Она просыпается через несколько минут от голоса Йетты Браун, выговаривающей ей.
— Я надеюсь, что ты не проспала все это время. Вставай! Вставай сейчас же!
Лиз вскакивает на ноги.
— Извините. Я действительно измучена смертью и…
Йетта перебивает ее.
— Мне все равно. Твое поведение вредит только тебе самой, — вздыхает она. — У тебя сейчас встреча с советником по адаптации Олдосом Гентом. Мистер Гент — очень важный человек. Так что, ты знаешь, что не должна засыпать во время вашей встречи с ним.
— Честно говоря, я не думаю, что пропустила много, — извиняется Лиз.
— Ладно. Расскажи мне, почему человеческое существование — это как круг и линия, — требует Йетта.
Лиз напрягает свои мозги.
— Это круг, потому что… эээ… Земля — это сфера, которая, типа, как… эээ… трехмерный круг?
Йетта с отвращением качает головой:
— Именно так я и думала.
— Послушайте, я сожалею о том, что заснула, — Лиз говорит очень быстро, чтобы ее не перебили. — Может, я могу посмотреть конец видео снова?
Йетта Браун игнорирует Лиз.
— Мы должны многое успеть сегодня, мисс Холл. Дела пойдут гораздо более гладко, если ты сможешь заставить себя бодрствовать.
***
— Это Элизабет Мэри Холл, мистер Гент. — Йетта произносит имя Лиз так, будто это особенно неприятное слово, наподобие гингивита.
Олдос Гент поднимает глаза, когда Йетта и Лиз входят в кабинет.
— Благодарю вас, мисс Браун, — обращается Олдос к Йетте, в то время как она, по сути, захлопывает дверь у него перед носом. — Ну что ж, видимо, она меня не слышала? Кажется, у Йетты особенно плохой слух. Она всегда меня перебивает.
Лиз вежливо смеется.
— Здравствуй, Элизабет Холл. Я — Олдос Гент, твой советник по адаптации. Пожалуйста, присаживайся.
Он показывает, что Лиз должна сесть в кресло перед его столом. Однако кресло полностью заложено документами. На самом деле, весь кабинет без окон завален документами.
— Могу я передвинуть эти папки? — спрашивает Лиз.
— О, конечно! — Олдос улыбается, а затем печально смотрит на беспорядок в своем кабинете. — У меня так много документов. Боюсь, мои документы ведут еще и собственные документы.
— Может быть, вам нужен кабинет побольше? — предлагает Лиз.
— Они обещают мне. Этого я жду с самым сильным нетерпением. За исключением того, чтобы мои волосы снова отросли. — Он с любовью потирает свою лысину. — Я начал лысеть около двадцати пяти лет назад, так что копны волос мне придется подождать еще лет тридцать шесть. Но что печально, мы в любом случае теряем волосы, когда становимся младенцами. В моем понимании, у меня будет окно в двадцать четыре года, прежде чем я потеряю свои волосы снова. Ох, да, — вздыхает Олдос.
Лиз протягивает пальцы к своим собственным отросшим волосам.
— В прошлом году заново выросли зубы. Прорезались они убийственно! Я будил жену всю ночь своими всхлипываниями и шумом. — Олдос улыбается, так что Лиз может разглядеть его зубы. — На этот раз я буду тщательно за ними ухаживать. Зубные протезы — это не слишком хорошо. На самом деле, все намного хуже, чем просто не слишком хорошо. Протезы, они… эээ…
— Отстой? — предлагает Лиз.
— Протезы — отстой, — говорит Олдос со смехом. — Они и правда такие. Звук, который они издают, когда ты ешь, просто отстойный.
Олдос с большой осторожностью вытаскивает документ из нижней части шаткой кучи по центру стола. Он открывает дело и читает вслух.
— Ты с Бермудских островов, где погибла в результате несчастного случая на лодке?
— М-м-м, это не я, — говорит Лиз.
— Извини. — Олдос выбирает другую папку. — Ты с Манхэттена, и у тебя был… э-э-э… рак груди?
Лиз отрицательно качает головой. У нее и груди-то, в принципе, нет.
Олдос выбирает третью папку.
— Штат Массачусетс. Травма головы в велосипедной аварии?
Лиз кивает. Это она.
— Хорошо, — пожимает плечами Олдос, — по крайней мере это было быстро. За исключением части с комой, но ты, вероятно, не помнишь.
Действительно, Лиз не помнит.
— Как долго я была в коме?
— Около недели, но твой мозг уже был мертв. Здесь говорится, что твои бедные родители должны были принять решение, отключить ли тебя от аппарата. Нам, моей жене Ровене и мне, пришлось отключить нашего сына Джозефа, еще на Земле. Его лучший друг случайно выстрелил в него, когда они играли с моим старым ружьем. Это был худший день моей жизни. Если у тебя когда-нибудь будут дети… — Олдос останавливает сам себя.
— Если у меня когда-нибудь будут дети, то что?
— Извини. Я не знаю, почему сказал это. Никто не может иметь детей на Другой стороне, — говорит Олдос.
Лиз требуется время, чтобы осознать эту информацию. По тону Олдоса она понимает: он думает, что эти новости ее расстроят.
— А сейчас вы видитесь с сыном? — спрашивает Лиз.
Олдос качает головой.
— Нет, он уже вернулся на Землю к тому моменту, как сюда попали мы с Ро. Хотелось бы мне снова его увидеть, но этого не случилось. — Олдос сморкается. — Аллергия, — извиняется он.
— На что? — спрашивает Лиз.
— Ох, — отвечает Олдос, — у меня аллергия на грустные воспоминания. Это худшее. Хочешь увидеть фотографию моей жены Ровены?
Лиз кивает. Олдос протягивает серебряную рамку с фотографией прекрасной японской леди примерно одних лет с Олдосом.
— Это моя Ровена, — произносит он с гордостью.
— Она очень элегантная, — говорит Лиз.
— Она такая, не правда ли? Мы погибли в один день в авиакатастрофе.
— Это ужасно.
— Нет, — говорит Олдос, — нам на самом деле очень, очень повезло.
— На протяжении долгого времени я даже не осознавала, что умерла, — доверяется Лиз Олдону. — Это нормально?
— Конечно, — заверяет ее Олдос, — людям нужно разное количество времени, чтобы привыкнуть. Некоторые достигают Другой стороны и все еще думают, что это сон. Я знал человека, который прожил здесь пятьдесят лет и прошел весь путь обратно на Землю без осознания. — Олдос пожимает плечами. — Все зависит от того, как человек умер, сколько ему было лет. Есть много факторов, и все они являются частью процесса. Молодым людям особенно сложно осознать, что они умерли, — говорит Олдос.
— Почему?
— Молодые люди, как правило, думают, что они бессмертны. Многие из них не могут представить себя мертвыми, Элизабет.
Олдос посвящает Лиз во все, что придется ей сделать в несколько следующих месяцев. Смерть, похоже, принесет гораздо больше проблем, чем Лиз казалось в начале. Отчасти, смерть ничем не отличается от школы.
— У тебя есть какие-нибудь мысли по поводу твоему призвания? — спрашивает Олдос.
Лиз пожимает плечами:
— Не особенно. У меня не было работы на Земле, потому что я все еще училась в школе.
— О, нет, нет. Призвание — это не работа. Работа связана с престижем! Деньгами! Призвание — это то, чем занимается человек, чтобы его или ее душа стала полноценной.
Лиз закатывает глаза.
— По твоему лицу я вижу, что ты мне не веришь, — говорит Олдос. — Похоже, у меня в руках оказался циник.
Лиз пожимает плечами. Кто бы не стал циничным в ее ситуации?
— Есть что-то, что ты особенно любила на Земле?
Лиз снова пожимает плечами. На Земле она была хороша в математике, естественных науках и плавании, прошлым летом она даже получила сертификат на погружение с аквалангом. Но она не любила ни один из этих видов деятельности.
— Ничего, совсем ничего?
— Животные. Может быть, что-нибудь связанное с животными или собаками, — наконец говорит Лиз, думая о своем драгоценном мопсе Люси, оставшейся на Земле.
— Чудесно, — ликует Олдос. — Я уверен, что мог бы найти тебе какое-нибудь сказочное занятие, связанное с собаками.
— Я подумаю об этом, — говорит Лиз, — слишком много всего надо осознать.
Олдос немного расспрашивает Лиз о ее жизни на Земле. Для Лиз жизнь на Земле уже начинает казаться историей, которую она рассказывает о ком-то совершенно другом. Давным-давно жила-была в Медфорде, штат Массачусетс, девушка по имени Элизабет.
— Ты была счастлива? — спрашивает Олдос.
Лиз думает над вопросом Олдоса.
— Почему вы хотите это знать?
— Не беспокойся. Это не тест. Просто об этом я спрашиваю всех своих подопечных.
По правде говоря, она не задумывалась, была ли счастлива раньше. Лиз полагает, что раз никогда об этом не задумывалась, значит, была. «Счастливые люди не должны спрашивать себя, счастливы они или нет, разве не так? Они просто счастливы», — думает она.
— Я полагаю, что была счастлива, — говорит Лиз.
И как только она произносит эти слова, понимает, что это правда. Одна глупая маленькая заблудшая слеза сбегает из уголка глаза. Лиз быстро ее смахивает. Вторая слеза идет следом, затем третья, и очень скоро Лиз понимает, что плачет.
— Ох, дорогая, — восклицает Олдос, — мне жаль, что мой вопрос тебя расстроил.
Из-под одной из башен документов он откапывает коробку с бумажными носовыми платками. Он намеревается протянуть ей один платок, но затем передумывает и протягивает всю коробку.
Лиз смотрит на коробку с платками, украшенную нарисованными снеговиками, занятыми разными праздничными хлопотами. Один из снеговиков со счастливым видом и улыбкой ставит противень с пряничными человечками в духовку. «Выпечка пряничных человечков или любая другая готовка — это, пожалуй, что-то вроде самоубийства для снеговика, — думает Лиз. — Почему снеговик добровольно участвует в деятельности, при которой есть большая вероятность, что он растает. Может ли вообще снеговик есть?» Лиз смотрит на коробку.
Олдос вытаскивает платок и протягивает его Лиз под нос, как будто ей пять лет.
— Сморкайся, — приказывает он ей. Лиз повинуется.
— Последнее время я много плачу.
— Это совершенно естественно.
Лиз была счастлива. «Как замечательно», — думает она. Все то время, которое она провела на Земле, она не считала себя особенно счастливым человеком. Как и многие люди ее возраста, она была унылой и угрюмой по причинам, которые теперь ей казались совершенно глупыми: она не была самой популярной в школе, у нее не было бойфренда, ее брат раздражал временами, и у нее были веснушки. Во многих отношениях она чувствовала, что ждет тех классных вещей, которые должны случиться: отдельное проживание, поступление в колледж, вождение машины. Теперь Лиз наконец видит истину. Она была счастлива. Счастлива, счастлива, счастлива. Родители любили ее. Лучшая подруга была самой отзывчивой и замечательной девочкой на свете. Учеба давалась легко. Брат был не так уж и плох. Ее мопс любил спать рядом с ней в постели. И, да, она была довольно симпатичной. До предыдущей недели, осознала Лиз, ее жизнь проходила совершенно без препятствий. Это было простое счастливое существование, и теперь все закончилось.
— Ты в порядке? — спрашивает Олдос, его голос звучит обеспокоенно.
Лиз кивает, хоть и не чувствует, что все в порядке.
— Я скучаю по своей собаке, Люси.
Она задается вопросом, чью кровать выбрала Люси. Олдос улыбается.
— К счастью, собачья жизнь гораздо короче человеческой. Когда-нибудь ты сможешь увидеть ее снова.
Олдос откашливается.
— Я хотел упомянуть об этом раньше. Люди, которые умирают такими молодыми, как ты, в шестнадцать и меньше, могут быть отправлены на Землю раньше.
— Что вы имеете в виду? — спрашивает Лиз.
— Молодые люди иногда находят процесс приспособления к жизни на Другой стороне довольно сложным, и их адаптация в итоге заканчивается неудачей. Так что, если захочешь, сможешь вернуться на Землю раньше. Ты должна заявить о своих намерениях в течение первого года проживания здесь. Это называется «условие пройдохи».
— Я смогу вернуться к своей старой жизни?
Олдос смеется:
— О, нет-нет. Ты сможешь начать все заново ребенком. Конечно, ты можешь столкнуться с людьми, которых знала прежде, но они тебя не узнают, и ты их, по всей вероятности, тоже.
— Я могу как-нибудь вернуться к прежней жизни?
Олдос сурово смотрит на Лиз:
— Сейчас я должен предупредить тебя, Элизабет. Нет никакого способа, которым ты могла бы вернуться к старой жизни, да ты и не должна. Твоя прежняя жизнь закончилась, и ты никогда не вернешься назад. Может, ты слышала о месте под названием Колодец.
— Что такое Колодец? — перебивает его Лиз.
— Это строго запрещено. Ну а теперь поговорим об условии пройдохи.
— Почему запрещено?
Олдос качает головой:
— Просто запрещено. Теперь об условии пройдохи.
— Не думаю, что мне это подходит, — перебивает Лиз.
Как бы сильно она ни скучала по Земле, Лиз понимает, что скучает по людям, которых знает. Без них возвращение назад кажется ей бессмысленным. Не говоря уже о том, что она еще не хочет становиться ребенком.
Олдос кивает:
— Конечно, у тебя есть еще год, чтобы принять решение.
— Я понимаю. — Лиз делает паузу. — Олдос, могу я задать вопрос?
— Ты хочешь знать, где тут находится Бог, я прав? — спрашивает Олдос.
Лиз искренне удивилась. Олдос прочитал ее мысли.
— Как вы узнали, что я собираюсь спросить об этом?
— Скажем так, я занимаюсь этим уже довольно давно. — Олдос снимает очки в черепаховой оправе и протирает их о штаны. — Бог все также Он, Она или чем там он был для тебя прежде. Ничего не изменилось.
Как Олдос может так говорить? Лиз поражена. Для нее изменилось все.
— Я думаю, ты поймешь, Элизабет, — продолжает Олдос, — что смерть — это просто другая часть жизни. Однажды ты даже сможешь прийти к тому, чтобы увидеть свою смерть как рождение. Только подумай — «Элизабет Холл: Продолжение».
Олдос надевает очки и смотрит на часы.
— О, Боже мой! — восклицает он. — Ты видела который час? Мы должны доставить тебя в Департамент последних слов или Сара оторвет мне голову.
Последние слова
В Департаменте последних слов Лиз встречает квалифицированная женщина, которая напоминает ей педагога из лагеря.
— Здравствуйте, мисс Холл, — говорит женщина. — Я — Сара Майлс, и мне надо подтвердить, какими были ваши последние слова.
— Я не уверена, что помню. На протяжении долгого времени я даже не знала, что умерла, — извиняется Лиз.
— О, все в порядке. На самом деле, это просто формальность, — произносит Сара. Она сверяется с ветхой энциклопедической книгой. — Все верно. Здесь говорится, что вашими последними словами, или я должна сказать последним словом, было «гм».
Лиз ждет, когда Сара закончит фразу. В самом деле, ей действительно интересно узнать, какими были ее последние слова. Они были глубокомысленными? Грустными? Трогательными? Сердечными? Просветленными? Злыми? Ужасными?
Через несколько секунд Лиз понимает, что Сара пристально смотрит на нее.
— Итак, — говорит Лиз.
— Итак, — отвечает Сара, — что это было за «гм»?
— Что за «гм»? — спрашивает Лиз.
— Я имею в виду, твоим последним словом было «гм»?
— Вы говорите, моим последним словом было «гм»?
— Так сказано в книге, а книга никогда не ошибается. — Сара ласково поглаживает том.
— Боже, я не могу поверить, насколько все хреново, — качает головой Лиз.
— О-о, это не так уж и плохо, — улыбается Сара. — Я определенно слышала и кое-что похуже.
— Мне просто хотелось бы, чтобы я сказала что-то более… — Лиз замолкает. — Что-нибудь более... гм… — Ее голос срывается.
— Верно. — Сара сочувствует ей ровно три секунды. — Итак, мне нужно, чтобы ты расписалась здесь.
— Если вы уже знаете, что я сказала, зачем вам нужно, чтобы я подписала их? — Лиз все еще злится из-за того, что последним словом, которую она когда-либо говорила на Земле, стало «гм».
— Я не знаю. Просто здесь дела делаются так.
Лиз вздыхает:
— Где мне расписаться?
Когда Лиз уходит, она размышляет о своих последних словах. Если последние слова каким-то образом воплощают ваше существование, Лиз находит «гм» странно соответствующим. «Гм» означает ничего. «Гм» — это то, что ты говоришь, когда думаешь о том, что действительно хочешь сказать. «Гм» означает, что кого-то перебили, прежде чем он успел заговорить. «Гм» — это когда пятнадцатилетняя девочка попадает под такси перед торговым центром, где она должна была помочь выбрать платье для выпускного, на который, ради Бога, она даже не собиралась идти. Гм. Лиз качает головой, торжественно обещая себе исключить из своего словарного запаса «гм» и все столь же бессмысленные слова, такие как: ну, типа, да, типа того, как бы, оу, эй, может быть.
В вестибюле Службы адаптации Лиз с радостью замечает знакомое лицо.
— Тэнди!
Тэнди оборачивается, широко улыбаясь Лиз.
— Ты тоже пришла за своими последними словами?
Лиз кивает.
— По-видимому, всем, что я сказала, было «гм», хотя я была слишком взвинчена, чтобы запомнить что-либо. Какими были твои?
— Ну, — стесняется Тэнди, — я, вообще-то, не могу повторить их.
— Давай, — подстегивает ее Лиз. — Я же тебе сказала свои, а они были полным отстоем.
— Ну, хорошо, если ты действительно хочешь знать. Суть была такова: «Иисус Христос, Слим, я думаю, мне прострелили голову!» Только я сказала пару раз слово на букву б… А потом умерла.
Лиз смеется:
— По крайней мере ты была точна и информативна.
Тэнди качает головой:
— Мне бы хотелось, чтобы я не ругалась. Меня не так воспитывали, а теперь эти слова содержатся в долговременной записи.
— Позволь себе слабость, Тэнди. Я имею в виду, что тебя убили выстрелом в голову. Я думаю, при таких обстоятельствах нормально сказать бл...
Тэнди прерывает ее.
— Не говори этого сейчас!
В этот момент в вестибюль входит Олдос Гент.
— О, дорогие, я надеюсь, что не прерываю, — произносит он, — но мне нужно поговорить с Элизабет.
— Нет, — говорит Тэнди, — я уже ухожу.
Она шепчет Лиз:
— Я правда рада тебя увидеть. Я так беспокоилась, что ты останешься на том пароходе навсегда.
Лиз только качает головой и меняет тему.
— Где ты сейчас живешь?
— Я живу со своей кузиной Шелли. Думаю, я упоминала ее прежде.
— Ей, — делает паузу Лиз, — сейчас лучше?
Тэнди улыбается.
— Да, и спасибо, что спросила. Ты должна прийти в гости. Я рассказывала Шелли о тебе. Приходи в любое время. Она ненамного старше нас, так что она не против гостей.
— Я постараюсь, — говорит Лиз.
— Ну, я надеюсь, ты больше, чем просто постараешься. — С этими словами Тэнди уходит.
— Красивые волосы, — говорит Олдос, наблюдая как Тэнди уходит прочь.
— Да, — соглашается Лиз.
— Что ж, Элизабет, у меня появилась просто фантастическая идея. Ты упоминала, что могла бы работать с животными?
— Да.
— Вакансия только что открылась, и как только я увидел ее, сразу подумал о тебе. «Почему нет, Олдос, — сказал я себе, — это несомненно знак свыше!» Так ты этим займешься? — Олдос сияет, стоя напротив Лиз.
— Гм… и что же это за занятие? — И снова это слово.
— Ах, да, конечно. У меня, как всегда, поезд бежит впереди. Или, точнее, я бегу впереди поезда. Я так думаю, что поезд и должен быть впереди. У меня небольшой опыт с поездами. Ах, да, вакансия! Вакансия в Отделе домашних животных Департамента адаптации.
— Что это? — спрашивает Лиз.
— На самом деле, это похоже на то, что делаю я, — говорит Олдос Гент, — только с умершими животными людей. Я уверен, что ты идеально подходишь для этого.
— Гм, — произносит Лиз. «Почему я не могу перестать говорить «гм», — думает она. — Гм… звучит интересно.
— Кстати, ты можешь говорить по-собачьи, не так ли?
— По-собачьи? — спрашивает Лиз. — Как это на собачьем?
— Собачий — это язык собак. Боже мой, ты же не хочешь сказать, что они все еще не преподают собачий в школах на Земле? — Олдоса, кажется, по-настоящему шокирует такая вероятность.
Лиз качает головой.
— Жаль, — говорит Олдос, — собачий — один из самых красивых языков. Ты знала, что в собачьем есть более трехсот слов, означающих любовь?
Лиз думает о своей милой Люси, оставшейся на Земле.
— Я верю в это, — говорит она.
— Мне всегда казалось, что недостаток образования на Земле состоит в том, что детей учат общаться только с их собственным видом, не думаешь? — спрашивает Олдос.
— Поскольку я не говорю на… гм… собачьем, значит ли это, что я не смогу работать в Департаменте... Можете повторить еще раз?
— Департамент адаптации, Отдел домашних животных. Это не срочно. Как быстро ты схватываешь иностранные языки, Элизабет?
— Достаточно быстро, — врет Лиз. Испанский был ее худшим предметом в школе.
— Ты уверена? — Олдос смотрит на Лиз, задумчиво наклонив голову.
— Да, и если это имеет значение, я даже хотела стать ветеринаром, когда жила на Земле.
— Чудесная профессия, но, к сожалению или к счастью, мы не нуждаемся в них здесь. Время и отдых — единственные целители. Одно из преимуществ жизни в обратном направлении. На Другой стороне и докторов нет. Хотя у нас есть медсестры для людей и животных, и, конечно же, у нас есть доля психологов, психотерапевтов, психиатров и других специалистов по душевному здоровью. Даже когда с телом все в порядке, ты все еще можешь обнаружить, что разум... ну, у разума есть свой собственный разум. — Олдос смеется. — Что-то я отошел от темы.
— Так что с вакансией? Это идеально, верно? — Он улыбается Лиз.
Сначала работа показалась Лиз чем-то, что может ей понравиться, но сейчас она уже не так уверена. В чем смысл осваивать полностью новую работу, не говоря уже о совершенно новом языке, когда ей в любом случае придется вернуться на Землю через пятнадцать лет?
— Я просто не уверена, — говорит наконец Лиз.
— Не уверена? Но минуту назад ты казалась такой...
Лиз перебивает его.
— Это звучит круто, но... — Лиз откашливается. — Я просто думаю, что сначала мне нужно какое-то время для себя. Я до сих пор привыкаю к мысли, что умерла.
Олдос кивает.
— Совершенно естественно, — говорит он и кивает снова. Лиз видит, что он кивает, чтобы скрыть свое разочарование.
— Мне ведь не нужно решать сегодня, не так ли? — спрашивает Лиз.
— Нет, — говорит Олдос. — Нет, ты не обязана решать сегодня. Мы поговорим на следующей неделе. Конечно, вакансия уже может быть занята к тому времени.
— Я понимаю, — произносит Лиз.
— Я должен предупредить тебя, Элизабет. Чем дольше ты решаешь начать новую жизнь, тем сложнее будет.
— Моя новая жизнь? Какая новая жизнь? — Голос Лиз неожиданно становится жестким, а глаза холодными.
— А что такого? Эта жизнь, — говорит Олдос, — это новая жизнь.
Лиз смеется.
— Это всего лишь слова, не так ли? Вы можете назвать это жизнью, но в действительности, это только смерть.
— Если это не жизнь, то что это? — спрашивает Олдос.
— Моя жизнь на Земле. Моя жизнь не здесь, — говорит Лиз. — Моя жизнь с родителями и друзьями. Моя жизнь окончена.
— Нет, Элизабет, ты абсолютно, полностью и целиком ошибаешься.
— Я умерла, — говорит она. — Умерла! — срывается она на крик.
— Умерла, — говорит Олдос, — это немного больше, чем просто состояние разума. Многие люди на Земле могут провести целую жизнь мертвыми, но ты вероятно еще слишком молода, чтобы понять, что я имею в виду.
«Да, — думает Лиз, — я точно так же и думаю». Она слышит, как часы бьют пять.
— Я должна идти. Меня ждет бабушка.
Наблюдая, как Лиз убегает, Олдос кричит ей вслед:
— Обещай, что подумаешь о вакансии.
Лиз ничего не отвечает. Она находит машину Бетти, припаркованную перед Канцелярией. Лиз открывает дверь и садится. Прежде чем Бетти скажет хоть слово, Лиз спрашивает:
— Это нормально, если мы съездим к одной из Смотровых площадок?
— Ох, Лиз, это твой первый настоящий вечер здесь. Разве ты не предпочтешь заняться чем-нибудь другим? Мы можем делать все, что захочешь.
— Что я действительно хочу сделать, так это увидеть маму, папу и Элви. И мою лучшую подругу Зоуи. И некоторых других людей тоже. Это возможно?
Бетти вздыхает.
— Ты уверена, куколка?
— Я очень-очень хочу съездить.
— Ладно, — произносит, в конце концов, Бетти, — есть одна рядом с домом.
Осмотр достопримечательностей
— Я могла бы пойти с тобой, — произносит Бетти. Она останавливает машину на узкой полосе дороги, идущей параллельно пляжу. — Я не видела Оливию уже очень давно.
— Мама сейчас постарела, — говорит Лиз, — она старше, чем вы.
— В это сложно поверить. Куда же уходит время? — вздыхает Бетти. — Я всегда ненавидела эту фразу. Звучит так, будто время ушло на каникулы и вернется в любой момент. «Время летит» — еще одна фраза, которую я ненавижу. По всей видимости, время много путешествует. — Бетти снова вздыхает. — Так что, хочешь, чтобы я пошла с тобой?
Лиз меньше всего хочет, чтобы Бетти ее сопровождала.
— Возможно, я задержусь, — говорит Лиз.
— Эти места. Они могут быть опасны, куколка.
— Почему?
— Люди могут стать зависимыми. Это как наркотик.
Лиз смотрит на красный маяк с рядом светлых стеклянных окон наверху. Окна напоминают Лиз зубы. Она не может решить, маяк выглядит так, потому что улыбается или сердито ворчит.
— Как мне попасть внутрь? — спрашивает Лиз.
— Следуй по тропе, пока не достигнешь входа, — указывает Бетти из окна машины: деревянный настил, серый от воды и времени, ненадежно соединяет маяк с сушей. — Затем поднимись на лифте на верхний этаж. Именно там ты сможешь найти Смотровую площадку. — Бетти вытаскивает из отделения для перчаток свой бумажник. Она достает из отделения для мелочи пять Вечных и кладет их в ладонь Лиз. — На это ты можешь купить двадцать пять минут времени. Этого достаточно?
Лиз думает, что понятия не имеет, сколько времени будет достаточно. Как много времени займет сказать прощай всему и всем, кого ты когда-либо знал? Двадцать пять минут — это чуть дольше, чем комедийное шоу без рекламы? Кто знает.
— Да, спасибо, — говорит она, сжимая монеты в руке.
В лифте Лиз стоит рядом со стройной блондинкой в черном платье-рубашке. Женщина тихонько всхлипывает, но так, чтобы привлечь внимание.
— С вами все в порядке? — спрашивает Лиз.
— Нет, конечно, я не в порядке. — Женщина смотрит на Лиз покрасневшими глазами.
— Вы умерли совсем недавно?
— Я не знаю, — говорит женщина, — но я предпочитаю скорбеть в одиночестве, если ты не возражаешь.
Лиз кивает. Она жалеет, что спросила.
Мгновением позже женщина продолжает:
— Я оплакиваю всю свою жизнь, и я несчастлива больше, чем ты можешь себе представить.
Женщина надевает солнцезащитные очки «кошачьи глаза». Приукрасившись, она продолжает плакать весь оставшийся путь на лифте.
Эта смотровая площадка, или СП, выглядит также, как и та, которая была на «Ниле», за исключением того, что она меньше. В помещении по всем сторонам окна и выстроенные в аккуратный ряд бинокли. Лиз замечает, что не каждый, кто посещает СП, выглядит таким же несчастным, как плачущая женщина в лифте.
В стеклянной будке рядом с лифтом сидит полная женщина средних лет с неудачной химической завивкой. Она машет плачущей женщине, чтобы та проходила через турникет, который отделяет лифт от СП. Плачущая женщина сухо кивает и проверяет свое отражение в стеклянной будке смотрителя.
— Эта женщина любит собственное горе, — говорит смотритель, качая головой. — Некоторые люди просто любят всю эту драму. — Она поворачивается к Лиз. — Ты здесь новичок, так что я произнесу тебе свою маленькую речь. Мы работаем с 7 утра до 10 вечера с понедельника по пятницу, с 10 до 12 утра в субботу и с 7 утра до 7 вечера в воскресенье. Мы открыты триста шестьдесят пять дней в году, включая праздники. Один Вечный дает тебе пять минут времени, и ты можешь купить столько времени, сколько захочешь. Цена не подлежит обсуждению. Не важно, хочешь ты пять минут или пятьсот, — курс не изменится. Работа биноклей, должно быть, похожа на те, с которыми ты сталкивалась прежде. Просто нажми кнопку сбоку для изменения вида, поверни окуляры для настройки фокуса и вращай головой как тебе нужно. Меня зовут Эстер, кстати.
— Лиз
— Ты только что прибыла сюда, Лиз? — спрашивает Эстер.
— Как вы можете знать?
— Ты контужена, выглядишь недавно прибывшей. Не волнуйся, дорогая. Это пройдет, я обещаю. От чего ты умерла?
— Попала под машину. А вы? — вежливо спрашивает Лиз.
— Болезнь Альцгеймера, но думаю, что на самом деле меня убила пневмония, — отвечает Эстер.
— На что это было похоже?
— Не могу сказать, что я помню, — произносит Эстер со смехом, — и, по всей вероятности, это действительно хорошо.
Лиз выбирает бинокль под номером 15, который смотрит на землю. После всего времени, проведенного на «Ниле», Лиз устала от воды. Она садится на жесткий металлический стул и вставляет Вечный в отделение.
Первым делом Лиз смотрит на свою семью. Ее родители сидят друг напротив друга по разным сторонам обеденного стола. Ее мать выглядит так, как будто не спала по крайней мере несколько дней. Она курит сигарету, хотя и бросила, когда была беременна Лиз. Ее отец, кажется, собрался разгадывать кроссворд в «Нью-Йорк Таймс», но это не так. Он просто обводит одно и то же слово — «шовинизм» — карандашом до тех пор, пока не протыкает газету и не начинает писать на столе. Элви смотрит мультики, несмотря на ночь и школу, и родители не разрешают смотреть Лиз и ее брату телевизор ночью перед школой, без исключений. Звонит телефон, и мать Лиз подскакивает ответить. В этот момент линзы бинокля закрываются.
