- Ах, боже праведный! Да как же это может быть, дитя мое... Чудовище,
следовало бы мне сказать!
И добрый старик уже больше не в состоянии был вымолвить ни слова.
Жюльен боялся, что он вот-вот упадет Ему пришлось довести его до стула.
Длань времени тяжело легла на этого когда-то столь деятельного человека.
Жюльену казалось, что перед ним тень прежнего кюре. Отдышавшись немного,
старик заговорил:
- Только позавчера я получил ваше письмо из Страсбурга и в нем ваши
Пятьсот франков для верьерских бедняков Мне его принесли туда в горы, в
Ливрю: я теперь там живу, у моего племянника Жана. И вдруг вчера узнаю об
этой катастрофе... Господи боже мой! Да может ли это быть! - Старик уже не
Плакал, взор его был лишен всякой мысли, и он как бы машинально добавил -
Вам понадобятся ваши пятьсот франков, я вам их принес.
- Мне только вас надобно видеть, отец мой! - воскликнул растроганный
Жюльен. - А деньги у меня еще есть.
Но больше он уже не мог добиться от старика ни одного разумного слова.
Время от времени слезы набегали на глаза г-на Шелана и тихонько катились по
Щекам; он устремлял взгляд на Жюльена и, казалось, не мог прийти в себя от
Изумления, видя, как тот берет его руки и подносит их к своим губам. Это
Лицо, когдато такое живое, так пламенно воодушевлявшееся поистине
Благородными чувствами, теперь словно застыло, лишенное всякого выражения.
Вскоре за старцем пришел какой-то крестьянин.
- Не годится ему уставать-то, и говорить много нельзя, - сказал он
Жюльену, и тот понял, что это и есть его племянник.
Это посещение погрузило Жюльена в жестокое уныние без слез, которые
Могли бы его облегчить. Все стало для него теперь мрачным, безутешным, и
Сердце его словно оледенело в груди.
Это были самые ужасные минуты из того, что он пережил со времени своего
Преступления. Он увидел смерть во всей ее неприглядности. Все призраки
Душевного величия и благородства рассеялись, как облако от налетевшей бури.
Несколько часов длилось это ужасное состояние. Когда душа отравлена, ее
Лечат физическим воздействием и шампанским. Но Жюльен счел бы себя низким
Трусом, если бы прибегнул к подобного рода средствам. На исходе этого
Ужасного дня, в течение которого он непрерывно метался взад и вперед по
своей тесной башне, он вдруг воскликнул:
- Ах, какой же я дурак! Ведь если бы мне предстояло умереть, как
Всякому другому, тогда, конечно, вид этого несчастного старика мог бы
Привести меня в такое невыносимое уныние. Но смерть мгновенная и в цвете лет
- она как раз и избавляет меня от этого жалкого разрушения.
Однако, несмотря на все эти рассуждения, Жюльен чувствовал, что он
Ослабел, что он проявил малодушие, и потому-то его так и расстроило это
Посещение.
В нем теперь уж не было никакой суровости, ничего величественного,
Никаких римских добродетелей. Смерть царила где-то на большой высоте, и не
Такая уж это была легкая вещь.
"Вот это будет мой термометр, - сказал он себе. - Сегодня вечером я на
Десять градусов ниже того мужества, с каким следует идти на гильотину. А
Сегодня утром мое мужество было на надлежащем уровне. А в общем, не все ль
равно? Лишь бы оно вернулось ко мне в должную минуту". Эта мысль о
Термометре несколько развлекла его и в конце концов рассеяла его мрачное
Настроение.
Когда он на другой день проснулся, ему было стыдно вспоминать вчерашний
день. "Мое счастье и спокойствие под угрозой". Он даже решил написать
главному прокурору, чтобы к нему никого не допускали. "А Фуке? - подумал он.
- Если он вздумает приехать сюда, в Безансон, как это его огорчит!"
Наверное, он месяца два уже не вспоминал о Фуке. "Каким глупцом я был в
Страсбурге! Мои мысли не поднимались выше воротника на моем мундире".
Воспоминание о Фуке надолго заняло его, и он опять расчувствовался. Он в
волнении шагал из угла в угол. "Ну вот я и опустился уже на двадцать
