Ноября 1581 год. Убийство Иваном IV Грозным своего сына Ивана.

И последним, пожалуй, самым страшным преступлением Ивана IV Грозного стало убийство им своего сына Ивана. Картина русского художника Ильи Репина изображает этот эпизод из жизни Ивана Грозного, когда он в припадке гнева нанёс смертельный удар своему сыну царевичу Ивану. Картина показывает муку раскаяния на лице Грозного и кротость умирающего царевича, со слезами на глазах прощающего обезумевшего от горя отца. Но, несмотря на весь трагизм ситуации, и искреннее, хотя и запоздалое раскаяние царя Ивана IV кртина предстаёт грозным обвинение деспотизму и антигуманному характеру власти в России не только в эпоху Ивана Грозного, но и на все последующие века.

(И.Е. Репин. Иван Грозный и сын его Иван. 16 ноября 1581 года. 1885)

 

Нам же остаётся с высоты сегоднешнего дня судить о проступках и преступлениях Ивана IV Грозного, не забывая, однако, и о его славных делах и великих свершениях, как советует поэт Аполлон Майков.

«Средь царственных гробов в Архангельском соборе

На правом клиросе есть гроб. При гробе том

Стоишь невольно ты с задумчивым челом

И с боязливою пытливостью во взоре…

Тут Грозный сам лежит!.. Последнего суда,

Ты чуешь, что над ним судьба не изрекала;

Что с гроба этого тяжёлая опала

Ещё не снята; что, быть может, никогда

На свете пламенней души не появлялось…

Она – с алчбой добра – весь век во зле терзалась,

И внутренним огнём сгорел он… До сих пор

Сведён итог его винам и преступленьям;

Был спрос свидетелей; поставлен приговор, −

Но нечто высшее всё медлит утвержденьем,

Недоумения толпа ещё полна,

И тайной облечён сей гроб безмолвный…

(Майков А.Н. У гроба Грозного. Соч. в 2-х т. – М.: Правда, 1984. – Т. 1. – С. 449 − 452.)

Однако история уже вынесла свой приговор Ивану Грозному. Смутное время стало прямым следствием его царствования, когда все сословия оказались порабощены властью и находились в постоянном антагонизме друг с другом и с властью. Всё это когда-нибудь да должно было выплеснуться наружу в виде Великой смуты в государстве Московском.

 

ГЛАВА ПЯТАЯ. Россия в XVII веке. Великая смута и первые Романовы

 

Году. Великая смута.

В качестве перехода к следующей драматической странице русской истории, чтобы несколько сгладить мрачный настрой минувшей эпохи, можно воспользоваться шутливой поэмой Алексея Толстого, как своего рода прелюдии к повествованию о совсем невесёлых временах Великой смуты.

«…За ним царить стал Фёдор,

Отцу живой контраст;

Был разумом не бодор,

Трезвонить лишь горазд.

 

Борис же, царский шурин,

Не в шутку был умён,

Брюнет, лицом недурен,

И сел на царский трон».

(А.К. Толстой. Стихотворения. – М.: Советская Россия, 1977. – С. 219.)

18 февраля 1598 года. Избрание царём Бориса Годунова.

(Б. Кориков. Годунову сообщают, что его избради царём всея Руси)

Борис Годунов стал первым царём, избранный решением Земского соборка, а не по «природе». Но этолт акт не стал первым шагом России к ограничению самодержавной власти царя. Более того, необычный способ занятия престола сыграл затем с избанным царём злую шутку: как можно выбирать царя, думали в народе, ведь он «помазанник божий». Хотя, большинство историков сходятся на том, что Борис Годунов был весьма перспективный государственный деятель, много сделавший для того, чтобы вывести страну из того кризисного состояния, в котором её оставил Иван Грозный. Не прибегая к военной силе, а больше пользуясь дипломатическими средствами, он добился уступки Швецией ряда русских городов на балтийском побережье. Успешно отразил нашествие Крымского хана. Также следует отметить его попытки завязать более тесные торгово-экономические и культурные связи с европейскими странами. Это могло бы открыть путь к модернизации страны за целое столетие до реформ Петра Великого. Даже усилившийся при нём процесс закрепощения крестьян можно рассматривать в тех конкретных исторических условиях как меру по стабилизации хозяйственной жизни страны. Ведь без закрепления рабочих рук в помещичьих имениях трудно было восстановить подорванную опричниной экономику и обеспечить сносное существование служилого сословия – дворянства, являвшегося главной военной опорой государства.

Но Борис Годунов, не исчерпав всех своих возможностей, пал жертвой неблагоприятных исторических обстоятельств. Это лишний пример того, как политические таланты и воля пасуют перед стечением крайне неблагоприятных факторов. Недород и голод в течение ряда лет подорвали едва установившуюся социальную стабильность и до предела обострили ситуацию в стране. Пожалуй, лучше поэта Константина Бальмонта никто не отразил эту ситуацию так ярко в художественно − поэтической форме:

«В глухие дни Бориса Годунова,

Во мгле Российской пасмурной страны,

Толпы людей скиталися без крова

И по ночам всходили две луны.

 

Два солнца по утрам светило с неба,

С свирепостью на дольный мир смотря.

И вопль протяжный: «Хлеба! Хлеба! Хлеба» −

Из тьмы лесов стремился до царя.

 

На улицах иссохшие скелеты

Щипали жадно чахлую траву,

Как скот – озверены и неодеты,

И сны осуществлялись наяву.

 

Гроба, отяжелевшие от гнили,

Живым давали смрадный адский хлеб,

Во рту у мёртвых сено находили,

И каждый дом был сумрачный вертеп.

 

От бурь и вихрей башни низвергались,

И небеса, таясь меж туч тройных,

Внезапно красным светом озарялись,

Являя битву воинств неземных.

 

Невиданные птицы прилетали,

Орлы парили с криком над Москвой,

На перекрёстках, молча, старцы ждали,

Качая поседевшей головой.

 

Среди людей блуждали смерть и злоба,

Узрев комету, дрогнула земля.

И в эти дни Димитрий встал из гроба,

В Отрепьева свой дух переселя».

(К.Д. Бальмонт. Стихотворения. – М.: Художественная литература, 1990. – С. 41 – 42.)

(Б. Чориков. Голод в Москве при Борисе Годунове.)

 

Такой сложной для правительства Бориса Годунова ситуацией не замедлили воспользоваться противники Бориса Годунова из числа родовитой боярской знати, считавшие себя более достойными царского венца и недовольные политикой царя. Об этом недовольстве бояр поведал нам Александр Пушкин в своей бессмертной драме «Борис Годунов», вложив в уста боярина Василия Шуйского слова, которые он высказал уже во время избрания Бориса Годунова русским царём:

«… Какая честь для нас, для всей Руси!

Вчерашний раб, татарин, зять Малюты,

Зять палача и сам в душе палач,

Возьмёт венец и бармы Мономаха…»

 

В. Шуйскому вторит князь Воротынский:

 

«Так родом он незнатен; мы знатнее…

Ведь Шуйский, Воротынский…

Легко сказать, природные князья…

Ведь мы б имели право

Наследовать Феодору…

А речь боярина Пушкина являет собой весь набор боярских обвинений против неугодного им Бориса Годунова.

«…Он правит нами,

Как царь Иван (не к ночи будь помянут).

Что пользы в том, что явных казней нет,

Что на колу кровавом всенародно,

Мы не поём канонов Иисусу,

Что нас не жгут на площади, а царь

Своим жезлом не подгребает углей?

Уверены ль мы в бедной жизни нашей?

Нас каждый день опала ожидает,

Тюрьма, Сибирь, клобук иль кандалы,

А там – в глуши голодна смерть иль петля.

Знатнейшие меж нами роды − где?

Где Сицкие князья, где Шестуновы,

Романовы, отечества надежда?

Заточены, замучены в изгнанье.

Дай срок: тебе такая ж будет участь…»

(А.С. Пушкин. Драматические произведения. Проза. – М.: Художественная литература, 1981. – С. 25, 50.)

 

Недовольство бояр правлением Бориса Годунова совпало с ростом волнений в народе, среди которого распространялись слухи, что все беды на русской земле оттого, что на троне сидит незаконный царь, узурпировавший власть убиенного им царевича Дмитрия. Тут к месту пришлись слухи о чудесно спасшемся царевиче. В художественном воображении поэта Дмитрия Кедрина это могло произойти именно так: в обстановке грозных пророчеств и страшных знамений:

«В Москве был голод этим летом,

К зиме сожрали всех котят.

Болтали, что перед рассветом

Гробы по воздуху летят,

Что вдруг откуда- то лисицы

Понабежали в погреба,

Что в эту ночь на Вражек Сивцев

Падут три огненных столба.

Недавно в Угличе Димитрий

Средь бела дня зарезан был,

Но от народа Шуйский хитрый

Об этом деле правду скрыл,

Сказав: − Зело прискорбный случай!

На всё господня воля. Что ж

Поделаешь, когда в падучей

Наткнулось дитятко на нож? −

Но всё же очевидцы были,

И на базарах с ихних слов

Сидельцы бабам говорили,

Что промахнулся Годунов.

И Годунову прямо в спину

Шёл слух, как ветер по траве,

Что он убил попова сына,

А Дмитрий прячется в Литве».

(Цит. по книге Г.А. Кулагина. Сто игр по истории. Пособие для учителей. – М.: Просвещение, 1983. – С. 228.)

(Б. Чориков. Смерть царевича Дмитрия. Углич, 15 мая 1591 год.)

Тут и появился на горе стране самозванец, беглый монах Григорий Отрепьев, принявший имя погибшего царевича Дмитрия. Далее можно обратиться к словам из книги Натальи Кончаловской.

«…Скоро Москва услыхала молву:

Дмитрий с войсками идёт на Москву.

Дмитрия ждут и встречают повсюду.

Были такие, что верили чуду.

Хочет Лжедмитрий занять поскорей

Место на троне Московских царей.

Долго ли скоро ли судьбы решались,

А города самозванцу сдавались.

Чем же была его слава крепка?

Рать у него не была велика –

Паны немного Отрепьеву дали, −

Да на пути беглецы примыкали.

Чем привлекал самозванец-смутьян

Русских людей, горожан и крестьян?

Тем, что не верил народ Годунову,

Ни его разуму, ни его слову,

Шёл к самозванцу, Бориса кляня,

В самое полымя шёл из огня!

Знали бы, ведали прадеды наши,

Что приготовил им рыжий монашек…»

(Ю. Каштанов. Сражение при Добрынычах. 25 января 1605 года.)

 

Сам царь Борис Годунов тоже допустил одни политический промах. Он не оценил всей серьёзности ситуации. Полагал, что достаточно предъявить останки царевича Дмитрия, чтобы погасить все сомнения в народе, и передоверил борьбу с самозванцем местным воеводам, которые привели его прямо в Москву.

«…Царь не дождался прихода врагов –

В тяжком недуге Борис Годунов

Умер внезапно, покинутый всеми.

Здесь начинается Смутное время».

(Н.П. Кончаловская. Наша Древняя столица. − М.: Детская литература, 1972. – С. 156 – 157.)

(В. Суриков. Смерть Бориса Годунова. 15 апреля 1605 года)

 

(К. Лебедев. Вступление Лжедмитрия I в Москву.)

 

Год был самозванец хозяином на Москве. Только силы и средства, которыми он располагал, давали ему мало шансов на закрепление своей власти, хотя он обладал и смелостью, и талантом государственного деятеля. Очень разнородные социальные силы – от боярства до холопов − возлагали на него свои надежды, удовлетворить которые Лжедмитрий не мог при всём своём желании. Вначале он нашёл выход в том, что щедро одаривал из царской казны всех своих сторонников. Когда же казна опустела, его политика, носящая крайне непоследовательный характер, способствовала отходу от самозванца его прежних сторонников. Желая заручиться поддержкой дворян, он подтвердил указ прежнего правителя о пятилетнем сроке сыска беглых крестьян, тем самым подорвал свой авторитет среди простого люда. Слишком самостоятельный характер правления Лжедмитрия, наряду с очевидной его зависимостью от польского короля, вызвали раздражение среди русских бояр, рассчитывавших, что самозванец будет простым орудием в их руках. Разоблачив боярский заговор, Лжедмитрий простил заговорщиков, надеясь приобрести симпатии со стороны правящего сословия. Но, избежав наказания, бояре-заговорщики с утроенной силой стали работать над свержением власти самозванца, используя те же средства, что и в борьбе с Борисом Годуновым – роспуск порочащих Лжедмитрия слухов. С их подачи, очевидно, пошли гулять по столице рассказы о тайном католичестве нового царя и об усилении при царском дворе выходцев из Польши и Литвы, прибывших на Русь вместе с его невестой Мариной Мнишек.

Причём, Лжедмитрий часто сам давал повод для подобных слухов, демонстрируя явное неуважение к русским обычаям и православным традициям. В силу всех этих причин в русском обществе росло разочарование в «законном» царе и сокращение числа его приверженцев. Последней каплей, переполнившей терпение москвичей, стало разгульное поведение поляков, прибывших на свадьбу Лжедмитрия и Марины Мнишек. Лишившись опоры внутри страны, Лжедмитрий был свергнут группой заговорщиков из числа родовитой боярской знати. Воспользовавшись антипольским выступлением москвичей, боярские заговорщики проникли в царские палаты и убили Лжедмитрия.

Хотелось бы вслед поэту Кондратию Рылееву поверить в страх и душевные метания самозванца накануне его гибели. Должен же был он испытывать подобные муки за то зло, которое он принёс на русскую землю.

«Чьи так дико блещут очи?

Дыбом чёрный волос встал?

Он страшится мрака ночи;

Зрю – сверкнул в руке кинжал!..

Вот идёт… стоит… трепещет…

Быстро бросился назад;

И, как злой преступник, мечет

Вдоль чертога робкий взгляд!

 

Не убийца ль сокровенный,

За Москву и за народ,

Над стезёю потаённой

Самозванца стережёт?..

Вот к окну оборотился;

Вдруг луны сребристый луч

На чело к нему скатился

Из-за мрачных, грозных туч.

 

Что я зрю? То хищник власти,

Лжедимитрий там стоит;

На лице пылают страсти;

Трепеща он говорит:

«Там в чертогах кто-то бродит –

Шорох – заскрипела дверь!..

 

Так страдал злодей коварный

В час спокойствия в Кремле;

Проступал бесперестанно

Пот холодный на челе.

«Не укроюсь я от мщенья! –

Он невнятно прошептал:

− Для тирана нет спасенья;

Друг ему один кинжал!

 

На престоле, иль на ложе,

Иль в толпе на площади,

Рано, поздно ли, но всё же

Быть ему в моей груди!

Прекращу свой век постылый;

Мне наскучило страдать

Во дворце, как средь могилы,

И убийцу ожидать».

 

Сталь нанёс – она сверкнула –

И преступный задрожал,

Смерть тирана ужаснула:

Выпал поднятый кинжал.

«Не настало ещё время, −

Простонал он, − но придёт,

И несносной жизни бремя

Тяжкой ношею спадёт».

 

Но как будто вдруг очнувшись:

«Что свершить решился я? –

Он воскликнул, ужаснувшись.

− Нет! Не погублю себя.

Завтра ж, завтра всё разрушу.

Завтра хлынет кровь рекой –

И встревоженную душу

Вновь порадует покой!

 

Вместо праотцев закона

Я введу закон римлян;

Грозной местью гряну с трона

В подозрительных граждан.

И твоя падёт на плахе,

Буйный Шуйский, голова!

И, дымясь в крови и прахе,

Затрепещешь ты, Москва!»

 

Смолк. Преступные надежды

Удалили страх, − и он

Лёг на пышный одр, − и вежды

Оковал тревожный сон.

Вдруг среди безмолвья грянул

Бой набата близ дворца,

И тиран с одра воспрянул

С смертной бледностью лица…

(К.Ф. Рылеев. Дмитрий Самозванец // Поэты-декабристы. Сборник. – М.: Художественная литература, 1986. – С. 191 – 193.)

(К. Вениг. Последние минуты самозванца)

 

Вот как ярко и абсолютно верно в деталях, описала постигшую Лжедмитрия кару Наталья Кончаловская.

«…Где ж ты, былая московская слава?

Иль москвичи позабыли о ней?

Древнюю славу хмельная орава

Топчет копытами панских коней.

Только иссякло в народе терпенье,

Кровь закипела у русских людей.

Ох, надоели им пляски и пенье!

Ох, надоел им расстрига-злодей!

Ох, загудели ночные набаты,

Ох, и вломился народ во дворец!

Прыгнул расстрига в окно из палаты –

Тут и нашёл он свой страшный конец.

Тут топорами его зарубили,

Тело облили смолой и сожгли,

Пеплом оставшимся пушку набили,

Бахнули в сторону польской земли,

Чтоб остальным самозванцам на страх

Ветер развеял Отрепьева прах».

(Н.П. Кончаловская. Наша Древняя столица. – М.: Детская литература, 1972. – С. 158.)

(Смерть Самозванца. 16 мая 1606 года. Гравюра 1870 года)

 

Вступивший в результате заговора на русский трон Василий Шуйский был личностью малосимпатичной. Как в физическом, так и в моральном плане. За свою многолетнюю политическую карьеру он предавал всех, кому служил: и Бориса Годунова, и Лжедмитрия. Однако его воцарение тоже могло ознаменоваться серьезными сдвигами в политическом устройстве русского государства.

Дело было в том, что:

«… Под присягой Шуйский дал зарок

Не казнить бояр – друзей своих.

Обещал, что он не будет строг,

Что он будет милостив и тих…»

 

Согласно этой крестоцеловальной записи, хотя высший слой русского общества освобождался от необузданного произвола царской власти, что могло открыть путь к освобождению других сословий и к постепенной эволюции русского самодержавие в умеренную монархию европейского типа. Только Василий Шуйский оказался не тем правителем, который сумел бы справиться со сложнейшей ситуацией в стране.

«…Думали бояре, что конец

Самозванцу, слухам и молве,

Если царский держится венец

На плешивой хитрой голове.

Но хоть новый государь пришёл

На московский на пустой престол,

Самозванцев в эти все года

Столько стало, сколько никогда.

После Гришки через малый срок

Новый объявляется царёк.

А на Каме, Волге, на Дону

По три самозванца за весну.

Каждый врал: «Царевич Дмитрий я,

Сын Ивана Грозного царя!»

Каждый на столицу путь держал,

Шуйскому сверженьем угрожал».

(Н.П. Кончаловская. Наша Древняя столица. – М.: Детская литература, 1972. – С. 160.)

(С. Иванов. Тушино. 1608 год)

Но уже стал подниматься на борьбу русский народ против иноземцев и собственных предателей. Набатом для всей страны, призывом к сопротивлению стала героическая оборона Троицко-Сергиева монастыря против польских наймитов на службе очередного самозванца Лисовского и Сапеги. Отпор врагу, который дали врагу иноки монастыря и местные жители, вызвал всеобщее возбуждение в народе и стал сигналом к созданию Первого, а затем Второго народного ополчения для освобождения страны от интервентов и прекращения смуты.

(С. Милорадович. Оборона Троицко-Сергиева монастыря от поляков)

«Поляки ночью тёмною
Пред самым Покровом,
С дружиною наёмною
Сидят перед огнём.

Исполнены отвагою,
Поляки крутят ус,
Пришли они ватагою
Громить святую Русь.

И с польскою державою
Пришли из разных стран,
Пришли войной неправою
Враги на россиян.

Тут вoлохи усатые,
И угры в чекменях,
Цыгане бородатые
В косматых кожухах…

Валя толпою пегою,
Пришла за ратью рать,
С Лисовским и с Сапегою
Престол наш воевать.

И вот, махая бурками
И шпорами звеня,
Весёлыми мазурками
Вкруг яркого огня

С ухватками удалыми
Несутся их ряды,
Гремя, звеня цимбалами,
Кричат, поют жиды.

Брянчат цыганки бубнами,
Наездники шумят,
Делами душегубными
Грозит их ярый взгляд.

И всё стучат стаканами:
«Да здравствует Литва!»
Так возгласами пьяными
Встречают Покрова.

А там, едва заметная,
Меж сосен и дубов,
Во мгле стоит заветная
Обитель чернецов.

Монахи с верой пламенной
Во тьму вперили взор,
Вокруг твердыни каменной
Ведут ночной дозор.

Среди мечей зазубренных,
В священных стихарях,
И в панцирях изрубленных,
И в шлемах, и в тафьях,

Всю ночь они морозную
До утренней поры
Рукою держат грозною
Кресты иль топоры.

Священное их пение
Вторит высокий храм,
Железное терпение
На диво их врагам.

Не раз они пред битвою,
Презрев ночной покой,
Смиренною молитвою
Встречали день златой;

Не раз, сверкая взорами,
Они в глубокий ров
Сбивали шестопeрами
Литовских удальцов.

Ни на день в их обители
Глас божий не затих,
Блаженные святители,
В окладах золотых,

Глядят на них с любовию,
Святых ликует хор:
Они своею кровию
Литве дадут отпор!

Но чу! Там пушка грянула,
Во тьме огонь блеснул,
Рать вражая воспрянула,
Раздался трубный гул!..

Молитесь Богу, братия!
Начнётся скоро бой!
Я слышу их проклятия,
И гиканье, и вой;

Несчётными станицами
Идут они вдали,
Приляжем за бойницами,
Раздуем фитили!..

(А.К. Толстой. Ночь перед приступом.1849-е годы)

В этом стихотворении и описана осада Троице-Сергиевой лавры войсками Я. Сапеги и А. Лисовского во время польской интервенции, целью которой было возведение на русский престол Лжедимитрия II. Осада началась осенью 1608 года и продолжалась шестнадцать месяцев, но все штурмы были отбиты. Источником «Ночи перед приступом» является «Сказание о осаде Троицкого Сергиева монастыря от поляков и литвы» келаря этого монастыря Авраамия Палицына, возможно, в пересказе Карамзина.

А, вот, изощрённый в дворцовых интригах, Василий Шуйский, ставший царём, показал себя слабым государственным деятелем, допустившим массу политических ошибок и оказавшимся неспособным сплотить народ для отпора новым самозванцам и отражения польско-шведской интервенции. В конце концов он был свергнут с престола. Московские бояре же в обстановке всё нарастающей смуты уже готовы были признать над страной власть польского королевича Владислава, чтобы с помощью иноземных войск обеспечить порядок и защитить свою собственность. Они пошли даже на то, что впустили в Москву польский гарнизон ещё до официального признания Владислава русским царём. Более того, прежний царь Иван Шуйский был отправлен в Варшаву на поношение и позор польской знати. Казалось бы, ниже уже некуда упасть, что страна окончательно погибла и что спасения ей уже ждать неоткуда.

«Горит, пылает, стонет Русь

Под игом польских банд.

В Кремле враги: полковник Струсь –

Московский комендант.

Москву ограбив, обобрав,

Орава панов ждёт,

Что королевич Владислав

Из Польши в Кремль придёт

Придёт, займёт московский трон,

И Польшей станет Русь…»

(Н.П. Кончаловская. Наша Древняя столица. – М.: Детская литература, 1972. – С. 182.)

(Ю. Каштанов. Польская пехота в русской деревне)

 

Однако захват священного для всех русских места − Московского Кремля − поляками вызвал в народе взрыв патриотических чувств, стремление изгнать из «первопрестольной» столицы «неверных» - латынян. В этом общенациональном движении и произошла долгожданная консолидация русского общества. Под знамёна Первого, а затем и Второго народного ополчения встали рядом сторонники сгинувших самозванцев, приверженцы бывших «боярских» царей и просто патриоты, желавшие освободить русскую землю от иноземных поработителей. Сыграла свою роль и грамота патриарха Гермогена, который, идя на верную гибель, не подписал грамоты, признающей польского королевича русским царём до принятия им православной веры, а напротив послал грамоты во все русские города с призывом к сопротивлению польским оккупантам.

В приведённой ниже картине отражён тот эпизод смутного времени, когда овладевшие Москвою польские интервенты при поддержке русских изменников пытались принудить патриарха Гермогена подписать грамоту, признающую польского королевича Владислава русским царём ещё до принятия тем православной веры. В тех условиях поддержка патриархом кандидатуры польского королевича на русский престол значило многое, если не всё. Однако патриарх Гермоген, несмотря на увещевания и угрозы наотрез отказался подписать предложенную грамоту. За это он был брошен поляками и русскими изменниками в тюремный подвал на голодную смерть. Однако перед своей мцучинической смертью патриарх успел послать по русским городам «прелестные грамоты» с призывам встать за православную веру и за Святую Русь. Одна из таких грамот дошла до Нижнего Новгорода, чей староста стал одним из инициаторов создания Второго народного поплчения, освободившего Москву и русскую землю от польских захватчиков.

(П. Чистяков. Патриарх Гермоген отказвает полякам подписать грамоту)

 

А дальше можно повествовать по книге Натальи Кончаловской, которая даёт точную, исторически выверенную трактовку событий национально-освободительной войны.

«От москвичей призыв идёт

По городам до волжских вод.

Всю землю нашу охватив,

Дошёл до Нижнего призыв,

До старосты, до мужика –

Нижегородца-мясника,

Что звался Минин-Сухорук.

Он весь народ собрал вокруг:

Волжане! Православный люд!

Повсюду русских ляхи бьют!

Ужели враг непобедим?

Ужели землю отдадим?

Нет! За собой народ ведя,

Пойдём мы, жизни не щадя!

Не пощадим домов, клетей,

Ни золота, ни серебра!

Заложим жён своих, детей!

Пришла пора!

Несите жемчуг, серебро,

Несите всё своё добро,

Всё, что копили много лет!

А у кого богатства нет –

Отчизну, родину любя,

Нательный крест сними с себя!..

И понесли ему добро:

И жемчуга, и серебро,

Иконы, ризы и меха,

Одежды, платья вороха…

Поволжье Минин призывал,

Он ополченье собирал,

Всех одевал, всех обувал,

Кормил, поил и снаряжал.

И всех вооружал…

(К. Маковский. Минин на площади призывает народ к пожертвованиям.)

 

На Балахну, на Кострому,

По Волге Минин рать повёл,

И в ополчение к нему

Из дальних городов и сёл

Шли ратники, текла казна

Из Соли-Камской, с Устюга,

И понимала вся страна,

Что здесь спасенье от врага.

Сюда пришёл Пожарский князь,

За ним текла людей река,

И, с Мининым объединяясь,

Сплотились русские войска…»

(Н.П. Кончаловская. Наша Древняя столица. – М.: Детская литература, 1972. – С. 84 – 188.)

(М. Скотти. Минин и Пожарский)

 

Теперь перейдём к незаслуженно забытой странице воинской славы России. В не столь далёкие времена военная история России подвергалась подлинным нападкам. Читателям упорно пытались внушить, что в военных подвигах их предков нет ничего примечательного. Что редкие победы были достигнуты ценою невиданных потерь и жертв. Что русские полководцы не отличались талантами, а русские воины − боевым мастерством. Так вот, сражение под Москвой между участниками второго русского ополчения и, шедшим на выручку осаждённому в Кремле польскому гарнизону, отрядом гетмана Ходкевича, тому наглядное опровержение. По численности противостоящие войска были примерно равны. По профессиональным качествам польские войска превосходили русских ополченцев. А гетман Ходкевич был самым блестящим польским полководцем того времени. Так что победа была достигнута благодаря высокому воинскому духу и полководческим талантам руководителей второго русского ополчения. Тем более, что предводитель казачьего отряда князь Трубецкой оказался очень ненадёжным союзником. Можно, для остроты впечатлений, облечь подвиг русских воинов в поэтическую форму, как это сделала Наталья Кончаловская.

 

Юлиус Коссак.Ян Кароль Хокевич, поход на Москву)

 

«Быть в столице бою жаркому,

Близко гетманская рать.

Трубецкой послал к Пожарскому:

Просит конных сотен пять.

Получил пять сотен всадников

Князь Димитрий Трубецкой.

А в тот час Ходкевич ратников

Вёл к заставе городской.

Осаждал Ходкевич с войском

Белый город у реки.

Долго с мужеством геройским

Защищались мужики.

Вот тогда-то в латах пышных –

Видно было ждать невмочь –

Из Кремля поляки вышли,

Чтоб Ходкевичу помочь

И Пожарского с дружиной

Слуги панов-гордецов

Оттеснили, окружили

И сдавили с двух концов.

(П. Коверзнев. Битва князя Подарского с гетманом Ходкевичем под Москвой)

 

Видит князь – врагу удача!

Где же скрылся Трубецкой?

Атаман молчит, маяча

Близко, где-то за рекой.

Проклял подлую измену

Князь Пожарский; бледный, злой,

Влез на крепостную стену

И кричит: «С коней долой!

Коли бой в размахе тесен –

Бей мечом, а не копьём!

Мы захватчиков повесим,

Если всех не перебьём!..»

По приказу люди спешились,

С новой силой налегли.

Вот уж тут-то распотешились:

Врукопашную пошли.

И казачьи сотни двинулись,

Увидав такой порыв,

Мужикам на помощь кинулись,

Трубецкого не спросив.

Налетели соколятами,

Порубили, взяли в плен,

И пришлось врагам помятыми

Отойти от Белых стен…»

 

На следующий день сражение возобновилось и завершилось полной победой русских войск.

«…А когда, полоской тонкою

Над столицею горя,

Заиграла в трубы звонкие

Августовская заря,

Встал хитро с кавалеристами

Пан Ходкевич за мостом,

Чтоб ему с конями быстрыми

Подоспеть к Кремлю потом.

На Москву, на Русь огромную

Шляхтичи шли не одни –

Немцев, венгров силу тёмную

За собой вели они.

Ловко с конницей венгерскою

Пан у русских за спиной

Затаил засаду дерзкую

За церковною стеной.

Только наши поразведали

Про шляхетские мечты

И шляхетской своре не дали

Перейти через мосты…

(Е. Давыдова. Освобождение Москвы от поляков)

 

…Налетела туча всадников,

Разгромила польский стан.

В этой битве многих ратников

Потерял Ходкевич-пан.

Отошёл Ходкевич в сторону,

Уводя подальше рать,

Как побитый пёс, которому

Надо раны зализать.

Подкрепил Ходкевич немцами

Разбитной военный сброд.

Тут-то Минин с ополченцами

Подошёл под Крымский брод.

С тыла грянул на Ходкевича

Всею мощью, что была,

Далеко до поля Девичья

Сеча грозная дошла.

И бежал Ходкевич с ляхами,

Напрямик бежал в Литву,

Ни оружием, ни страхами

Одолеть не мог Москву.

А уж паны «благородные»,

Не дождавшись короля,

Еле двигаясь, голодные

Выходили из Кремля.

 

Позабыли честь дворянскую:

По Москве ползли ползком

И сложили гордость панскую

Перед русским мужиком».