Вот ринутся с азартом на Фишт, на Фишт! 6 страница

- А какая хорошая? — засомневался Леонид.

- Которая литр! — сказал Аполлонов...

 

 

…Ледник, возле которого ночевали, обошли снизу вдоль его языка, с трудом перепрыгнув вытекающий из него поток. Впереди ещё один боковой ледничок, весь покрытый мореной. Он полностью перекрывает реку, и она бежит под ним, проточив во льду тоннель. Взбираемся на ледник и, вырубая на крутизне ступени, со страховкой переходим на другой берег. Отсюда уже видна ледовая стена, о которой говорили вчера ребята из Дубны. Действительно, выход на ледник Яшилькуль путём, который рекомендуют отчёты предыдущих экспедиций, нынче невозможен.

Чтобы обойти стену, взбираемся справа от неё на скалы, и со страховкой траверсируем их до отвесно уходящего вниз скального кулуара высотой в десятиэтажный дом. По нему дюльфером спускаемся на осыпь, круто вздымающуюся к леднику. Ребята с трудом уходят по осыпи наверх, а Буйленко, Хизетель и я задерживаемся, снимая верёвки. Возимся долго и безуспешно: где-то вверху они заклинились и не продёргиваются.

Из-за гребня всплыло солнце и осветило скалы. Несколько минут тепла, и сверху доносится грохот первого камнепада. Ё-моё, попались! Ещё десяток минут – и здесь будет абсолютная жопа...

- Мужики, быстрее! Быстрее, если жить хочется!

В считанные секунды объединёнными усилиями сдёргиваем верёвки (так легко подались, словно тоже почувствовали опасность), клубком запихиваем их в рюкзаки и с максимальной скоростью карабкаемся вверх по ускользающей из-под ног осыпи... На ледник выскакиваем взмыленные и задыхающиеся. Отдышавшись, смотрим на часы и альтиметр: — Ого! За пять минут набрали сто десять метров высоты! Личный рекорд. Можем, когда надо...

 

 

...Спим плохо. Душит одышка, донимают сны-кошмары.

Среди ночи просыпаюсь от удушья. Рефлекторно вскидываю руки, чтобы освободить горло, — но чувствую, что руки мне не подчиняются и остаются неподвижными. Хочу вскочить, но и ноги не слушаются! Меня охватывает ужас. Извиваюсь в темноте, тщетно пытаясь обрести власть над своим телом. Наконец, соображаю, что лежу в застёгнутом спальнике — это он спеленал меня по рукам и ногам, лишив свободы движений, сдавив грудь и горло.

Ф-фу-у!.. Испуг прошёл, но долго ещё не могу успокоиться — после борьбы со спальником сердце отчаянно колотится, воздуха не хватает... Засыпая, слышу, как стонут во сне, бормочут что-то несвязное лежащие рядом товарищи...

 

 

…Время радиосвязи. Борясь с ураганным ветром, растягиваем по склону антенну с противовесом. О Дубинине и Лавренко по-прежнему ничего не известно. Команда Серёжи Пака спускается по ущелью Юсеньги и к вечеру будет в Терсколе. Команды двух Юриев — Просятникова и Сатыря пьют чай на станции «Мир» и собираются после сеанса связи подниматься к нам.

- Всё нормально, — сквозь треск атмосферных помех долетает снизу спокойный голос Сатыря, — снегопада нет, ветер умеренный, мороз терпимый и видимость есть.

Укрыв лицо от пурги, кричу в микрофон, стараясь пересилить шум ветра: — Выход к «Приюту одиннадцати» запрещаю! Здесь непогода!

Словно специально в подтверждение моих слов, очередной порыв ветра вырывает из онемевшей на морозе руки блокнот с записью радиоразговора и ярким мотыльком уносит вверх по склону в белую мглу. Проваливаясь в снег выше колен, Папихин бросается вдогонку. Бесполезно. Лишь сложенный вдвое бумажный червонец, выпавший из блокнота, случайно застрял в сугробе. Отплёвываясь от снега, в недоумении разглядываем купюру, с трудом вспоминая, что это такое…

 

 

- Готовы? Пошли!

...Венгры, немцы, чехи, швейцарцы, австрийцы, американцы, русские...

Поднимаемся плотной колонной, молча, лишь изредка обмениваемся короткими фразами. Под ботинками певуче скрипит снег. Знакомый, привычный, желанный звук — так часто он снится в городе!

Идём час.

- Шеф!

Я оборачиваюсь:

- Что?

- С ногами плохо — не чувствую.

- Давай вниз. Только осторожно.

Вздохнув и ругнувшись, Лёня Долгополов начинает спускаться по нашим следам. Глядя вслед огорчённому Леониду, вспоминаю, как однажды с этого же места с обмороженными ногами уходила вниз моя жена. Тогда у Люси ботинки были тесноваты, из-за этого она чуть не лишилась пальцев. Нет мелочей в горах. А обувь-то у нас у всех нынче сырая...

...Второй час подъёма. Третий... Медленно разгорается рассвет, гася звёзды, плавно заливая огненным светом вершинный склон.

Ветер и мороз – пронзительные. Пар от дыхания замерзает на бороде густым инеем. Тело стынет, руки и ноги постепенно теряют чувствительность. Приходится часто останавливаться и отогревать их. Воздуха не хватает, донимает одышка.

...Четвёртый час... Пятый час непрерывного подъёма... Погода портится — над вершинами Эльбруса заклубились косматые тучи, западный ветер, набирая силу, хлещет по склону позёмкой, заметает вытоптанные в снегу ступени.

Длинная колонна упрямо карабкающихся вверх людей сильно растянулась. То одна, то другая заиндевелая фигура останавливается, безвольно навалившись на воткнутый в склон ледоруб или повиснув на лыжных палках. Кто-то, обессилев, садится прямо в снег, уронив голову на колени.

Многие, сдавшись, разворачиваются и медленно, неуклюже проваливаясь в глубокий снег, проскальзывая на участках голого льда, начинают спускаться.

...Продолжаем подъём. Поднялись до скал Восточной вершины. Ещё вверх. Затем влево — теперь идём поперек склона, траверсируя перемежающиеся участки крутого глубокого снега, чистого льда, разрушенных сыпучих скал. Вот и перемычка Эльбруса – седловина между его вершинами.

Немного передохнув, идём выше. Смотрю на альтиметр — до Западной вершины чуть больше двухсот метров по вертикали. Так мало! Так много…

Вышли на высоту 5500. Больше, чем на полкилометра выше знаменитого европейца Монблана, выше красавца Казбека, выше всех вершин Кавказа.

- Всё... — виновато сипит Витя Папихин и валится в снег, обхватив заледенелыми рукавицами травмированное вчера колено.

Тяжело дыша, усаживаемся рядом. Хочу проверить свои ноги, пытаюсь шевелить пальцами и понимаю, что давно уже не чувствую их. Судя по тому, как хмуро разглядывает свои замёрзшие ботинки Дима Бабешко, его дела обстоят не лучше.

- Приплыли...

Будь мы одни, пожалуй, попытались бы идти вверх. Но сейчас мы здесь не ради личных достижений. Мы члены спасотряда международной Эльбрусской альпиниады. Наша задача обеспечить возможность риска другим. Мы обязаны сохранить для этого свои силы и здоровье.

В тоскливом молчании начинаем спуск. Эльбрус в этот раз не для нас. Вернее, мы нынче не для него оказались.

Двое шедших с нами чешских восходителей, физики из Праги Либор и Пётр продолжают подниматься к вершине. Сгибаясь под ударами ветра, они медленно карабкаются следом за смутно темнеющими в клубах облачного тумана фигурами немногих восходителей, продолжающих подъём. Счастливцы!

...Закутавшись в пуховки, тесно прижимаясь друг к другу, но всё-таки трясясь от холода, сидим на обледенелой крыше «Приюта одиннадцати», высматривая в бинокль спускающихся с вершины людей.

- Идут!

Покидаем наблюдательный пункт — нужно приготовить горячее питьё.

Вот и Либор. Сияет — был на Эльбрусе!

- А где Пётр?

- Как, его нет?!

- Вы что, разошлись с ним?! Где?!

- На спуске... Я задержался на вершине — фотографировал... А он очень замёрз, пошёл потихоньку вниз... Туман... Я останавливался, пережидал... Потом спешил, старался догнать Петра... Я всё время шёл по следам. Он тоже должен был идти по следам... Туман... Он мог сбиться с пути...

- Мог!

Либор в отчаянии — исчезновение друга потрясло его.

Папихин, закатав штанину, туго бинтует больное колено. Затолкав в рюкзаки снаряжение, необходимое для спасательных работ, сбегаем по лестнице и, распахнув входную дверь приюта, чуть не сшибаем с ног бледного, усталого, залепленного снегом, счастливого и смущённого Петра.

Из сумбурного рассказа выяснилось, что при спуске в тумане он потерял ориентировку, ушёл в сторону от проверенной трассы и провалился в ледовую трещину. Ему невероятно повезло — пролетев метров десять, он упал на заснеженный ледяной мост. Снег смягчил удар, мост спас ему жизнь — провались Пётр метром левее или правее, падал бы до самого дна трещины. А какая её глубина, никто не знает — толщина ледяного панциря Эльбруса почти полкилометра. Слава Богу, ледоруб при падении не потерялся, не сломался и, придя в себя, Пётр сумел самостоятельно выбраться на поверхность. Для этого он вырубил в ледовой стене над ледяной бездной несколько десятков ступеней для ног и захватов для рук. Каково ему пришлось, даже представить страшно!..

...В Терсколе недавний снегопад сменился солнышком. Блаженствуем под ласковыми лучами, традиционно потягивая пиво на ступеньках домика спасателей.

- Спортсмены! — саркастически хмыкает Долгополов, раскупоривая очередную бутылку.

И понимающе ухмыляется сквозь призрачную дымку веков мудрый Омар Хайям:

 

Несовместимых мы всегда полны желаний:

В одной руке бокал, другая на Коране.

И так вот мы живём под сводом голубым,

Полубезбожники и полумусульмане.

 

 

…В пронзительно-синем безоблачном небе ослепительно сверкают исполинские памирские вершины. Но мы не смотрим на них. Мы смотрим под ноги. Под ногами ледник Гармо во всей своей прелести: ледовые разломы, бездонные трещины, гигантские ледяные башни-сераки – словно айсберги, вмёрзшие в прибрежный лёд.

И камни... Невообразимое нагромождение камней всевозможных размеров и форм, неустойчиво лежащих на крутом льду.

Контролируется каждый шаг: сначала думаешь, только потом ставишь ногу. Иначе здесь нельзя. Впрочем, как везде в горах.

...Целый день изнурительной ходьбы по леднику и вот мы у входа в боковое ущелье, ведущее к нашему перевалу. Разгребаем камни, рубим лёд, выравниваем площадку под палатки.

Едва вечернее солнце склонилось за горы, ударил мороз.

...Утром идти хорошо — ночной отдых влил в тело свежие силы, нет ещё одуряющей дневной жары, мороз приковал свободно лежащие камни ко льду, превратил их в удобные ступени.

Поднимаемся к перевалу. От места нашего ночлега до его седловины два километра по вертикали. Ясно, что за один день этот путь не преодолеть. Задача на сегодня — пройти ледопад и выйти на плато.

...Ущелье, по которому поднимаемся — узкое, мрачное, с обеих сторон зажатое отвесными сыпучими скалами. Спешим — когда скалы осветятся солнцем, с них загремят камнепады.

...Поднимаемся по леднику. Он свешивается со скал устьевой ступени длинным языком. Круто. Много трещин. В ледопад входим по гладкому, отполированному до зеркального блеска ледяному жёлобу — днём здесь грохочет водопад.

... Взошло солнце и по жёлобу, взбухая на глазах, ринулся вниз поток.

Растаял лёд, скреплявший склоны — засвистели камни.

Нервы напряжены, внимание на пределе. Завинчиваем в лёд ледобурные крючья, одну за другой закрепляем на склоне верёвки. Спешим. Но неторопливо – ошибки недопустимы.

...День напряжённой работы и к вечеру, когда палящее солнце приготовилось сдавать свои полномочия ночному морозу, ледопад остался внизу. Стоим в верхнем ледниковом цирке на ровном ледяном плато под перевальным взлётом, запрокинув головы, разглядываем предстоящий путь: прямо с гребня свешивается очень крутой, сколотый снизу висячий ледник… ниже — крутой лёд, покрытый осыпью... ещё ниже склон разорван огромным бергшрундом. Через всё это нужно пройти.

...Утром — вверх. Аккуратно, с внимательной страховкой проходим бергшрунд, выбираемся на покрытый осыпью ледовый склон. Под ногами всё ненадёжно, и сверху то и дело стреляют камни.

С перильной страховкой поднимаемся вдоль скального контрфорса. Скалы ломкие — место для крючьев найти сложно. На организацию страховки уходит много времени, но отказаться от неё нельзя.

...За полный рабочий день, поднявшись по вертикали на триста метров, выбрались на гребень контрфорса. Здесь ночлег. Игнатенко, Гриша Конопля и я уходим вверх по скалам, готовя путь на завтра. Красновид, Саня Коков, Буйленко и Филипский занялись строительными работами – выравнивают, подмащивают площадки для наших жилищ. Впрочем, что можно выровнять на скалах?!

Одну палатку приковали крючьями к скальной стенке. Борт её свешивается в пропасть — спать придётся сидя. Для другой палатки нашли место в двадцати метрах ниже. В ней можно лечь, но с обеих сторон – отвесы, и её жильцам придётся спать, не снимая самостраховку. Вдоль гребня протянули верёвку — из палатки в палатку ходим, пристегнувшись.

…Пока благоустраиваем бивак, Красновид с Коковым отправились за водой — сто шестьдесят метров вверх по верёвкам, приготовленным для завтрашнего подъёма.

Погода портится. Ещё с обеда солнце спряталось за тучами, порывами налетает ветер, сыплется снег. К вечеру по-настоящему запуржило и мело всю ночь.

...Утром по-прежнему идёт снег. Немного посовещались: выходить или нет. Решили работать.

Проходим навешенные с вечера, обледеневшие за ночь верёвки и, преодолев скальную стенку, выбираемся на площадку, размеры которой позволяют собраться всем вместе. Здесь, а через некоторое время ещё выше, видим забитые в скалы крючья с петлями из репшнура — следы прошлогоднего спуска белорусских «спартаковцев». Снег временами летит так густо, что в белом мареве исчезают не только окружающие вершины, но и работающие на склоне люди. Только стук айсбайлей по крючьям, да разорванные ветром слова команд напоминают, что ты не один в этом суровом мире.

...В двухстах метрах от перевальной седловины попадаем на участок крутого натёчного льда. Конопля и Игнатенко прошли это место и, навесив вертикальные перила, работают выше на скалах. Я поднимаюсь к ним. В это время сверху предостерегающий крик: — «Камни!»

От двух камней успеваю увернуться... несколько проходят в стороне... один, ударившись о лёд чуть выше, со свистом проносится над головой... Вроде бы всё? Нет! Незамеченный раньше «чемодан» грохочущими скачками несётся по льду прямо на меня... Шарахаюсь влево... и он туда... чиркает по ноге... я теряю равновесие и повисаю на самостраховке... Обошлось! Нога сильно болит, но целая. Только гетр и гамаши разорваны, и кожа рассечена – кровь капает.

...Кулуар, выводящий на гребень, забит живыми камнями – первое же неосторожное движение обрушило вниз тонны породы. Опасно!

Траверсируя скалы, обошли кулуар. Но теперь выход на гребень преграждает десятиметровая отвесная ледовая стенка. Её обойти невозможно — только вверх.

...Кошки царапают натёчный лед, не оставляя на нём следов.

...Ледобуры... стремена из репшнура... Балансируем над пропастью на высоте пять с половиной километров: сердце, захлёбываясь, отчаянно колотится...

Через несколько минут ледовый отвес уже внизу… ещё несколько метров вверх по крутому фирну и вот он — перевал!

Снегопад прекратился, стали видны горы. Они завораживают, влекут к себе. Кажется, шагни с обрыва — и зашагаешь с вершины на вершину.

Здесь мало кислорода, атмосферное давление в два раза ниже обычного. Здесь трудно не то, что работать, здесь трудно дышать... А мы чувствуем радость, испытываем удовольствие. Мазахисты? Горники!

...Ночуем на перевале. Тучи ушли, оставив после себя яркие умытые звёзды. То и дело небо перечёркивают огненные штрихи метеоров: август — пора звездопадов.

Млечный Путь плывёт в небе, как дым костра...

 

 

...Близкое небо клубится косматыми тучами. Ветер то швыряет в лицо колкие капли дождя, то со свистом закручивает снежные вихри.

Каждый следующий шаг дарит взгляду новые распахнутые километры заснеженных островерхих далей.

С каждым метром высоты ущелье глубже. А горы, вырастая, дыбятся фиолетовыми вертикалями скальных стен, захватывают дух искрящимися трамплинами ледопадов.

Среди атак ливня, сквозь снежные заряды временами прорывается солнце. И, среди клубящихся облаков, горы, высясь могуче, то вспыхивают ослепительно, а то сумрачно потухают, громоздясь тёмными силуэтами.

И по этим гигантским зубчатым силуэтам несоизмеримо крохотные, снизу неразличимые, поднимаются к вершинам люди. Социализм, капитализм ли на дворе, пока есть на Земле горы, и есть люди — они друг для друга.

Мне понравилось

 

Я уловил мгновенный привкус правды.

Быть может, был он чуть солоноват...

 

А. Слуцкий

 

…Может быть дело в том, что у меня за плечами годы занятий горным туризмом. Наверное, именно потому испытываю недоумение, когда взрослые люди не умеют поставить палатку и упаковать рюкзак. Испытываю неприязнь к тем, кто умудряется мёрзнуть в тёплую погоду, кто в жаркий вечер забивается на ночлег в душное помещение, кто боится дождя, и солнца, и ветра, и снега, кто не способен идти пешком по ровной дороге несколько часов подряд.

Впрочем, к концу похода, таких среди наших участников советско-американского Марша Мира было уже меньшинство. А среди американцев с самого начала таких совсем не было.

Я не был в США и не могу судить об американцах вообще. Но к тем, с кем мне довелось пройти в Марше Мира по маршруту Одесса – Киев – Москва, отношусь с симпатией и уважением.

Мне понравилась их постоянная бодрость, весёлость, раскованность и доброжелательность, их физическая и моральная готовность к трудностям походного быта, их высокая, в любом возрасте, спортивность.

Мне понравились их сверкающие белизной улыбки и искреннее недоумение: «Почему вы носите золото на зубах, а не на пальцах?»

Мне понравились их невесомые, мгновенно устанавливаемые палатки и великолепные спальники, теплоизоляционные коврики, пуховые и ветрозащитные костюмы, водонепроницаемые походные плащи и удобные, объёмные, элегантные рюкзаки.

Мне понравились их компактные, самонастраивающиеся фотоаппараты, которыми можно снимать навскидку и против яркого солнца, и в полной темноте.

Мне понравилось их лёгкое и непринуждённое отношение к своим вещам – воистину у них вещи служат людям, а не наоборот.

Мне понравилось, что доход скромного госпитального медбрата Велдона Хейтмана из Айовы, позволяет ему путешествовать по всему миру.

Мне понравилось, что у обычного, вовсе не гениального и не слишком удачливого скульптора Криса Байерса из небольшого городка Салайда в штате Колорадо огромная мастерская с верхним светом и постоянно есть заказы.

Мне понравилось, что их дети очень самостоятельны…и ни дети, ни родители не досаждают друг другу…матери и отцы, в холода одевая на себя куртки, шапочки и перчатки, не мешают отпрыскам носиться по лужам босиком, в майках и шортах.

Проснувшись утром, американцы обязательно делали зарядку и чистили зубы. Перед пешими переходами обязательно разминались. На привалах занимались аэробикой и дыхательной гимнастикой. После долгой ходьбы делали друг другу массаж. Вечером обязательно мыли ноги холодной водой.

Я не увидел среди них толстых, задыхающихся, со вздутыми венами на распухших ногах. А ведь среди них было много людей преклонного возраста. Все они прошли Марш Мира до конца.

Никто из двухсот тридцати двух американских походников не курил.

Мне понравилось, что у юристки из Калифорнии Крис Бакнер семеро детей, пятеро из них – приёмные.

Мне понравилось, с каким жаром и заинтересованностью обсуждали они проблемы взаимоотношений между нашими странами…с какой симпатией и желанием помочь анализировали наши недостатки и трудности… как удивлялись нашим мрачным и медлительным продавцам и официантам, ленивым и грубым подсобным рабочим и деятелям из служб сервиса…как поражались нашей обыденной терпимости к хамству… и присущей, видимо, лишь нам уникальной способности создавать организационные предпосылки для возникновения нервных очередей в любом месте и по любому поводу.

Мне понравилось, что они не злословили, видя свежеуложенный асфальт и ещё не просохшую штукатурку и краску…не смеялись, входя в новенькие общественные туалеты, обильно украшенные полевыми цветами в консервных банках…не ворчали, когда случайно попадали в наши обычные, настоящие, залитые нечистотами придорожные сортиры.

Мне понравилось, что, покидая место ночлега, они тщательно убирали весь мусор, включая наши втоптанные в пыль окурки и смятые сигаретные коробки.

Мне понравилось, что они понимают борьбу за мир именно, как борьбу…что они постоянно участвуют в антивоенных демонстрациях, в пикетировании военных баз и полигонов в своей стране. Некоторые из них приехали к нам, несмотря на угрозу потерять работу…кто-то ради участия в Марше Мира уже уволился.

Мне понравилось их недоумение по поводу нашего всенародного молчания во время войны в Афганистане. Мне понравилось, что многие понимают причину этого молчания…и что у них не было и, пожалуй, не может быть нашего ГУЛАГа...

Мне понравилось, что наш ветеран-десантник Николай, весь поход ходил в обнимку с американским ветераном-десантником Майклом.

Мне понравилось, что участвовавшие в Марше Мира американские художники уверенно просили меня поскорее прислать им альбом репродукций моих акварелей, написанных в этом походе.

Мне понравилось, что выставка моих походных этюдов была ими принята с восторгом…что коллеги из США оценили стоимость каждой из тридцати трёх экспонированных акварелей в 400-500 долларов…и американские участники Марша Мира просили устроить распродажу… и недоумевали относительно причины моего испуганного отказа…

Мне понравилось, как демократично вели они дискуссии…как бесстрашно, словно не замечая нацеленных на них видеокамер и микрофонов, подробно представившись, критиковали своё и наше правительство за ошибки во внешней и внутренней политике. И как безупречно соблюдали регламент.

Мне понравилось, как дружно американцы поют свой национальный гимн.

А кое к кому из соотечественников вызрела за поход прочная неприязнь. Злость вызывали некоторые соотечественники, забывшие гордость, честь и порядочность.

...Концовка Марша Мира запомнилась надолго.

На Москву сеялся холодный осенний дождь, а мы – полтысячи походников, стояли с обнажёнными головами у могилы Неизвестного солдата. Американские и советские ветераны Второй мировой войны возложили к Вечному огню перевитый лентами венок.

Потом мы все выстроились в колонну по четыре, обняли друг друга за плечи и под государственными флагами СССР, США и флагом ООН обошли вокруг Кремля.

Возле собора Василия Блаженного оставили все флаги и транспаранты. И слитной, неразличимой по национальностям массой вышли на пустынную Красную площадь.

Взявшись за руки, мы образовали огромный круг. Этот круг стали закручивать в спираль.

В это время от Спасской башни, торжественно чеканя шаг, пошёл на смену к Мавзолею почётный караул.

В тишине шоркали по брусчатке наши кроссовки и кеды, и звонко цокали подковки солдатских сапог.

И, когда живая спираль туго сжалась в центре Красной площади, ударили куранты.

Мы подняли сцепленные в тысячном пожатии руки и запели: «Пусть всегда будет солнце, пусть всегда будет небо, пусть всегда будет мама, пусть всегда буду я!»

Пели ещё и ещё, молитвенно повторяя припев по-русски и по-английски.

Потом все обняли друг друга за плечи, тесно прижались друг к другу и долго молчали.

И не стыдились слёз…

 

К снегу в гости

 

Запах сосен седых

На ладонях своих

Принесу вам

В подарок от гор.

 

Б. Бондарев

 

Немощна кубанская зима. И капризна. То вроде мороз начнёт силу набирать, то вновь оттепель. Упал снег — и растаял. Где ты, зима, настоящая – звонкая, белая, пушистая, льдистая?

Ждали мы её, ждали и... надоело! И отправились к снегу навстречу.

...Крутым серпантином дорога вьётся всё выше, и всё выше становятся сугробы вдоль дороги. В очередной раз, извернувшись дугой, заснеженный асфальт вознёсся в ущелье. Тут уже кругом снег – вспыхивает разноцветными искрами.

Справа, вплотную к автобусу, проносятся заледенелые скалы. За левыми окнами — бездна каньона. А за ней — поднимается над гулом реки противоположная стена отвесных скал, украшенная замёрзшими водопадами.

…Автобус прощально прогудел, и его красные огоньки погасли внизу вдали за поворотом. А мы вытоптали в глубоком снегу на обочине площадку — поставили палатки и заночевали.

Ясным морозным утром, вскинув рюкзаки на спины, зашагали вверх. Ночные тучи уползли в долину и погода чудесная. Вдыхаем, словно пьём, кристальную чистоту ледяной заоблачной атмосферы. И не можем напиться-надышаться!

Снег искрится и скрипит под ногами. Вокруг замерли в беззвучной неподвижности густо заснеженные деревья. Утреннее солнце окрасило всё вокруг нежным розовым цветом.

Вдруг свистящий шорох по снегу — из леса вылетела девушка на лыжах: золотисто-коричневая от загара, как хлебная корочка… а узкая безрукавная майка ослепительно белая… и короткие шорты, и растрёпанные волосы, и широкая улыбка — белоснежные. Она пронеслась в метре, и стало ясно, что волосы лыжницы абсолютно седые, что она не девушка, а бабушка...

Полезли вверх по склону сквозь лес и, чем выше поднимались, тем больше становилось снега — до колен… по развилку… по пояс… временами по грудь. Снег рыхлый, мягкий, пушистый. Мы не шли по нему, а как бы плыли. Вокруг звериные и птичьи следы.

Когда мы, перевалив хребет, начали спуск к обозначенному на карте балагану, Коля Чередников нашёл роскошные оленьи рога. А через полчаса мы вышли на следы зубров.

…Лёгкие перистые облака плыли по небу, необычно закручиваясь в спирали. А когда мы уже подходили к избушке, вдруг увидели в небе, и себе не поверили, и даже сняли тёмные очки, и протёрли глаза, но точно, всё так и было — в небе сияли рядом два солнца, одинаково ослепительные!

К вечеру вернулся мороз, и сосульки прекратили свои дневные песенки, умолкли, словно заснули.

…Колеблется свет свечей, и колышутся тени на закопчённых бревенчатых стенах. В заледенелое оконце заглядывают большие яркие звёзды. А тоненький молодой месяц, устроившись на макушке ближней сосны, дремотно слушает нашу песню:

Зимний вечер два окна стерегут,

В синей просеке две сказки живут,

И нанизано рожденье луны

На хрустальное копьё тишины.

 

И так хорошо, что хочется, чтобы это никогда не кончалось!

…Пора домой. В автобусе поём, дурачимся. Коля Чередников через окно бодает оленьими рогами во всех встречных. Вера Смольякова убеждает наших украинских попутчиков, что случайно обнаруженные в кармане пуховки прошлогодние тянь-шанские эдельвейсы, найдены сегодня на лесной полянке.

За придорожными сугробами плывут белоснежные горы. Сосны, пихты и ели прощально машут ветвями. Им в такт старухи-горянки, сидя у домов на лавочках, шевелят вязальными спицами. Возле хозяек что-то бесконечное жуют овцы, одетые в ватные фуфайки, потому что шерсть с них состригли. В тёмно-синем небе блещет купол астрофизической обсерватории. И причудливо громоздятся конструкции радиотелескопа.

…Горы исчезли вдали. Стало тепло. Мы неохотно сняли пуховки, стянули с себя пахнущие зимой свитера. Песни стихли. Но в глазах друзей я не увидел усталости. Я разглядел в них грусть по оставшейся позади снежной сказке. И ещё в них блестела лыжня, убегающая к горизонту. К розовым утренним горам...

 

Вперёд и вверх

 

Прекрасно, когда умеющий человек играючи

преодолевает трудность, которая для иного грозит гибелью.

Не «безумство храбрых», а мастерство умелых вызывает

восхищение.

А. Берман

 

Последним препятствием на подъёме, последним редутом, защищающим неприкосновенность высоты, встала отвесная скальная стена. Сорок метров её высота. Всего... Так мало, совсем пустяк, если отмерить эти метры на тротуаре. Но здесь не асфальт. Здесь взметнулся вертикально суровый камень, и здесь эти метры гораздо длиннее, чем на равнине. Здесь они не прогулка — борьба!..

Люди стоят на крохотной каменной площадке, прижавшись к холодной скале. Лицом к лицу, лоб в лоб скала и люди. Серый шероховатый камень высотой в двенадцатиэтажное здание и шесть человек с рюкзаками. Какие они маленькие, эти люди, какими тонкими и ненадежными кажутся их страховочные верёвки в сравнении со скалой, говорящей на «ты» с вечностью. Но камень холоден, бездушен и безразличен. А люди молоды, веселы, азартны, по-спортивному честолюбивы. Они тренированы и уверены в своих силах. Им нравится смотреть на мир сверху, ходить в обнимку с облаками. Они жаждут вновь и вновь ощущать радость высоты. Они рвутся в бой.

…Человек начинает подъём по стене. Ползёт вверх капроновая веревка, тихо шуршит по неровностям скалы. Запрокинув головы, люди следят за товарищем, чутко ловят его команды. А он напряжённо, внимательно работает. Он сейчас не только поднимается сам — он готовит подъём для всех остальных. От его смелости, ловкости, от его умения зависит успех команды.

Тик-так… тик-так… — шепчут секунды. Так или не так, успех или неудача? Напряжён не меньше работающего на стене тот, кто его снизу страхует… нервно покусывают губы остальные... Вот сейчас...

— Всё! — звучит радостный голос. — Я наверху. Страховка готова. Пошли!