Так что невозможно поставить на одну доску два народа, которые, называясь одним именем, так мало походили друг на друга. Тем не менее, плоды деятельности Суллы заслуживают большего уважения, нежели личность их автора. Неудивительно, что диктатор впал в отчаяние, сравнив результаты с планами. Ему удалось при помощи тотального террора придать стране какую-то силу и энергию, и благодаря этому республика просуществовала несколько дольше, чем если бы Суллы не было. После смерти реформатора над сенатом еще некоторое время витала тень Корнелия, чье влияние прекратилось, когда Цицерон, ставший консулом, так косноязычно защищал общественное благо от фракций. Итак, Сулле удалось преградить Риму дорогу к бесконечным преобразованиям. Возможно, без него эпоха после смерти Цезаря была бы только чередой междоусобиц и грабежей. В этом заключается его роль. Нет сомнения в том, что самый беспощадный гений не в состоянии надолго остановить действие естественных законов, точно так же, как людям не дано помешать Гангу кроить и перекраивать островки в его просторном русле.
Теперь пора обратиться к Риму, населенному новым народом. Посмотрим, чем он стал, когда смешанная кровь придала ему новый характер и новое направление.
Примечания
1) В то время впадения Рима ограничивались Яникулом. Все остальное было потеряно. Сервий разделил народ на 30 племен, в 271 г. от основания города их оставалось не более 20.
2) Кстати, больше всего римские жители негодовали на Тарквиния Великолепного за то, что он использовал чернь для строительства дворцов, храмов и портиков, тем самым украшая город.
3) Последний вздох независимой Этрурии пришелся на период консула Марция Филлипа, который пришел к власти в Риме в 471 г. Однако нация продержалась до Суллы. После чего этот диктатор наводнил страну семитскими колониями. Октавиан довершил его дело, а взятие Перузы стало концом этрусской расы.
4) Следует напомнить, что патрициат продолжал жить, но уже без благородной сабинянской расы, от которой оставались только следы. Их постепенно вытесняли плебейские семейства, особенно это было заметно при Тиберии.
5) Раньше только римские граждане могли вступать в легионы, а во время Второй Пунической войны принимали и вновь прибывших жителей.
6) Когда речь идет об италийском Риме, не надо забывать о прагматичности его населения. Законы о должниках, ростовщичестве, разделе добычи и покоренных стран — вот основа его мышления и его конституции и причина политических волнений.
7) Амадей Тьери пишет: «Конечно, было бы несправедливо обвинять только патрицианскую партию во всех грехах. Этим отличались и народные массы, но поскольку обвинения в воровстве и требования в пользу выходцев из провинции почти всегда исходили из их среды, т. к. это обещало большие реформы, то они пользовались поддержкой провинций. Между ними установились связи наподобие тех, которые столетие назад обрекли на неудачу предприятие Гракхов. Можно вспомнить в этой связи, с каким героизмом Испания защищала последних вождей партии Мария. Сам Каталина встал под ее знамена. Демократическая партия в Риме, помимо того, что она в основном стремилась к уничтожению республиканской формы, что и было сделано, представляла собой то, что сегодня называют "чужеземной партией"».
8) Когда, во время Нерона, в сенате подняли вопрос о том, чтобы ограничить права вольноотпущенников, это встретило противодействие со стороны патрициев. Уже при Цицероне ввели обычай отпускать раба на волю после шести лет безупречной службы при хорошем поведении. Начиная с этого времени богатые римляне считали своим долгом перед смертью давать свободу всей челяди. Эти факты говорят о том, что упадок рабства в любой стране происходит одновременно со смешением рас и непосредственно связан с брачными союзами между господами и слугами.
ГЛАВА VII
Семитский Рим
Начиная с покорения Сицилии до христианских времен, Италия не переставала принимать мощные потоки семитского элемента; весь юг оказался эллинизирован, а движение азиатских рас на север прекратилось только во время германского вторжения [1]. Но линия, на которой остановилось нашествие с юга, оказалась севернее Рима. Этот город непрестанно утрачивал свой прежний характер. Конечно, деградация происходила постепенно, но неотвратимо. Семитский дух подавлял своего соперника, не оставляя ему никаких шансов. Римский гений стал чужим для италийских инстинктов, получив поддержку в лице азиатского элемента.
В числе значительных проявлений этого заимствованного извне духа можно назвать рождение литературы, отмеченной особой печатью, которая лгала италийскому инстинкту самим фактом своего существования.
Ни этруски, как я уже отмечал, ни какое другое племя полуострова, ни, тем более, галлы не имели настоящей литературы, потому что нельзя назвать этим словом ритуалы, прорицания, небольшое количество эпических песен, хранивших исторические воспоминания, собрания фактов, сатиры, тривиальные фарсы. Эти прагматичные народы, способные понять ценность поэзии с политической и социальной точек зрения, не имели к ней врожденной склонности, и пока они не претерпели больших изменений в результате семитских примесей, им недоставало необходимых для этого качеств. Таким образом, только когда в жидах латинян возобладала эллинистическая кровь, самые низшие плебеи или буржуа, особенно подверженные семитезированным притокам, породили великих гениев, которые составили славу Рима. Конечно, Муций Сцевола вряд ли стал бы уважать раба Плавта, мантуанца Вергилия и Горация из Венеции, который бросил свой щит во время битвы и рассказывал анекдоты, чтобы посмешить Помпея Вара. Это были большие мыслители, но они не были римлянами.:
Как бы то ни было, литература родилась, а вместе с ней добрая часть национальной славы. В самом деле, нельзя не признать, что семитизированная масса, из который вышли латинские поэты и историки, была обязана своим талантам только примесям в своей крови, и именно ученые высказывания метисов-вольноотпущенников заставляют нас восхищаться трудами предков, которые., загляни они в свою генеалогию, поспешили бы отречься от столь уважаемых потомков [2].
Вместе с книгами появился вкус к роскоши и изящному, который свидетельствовал об изменениях внутри расы. Катон презирал их, но не отвергал. Не в обиду будь сказано для этого мудреца, так называемые римские добродетели, которыми он хвастался, были в большей мере присущи древним патрициям, хотя те были более скромными. В их время не было нужды выставлять добродетели напоказ: все были мудры по-своему. Напротив, приняв кровь достойных матерей и греческих или сирийских выскочек, торговец, ставший благородным и богатым, ничего не смыслил в достоинствах древней суровости. Он хотел наслаждаться в Италии тем, что создали у себя его южные предки. Он окружил себя роскошью. Как и сатрапам Дария, ему нужны были серебряные и золотые вазы для тонких вин, предназначенных для его утробы, и хрустальные блюда для фаршированных кабанов и редких экзотических птиц, служивших его изысканному гурманству. Он уже не довольствовался зданиями, которые предки находили вполне комфортабельными для своих богов, ему требовались огромные дворцы с мраморными, гранитными, порфировыми колоннами, статуями, обелисками, садами, тенистыми двориками, бассейнами. Среди всей этой роскоши Лукулл жил в окружении толпы бесправных рабов, вольноотпущенников и паразитов, чья корыстная сервильность не имела ничего общего с преданностью и зависимостью слуг другой эпохи.
Но посреди этого роскошного хаоса существовало одно самое темное пятно, которое даже на взгляд современников невероятно уродовало все остальное: слава и власть, богатство и стремление пользоваться им безгранично большей частью относились к людям, до сих пор безвестным. Никто не знал, откуда они взялись, ив глазах общественного мнения Тримальсион Петрония представал либо человеком почтенным, либо низким, в зависимости от того, кто выражал это мнение. Кроме того, все это блестящее общество было скопищем невежд и подражателей. В сущности оно ничего не создавало и черпало знания в эллинских провинциях. Люди одевались на греческий или фригийский манер, носили прически в виде персидской митры и к великому неудовольствию хвалителей прошлых веков даже носили азиатские кальсоны под легкой тогой. Все было заимствовано из эллинизма. Не появилось даже новых богов: в Римских храмах прижились Исида, Серапис, Астарта, позже Митра и Элегабал. Со всех сторон Рим пропитывался духом пришлого азиатского населения, которое принесло в страну свои обычаи, идеи, предрассудки, мнения, стремления, суеверия, мебель, посуду, одежды, прически, драгоценности, пищу, напитки, книги, картины, статуи.
Италийские расы слились с этой массой, занесенной на полуостров, и им было суждено либо раствориться в ней, либо оказаться в положении благородных сабинян, которые опустились на самое дно и умирали с голода на улицах города, прославленного их предками. Возможно, и потомки Гракхов разделили их судьбу и зарабатывали хлеб насущный в качестве наездников в цирке. Император издал закон, согласно которому матроны из древних семейств не имели права заниматься проституцией. К тому времени сельское хозяйство пришло в упадок, земля не давала хлеба. Она превратилась в сад с домами-усадьбами и дворцами для увеселений. Приближался день, когда италийцам было запрещено иметь оружие [3]. Однако не будем торопить события.
Когда, наконец, азиаты, представлявшие большинство населения великого города, пришли к необходимости единоличной власти. Цезарь отправился покорять Галлию. И успех его кампании имел этнические последствия, противоположные результатам других войн Рима. Вместо того, чтобы привести галлов в Италию, завоеватели отправили азиатов по другую сторону Альп, и хотя некоторые семейства кельтской расы внесли свой вклад в беспорядочный и массовый процесс смешения, происходивший в метрополии, этот миграционный ручеек не шел ни в какое сравнение с семитской колонизацией трансальпийских провинций.
Галлия, будущая добыча Цезаря, была значительно меньше нынешней Франции, а юго-восток или «Провинция», как называли эту территорию римляне, долгое время находился под игом республики и не являлся частью Галляи.
После победы Мария над кимбрами и их союзниками Провинция и Лангедок превратились в форпосты Италии против агрессии с севера. Сенат предпринял этот шаг в первую очередь потому, что массалиоты вместе с их колониями — Тулоном, Антибом, Ниццей — подтвердили такую необходимость. Тем самым они надеялись на передышку, нужную для их торговли.
Не приходится сомневаться и в том, что население, изначально фосенийское, но сильно семитизированное, жившее в устье Роны и в его окрестностях, в конечном счете изменило галлов и лигурийцев, своих непосредственных соседей. В результате жители этих земель оказались наименее активными представителями своей расы. Римские государственные деятели надежно присоединили эти территории к республике, основав там колонии, поселив р них ветеранов-легионеров, т. е. постарались сформировать новое общество, максимально похожее на римское. Впрочем, это был для них лучший способ увековечить свое господство.
Но из каких же элементов создавались жители Провинции или, как они сами себя называли, «настоящие римляне»? За два столетия до этого их можно было создать из италийской смеси. Но теперь этот элемент почти полностью растворился в семитизированных переселенцах, которые и составили новое население. С ними перемешались бывшие солдаты, рекрутированные в Азии или Греции. Они пришли вместе с семьями, согнали местных жителей с обжитых земель, отобрали у них жилища и стали создавать будущую ветвь честных граждан. Галльским городам они придали максимально возможный римский облик, запретили особенно жестокие друидские ритуалы, заставили местное население верить в то, что их боги были не чем иным, как богами римскими или греческими, хотя и носили варварские имена, и стали женить кельтских юношей на дочерях поселенцев и солдат; таким образом, через некоторое время появилось поколение, которое стыдилось носить имена предков и находило латинские имена более благозвучными.
Кроме семитизированных групп, переселенных в Галлию по прямому указанию правительства, там были и случайные группы, которые также вносили свою лепту в кровь галлов. Военные и гражданские переселенцы принесли с собой немудреные нравы и во многом способствовали обновлению расы. С ними пришли торговцы и другие предприимчивые люди, они в основном торговали рабами, и это обстоятельство ускорило моральное разложение галлов, что мы наблюдаем сегодня на примере американских аборигейов, столкнувшихся с чуждой им цивилизацией.
Теперь господство перешло к римлянам или римским метисам. Кельты либо ушли на поиски близких сородичей в центральную часть Галлии, либо оказались в самом низу социальной лестницы — юридически они были свободными, но на деле вели жизнь рабов. В течение нескольких лет Провинция преобразилась и семитизировалась в такой же степени, в какой офранцузился за 20 лет город Алжир.
Сегодняшний галл — это уже не древний галл, а всего лишь житель страны, которой когда-то владели галлы: точно так же под нынешним англичанином мы уже не подразумеваем прямого потомка саксонов, рыжебородых покорителей бретонских племен; это — человек, продукт смешения бретонцев, фризов, англичан, датчан, норманнов, т. е. в большей степени метис, чём англичанин. Галл, живший в Провинции, представлял собой семитизированного метиса, состоявшего из самых разных элементов, он не был ни италийцем, ни греком, ни азиатом, ни галлом — он был и тем, и другим, и третьим, и четвертым понемногу, он отличался многоликим характером, собранным из разных выродившихся рас. Может быть, житель Провинции был самым худшим образчиком из всех метисов Римской империи и во многом уступал населению испанского побережья. Те, по крайней мере, были более однородными, иберийская основа соединилась с мощным притоком семитской крови, в котором присутствовал сильный меланийский элемент. В глуши провинций, которые стали кельтскими в результате предыдущих нашествий, эллинизированная цивилизация воспринималась слабо, зато на побережье этот процесс шел быстрее. Римские колонии, населенные выходцами из Азии и Греции, а возможно и из Африки, быстро адаптировались в новой ситуации, и испанская группа, сохранив свою самобытность благодаря иберийско-кельтской смеси, поднялась на высокую ступень в романо-семитской цивилизации. В определенный период она даже опережала Италию в области литературы, потому что этому способствовало соседство с Африкой. Поэтому нет ничего удивительного в том, что южная Испания превосходила Провинцию и сохраняла это превосходство до тех пор, пока семитизированная цивилизация доминировала в западном мире.
Но по мере семитизации римской Галлии кельтская кровь, вместо того, чтобы компенсировать урон, нанесенный италийскому полуострову азиатским «женским» принципом, была принуждена отступить, и это отступление не прекращалось. Кстати, в эту эпоху уже не было независимых кельтских народов за Рейном. Следовательно, кимрийская раса, будучи более или менее свободной, занимала только часть Галлии севернее Провинции, Гельвецию и Британские острова. Эти районы были густо населены, но не могли сравниться в этом отношении с Империей.
В 58 г. до н.э. в Риме было не менее двух миллионов жителей, в Александрии 600 тысяч. В 58 г. до н.э. Иерусалим потерял 1 миллион 100 тысяч человек, а 97 тысяч были взяты римлянами в плен. При Антонии население Империи составляло 100 миллионов, а по мнению Гиббона во всей Европе насчитывалось 107 миллионов. Поэтому можно представить себе, какое сопротивление могли оказать галльские племена превосходящим силам Рима.
Цезарь использовал в качестве плацдарма почти полностью романизированную Провинцию и предпринял увенчавшееся успехом завоевание верхней Галлии [4]. Тем временем кельты продолжали находиться под пятой южной цивилизации. Все многочисленные колонии превратились в настоящие крепости с гарнизонами, которые усиленно распространяли азиатскую кровь и культуру. В таких галльских поселениях, где все, начиная с официального языка до одежды и утвари, было римским, где аборигенов считали варварами, на улицах, застроенных домами в греческом и латинском стиле, повсюду встречались легионеры, родившиеся в Сирии или Египте, всадники из Фессалии, легкая пехота из Нумидии и балеарские пращники. Все эти чужеземные солдаты различных оттенков кожи, вплоть до черного, постоянно двигались от Рейна к Пиренеям и изменяли расовый состав населения.
Говоря о бессилии кельтской крови и ее пассивности в римском мире, нельзя не признать влияние кимрийской цивилизации на инстинкты метисов. Прагматизм галлов, пусть и не столь выраженный, способствовал развитию сельского хозяйства., торговли и промышленности. В этих областях человеческой деятельности Галлия постоянно добивалась все новых успехов. Галльские ткани, металлы, колесницы пользовались большим спросом. Употребляя свой интеллект на материальные дела, кельты сохранили и даже усовершенствовали свои прежние качества. Кроме того, они были храбрыми солдатами, которые служили в гарнизонах в Греции, Иудее, на берегах Евфрата, где смешивались с местным населением. Но приток галльской крови в бесчисленные массы, жившие там, не мог изменить этнический хаос и компенсировать воздействие меланийских элементов.
Не следует забывать, что я веду здесь речь о Галлии только для того, чтобы показать, что галльская кровь не могла помешать семитизации Рима и Италии: общий римский поток продолжал свое движение. Чистых италийских рас уже не существовало в Италии в эпоху Помпея, и страна превратилась в потребительницу. Однако еще некоторое время когда-то покоренные массы не осмеливались претендовать на мировое господство в лице своих представителей. Еще сохранял свое влияние первый цивилизаторский импульс. Как правило, государственное устройство зависит от этнического состава населения. Италия стала называться римской страной только после полного завоевания Рима италийцами. Это произошло после того, как беспорядок в великом городе и на всем полуострове окончательно свел на нет роль звания римского гражданина.
Тем не менее, прежде чем ситуация дошла до такого состояния, закрепленного законом, этнический беспорядок и исчезновение италийских рас нашли свое выражение в важном политическом акте — я имею в виду принцип выбора императоров. Что касается общества, находящегося на той же стадии, что ассирийская империя, персидское царство и македонский деспотизм, которое стремится только к покою и, по возможности, к стабильности, удивительным кажется то, что с первого дня империя не приняла систему монархической наследственности. Конечно, это нельзя объяснить слишком сильной любовью к свободе. Причины следует искать в другом.
Ниневийские и вавилонские царства имели династии, потому что находились под властью чужеземных завоевателей, которые навязали покоренным народам определенную форму правления, т. е. конститутивный закон зиждился не на согласии, а на силе. Это тем более верно, что династии сменяли друг друга только по праву победителя. В персидской монархии было точно так же. Македонское общество, плод союза различных народов Греции, с самого начала погрузившееся в анархию азиатских идей, функционировало таким же образом. Оно не могло создать ничего унитарного или стабильного, и для того, чтобы выжить, ему приходилось распылять свои жизненные силы. Тем не менее его влияние на азиатов оставалось достаточно сильным, чтобы быть основой нескольких царств в Бактрии, у лагидов и селевкидов. В нем были династии, пусть и не столь организованные и упорядоченные в смысле принципа наследования, но, по крайней мере, устойчивые в наследовании трона и пользовавшиеся уважением местного населения. Это показывает, насколько признавалось этническое превосходство победителей и их права. Поэтому нет сомнений в том, что македонско-арийский элемент сумел сохранить свое влияние в Азии и несмотря на поражение по многим позициям продолжал давать важные практические результаты [5].
Римляне оказались в совершенно иной ситуации. Поскольку на земле никогда до тех пор не было римской или романской расы, в городе, объединявшем целый мир, никогда не было преобладающей расы. Этруски, смешанные с желтыми, сабиняне, у которых кимрийский принцип уступал арийской сущности эллинов, и, наконец, семитская масса по очереди одерживали верх в городском населении. Западные народы объединял латинский язык, но чем был этот язык, который распространился на Африку, Испанию, Галлию, север Европы? Он не был ветвью греческого, распространенного в Передней Азии до самой Бактрии и даже Пенджаба; он был лишь тенью языка Тацита или Плиния, гибким наречием, известным как «lingua rustica», смешанным с оскским в одном месте, близким к остаткам умбрийского в другом, еще дальше он заимствовал у кельтского многие слова и формы, а в устах людей, претендующих на изысканность речи, он сближался с греческим. Такой язык как нельзя лучше подходил обломкам народов, вынужденных жить вместе и общаться. Именно по этой причине латынь стала универсальным языком Запада, так что трудно решить, вытеснила ли она языки аборигенов, а если это так, то насколько она потеряла или выиграла от этого. Вопрос этот настолько неясен, что в Италии бытовало мнение, между прочим справедливое во многих отношениях, что современный язык всегда существовал параллельно языку Цицерона и Вергилия.
Таким образом, эта нация, это скопление народов, объединенных общим названием, но не расой, не имела и не могла иметь наследственной монархии, и скорее только благодаря случайности, чем в результате действия этнических принципов, семейство Юлиев и их родственников учредило подобие абсолютной династической власти. Случайностью в последние годы республики было то, что некий знатный человек италийского, азиатского или африканского происхождения получал особые права [6]. Поэтому ни завоеватель Галлии, ни Август, ни Тиберий, никто другой никогда не думали о роли наследного монарха. На всем пространстве империи, не считая Рима, не было места, где пользовалась бы уважением сабинянская раса. И наоборот, в Азии еще признавали потомков македонцев и признавали за ними права на власть.
Принципат не имел прошлых заслуг и мог похвастаться только нынешним богатством, его поддерживал такой же безродный консулат, непомерные амбиции были у трибунов, жреческие, судебные, цензорские и прочие функции находились в руках массы людей, такой же разношерстной, как и все население. Когда же к полезному захотели добавить возвышенное, властителя превращали в божество, однако было невозможно посадить на трон его наследников. Когда речь шла о том, чтобы увенчать его невиданными почестями, склониться ниц у его ног, отдать в его руки все, что создали политические науки, религиозная иерархия, административная мудрость, военная дисциплина, все были согласны, но эти почести и эта власть предназначались одному человеку, а не его семье или расе. В какой-то момент при первых Антониях создалось впечатление, что формируется династия, освященная своими благодеяниями. Однако объявился Каракалла, и вновь у народа возникли сомнения. Императорство осталось выборным. Это была единственно возможная форма правления, потому что такое общество без устойчивых принципов и потребностей, а главное без кровной однородности, могло существовать только при условии, что будет открыта дверь для перемен, а не застоя [7].
Ничто лучше не указывает на этническое разнообразие Римской империи, чем перечень императоров. Вначале, в силу случайности, которая обычно ставит гения ниже любого демократа-патриция, первые властители выходили из сабинянской расы. Светоний хорошо описывает, как существовала власть без реальной формы наследования. Юлии, Клавдии, Нероны были калифами на час, они быстро сходили со сцены, их место заняло италийское семейство Флавиев, но и оно быстро исчезло. Кто пришел ему на смену? Испанцы. За ними пришли африканцы, героем которых был Септимий Север, их сменили сирийцы, скоро свергнутые новыми африканцами, а их, в свою очередь, вытеснил араб, свергнутый паннонийцем. Не будем продолжать список, только прибавим, что после паннонийца очень многие побывали на римском троне, за исключением выходцев из городской семьи.
Стоит также вспомнить, каким образом римский мир творил свои законы [8]. Разве он обращался к древнему инстинкту — я не говорю «римскому», поскольку никогда не было ничего римского,— но, по крайней мере, этрусскому или италийскому? Нисколько. Ему требовалось компромиссное законодательство, и он искал его там, где, не считая вечного города, жило в высшей степени смешанное население: на сирийском побережье. Что касается религии, в империи долго бытовал широкий разброс взглядов [9]. До того, как появился римский пантеон, республиканский Рим искал для себя богов во всех уголках земли. Кстати, Амадей де Тьери высоко отзывается об Адриане за то, что тот совершал путешествия по империи, изучая все религии и вникая в их суть. Пришел день, когда в силу эклектизма придумали не совсем понятное слово «Провидение», которое часто употребляют нации, мыслящие по-другому, но избегающие раздоров. И Провидение сделалось официальным божеством империи [10].
Таким образом, народы были избавлены от необходимости заботиться о своих интересах, верованиях, понятиях о законе. Создается впечатление, что у них не было недостатка в негативных принципах. Им дали религию, не связанную ни с одним из них, дали чуждые им законы, их правители подбирались случайной правили короткий срок.
В последнюю эпоху существования республики поклонение перед греческим языком и литературой, перед славным прошлым Греции дошло до крайности. Во время Суллы все стали считать латынь грубым наречием. В домах знатных людей говорили на греческом.
После создания империи эллинизм еще более усилился с приходом Нерона. Древним героям города предпочитали Александра Македонского и прочих военачальников Эллады. Правда, позже произошел Поворот к старым патрицианским традициям и патриархальному образу жизни, но. Скорее всею, это было лишь данью моде. А публика в основном тяготела к греческому или семитскому. Септимий Север, угождая таким вкусам, воздвиг памятники в честь Ганнибала, а его сын Антоний Каракалла поставил множество триумфальных статуй победителя при Каннах. Я уже говорил о том, что если бы Корнелий Сципион потерпел поражение при Заме, это не изменило бы естественного хода истории, а карфагеняне не стали бы господствовать над италийскими расами. Точно так же триумф римлян не помешал этим самим расам раствориться в семитской массе, и несчастный Карфаген, одна из волн этого океана, дождался-таки своего часа во всеобщей победе над старым Римом.
Возможно, в тот день, когда обветшалые образы Фабиев и Сципионов с изумлением увидели рядом с собой одноглазое нумидийское божество, изваянное в мраморе, в империи не осталось ни одного человека, оскорбленного в своих чувствах: каждый гражданин мог свободно славословить своих национальных героев. Гетул и Мавр восхваляли Добродетели Масиниссы, испанец — пепел Сагонты и Нуманса, галл выше небес превозносил доблесть Версинжеторикса. Теперь никто не боялся, что слава города подвергнется оскорблению со стороны людей, называвших себя гражданами, и самое интересное в том, что эти граждане, римляне, метисы и незаконнорожденные в глазах старых рас уже не имели права присваивать заслуги героев-варваров или тревожить великие тени патрициев Лациума.
Оставался открытым вопрос о главенствующем положении Вечного города. По этому вопросу, как и по всем остальным, покоренное население, находящееся под крыльями имперского орла, не имело никаких возражений.
Этруски, строители Рима, не питали иллюзий в отношении высокого предназначения своей колонии. Они выбрали это место не для того, чтобы сделать его центром вселенной. Начиная с царствования Тиберия стало ясно, что поскольку императорская власть взяла на себя обязанность соблюдать интересы собранных в империи народов, резиденцию следовало разместить там, где было больше активности. Таким центром не могла быть Галлия, не имеющая влияния, ни Италия с ее редким населением — это была Азия, где хиреющая, но еще дышавшая цивилизация и средоточие огромного населения требовали постоянного контроля. Тиберий не хотел сразу порвать с древними традициями и решил вначале обосноваться на окраине полуострова. К тому времени уже более ста лет судьба великих гражданских войн вершилась на Востоке или, по крайней мере, в Греции.
Нерон, более решительный, чем Тиберий, очень долго прожил в этой стране классики, столь милой сердцу такого поклонника искусств. После него тяготение властителей к Востоку стало сильнее. Траян и Септимий Север провели жизнь в постоянных переездах, другие, например Гелиогабал, редко посещали Вечный город. Одно время столицей мира была Антиохия. Когда ситуация на севере приобрела особое значение, резиденцией императоров стал Трир. Затем этот титул перешел к Неаполю. А что же Рим? Рим сохранял сенат и играл жалкую и пассивную роль в имперских делах. Иногда к сенату обращались с просьбой официально признать императора, избранного по воле легионов. Законы запрещали членам курии носить оружие и освобождали италийцев от воинской службы, поэтому прилежные сенаторы, у которых не было ничего общего с законодателями прошлых эпох, не пользовались никаким авторитетом в армии. Пожалуй, никто, кроме них самих, не считал сенат важным органом. Когда, по воле злой судьбы, какой-нибудь властитель использовал сенат в своих интригах, сенаторы всегда оставались в дураках. Эти несчастные деятели, престарелые выскочки, любили красоваться на своих скучных заседаниях и блистать красноречием даже в самые критические для империи периоды. Кроме того, у сенаторов была еще одна слабость — литературные занятия. В Риме вообще не было недостатка в людях амбициозных, но он так и не стал очагом латинской литературы.
