Часть вторая. Внутренняя история 3 страница

Однако воззрения Екатерины II на торговые права дворян были иные, и их она высказала в своем Наказе. "Люди, - читаем здесь, - думают, что надлежит установить законы, поощряющие дворянство к отправлению торговли; это было бы способом к разорению дворянства безо всякой пользы для торговли. Противно существу торговли, чтобы дворянство оную в самодержавном правлении делало, погибельно было бы сие для городов и отняло бы между купцами и чернью удобность покупать и продавать товары свои. Противно и существу самодержавного правления, чтобы в оном дворянство торговлю производило. Обыкновение, дозволившее в некоторой державе торги вести дворянству, принадлежит к тем вещам, кои весьма много способствовали к приведению тамо в бессилие прежнего учрежденного правления". Несмотря на подобную точку зрения на торговлю дворян, императрица, однако, в Жалованной грамоте предоставила последним так называемое городовое право, т.е. право записи в гильдии*(213). Очевидно, это была уступка с ее стороны дворянству, жаждущему обладать торговыми правами. Тем же объясняется, конечно, и разрешение, данное императрицей дворянам в 1783 г., на владение лавками и амбарами, находящимися в домах последних. Впрочем, в конце своего царствования Екатерина II значительно ограничила торговые права дворян. Так, указом 1790 г. последним было запрещено записываться в гильдию. Основанием для издания названного указа послужило заключение губернского прокурора, представленное им в общее собрание московского губернского правления и палат: гражданского и уголовного суда, созванное московским главнокомандующим кн. Прозоровским в 1790 г. для разрешения вопроса о праве дворян записываться в гильдии. "Самое существо дворянства, - говорил в своем заключении прокурор, - обязует каждого дворянина упражняться не в оборотах торговли, но главнейше в службе военной, а в мирное время в отправлении правосудия", почему "и не долженствует дворянству входить в промысел торговый наравне с купечеством, так как нельзя оба эти звания соединить вместе и к одному праву, ибо каждый из них с младенчества приготовлен образом мыслей, друг от друга весьма отдаленных, да и какая удобность с записанного в купечество дворянина в общественные нужды и тягости требовать даяния". Запрещение дворянам записываться в гильдии продержалось до 1807 г., когда манифестом, изданным 1 января этого года, было снова разрешено, но только тем из них, которые не состояли на государственной службе. Мотивом к изданию манифеста послужило стремление укрепить связь между обоими государственными сословиями, а также и то, "чтобы дворяне могли содействовать общему благу на поприще торгового трудолюбия". Однако в 1824 г. начала манифеста 1807 г. были нарушены, так как в это время состоялось новое ограничение торговых прав дворян, а именно, им было разрешено записываться только в одну первую гильдию и запрещено владеть лавками в гостиных дворах, рядах и на рынках. Но уже в 1827 году дворяне получили опять разрешение записываться во все гильдии и, следовательно, вести торговлю на одинаковых правах с купечеством.

В связи с торговыми правами дворян находилось и право обязываться векселями со стороны последних. Было уже сказано, что Устав о векселях 1729 г. игнорировал дворян в этом отношении, почему они в своих наказах 1767 г. и ходатайствовали перед Екатериной II о даровании им названного права. Однако императрица оставила эти ходатайства без внимания, а Банкротским уставом 1800 года дворянам было даже прямо запрещено обязываться векселями. Названное право дворянство получило только в 1862 г.

Что касается до прав в области промышленности, то со времени Петра и вплоть до издания Жалованной грамоты дворяне пользовались правом повсюду (как в городах, так и в деревнях) заводить и эксплуатировать в свою пользу всякие фабрики и заводы. По проекту Елизаветинской комиссии это право превратилось даже в исключительную дворянскую привилегию, так как большинство фабрик и заводов могли содержать только дворяне (Ст. 7. Гл. XXIII. Ч. III). Мотивами этого постановления послужили следующие соображения: 1) "чтобы дворяне, находясь в разных службах, вернее и ревностнее их отправляли и приличным образом достоинству и чину своему себя содержать могли" и 2) надеждой правительства, что дворянство "приведет в отличное состояние фабрики и заводы", так как правительство "с крайним неудовольствием усмотрело", что купечество в этом отношении ничего не сделало. Дворянские наказы, поданные в комиссию 1767 г., не требовали каких-либо исключительных прав, но настаивали на том, чтобы "дворянству позволено было заводить и содержать фабрики и мануфактуры и предпринимать всякие промыслы" (московский). Однако в комиссии подобные желания возбудили протест городских депутатов, к которым присоединились и некоторые дворянские. Вот что, напр., говорил по этому поводу дворянский депутат Глазов: "ежели станут благородные заводить заводы и фабрики, то купечество приведено будет в оскорбление и лишится в том купеческой своей пользы, а должно благородным иметь фабрики из произрастания земляного, а также рудокопные заводы, а купечеству фабрики и заводы всякие иметь должно без изъятия". Очевидно, этот протест был услышан императрицей, и она в Жалованной грамоте несколько ограничила права дворян в области промышленности, дозволив им иметь фабрики и заводы только в деревнях. Впрочем, еще раньше, с изданием Устава о винокурении 1765 года, право дворян повсюду курить вино и брать подряды на поставку его, чем они пользовались со времени Петра I*(214), было уничтожено, и они могли курить вино только у себя в деревнях без права продажи его. Поставка же вина и откупа стали рассматриваться как исключительно купеческое право. Однако это запрещение продолжалось в законе только до 1774 года, когда дворяне опять получили прежние права в области винокурения. Что же касается до поставки вина, то еще с 1769 года к ней снова были допущены дворяне, а с 1786 года им вообще было дозволено входить во всякого рода откупа и подряды. Наконец, в 1827 году дворяне получили право заводить фабрики и заводы повсюду (а не только в деревнях), но с обязательной в таких случаях записью в гильдию.

К привилегиям дворян принадлежала еще свобода от личных податей, от рекрутской повинности и от постоя. Свобода от личных податей была установлена со времени введения подушной подати, резко разделившей все население России на два класса: податной и неподатной; ко второму было отнесено дворянство. Рекрутская повинность не коснулась дворян ввиду их обязательной службы. Что же касается до постойной повинности, то от нее дворяне были освобождены только в деревнях, городские же их дома не пользовались этой привилегией.

К исключительным правам дворянства (а также и членов торгово-промышленного класса) следует причислить и право на майораты. Впрочем, мы видели уже, как отнеслись дворяне к указу о единонаследии 1714 г., результатом чего была отмена его в 1731 г. Однако с течением времени взгляды дворянства изменились, и в докладе дворянской комиссии 1763 г., а равно и в своих наказах в 1767 г. дворяне ходатайствовали о даровании им права на майораты. Так, доклад комиссии 1763 г. высказался за установление "в наследствах дворянства права, называемого фидеи-комиссия или права отказа, или права старшинства", по которому завещатель может "отдать свое имение старшему сыну или кому заблагорассудит с тем, чтобы наследник имения, в чем бы оное не состояло, в движимом или не в движимом, оного ни продать, ни заложить не мог, но только доход из него на прожиток свой получал и в целости оставил другому, по себе старшему, или тому, кому в духовной предписано". По мнению доклада, такой порядок вещей будет способствовать к "воздержанию от мотовства" и содействовать тому, что "фамилии не станут оскудевать и претворяться в нищету" (ст. 19 и "изъяснение" к ней). О майорате же говорят и наказы 1767 г. Так, московский наказ просит императрицу, чтобы, "сообразуясь с прочими в Европе христианскими областями благоучрежденными, дано было право власти всякому владельцу нечто и некоторого рода свойства собственного своего движимого и недвижимого имения определить по благоизобретению в нераздельное наследство кому, кто оное отдать пожелает, с предписанием порядка, как оному переходить и из колена в колено" Точно так же и в переяславско-залесском наказе встречаем аналогичную просьбу, а именно: "мнилося бы быть полезно для сохранения фамилии и домов, если бы позволено было, кто сам пожелает при себе или при конце своем одну или сколько деревень захочет в фамилию отказать". Правда, вплоть до 1845 г. закона о майорате не последовало, но на практике иногда разрешалось его учреждение. Так продолжалось до 1845 г., когда было издано известное положение о заповедных имениях, действующее и по сие время.

Дворяне пользовались и некоторыми почетными правами. Так, они имели право на гербы, появившиеся на практике в конце XVII ст. и впервые получившие законодательную санкцию в Табели о рангах и в инструкции герольдмейстеру 1722 г. На основании последней названное должностное лицо должно было составить общий для всех дворянских родов гербовник, руководствуясь при этом пристойными книгами других государств. Право на герб по этой инструкции было признано за всеми обер-офицерами военной службы, какого бы они происхождения ни были, за дворянами, могущими доказать свое дворянство за сто лет до 1722 г., и за иностранными дворянами, признанными таковыми и в России. В 1797 г. снова состоялся указ о составлении общего гербовника, в который должны были быть внесены все гербы дворянских родов. Этот гербовник, составленный в 1798 г., хранится в Сенате, в департаменте герольдии, причем всего составлено 11 частей его (11-я часть окончена своим составлением уже при Александре II). Затем дворяне пользовались правом одевать своих лакеев в особые ливреи, "понеже знатность и достоинство чина какой особы часто тем умаляется, когда убор и прочий поступок тем не сходствует", ездить в экипажах, запряженных определенным числом лошадей, смотря по рангу дворянина, и иметь особый мундир (с 1882 г. - мундир Министерства внутренних дел*(215)).

Чтобы покончить с дворянскими правами и преимуществами, необходимо сказать еще несколько слов о неприкосновенности дворянского достоинства, о чем дворяне неоднократно хлопотали, начиная с 1730 г. В этом году в "кондициях", предложенных Анне Ивановне Верховным тайным советом и принятых ею, было постановлено, чтобы "у шляхетства живота, имения и чести без суда не отнимать". О том же ходатайствовали и дворянские наказы 1767 г. Екатерина II вняла этим просьбам и в Жалованной грамоте постановила: "не токмо империи и престолу полезно, но и справедливо есть, чтоб благородного дворянства почтительное состояние сохранялось и утверждалось непоколебимо и ненарушимо, вследствие этого да не лишится дворянин или дворянка дворянского достоинства, буде сами себя не лишили оного преступления, основаниям дворянского достоинства противного", поэтому "без суда да не лишится благородный дворянского достоинства, чести, жизни и имения". Мало того, на основании грамоты всякий судебный приговор, лишающий дворянина дворянства или жизни, должен был быть представлен в Сенат и конфирмован государем, без чего он не имел никакой юридической силы*(216). Это постановление грамоты было подтверждено указом 8 сент. 1802 г. о правах и обязанностях Сената, в силу которого последний по уголовным делам дворян, влекшим за собой лишение дворянского достоинства, должен был представлять доклады государю и ожидать по ним конфирмации.

§ 2. Духовенство*(217)

Духовенство разделялось на черное или монашествующее и белое или приходское. Первое, не будучи наследственным, не могло трактоваться как сословие, напротив, второе, начиная с XVIII ст., стало организовываться в особую сословную группу, потомственную и замкнутую.

Петровское законодательство обратило большое внимание на упорядочение юридического положения монашествующего духовенства, причем чисто хозяйственный взгляд правительства на подданных, требовавший непременного участия всех в государственном деле, строго наблюдавший, чтобы никто не уклонялся от государственной службы, никто "в избылых не был", стал, как верно заметил г. Кедров, в прямое противоречие с идеей монастырского отречения от мира*(218). Точка зрения Петра на монашество рельефно сказалась в его известном указе 31 янв. 1724 г. "Нынешнее житие монахов, - читаем в нем, - точию вид есть и понос от иных законов... понеже большая часть (монахов) тунеядцы суть... В монахах все готовое, а где и сами трудятся, то токмо вольные поселяне суть. Прилежат-же-ли разумению божественных писаний? Всячески нет, а что говорят: молятся, то и все молятся... Что же прибыль обществу от сего? Воистину только старая пословица: ни Богу, ни людям, понеже большая часть бегут от податей и от лености, дабы даром хлеб есть". При таком взгляде на монашество становятся понятны мероприятия правительства к уменьшению числа монастырей, к введению строгих правил монашеского жития и к затруднению поступления в монашество, предпринятые в царствование Петра. Так, по Духовному регламенту (см. "Прибавление к регламенту о правилах причта церковного и чина монашеского", изданное в 1722 г.) был создан целый ряд затруднительных условий для пострижения. Для этого, во-первых, требовался известный возраст (30 лет для мужчин и 50 лет для женщин), затем, во-вторых, согласие непосредственного начальства, причем для крепостных крестьян - согласие помещиков, наконец, в-третьих, прекращение всех обязательств, напр., уплата долгов и т.п. Мало того, регламент запретил постригать супругов, произвольно разведшихся или имеющих малолетних детей. Но государь не удовольствовался только этими мероприятиями и указом 28 янв. 1723 г. совсем воспретил кому бы то ни было поступать в монашество. "Отныне, - гласил указ, - впредь отнюдь никого не постригать, а сколько из обретающихся ныне числа оных монахов и монахинь будет убывать, о том в Синод рапортовать, и на те убылые места определять отставных солдат" (конечно, нужно думать, на покой). Таким образом, монашество было осуждено на исчезновение в России, если бы Екатерина I не отменила действия петровского указа в 1725 г. Тогда же императрица предписала, чтобы при поступлении в монастырь в каждом частном случае испрашивалось разрешение Синода. При Анне Иоанновне указом 1734 г. было разрешено постригать в монахи только одних вдовых священников, дьяконов и отставных солдат, всем же остальным лицам правительство воспретило, под страхом ссылки и конфискации имущества, поступать в монастырь. Только во время Екатерины II (в 1762 г.) законодательство вернулось к началам указа 1725 г., т.е. поступление в монастырь стало правом каждого лица, но осуществление его было поставлено в зависимость от разрешения Синода. Наконец, в 1778 г. закон воспретил постригать несовершеннолетних. Что касается до прав и привилегий монашествующего духовенства, то они были одинаковы с теми, какие получило и белое духовенство.

Последнее делилось на священнослужителей (священники и дьяконы) и церковнослужителей (причетники, т.е. дьячки, пономари и др.) и с начала XVIII ст. стало организоваться как особое сословие, замкнутое в смысле вступления в него и выхода из него и потомственное в смысле наследственности звания. Усилению характера замкнутости духовенства значительно способствовали падение значения приходских выборов клира и организация известного специального образования в учрежденных при Петре духовных школах. Выборы членов клира приходом, столь широко практиковавшиеся в допетровской России и благодаря которым в состав духовенства постоянно приливали новые элементы из других сословий (прихожане могли избирать священно- и церковнослужителями кого им угодно), встретили сильную оппозицию со стороны светского и церковного правительства в XVIII ст., считавших единственно правильным способом замещения вакантных должностей при церквях - назначение епархиальным начальством, в свою очередь признававшим наследственность церковных мест, переходивших от отца к его нисходящим. Первоначально избрание приходом было ограничено в том отношении, что выбирались только духовные лица, причем в большинстве случаев наследственность мест также принималась в расчет. Наконец, в конце XVIII ст. (при Павле I) приходские выборы совсем вышли из практики*(219).

С учреждением духовных школ, в качестве необходимого условия для поступления в духовную службу, было выставлено требование известного специального образования, полученного в них. По Духовному регламенту, хотя эти школы и учреждались при архиерейских кафедрах "к воспитанию детей в надежду священства", однако доступ в них не был закрыт и для других сословий ("для детей священнических и прочих"). Таким образом, благодаря школам также была возможность войти в состав духовенства лицам, не принадлежащим к нему по рождению. Но такой порядок вещей продолжался недолго, и духовные школы в скором времени стали сословными. Преграждая путь к духовному званию для всех тех, которые в них не учились, они в то же время, говоря словами г. Знаменского, все плотнее замыкались для людей недуховного происхождения и, таким образом, становились только новым орудием к развитию той же замкнутости духовного звания*(220). Уже по Духовному регламенту, как мы видели, не признававшему еще сословного характера духовных школ, все содержание их было возложено на архиерейские дома, монастыри и духовенство, без всякого пособия со стороны государства. Точно так же надзор за ними и вообще все управление ими было сосредоточено в руках епархиальных архиереев и Синода. Наконец, программа преподавания в школах ясно указывала на их профессиональный, а не общеобразовательный характер. Мы не говорим уже о политике церковных властей, всегда трактовавших свои школы как сословные. Действительно, во второй половине XVIII ст. окончательно завершилась замкнутость духовно-учебных заведений, еще более завершившая замкнутость духовенства. Само правительство целым рядом законодательных актов сделало духовное звание почти недоступным для посторонних лиц. Правда, указом о единонаследии 1714 г. младшие братья (кадеты) из дворян, при достижении ими сорокалетнего возраста, получили право поступать в духовное звание, но, не говоря уже о том, что такое дозволение, очевидно, закрывало доступ в это звание для всех остальных дворян, с отменой в 1730 г. названного указа потеряло силу и самое дозволение. Точно так же в 1725 г. был издан указ, разрешивший архиереям посвящать в священники и дьяконы крестьян, но только в том случае, если на названные церковные должности не будет кандидатов из духовного звания. В 1744 г. сам Синод ходатайствовал перед Елизаветой Петровной, чтобы вакантные места в приходах замещались исключительно лицами духовного звания, "ибо церкви святые удобнее и приличнее ныне наполнять таковыми чинами". Такое мнение Синода вполне гармонировало с точкой зрения правительства, которое при преемниках Петра неоднократно воспрещало лицам из податных сословий вступать в духовное звание, освобожденное от уплаты всяких податей, в том числе и подушной подати. Так, когда до сведения правительства в 1766 г. дошло, что в некоторых местностях было пострижено в монахи и посвящено в священники 139 государственных черносошных крестьян, то оно разослало ко всем архиереям указы, чтобы впредь из податных сословий никого не постригать и не посвящать. Вполне естественно, что при такой политике правительства в данном вопросе желание Синода, высказанное им в своем наказе, поданном в Екатерининскую законодательную комиссию 1767 г., "о позволении светским из всяких чинов, кто пожелает и достоин будет, вступать в духовные чины"*(221) (заметим, что это желание шло вразрез с ходатайством самого же Синода в 1744 г.), не было исполнено, и в 1769 г. правительство подтвердило силу указов 1766 г. К концу XVIII ст., по свидетельству г. Знаменского, духовное звание до того замкнулось для посторонних лиц, а церковная служба настолько сделалась исключительным достоянием духовенства, что постороннему человеку весьма трудно было попасть даже на место церковного сторожа*(222). В 1826 г. Сенат возбудил вопрос о приеме в духовное звание людей податных сословий и вольноотпущенных из крепостных крестьян и передал его на разрешение Государственного Совета. Последний разрешил его следующим образом: лица податных сословий могут быть допущены в белое духовенство только в том случае, если оказывается недостаток в кандидатах из духовного звания на церковные должности, причем обязаны представить увольнительный приговор от своего общества. Дела такого рода рассматриваются казенной палатой и окончательно разрешаются губернатором.

Замкнутость духовенства сказалась также и в разрешении вопроса о выходе из него, хотя законодательство по этому поводу постоянно колебалось, то затрудняя выход, то облегчая его. Так, уже петровский указ 30 апр. 1724 г. разрешил вдовым священнослужителям слагать с себя сан и вступать во второй брак, причем они принимались на службу не только по духовному, но и по светскому ведомству. Напротив, в 1782 г., по инициативе Синода, Сенат воспретил прием на гражданскую службу лиц из духовного звания ("в подьячие по коллегиям и канцеляриям, также и в другие чины отнюдь не отдавать детей своих (т.е. священно- и церковнослужителей), под лишением чинов своих и под беспощадным наказанием") и этим почти совсем закрыл выход из духовного звания. В царствование Екатерины II сила указа 1724 года была вполне восстановлена, тем более что сам Синод по рассматриваемому вопросу изменил свое мнение и в наказе, данном депутату в комиссию 1767 года, ходатайствовал о восстановлении силы этого указа (п. 3). Действительно, во все царствование Екатерины II выход из духовного сословия не представлял затруднений. Священнослужители, оставлявшие сан, имели полную возможность поступать на службу или записываться в гильдии, цехи и государственные крестьяне. Дети их, обучавшиеся в семинариях, получили право зачисляться на службу в губернских учреждениях, и для этого требовалось только разрешение епархиального архиерея (указ 1779 г.). Мало того, в 1784 г., по решению общей конференции Сената и Синода, дети священно- и церковнослужителей, если они не находились в семинариях, обязательно должны были избрать себе род жизни, причем им предоставлялось на волю записаться в купечество или цехи, поступить в военную службу или войти в состав государственных крестьян; в последнем случае они получали льготы в отношении платежа податей в течение нескольких лет. Павел I резко изменил политику правительства в рассматриваемом вопросе. Так, узнав в 1800 г. о поступлении десяти семинаристов на гражданскую службу, он сделал за это выговор тверскому епархиальному архиерею и предписал, чтобы "впредь без особого повеления государя из духовного звания в другие места отнюдь не поступали". "Предпишите, - писал далее государь в своем указе на имя первенствующего члена Синода Амвросия Петербургского, - всем епископам семинаристов не обращать без воли моей ни в какое другое звание, о чем каждый раз Синоду меня спрашиваться". При Александре I увольнение семинаристов из духовного звания стало функцией Синода, причем епархиальным архиереям было предписано (в 1803 г.) "удерживаться от представления Синоду прошений таких лиц". Стесняя выход семинаристов, правительство, однако, не препятствовало выходу священнослужителей на основании указа 1724 г. и детей духовенства, не получивших образования в семинариях. В 1805 г. последним даже было разрешено приписываться к купеческому и мещанскому обществам без согласия последних. При имп. Николае I правительство опять стало стеснять выход из духовного звания. Так, 28 июня 1833 г. был издан закон о расстриженных священнослужителях, по которому бывшим священникам и дьяконам хотя и разрешалось вступление на государственную и общественную службу, но не иначе, как по истечении семилетнего срока после сложения сана. Этот закон действовал в течение 6 лет и 22 февраля 1839 г. был заменен новым, а именно, высочайшим повелением, собственноручно написанным государем на докладе Синода. "Полагаю, - писал государь, - что звание священническое столь важно, что сколько должно быть разборчиву и осторожну при удостоении оного, столько же должно затруднить добровольное оного сложение. Полагаю, что никак нельзя попускать, чтобы лицо, носившее сие высокое звание, могло непосредственно посвящаться иному служению, какое бы оно ни было, без явного соблазна и как бы в доказательство, что мирские обязанности сильнее духовных". Ввиду этих соображений высочайшее повеление предписало: принимать на государственную службу дьяконов по истечении 6 лет, а священников по истечении 10 лет со времени сложения ими сана. Не менее стеснительны были постановления закона при имп. Николае I относительно выхода из духовного звания детей духовенства и церковнослужителей. Так, еще в указе 1826 г. государь высказался против этого выхода. "Его Величество, - гласил указ, - изволит полагать полезным всех воспитывающихся во всех духовных учебных заведениях определять непременно в духовное звание, ибо для светских должностей приуготовляется другое юношество в светских училищах". Однако эти начала не были строго выдержаны на практике, и законами 25 июля и 14 октября 1827 г. дети священнослужителей получили право, по выдержании установленного экзамена, поступать на военную и гражданскую службу и получать на них чины. Но зато доступ на службу церковнослужителям и их детям был вовсе возбранен, и только в 1830 году правительство разрешило принимать их в канцелярскую службу по духовному ведомству.

С рассмотренной политикой правительства шли вразрез так называемые разборы духовенства, практиковавшиеся довольно часто в XVIII ст., благодаря которым масса лиц духовного звания принудительным путем отчислялась от него и набиралась в солдаты или записывалась в подушный оклад. Необходимость подобных разборов объяснялась тем, что в духовенстве, благодаря его замкнутости, накоплялся огромный излишек людей, находившихся без мест и бедствовавших в материальном отношении. Достаточно вспомнить о так называемых "перехожих" или "крестовых" попах, т.е. безместных священниках и дьяконах, собиравшихся на "крестцах" (в Москве), т.е. на людных пунктах, и нанимавшихся за небольшую плату служить обедню и исполнять другие требы. О них говорит еще Духовный регламент, свидетельствуя о том, что "многие священницы и дьяконы ставятся к единой церкви свыше потребы", "почему и волочатся семо и овамо". В 1741 г. обер-прокурор Синода кн. Шаховской предписал ловить "крестовых" попов и "за таковое непреличествующее священному чину напрасное и праздное стояние" бить их плетьми в дикастерии (соответствует нынешней консистории) и ссылать "под начал" в монастыри. Даже в 1768 г. преосвященный Амвросий Московский писал, что крестовые попы "премногим числом шатаются и, к крайнему соблазну, великие делают безобразия, производят между собой торг и при убавке друг перед другом цены, произносят с великой враждой сквернословную брань, иногда же делают и драку"*(223). Кроме "крестовых" попов, без мест находился и огромный контингент детей священнослужителей, а также и церковнослужители со своими детьми. Этот контингент значительно увеличился после введения в 1722 г. штатов белого духовенства, когда много членов последнего осталось без мест*(224). Между тем, государство нуждалось в людях; почему с открытия военных действий между Россией и Швецией в Великую северную войну начались усиленные наборы в военную службу среди духовенства. Самый большой набор был произведен в 1705 г. С введением подушной подати в оклад были записаны все священнослужители и их дети, не состоявшие на действительной службе при церквях, а также весь контингент церковнослужителей и их детей, хотя бы они и состояли на службе. Таким образом, огромная масса духовенства вышла из своего сословия. Такие же разборы с отчислением в военную службу или с записью в подушный оклад продолжались от времени до времени и при преемниках Петра (в особенности суровы были разборы при Анне Иоанновне, когда один раз (в 1736 г.) правительство предписало набрать в солдаты 7000 человек, а другой раз (в 1738 г.) - по рекруту со 120 человек). Последний разбор произошел при имп. Николае I в 1831 г. Кроме замкнутости, духовенство в изучаемую эпоху приобрело потомственный характер вследствие наследственности духовного звания, зависевшего, главным образом, от наследственности церковных мест. Уже указ 1722 г. говорит об этой наследственности. Освобождая детей священнослужителей от платежа подушной подати, он мотивирует это тем, "чтобы им быть при тех (отцовских) церквах во дьяках и пономарях, из них же учить в школе и производить на убылые места в попы и во дьяконы". Действительно, после смерти отца его место переходило к сыну (обыкновенно старшему), которого он уже заблаговременно готовил в свои наследники и который состоял при нем в качестве викария, дьякона или дьячка. Наследственные права сына вполне признавались духовным начальством, и если кто-нибудь перебивал у него место, он пользовался правом вчинять иск и жаловаться на самого архиерея, допустившего такое нарушение его прав. Если у священнослужителя не было сыновей, его место переходило в наследство по женской линии, к дочери, внучке и т.д. Само собой разумеется, что место предоставлялось мужьям этих последних, как бы в виде приданого. Сознавая силу своих наследственных прав на церковные места, говорит г. Знаменский, невесты-наследницы иногда были очень разборчивы на женихов, так что при малом количестве свободных, не зачисленных мест замещение священнослужительских вакансий весьма много зависело от вкуса этих девиц к женихам*(225). Духовная власть также всегда уважала и права наследниц, считая их единственным средством обеспечения дочерей духовенства. Так, в 1767 г. Синод издал указ, которым предписал: "если после умерших священнослужителей остаются дочери и племянницы девицы, а жены умерших на места мужей своих к тем своим дочерям и племянницам пожелают кого принять, таковых по их желаниям, достойных определять". Мало того, права наследников и наследниц уважались духовной властью и в том случае, когда они были несовершеннолетни и не могли сейчас занять своих мест. В таком случае выходили из затруднения при помощи следующей меры. Место предоставлялось наследникам, а для исполнения связанных с ним богослужебных обязанностей до совершеннолетия первых назначался на него викарий, обыкновенно по выбору семейства наследников. На языке того времени быть назначенным викарием называлось определением "в заставку". Викарий входил в особое договорное отношение с наследниками, нанимаясь обыкновенно за половину или треть дохода от места. Синодский указ 1767 г. вполне признает институт викариатства, предписывая "до изучения и возрасту малолетних детей на отцовское место никого не определять, а велеть содержать из получаемых от тех церквей доходов викария". К концу XVIII ст., параллельно с падением приходских выборов, значительно усилилось значение наследственного начала, и редкое церковное место не переходило от отца к его нисходящим.