оказалась вдруг Россия не страной, а "идеей",
предназначенной повести за собою человечество. В этом случае, ко-
нечно, не потому, что была она единственной православной великой
державой, как полагал Достоевский. И не потому, что "никогда не
выходила из средних веков", как думал Бердяев. А потому, что была,
как обнаружил Ленин, "самым слабым звеном в цепи империализ-
ма". По каковой причине, видите ли, именно России предстояло эту
"цепь" прорвать.

Конечно, как и Бердяев, попал Ленин пальцем в небо. Никакая
всемирная пролетарская революция, ради которой и предпринимал-
ся русский "прорыв цепи", ему не светила. Не в последнюю очередь
потому, что интеллектуальные поветрия в Европе меняются, и моду
на марксизм ожидала в конечном счете та же судьба, что и моду на
фашизм. Единственным результатом ленинского "прорыва" оказа-
лось, таким образом, лишь национальное бедствие России, т.е. кру-
шение в ней очередной реформы и возврат в средневековую ловушку
на многие десятилетия. Короче говоря, роль Ленина на перекрестке
столетий, в сущности, совпала с ролью славянофилов во времена Ве-
ликой реформы.