Единственным источником права в императорскую эпоху признается закон. Обычай, игравший такую важную роль в области права в удельно-вечевом периоде и в Московском государстве, отступает теперь совершенно на задний план и, если не всегда de facto, то de jure совсем утрачивает значение фактора образования права. Ввиду этого характер законодательства императорского периода имеет мало общего с характером законодательства Московского государства. В то время как законодательные памятники Московского периода, будучи в большинстве случаев не чем иным, как сводами предшествующего законодательного материала, главный источник которого составляло обычное право, отличались, в силу этого, вполне консервативным характером, законодательство императорского периода, порвав всякую связь с обычаем и являясь или плодом, так сказать, чисто теоретических соображений отдельных лиц, или же будучи сколком с иностранного законодательства, усвоило себе вполне реформаторский характер.
Главная причина, обусловившая господство закона в качестве источника права и, вследствие этого, видоизменившая самый характер законодательства, состояла в том, что в изучаемую эпоху единственным субъектом законодательной власти стал самодержавный государь, воля которого творила закон. Истинность этого положения доказывается массой законодательных памятников, свидетельствующих о значении государя в качестве субъекта законодательной власти. Так, на докладных пунктах Синода, представленных Петру I в 1721 г., значится следующая пометка самого государя: "какое дело позовет о новом каком определении генеральном (т.е. о законе), то не должно ни в Синоде, ни в Сенате без подписания нашей руки чинить". То же встречаем и в указе 1722 г.: "Сенату чинить, но не печатать, ниже утверждать вовсе по тех мест, пока от нас оный опробован, напечатан и к регламентам присоединен будет". "Должна сия коллегия, - читаем в Духовном регламенте, - новыми правилами дополнять регламент свой, однако ж, делать сие должна не без нашего соизволения". Та же мысль проводится и в указе 1762 г., запретившем Сенату издавать такие указы, "кои в закон или в подтверждение прежних служат, не представя наперед нам и не получа на то апробацию". Точно так же указ 1780 г., запретивший генерал-губернаторам "делать от себя собственно постановления", предписал им в случае необходимости издания таковых представлять об этом Сенату, "который не преминет взнести к нам и крайнюю нашу волю исходатайствовать". Наконец, в Учреждении Государственного Совета 1810 г. читаем: "никакой закон, устав и учреждение не исходят из Совета и не могут иметь совершения без утверждения верховной власти". Таким образом, из анализа содержания указанных памятников видно, что единственным субъектом законодательной власти в XVIII и XIX ст. является государь. Правда, были эпохи, когда закон мог издаваться и без санкции со стороны государя, напр., при Петре до 1722 г. (во время отсутствия государя из столицы или из государства) и в царствование Елизаветы Петровны, когда законодательная власть сосредоточилась в руках Сената, вследствие нелюбви императрицы заниматься государственными делами (об этом будет сказано ниже), но такие эпохи являлись исключением. Ввиду подобного положения вещей необходимо признать тот факт, что в изучаемую эпоху, хотя разным учреждениям (напр., Сенату, Синоду, советам при особе государя) и принадлежали законодательные функции, но права законодательства они не имели, так как участие их в законодательной деятельности государей обусловливалось только соображениями удобства, а не присущими им правами, хотя бы основанными на обычае.
В императорском периоде уже сознается различие понятий закона, административного распоряжения и судебного решения, хотя нельзя сказать, чтобы в законодательстве это различие вполне отразилось. Так, уже указы 16 марта 1714 г. и 29 апреля 1720 г. различают постоянные и временные указы. Под первыми понимаются такие, "которые в постановление какого дела изданы по вся годы". Под вторыми - временные распоряжения. Затем в 1743 г. генерал-прокурор кн. Трубецкой, предписывая составить сборник указов с 1730 г., в то же время указывает на необходимость различать временные указы от принадлежащих "до вечного определения". Точно так же в 1763 г. Сенат предписывает собрать указы, имеющие характер вечных законов в отличие от временных распоряжений. Это же различие между указами мы встречаем при Екатерине II. Так, сама императрица в рассказе о первых годах своего царствования, характеризуя состояние законодательства в то время, указывает, между прочим, на плохое различие между "временными и непременными законами"*(54), о чем она также говорит и в своем известном манифесте 14 декабря 1766 г. Впервые попытку разграничить понятие закона от административного распоряжения делает известный Наказ, но крайне неудачно. Под законами он понимает "те установления, которые ни в какое время не могут перемениться", под "указами" же - "все то, что для каких-нибудь делается приключений, и что только есть случайно или на чью особу относящееся и может со временем перемениться". Несколько удовлетворительнее этот вопрос разрешен в Наказе, данном Непременному совету 5 апреля 1801 г. Он знает "государственные постановления временные" и "коренные или непреложные". Под первыми понимаются "все те, кои определяют какое-либо обстоятельство государственное, по существу своему перемене подлежащее" (напр., воспрещение или разрешение известного рода торговли, наложение пошлины, установление тарифа, разного рода распоряжения по строительной части и т.п.). Под вторыми понимаются "те, коих предметы постоянны и непременны и которые объемлют в себе все времена и узаконяются на веки" (напр., Жалованная грамота дворянству, городовое положение, общие гражданские законы и т.п.). Они составляют "главное, неприменяемое и незыблемое основание всех законов империи", в то время как "временные постановления преходящи и подвержены переменам". Постановления обеих категорий вносятся в особые книги, причем книга постоянных постановлений утверждается большой государственной печатью. Благодаря Сперанскому в различении понятий закона и административного распоряжения был сделан большой шаг вперед. Так, в своем известном Проекте уложения государственных законов (о нем см. ниже) он уже вполне разграничил эти два понятия. "Закон положительный, - читаем в проекте, - не что другое есть, как ограничение естественной свободы человека. Но не все сии последствия равно существенны для политической и гражданской свободы. В отношении к свободе они могут быть разделены на два главные класса. В первом должно положить те постановления, коими вводится какая-либо перемена в отношениях сил государственных или в отношениях частных людей между собой. Во втором те, кои, не вводя никакой существенной перемены, учреждают токмо образ исполнения первых. Первым принадлежит в точном смысле толкование закона, вторым - уставов и учреждений. Первые должны составлять предмет законодательного сословия, вторые же относятся к действию власти исполнительной". К законам Проект относит: 1) уложение государственное и законы органические, 2) уложение уголовное, 3) гражданское, 4) коммерческое, 5) сельское и 6) "все общие дополнения и изъяснения предметов, в уложения сии входящие". К законам же, по Проекту, должны быть отнесены: судебный устав, учреждения судебных и правительственных мест, все постановления о налогах и повинностях и т.п. К административным распоряжениям, так называемым уставам и учреждениям, Проект относит: постановления о войне и мире, меры, "приемлемые правительством к спасению отечества среди каких-либо бедствий", и "все частные инструкции, учреждения, распоряжения, удостоверяющие, изъясняющие и дополняющие прежние уставы и учреждения и разрешающие частные в них сомнения и затруднения"*(55).
Однако практика не делала никакого различия между законом и административным распоряжением, если последнее исходило непосредственно от верховной власти, считая их по силе действия вполне равнозначащими. Напротив, административные распоряжения подчиненных властей (напр., коллегий, губернаторов, воевод и т.п.) различались от закона и должны были быть подзаконны, т.е. издаваться в пределах закона и не переходить через последние.
Что касается до судебного решения, то оно трактовалось как применение закона к отдельному конкретному случаю, а не считалось законом, изданным ad hoc, что нередко имело место в Московскую эпоху.
Переходим к моментам составления закона. Инициатива закона существовала в форме официального и частного почина. Первый принадлежал государю и подчиненным властям. Внешняя форма инициативы государя могла быть устная и письменная. Впрочем, при Петре, как то было предписано Генеральным регламентом, инициатива государя обязательно должна была выражаться в письменной форме.
Что касается до инициативы подчиненных властей, то она принадлежала как центральным (Сенату, Синоду, советам при особе государя, коллегиям, министерствам и т.п.), так и местным учреждениям. На основании Учреждения о губерниях 1775 г. местные учреждения могли возбуждать законодательные вопросы при следующих условиях: генерал-губернатор созывал общее собрание из членов губернского правления, казенной, гражданской и уголовной палат, которые, в присутствии губернского прокурора, постановляли обязательно единогласное решение, заносившееся в журнал заседания и представлявшееся в Сенат*(56). Затем, на основании Жалованной грамоты дворянству 1785 г. дворянские собрания имели право ходатайствовать о своих нуждах и пользах через особых депутатов перед Сенатом и непосредственно перед самим государем.
Частный почин хотя и существовал, но далеко не имел того значения, какое было присуще ему в XVI и XVII ст., когда огромная масса законов первостепенной важности возникала благодаря частным челобитиям. Иногда само правительство требовало возбуждения законодательных вопросов со стороны общества путем подачи так называемых наказов с изложением нужд и желаний сословий, как, напр., в 1767 г., при созвании Екатериной II своей известной комиссии по составлению проекта нового Уложения.
Второй момент составления закона, а именно, составление проекта, сосредоточивался обыкновенно в государственных установлениях (в Сенате, Синоде, коллегиях и пр.) или в особых комиссиях, организовавшихся специально для этой цели (напр., бесчисленные комиссии по составлению нового Уложения, длинный ряд которых тянется от Петра I вплоть до Николая I).
Третий момент - обсуждение проекта - выражался в форме предварительного и окончательного обсуждения. Предварительное обсуждение происходило в коллегиях и специально для этого учреждаемых комиссиях; окончательное же имело место в высших государственных учреждениях (в Сенате, Синоде и в советах при особе государя). С образованием Государственного Совета в 1810 г. он стал единственным местом (если не считать Синода и Военного совета) обсуждения закона. Иногда, как при составлении, так и при обсуждении проекта, правительство призывало депутатов от сословий. Так, при обсуждении Духовного регламента были созваны три съезда из духовных лиц (один в Москве, другой в Казани и третий в Вологде). Затем в комиссии по составлению проекта нового Уложения нередко призывались сословные депутаты (при Петре II, Анне Ивановне, Елизавете Петровне и Екатерине II).
Последний момент составления законов - санкция его со стороны верховной власти - всегда осуществлялся государем. Если были такие эпохи, когда закон получал санкцию и помимо государя (при Петре во время отсутствия государя до 1722 г. и при Елизавете Петровне), то они являлись исключением и продолжались недолго. Напротив, в отличие от Московского периода теперь действовало правило, что санкция со стороны государя есть необходимое условие, conditio sine qua non превращения каждого законопроекта в закон. Санкция выражалась как в устной, так и в письменной форме. Впрочем, при Петре на основании Генерального регламента для санкции была предписана только письменная форма. "Того ради, - читаем в регламенте, - соизволяет его царское величество всякие свои указы в Сенат и коллегии отправлять письменно, ибо как в Сенате, так и в коллегиях словесные указы никогда отправляемы быть не надлежат" (глава II). В другом месте регламент предписывает коллегиям "неотложно исполнять указы, которые надлежат быть письменные и зарученные, а не словесные" (глава IV). Напротив, преемники Петра допускали и устную форму. Так, уже Екатерина I предписала исполнять словесные указы, подписанные секретарем Верховного тайного совета*(57). При Петре II, Анне Ивановне и Елизавете Петровне словесная форма получила широкое распространение, в силу чего неоднократно возникали противоречия между словесными и письменными указами. Любопытно, что словесные указы существовали в это время на практике, но не по закону, так как последний не признавал за ними никакой силы и неоднократно предписывал им не верить*(58). Ввиду такого положения вещей при Петре III был издан указ (22 января 1762 г.), признавший действительным только тот словесный указ, который 1) объявлялся определенными лицами, а именно, сенаторами, обер-прокурором, президентами трех высших коллегий (иностранных дел, военной и морской), 2) не отменял письменного указа и 3) не касался известных предметов, точно поименованных в указе 1762 г.*(59) Указы же, не удовлетворявшие этим трем условиям, признавались недействительными и не подлежали исполнению. В царствование Екатерины II и Павла I было произведено значительное расширение числа лиц, объявлявших словесную волю государя, так что правительство снова стало склоняться идти по прежнему пути. При Александре I словесная форма санкции государя была совершенно уничтожена (Учреждением министерств 1802 г.)*(60), письменная же получила новую форму, а именно: "вняв мнению Государственного Совета, постановляем или учреждаем"*(61).
Однако эта формула употреблялась сравнительно недолго, а затем и вовсе вышла из употребления, сперва на практике, а с изданием нового Учреждения Государственного Совета 15 апреля 1842 года и в законе*(62).
С утверждением закона государем наступал момент публикации закона. Необходимость его, по крайней мере в судебных делах, была вполне осознана уже при Петре, предписавшем "применять к судебным делам указы, всенародно напечатанные и повсюду объявленные". То же самое, но по отношению уже ко всем законам, предписала Екатерина II, высказав в Уставе благочиния 1782 года следующее положение: "нельзя взыскивать исполнения по закону, не обнародованному". В деле публикации важную роль играл Сенат. По указу 1721 года все новые законы должны были представляться в Сенат на "апробацию", утверждаться подписью его членов и публиковаться во всеобщее сведение. То же предписывает и указ 1723 года. "Когда от его императорского величества, - читаем в нем, - которой коллегии или канцелярии присланы будут письменные или словесные указы, и о тех указах немедленно объявлять в Сенат, чтоб, за неизвестием о таких указах, не происходило в делах помешательства". Роль Сената в деле публикации законов не умаляется и впоследствии. Так, Учреждением Сената 1802 года было предписано: "все именные указы вносить в Сенат от всех мест и лиц, которым оные даны будут".
Что касается до формы публикации, то на основании указа 1714 года она должна была заключаться в печатании. "Указы, - гласит названный закон, - для всенародного объявления велеть печатать и продавать всем". По отпечатании они рассылались местным начальникам, затем по нескольку раз читались в церквях и, наконец, расклеивались на площадях и улицах. Однако ввиду того, что нередко в форме указов расклеивались и пасквили на основании узаконений Екатерины II публикация законов на местах была передана в ведение губернского правления и полиции. Порядок ее точно определен в Уставе благочиния 1782 года (обнародование законов стало функцией частных приставов и квартальных надзирателей - каждого в своей части и квартале).
По обнародовании закон приводился в исполнение, причем моментом, с которого он становился юридически обязательной нормой, признавалась публикация. "Управа благочиния, - читаем в уставе этой последней, - не взыскивает с людей исполнения по закону, буде закон не обнародован". Правила, обязательные при исполнении закона, были следующие.
Во-первых, закон обратного действия не имеет. До 1785 года этот принцип хотя и признавался, но в равной мере и нарушался. Так, известный указ о единонаследии 1714 года, с одной стороны, признает его ("сей указ не на прошедшие времена, но с сего 1714 года действо свое имеет"), с другой стороны, отрицает ("хотя в прошедшие два месяца какие разделы имений и сделаны, то оные переделать по сему указу"). Затем в том же 1714 году состоялся указ, отменивший те из новоуказных статей и указов, постановления которых противоречили Уложению, и дозволивший просить о перевершении всех дел, решенных уже на основании отмененных законов. Таким образом, только с указа 18 декабря 1785 года было признано, что закон обратного действия не имеет. Это правило несколько раз подтверждалось впоследствии (напр., указом 1817 г. и др.).
Во-вторых, действие закона распространяется на всех лиц, живущих на территории государства, причем не принимается в расчет национальность и подданство последних. Этот принцип вполне ясно высказан в Уставе благочиния. "Управа благочиния, - читаем в нем, - с иногородных, иностранных и иноверных, в городе живущих, равно как и с природных, взыскивает исполнения узаконений по гражданству".
В-третьих, неведением закона никто не может отговариваться. Впервые это правило было высказано в Воинском уставе 1716 года, который было предписано отпечатать и разослать по всем присутственным местам, "дабы неведением никто не отговаривался". О том же говорят и многие указы. Впрочем, иногда, в виде исключения, неслыхание Воинского артикула со стороны молодого солдата могло служить обстоятельством, смягчающим наказание.
В-четвертых, законы должны исполняться точно и буквально и толкование их, напр., со стороны судей и администраторов (в отличие от нашего времени) строго воспрещалось. Вот почему законы должны писаться ясным и точным языком, а в случае отсутствия такового должны разъясняться Сенатом и даже самим государем. "Буде же в регламентах, - читаем в указе 17 апреля 1722 года, - что покажется темно или такое дело, что на оное ясного решения не положено, такие дела не вершить, ниже определять, но приносить в Сенат выписки о том, где повинны собрать все коллегии и об оном мыслить и толковать под присягой, однако же не определять, но, положа на пример свое мнение, объявлять нам". Те же идеи пропагандирует и Наказ. "Судьи, судящие о преступлениях, - говорит он, - потому только, что они не законодавцы, не могут иметь права толковать законы о наказаниях. Так кто же будет законный оных толкователь? Ответствую на сие: самодержец, а не судья, ибо должность судьи в том едином состоит, чтобы исследовать: такой-то человек сделал или не сделал действия, противного закону... Нет ничего опаснее, как общее сие изречение: надлежит в рассуждение брать смысл или разум закона, а не слова... Ежели право толковать законы есть зло, то также есть зло и неясность оных, налагающая нужду толкования. Сие неустройство тем больше еще, когда они написаны языком, народу неизвестным или выражениями незнаваемыми. Законы должны быть написаны простым языком, и Уложение, все законы в себе содержащее, должно быть книгою весьма употребительною".
Высказав эти идеи в Наказе, Екатерина II проводила их и на практике. Так, в манифесте 15 декабря 1763 г. мы читаем: "каждый департамент Сената имеет принадлежащие ему дела решать на точном разуме законов". "Палаты, - гласит Учреждение о губерниях 1775 г., - да не решат дела инако, как в силу государственных узаконений". Точно так же указ 7 апреля 1788 года предписывает Сенату основывать свои определения "везде и во всех делах на изданных законах и предписанных правилах, не переменяя ни единой литеры, не доложася нам". Те же правила действовали и в XIX ст. вплоть до издания Судебных уставов 1864 г. Так, Учреждение министерств 25 июля 1811 г. постановляет, что "в Сенате дела разрешаются по существующим законам и учреждениям", а "где законы и учреждения недостаточны, там дело представляется на Высочайшее усмотрение". Точно так же и Свод законов (изд. 1832 г.) предписывает исполнять законы "по точному и буквальному смыслу оных, без всякого изменения или распространения", причем "все без изъятия места должны утверждать определения свои на точных словах закона, не переменяя в них, без доклада Императорскому Величеству, ни единой буквы и не допуская обманчивого непостоянства самопроизвольных толкований" (ст. 65. Т. I. Ч. I)*(63).
В-пятых, в отношении противозаконных предписаний начальства подчиненные должны соблюдать принцип закономерного повиновения. Впервые этот вопрос был затронут в указе 20 января 1724 г. "Всем подчиненным, - читаем в нем, - как в Сенате и Синоде, так и во всех коллегиях, канцеляриях и во всех местах всего государства, где какие дела отправляются, быть в послушании у своих командиров во всем, что не противно указу. А ежели что противно, того отнюдь не делать под наказанием, яко преступнику указа, но должен командиру своему тайно объявлять, что то противно указам, и ежели не послушает, то протестовать и доносить высшему над тем командиром, кто приказывает; а ежели и в том тако ж увидит противность, то генерал-прокурору; а ежели в нем усмотрит противность, то доносить Его Величеству, но чтоб была самая истина"*(64). Тот же самый принцип закономерного повиновения был обязателен для коллегий, а со времени Учреждения о губерниях и для палат в их отношениях к Сенату.
Что касается до отмены закона, то на этот счет существовали следующие правила. По Наказу Сенат являлся "хранилищем" законов и в качестве такового он был обязан вписывать в особый регистр и обнародовать только такие законы, которые не противоречили Уложению (в то время составлявшемуся). В противном случае он должен был представлять верховной власти о необходимости их отмены. Указом 21 марта 1803 г. на Сенат была возложена функция входить с представлением к государю об отмене старых законов. Затем на основании Учреждения о губерниях вопрос об отмене законов мог разрешаться в соединенном заседании губернского правления и палат под председательством генерал-губернатора и в присутствии губернского прокурора. Для разрешения его, как и при возбуждении вопроса об издании нового закона, требовалось единогласное решение и представление журнала заседания в Сенат.
Последний вопрос, подлежащий нашему рассмотрению, это о разделении законов на виды. Впервые он был возбужден в Наказе, который разделил все законы на три категории, а именно, законы, учреждения временные и указы. Законы - это "те установления, которые ни в какое время не могут перемениться, и таковых числу быть не можно великому". Временные учреждения - это "есть порядок, которым все дела должны отправляемы быть, и разные о том наказы и уставы". Наконец, указы, т.е. административные распоряжения, "заключают в себе все то, что для каких-нибудь делается приключений и что только есть случайное или на чью особу относящееся и может со временем перемениться". Но практика не знала этого деления и, признавая все законы вполне равными по силе действия, делила их по внешней форме на уставы, регламенты и сепаратные указы. Впрочем, как справедливо заметил проф. Филиппов*(65), наша юридическая терминология никогда не отличалась особенной определенностью и устойчивостью, почему с тем или иным наименованием, под которым являлся в свете данный закон, не связывалось всегда одного определенного содержания, и нередко сама практика употребляла известные термины в весьма различных смыслах.
Глава II. Уставы
Под уставами понимались специальные законодательные акты, изданные для известного ведомства и имеющие в виду определенную отрасль материального права*(66). Такими законодательными памятниками были, напр., Воинский устав 1716 г., Морской устав 1720 г., Устав о векселях 1729 г., Устав о винокурении 1765 г., Устав благочиния 1782 г., Училищный устав 1786 г. и Банкротский устав 1800 г.
Первый устав, изданный в царствование Петра Великого, был Воинский 1716 г. Со времени его издания следует считать, по верному замечанию П.О. Бобровского, учреждение регулярного войска в России совершившимся фактом, потому что только с принятием к руководству этого устава русское войско получило единство, организацию и законы соответственно требованиям и условиям военного искусства новейших времен и согласно началам, выработанным в Западной Европе в конце XVII ст.*(67)
Ввиду того, что значение Воинского устава далеко не исчерпывается важностью его в области истории одного военного права, так как он был одним из замечательных памятников русского уголовного законодательства XVIII ст., причем его определения имели далеко не одно специальное значение, так как многие из них применялись и в гражданских судах, необходимо несколько остановиться на них.
30 марта 1716 г. был утвержден в Данциге, где в это время находился Петр, Воинский устав, и именным указом Сенату велено было отпечатать не менее 1000 экземпляров его. Вот что писал по этому поводу Петр Сенату: "Господа Сенат, посылаю Вам книгу Воинский устав, который зачат в Петербурге и ныне совершен, который велите напечатать число не малое, а именно, чтобы не меньше 1000 книг. И понеже оный, хотя основанием воинских людей, однако же касается и до всех правителей земских, как из оного усмотрите. Того для, когда напечатают, то разошлите пропорции во все корпусы войск наших, также по губерниям и канцеляриям, дабы неведением никто не отговаривался"*(68). Таким образом, из этого указа видно, что Воинский устав должен был применяться не только в военных судах и по отношению к одним военным, но и в гражданских судах по отношению ко всем остальным разрядам жителей.
Воинский устав не был, как это утверждали некоторые исследователи, буквальным переводом какого-нибудь одного иностранного военного сборника*(69). Он представлял собой капитальный труд, которым занимался Петр в продолжение многих лет, сличая, сравнивая и выбирая законы из лучших военных сборников Западной Европы и стараясь согласовать их с потребностями и характером русского войска. Очевидно, что такой громадный труд не мог быть окончен в короткое время, и, действительно, есть данные, на основании которых можно предполагать, что дело составления устава началось уже в 1697 г., когда государь поручил генералу Вейде отправиться в Вену для изучения устройства и порядков, существовавших в австрийской армии, что, между прочим, видно из предисловия Вейде к Воинскому уставу, составленному им в 1698 г. Кроме Вейде, ближайшими сотрудниками государя в этом деле были еще: Головин, "надзиратель артиллерии" Виниус, обер-аудитор Кромпен, составивший черновик Воинских артикула и процессов, т.е. второй книги Воинского устава, доктор прав барон Гюйссен, известный каб.-секретарь Макаров и др. лица. Но несомненно, что главная, так сказать, редакторская часть труда все-таки принадлежала самому Петру, как это видно из бесчисленных поправок, вставок и изменений, сделанных рукой государя на подлинной рукописи устава, хранящейся в библиотеке Главного штаба, и, наконец, из следующих слов манифеста 30 марта 1710 года: "Еже через собственный наш труд собрано и умножено"*(70).
Что касается до источников Воинского устава, то, благодаря исследованиям Бобровского*(71), известно, что главными из них были шведские военные законы, а именно, Воинский артикул Густава Адольфа в редакции Карла XI 1683 г. В этом отношении, можно сказать, ни один памятник Западной Европы из числа подражавших военным артикулам Густава Адольфа не стоит к нему так близко, как Воинский устав Петра. Сходство в общем плане, в одинаковом наименовании глав, в порядке подбора и распределения материала по главам доказывает, что составители рассматриваемого законодательного памятника приняли, главным образом, за образец шведские военно-уголовные законы. Благодаря трудам Бобровского теперь вполне установлено соотношение между шведским и нашим Воинским уставом. Наш Воинский устав, в частности, Воинский артикул, составленный вполне по общему плану шведского, в основных идеях и в средствах для поддержания порядка и дисциплины в войсках, вполне проникнут духом оригинала; но он отличается от оригинала, во-первых, внешней обработкой большинства статей, написанных в более сжатой форме, во-вторых, детальным развитием, особенно выдающимся в главах об общих, наиболее тяжких преступлениях, в-третьих, пополнениями, вследствие вставок новых артикулов и новых юридических норм, в-четвертых, толкованиями. Эти пополнения и толкования составлены преимущественно по военно-уголовным законам датским и по комментариям к голландским, бранденбургским или к немецким имперским военным артикулам. Иначе говоря, специфические особенности шведского артикула не могли быть строго выдержаны; и действительно, в русском Воинском уставе на некоторых статьях общеуголовного, однако не специально военного, характера заметно влияние уголовного уложения Карла V (1532), господствовавшего в Европе в эпоху Петра, или же саксонского права. Наконец, в числе источников Воинского устава были также и французские ордонансы. Так, третья книга его (О экзерциции) составлена, главным образом, на основании французского строевого устава*(72). Таким образом, из сказанного видно, что, кроме шведских законов, источниками Воинского устава были еще военно-уголовные законы датские и голландские, затем комментарии на бранденбургское военное право и на имперский военный артикул, наконец, имперские, саксонские и даже французские военные законы. Иначе говоря, Воинский устав носил вполне компилятивный характер, но, в отличие от предшествующего ему законодательства, напр., Уложения, также отличавшегося тем же характером, совершенно не был построен на национальной и исторической почве, а являлся не чем иным, как сводом иностранного законодательства, далеко не всегда примененным к условиям русской юридической жизни.
Воинский устав состоит из трех книг. Книга первая, названная собственно Воинским уставом, имеет вполне учредительный характер и разделяется на 68 глав. Последние содержат в себе постановления, касающиеся организации и функций всех учреждений и высших чинов, существующих в войске. Исключение составляет одна 49-я глава, озаглавленная "Патентом о поединках" и касающаяся некоторых преступлений и наказаний, следовательно, имеющая отношение к уголовному праву. Этой главе следовало бы иметь место во II книге, в Воинском артикуле, являющимся не чем иным, как военно-уголовным сборником.
Вторая книга подразделяется на две части, из которых первая озаглавлена "Артикул воинский с кратким толкованием" и состоит из 24 глав, разделенных на 209 статей или артикулов; многие из них сопровождаются комментариями или толкованиями. По верному замечанию Бобровского, система этой части не сложна, напротив, весьма проста: часть разделена только на главы без подразделения на отделы, разряды и классы, а между тем все статьи одной и той же главы имеют внутреннюю связь и единство. Но это единство по главам, в общем, нарушено вторжением начал, нередко даже противоречивых одно другому. Статьи, имеющие военное и общее значение, соединены в особые отдельные главы и благодаря такому их внутреннему содержанию легко можно выделить материал общегражданского характера. Если некоторые преступления общего характера попадаются в главах характера чисто военного и обратно - воинские преступления встречаются в главах, имеющих характер общеуголовных, то это обстоятельство служит только объяснением духа эпохи, не сделавшей принципиального различия между общим и воинским преступлениями*(73).
Вторая часть первой книги, озаглавленная "Краткое изображение воинских процессов или судебных тяжб", составляет не что иное, как устав военного судоустройства и судопроизводства, и состоит из 16 глав, заключающих в себе 81 статью, разделенных на четыре отдела. В конце этой части помещен особый отдел: "О оглавлении приговоров", составляющий нечто вроде лестницы наказаний, хотя далеко не исчерпывающий всех наказаний, упоминаемых уставом. Место этому отделу, собственно говоря, в первой части второй книги.
Третья и последняя книга, носящая название "О экзерциции, о приуготовлении к маршу, о званиях и должностях полковых чинов", делится на три отдела или росписи. По своему содержанию она является не чем иным, как уставом о строевой и караульной службе.
Для нас представляет интерес только вторая книга, заключающая в себе военно-уголовный сборник и устав военного судоустройства и судопроизводства, к изложению содержания которых мы и приступим при обзоре уголовного права и судопроизводства изучаемого периода.
Второй устав, изданный в царствование Петра, это - Морской 1720 г. Из именного указа 13 января 1720 г. видно, что Морской устав, подобно Воинскому, представляет собой не копию с какого-нибудь одного западноевропейского устава, но компилятивный сборник, составленный из пяти иностранных морских регламентов*(74) и дополненный оригинальными статьями ("и к тому довольную часть прибавили, что потребно"), автором которых был сам государь ("еще все, - говорится в указе, - через собственный наш труд учинено и совершено"). Делом составления устава Петр занялся еще в 1715 г. По крайней мере, от этого года до нас дошло письмо государя князю Куракину, бывшему посланником в Англии, в котором Петр писал, что "правы морские воинские, да штат адмиралтейский мы ныне собираем всех государств, и уже датский, французский и голландский переведены". В том же году Конон Зотов получил предписание отправиться во Францию и "все, что ко флоту надлежит, сыскать книги и перевесть на славянский яз.". Из других источников мы знаем, что в 1717 г. иностранный законодательный материал был переведен, и государь вместе со своими сотрудниками (адмиралом Крюйсом, кн. Мих. Голицыным, Госселером, бароном Шафировым и Паддоном) приступил к составлению устава. Нужно думать, что главная роль в этом деле также, как и при составлении Воинского устава, принадлежала самому Петру. Недаром подлинная рукопись Морского устава, по свидетельству г. Зейделя*(75), писана рукою государя. Источниками устава, как было уже сказано, являлись пять иностранных морских регламентов. Кроме того, в основу его легли еще многие законодательные акты, как иностранные, так и русские, изданные Петром до 1720 г. Указ об издании Морского устава состоялся 13 янв. 1720 г., но сам устав был обнародован 13 апр. того же года. Он состоит из пяти книг, разделяющихся на главы и статьи. Для нас представляет интерес только последняя книга, носящая название "О штрафах" и являющаяся не чем иным, как уголовным сборником, соответствующим Воинскому артикулу.
Относительно постановлений, касающихся преступлений и наказаний, Морской устав большей частью составляет не что иное, как дословное повторение Воинского артикула. Говорим: "большей частью", так как некоторое различие в этом отношении все же существует между обоими уставами, а именно: Морской устав, во-первых, приурочивает совершение преступлений к кораблю вместо лагеря, крепости и города, являющихся местом совершения преступлений по Воинскому уставу. Во-вторых, в области общего учения о преступлении Морской устав вносит некоторые особенности, не существующие в Воинском уставе; так, он расширяет наказуемость голого умысла и еще более ограничивает необходимую оборону, чем Воинский устав. В-третьих, перечисляя отдельные преступления, Морской устав уступает в полноте Воинскому, оставляя непредусмотренными многие преступные деяния. Впрочем, эта неполнота, допущенная Петром скорее для избежания повторений и вследствие того, что при составлении Морского устава законодатель имел в виду ограничить сферу преступлений по возможности кораблем и пределами собственно морской службы, не имеет юридического значения, так как совершенно восполняется ст. 143 и 144 XX гл. Дело в том, что на основании первой из этих статей, в случае совершения на корабле преступления, не предусмотренного уставом, вопрос о наказании его разрешается по аналогии, и постановленное таким образом судебное решение представляется в Адмиралтейств-коллегию для внесения новой статьи в устав в законодательном порядке. На основании же 144 ст. всякое преступление, совершенное моряком на земле, карается по Воинскому уставу. В-четвертых, перечисляя отдельные наказания, Морской устав вносит два вида их, неизвестных Воинскому уставу, а именно: кошки и спускание с райны, т.е. сбрасывание с реи в воду, но не с целью утопления.
Изданием Морского устава Петр завершил свое военное законодательство, автором которого был в большинстве случаев сам. Этот его труд в отношении полноты и системы превосходил даже современные ему военные и морские законодательные сборники западноевропейских государств. Не будучи односторонним переводом или подражанием которого-либо из них, он представлял собой скорее сравнительный вывод из постановлений всех лучших военных и морских законодательных памятников его времени, причем крайности и недостатки одного смягчались благодаря другим*(76).
Третий устав, но изданный уже в царствование Петра II, это Устав о векселях 1729 г., весьма важный в истории гражданского права вообще и в истории вексельного права в особенности. Целью его было урегулировать употребление векселей в области частного оборота, так как до его издания векселя хотя и были известны, но не существовало никаких правил касательно их употребления. Источниками устава были существовавшие в то время немецкие вексельные законы, по образцу которых он и был составлен.
Мы обладаем немногими сведениями относительно истории его составления. Известно только, что устав был составлен комиссией о коммерции, учрежденной Екатериной I, председателем которой был Остерман. Поэтому предположение о составлении устава каким-то профессором Лейпцигского университета, высказанное в науке, не может быть принято.
Что касается до поводов издания устава, то о них говорится в указе 16 мая 1729 г. Из него видно, что устав издан в интересах казны и купечества, так как от употребления векселей ожидалась следующая польза: 1) освобождение от расходов, сопряженных с провозом денег, 2) устранение путевых опасностей, 3) доставление денежных выгод казне и купечеству и 4) устранение вывоза из государства золота и серебра.
Что касается до содержания устава, то он разделяется на три главы, из которых две первые, в свою очередь, делятся на статьи. Глава первая содержит в себе правила касательно употребления купеческих векселей, а глава вторая говорит о векселях на казенные деньги. Третья глава не делится на статьи и содержит в себе образцы и формы векселей с толкованиями.
Ввиду того, что Устав о векселях говорит только о членах торгово-промышленного класса, как о субъектах вексельного права, и ни словом не упоминает о дворянах, то de jure право обязываться векселями принадлежало только одним купцам. На практике оно, действительно, так и было, и это право считалось исключительно купеческим, вследствие чего для пользования им дворянам приходилось прибегать к разным уловкам и обходам закона. Вот почему, когда имп. Екатерина II созвала свою известную законодательную комиссию (в 1767 г.), то дворяне, воспользовавшись случаем представления наказов с изложением сословных нужд и недостатков, просили императрицу об изменении Вексельного устава и о распространении на них права обязываться векселями. Однако Екатерина II не удовлетворила этого ходатайства, и прежний Вексельный устав продолжал оставаться в силе, признавая (по крайней мере, формально) только за одним купечеством право обязываться векселями*(77). В следующее же царствование (имп. Павла) дворянам даже прямо было запрещено всякое употребление векселей, что случилось с изданием Банкротского устава 1800 г., заменившего собой Устав о векселях 1729 г.
Весьма важный устав в истории государственного и уголовного права, это - Устав благочиния, изданный Екатериной II в 1782 г. Цель его - организация городской полиции. Он состоит из 12 глав и 274 статей. Устав вводит в большинстве городов особое полицейско-судебное учреждение - управу благочиния, в состав которой входил двоякий элемент: чиновный (городничий и два пристава) и выборный (два ратмана, избираемых городским населением). Функции управы - ведение города в полицейском и отчасти в судебном отношении. Пятая глава устава заключает в себе наказ, т.е. инструкцию, управе, которой она должна была следовать в своей деятельности. Эта инструкция начинается целым рядом нравственных сентенций (число которых в уставе доходит до 15), напр., "блажен, кто и скота милует, буде скотина и злодея твоего спотыкнется - подыми ее" и т.д. Но кроме подобных сентенций, инструкция содержит в себе и изложение обязанностей управы в области полиции и суда. Устав не ограничивается созданием одной управы благочиния, но организует целую систему полицейских должностей и разделяет город на части и кварталы, во главе которых поставлены им особые полицейские чины. Заканчивается он так называемыми "запрещениями" и "взысканиями", составляющими две его последние главы и касающимися уголовного права. Эти две главы, в сущности, подтвердили все, действовавшее в то время, уголовное законодательство и если где и сделали в нем изменения, то самые незначительные.
Глава III. Регламенты
Другой формой закона являлись регламенты, т.е. учредительные акты, определяющие состав, организацию, компетенцию и делопроизводство отдельных органов управления. Ничего подобного не знала Московская Русь, где даже такие важные государственные учреждения, как Боярская дума, земский собор и приказы, не имели своих учреждений и деятельность которых регулировалась исключительно одним обычаем. Регламенты были продуктом законодательных мероприятий новой России, именно Петровской эпохи. Назовем некоторые из них: 1) регламент Кригс-комиссариату 10 декабря 1711 г., излагающий правила содержания полков и раздачи жалования; 2) регламент Штате-конторе 13 февраля 1719 г., определяющий правила составления штатов государственным расходам, что являлось функцией названной конторы; 3) регламент Коммерц-коллегии 3 марта 1719 г., в состав компетенции которой входила забота о торговле и отчасти ведение торгово-промышленного класса; 4) регламент Камер-коллегии 11 декабря 1719 г., заведовавшей всеми государственными доходами; 5) Генеральный регламент 28 февраля 1720 г., являющийся учреждением всех коллегий и излагающий правила гражданской службы; 6) регламент Главному магистрату 16 января 1721 г., излагающий состав и функции этого учреждения (названный регламент весьма важен для истории торгово-промышленного класса и городского устройства и управления); 7) Регламент об управлении адмиралтейства и верфи 1722 г.; 8) Духовный регламент 25 января 1721 г., являющийся, с одной стороны, учреждением Св. Синода, с другой же, сводом церковных законов. Ввиду важности этого регламента мы несколько остановимся на нем.
Петр I, решившись уничтожить патриаршескую власть, считавшуюся им опасной для целости и спокойствия государства, и заменить ее коллегиальным учреждением, создал так называемую Духовную коллегию (впоследствии Св. Синод) и дал ей регламент, определивший ее положение в государстве.
Что касается до истории составления последнего, то мы знаем о ней следующее. Еще в 1717 г. Петр высказал мысль об учреждении Духовной коллегии. Так, на одном из докладов местоблюстителя патриаршего престола Стефана Яворского он написал: "а для лучшего впредь управления мнится быть удобно Духовной коллегии". Вскоре после того он поручил известному Феофану Прокоповичу составить регламент для этой коллегии. Прокопович исполнил возложенное на него поручение в 1720 г. Петр сам просмотрел проект регламента, сделал в нем несколько изменений*(78) и 23 февраля 1720 г. внес его в Сенат, предписав последнему совместно с архиереями рассмотреть его и сделать соответствующие замечания*(79). Сенат исполнил предписание государя и в заседаниях 23 и 24 февраля рассмотрел проект, дополнив некоторые его постановления, касающиеся мирских людей, раскольников и приходских священников, "а о прочих предъявил, что все учинено изрядно". После этого проект был доложен государю, который 25 февраля*(80) дал Сенату следующее предписание: "понеже вчерась я слышал, что проект о духовной коллегии как архиереи, так и вы слушали и приняли все за благо, того ради надлежит архиереям и вам оный подписать, который потом и я закреплю". По исполнении этого предписания проект был разослан во все епархии. По мнению г. Голубева, цель подобной посылки неизвестна. Быть может (думает названный ученый), Петр хотел, чтобы епархиальные власти, близко стоящие к духовной жизни провинции, сделали свои замечания и пополнения к проекту; иначе говоря, у Петра была мысль привлечь к участию в составлении Духовного регламента и провинциальное духовенство. С другой стороны (говорит г. Голубев), цель посылки проекта, быть может, ограничилась только тем, чтобы добыть одни подписи епархиальных властей, имея в виду этим способом придать регламенту большую силу и значение*(81). Эта вторая цель и была единственной, так как указ государя прямо гласит, что проект должен быть разослан по епархиям "для подписания прочим архиереям"*(82). Как бы то ни было, но посылка регламента состоялась в марте (18-го или 20-го числа). Сенат постановил послать полковника Давыдова с проектом и с приказом созвать архиереев, архимандритов и игуменов определенной части епархий в Москву. Духовные чины другой части епархий должны были собраться в Вологде и Казани. Давыдов получил инструкцию, на основании которой должен был прочесть собравшемуся духовенству регламент и "предложить им указом царского величества, чтобы они подписали его руками своими". Если же кто-либо не захотел бы подписать, то Давыдов должен был взять у него письменное объяснение подобного поступка и немедленно донести об этом Сенату. Всем указанным собраниям Давыдов представил регламент, который члены собраний, по выслушании его, и подписали*(83). После этого он был возвращен государю (в последних числах декабря 1720 г.), а в январе следующего (1721) года обнародован*(84).
Сличая этот законодательный памятник с другими актами древнерусского церковно-государственного законодательства, мы найдем, по справедливому замечанию г. Кедрова, что в основании его, прежде всего, лежат те общие начала церковного управления, которые определены, главным образом, в различных канонических постановлениях вселенской церкви и затем были приняты во всей силе и русской церковью. В оглавлении, приданном регламенту его составителем, мы читаем: "управления основание, то есть закон Божий, в Св. Писании предложенный, тако ж каноны или правила соборные Святых отец и уставы гражданские, слову Божию согласные, собственной себе книги требуют, а здесь не вмещаются". Впрочем, несмотря на это замечание, автор регламента в очень многих параграфах своего труда в подтверждение своих слов приводит ряд цитат из правил вселенских и поместных соборов, как равно и из правил отцов и учителей церкви. Иногда, не приводя самого текста тех или других канонических правил в подтверждение истинности своих слов, он замечает вообще, что "суть каноны", т.е. канонические правила, запрещающие епископу или какому другому лицу то-то и то-то. Что касается ближайших источников, легших в основу Духовного регламента, то, разбирая его, не трудно заметить, что автору его были небезызвестны памятники и древнерусского церковного законоучительства, и он нередко ими пользовался как готовым и уже вполне обработанным материалом. Некоторые определения, напр., Стоглавого собора и соборов позднейших, повторяются регламентом почти с буквальной точностью. Таковы, особенно, постановления о монашестве, о белом духовенстве, о правах и власти епископов и некоторые другие. Рядом с правилами русских церковных соборов в основание регламента легли и те памятники, которые были первоисточниками древнерусского церковного законодательства со времени принятия Россией христианства. Мы говорим о Номоканоне и Кормчей книге. Постановления последней автор регламента приводит иногда прямо, иногда же, как, напр., после изложения правил о монашестве, просто лишь заявляет, что "многая о сих обретается в книге Кормчей". Таким образом, Духовный регламент, как памятник церковного законодательства, в своей основе держится всех тех источников, которые всегда признавались церковью за источники, определяющие церковное право. Но помимо этих церковных источников, в регламенте живо отразился дух и характер современного ему светского законодательства. И в этом отношении регламент резко отличается от предшествовавших ему законодательных памятников русской церкви. Вот почему он является памятником сколько церковного, столько же и светского законодательства. Так, прежде всего, за образец при его составлении брались, несомненно, раньше его появившиеся регламенты разных государственных учреждений. Влияние светского законодательства отразилось на Духовном регламенте настолько, что автор его не счел нужным упоминать о правилах касательно порядка отправления дел в устанавливаемой им Духовной коллегии, заметив, что образцом в этом отношении для последней должен служить Генеральный регламент*(85).
Что касается до содержания Духовного регламента, то оно может быть разделено на семь отделов. Первый отдел (вступительный) излагает причины издания регламента и учреждения Духовной коллегии. Второй отдел содержит в себе постановления касательно духовных чинов и распоряжения по разным делам, относящимся к духовному учреждению. В третьем отделе излагаются обязанности епископов. Четвертый содержит в себе постановления об училищах и учителях, пятый - о проповедниках слова Божия, шестой - о мирских людях и седьмой (организационный) о Духовной коллегии*(86). Из этого перечисления содержания регламента видно, что он, в отличие от других регламентов, не является только учредительным актом, но, напротив, касается и разных сторон материального права, представляя собой не что иное, как сборник церковных законов.
К регламентам можно причислить и такие законодательные акты вполне учредительного характера, как Учреждение о губерниях 1775 года и Жалованные грамоты дворянству и городам 1785 года, изданные Екатериной II и на многие постановления которых имели сильное влияние сословные наказы, поданные депутатами в законодательную комиссию 1767 г.
