Вот ринутся с азартом на Фишт, на Фишт! 10 страница

там они почувствуют себя более близкими к Вечности.

Затем они снова спустятся на жизненную равнину с сердцем,

Закалённым для каждодневных битв.

Р.Роллан

 

В нашем лагере на высокой правобережной террасе Терека ласковая зелень тёплой травы, над палатками стрёкот стремительных стрекоз. Покой, уют, безопасность. А взгляды от этой идиллии часто устремляются круто вверх, где высоко над карабкающимся по склону селением Казбеги ослепительно, как белый взрыв, сверкает в лазури неба пирамида Мкинварцвери, так по-грузински называется Казбек.

Знаем, что будет трудно, — синоптики предсказывают на вершинном куполе двадцатиградусный мороз и ветер до тридцати метров в секунду.

...До высоты 2170 нам помогают местные спасатели — подвозят рюкзаки на УАЗике. Вот и отрог Казбекского массива Квенет-Мта, где, словно изваянный скульптором, словно врезанный в плотную синеву неба штихелем гравёра, застыл прекрасный в чистом изяществе своих линий и совершенстве пропорций силуэт храма Цминдасамеба. Это о нём пушкинские строки:

 

Высоко над семьёю гор,

Казбек, твой царственный шатёр

Сияет вечными лучами.

Твой монастырь за облаками,

Как в небе реющий ковчег,

Парит, чуть видный, над горами.

 

…У бывшего алтаря, среди мусора и хлама, горит поставленная кем-то свеча...

Набираем высоту. Мы вверх — весь мир вниз. Под нами многие километры далей — восхождение раздвигает горизонты.

Час за часом вверх и всё время вверх по крутой каменистой тропе. К вечеру, одолев полторы тысячи метров высоты, поднялись до ледника, к лагерю гляциологов. Солнце клонится за зубчатые горные хребты. Усталые ноги гудят, мы предвкушаем скорый отдых.

Но... горы коварны и непредсказуемы. И, оказывается, не будет нам отдыха ещё долго. Ледниковая трещина подстерегла польского альпиниста — перелом бедра – двойной, открытый.

Сбросили рюкзаки. Из ледорубов и репшнуров — носилки, из страховочных поясов — наплечные транспортировочные петли.

Вниз! Как можно скорее — по острым скользким камням, в кромешной тьме, лишь уплотняемой метущимися огоньками фонариков.

— Стоп, время ослабить жгут!

Шок... Жалобный звон опустевших ампул... Резкий запах нашатыря... Прерывистый, со стонами, хрип раненого... Тяжёлое ритмичное дыхание врача — закрытый массаж сердца... Повезло, что у гляциологов оказался врач!

И дальше — вниз… в стремительном темпе, напряжённо, тревожно, безостановочно!..

Навстречу поднялись спасатели с медицинскими носилками – внизу уже ждёт «скорая помощь». Передали им поляка из рук в руки.

Посидели опустошённо... Никаких чувств, кроме усталости...

И обратно – вверх…

 

...Утром на траве иней, лужи и ручьи возле палаток под прозрачным панцирем льда. Погода ясная, и Казбек призывно полыхает в пронзительно синем небе.

Снова скрежет камней под подошвами, хруст снега и фирна, звон сколотого ледорубами льда, звонкая весёлая капель талой воды в ледниковых воронках и гротах. Огромный, живой, чудесный и необыкновенный, любимый нами горный мир...

На орографически левом склоне ущелья высоко над ледником знакомое серое каменное здание метеостанции. Здесь круглый год на высоте три тысячи семьсот метров за совсем небольшие деньги, в очень тяжёлых условиях работают люди.

«…Там, где гор кольцо за горло держит, там, где память женскими руками гладит и баюкает надежду, дразнит и ласкает облаками…»

Здесь второй наш ночлег.

...Подъём в час ночи. Гулкий топот по крутым деревянным лестницам. Лучи фонариков, колебание огоньков свечей и зажигалок. Лёгкая суматоха сборов. Обжигающий чай. Нервная дрожь нетерпения.

В 1-45 — выход. Темнота. На фоне аспидно-чёрного, усеянного невероятным числом звёзд неба, призрачно голубеет в лунном свете вершина. Мороз и пронзительный ветер. Снег спелым арбузом хрустит в такт шагам.

— Идти след в след! Мы в зоне ледниковых трещин!

Ветер несёт крупинки фирна, наждачно царапает щёки, сечёт глаза и губы. На усах и бороде, на воротнике свитера и капюшоне пуховки нарастает ледяная корка.

Под ногами пульсирующий туман позёмки. Усиливающийся ветер наваливается, пытаясь сдуть со склона. Временами его удары так яростны, что буквально выкидывают людей из протоптанных в снегу глубоких следов. Приходится опускаться на колени и вжиматься в снег, пережидая порыв ветра. На привалах внимательно вглядываемся в лица друг друга — нет ли обморожений?

Несколько человек поворачивают и уходят вниз к метеостанции. Это не трусость. Это умение реально оценить свои силы, приобретённое в горах чувство ответственности. Горы не терпят бравады: вовремя не уйдёшь вниз сам — через несколько часов тебя придётся спускать товарищам.

...Вышли на высоту 4000. Ровное фирновое плато. Жёсткий, плотно спрессованный снег с кружевными застругами. Позёмка.

Темнота уползает в глубину ущелий. В прозрачных предутренних сумерках плавно, как включённая электроспираль, всё ярче разгорается вершина Казбека. До неё ещё тысяча сорок семь метров по вертикали. Много... Ещё несколько человек отказываются идти выше. Борясь с ветром, ставим для них палатку, и продолжаем подъём.

Напряжённые, трудные шаги... Долгие минуты... Длинные метры... Бесконечный склон вздымается в небо ещё круче — привычная упругость надёжного капрона страхующей перильной верёвки под рукой... Щелчки карабинов на перестёжке самостраховки... Привычная усталость и бесчувственность окоченевших пальцев...

Ровная площадка перед крутым ледовым взлётом — недолго отдыхаем, энергичными взмахами отогревая руки и ноги.

Вперёд!

Вновь растягиваем по крутизне верёвки.

Оледенелая скальная гряда. Выше — крутизна снежного купола. До вершины Казбека еще метров пятьдесят.

Вверх!

И – удар ослепляющего солнца в глаза!.. И далёкий круговой горизонт ничем не заслонён!.. И лёгкие полны морозной пронзительной свежести!.. И сердце — восторга!.. И к этому никогда не привыкнуть!

Выше ничего — только солнце. И под ним мы — за порогом шестого километра абсолютной высоты.

Глухой хлопок и взвившееся шипение зелёной ракеты — сигнал радости друзьям внизу.

Теперь – к цветам долины.

Облако повисло на пути. Мы привычно идём сквозь него.

 

 

Встречи, расставания

 

Две палатки, две песчинки на семи ветрах,

Две палатки у тропинки позабыли страх.

Две палатки, с ветром споря, дарят нам уют.

Две палатки, две песчинки по дождям плывут.

 

Б. Бондарев

 

Я и трое моих приятелей-художников решили выбраться на несколько дней в горы — порисовать, побродить по лесам, подышать смоляным сосновым воздухом...

Никто из моих спутников раньше в горах не был. Вернее, они бывали в Лаго-Наки, в Домбае, видели Приэльбрусье, но лишь в составе экскурсионных групп, не поднимающихся в горы выше последней станции канатной дороги.

А я, возвращаясь из своих путешествий, всегда показываю фотографии, слайды, рассказываю много такого, что из окна экскурсионного автобуса увидеть невозможно...

И ребята заинтересовались. Я взял напрокат в городском турклубе палатку, рюкзаки, спальники, штормовки и вибрамы, по всем правилам оформил походные документы… и – вперёд!

Из Краснодара в Адлер — самолётом, от Адлера до Бзыби — электричкой. И теперь стоим на обочине дороги, ведущей к озеру Рица — ловим попутную машину...

…Мы в четыре руки «проголосовали», и стремительный, сверкающий автобус плавно остановился. Распахнулась передняя дверь, и мы, подхватив рюкзаки, кинулись к ней.

— Ой, нет, не сюда, сюда не нужно! — закричала, высунувшись из двери, женщина с микрофоном в руках, — здесь вы своими мешками мешать будете! Идите к задней двери!

Мы поволокли рюкзаки вдоль автобуса назад. Двое парнишек в салоне бросились к задней двери и пытались её открыть. Дверь не поддавалась. Мы чувствовали, как злится шофёр...

А сквозь оконные стёкла на нас глядели экскурсанты. Девушки смотрели с любопытством и симпатией, женщины — с жалостью и недоумением, мужчины — с деланным равнодушием. А мальчишки — с восхищением и завистью.

Наконец, дверь распахнулась, и мы, в обнимку с рюкзаками, забрались внутрь:

— Поехали!..

Экскурсовод включила микрофон.

— Посмотрите, пожалуйста, направо, — сказала она, — вы видите развалины древней сторожевой башни. Она имеет двойные стены, потому местные жители назвали ее «башня в башне». Толщина внешних стен полтора метра, толщина стен внутренних — один метр...

Но, кроме моих товарищей и ещё двух-трёх пассажиров, на «башню в башне» никто не оглянулся.

— Смотрите, какое красивое дерево! — кричала какая-то женщина на весь автобус.

— Посмотри, мамочка, водопад! Это правда, водопад? — теребил другую женщину мальчик.

— А вон облако ниже нас! — показывала в окно девушка...

С одной стороны автобуса вертикально вверх поднимались высокие скалы, иногда они нависали над дорогой. С другой стороны скалы отвесной стеной обрывались вниз. И там, в глубине ущелья, над клокочущей рекой плыли остатки утреннего тумана. Обычное дело...

Но пассажиры автобуса с искренним интересом припадали к окнам, долго и восторженно делились впечатлениями. На экскурсовода и её интересный рассказ о самшите и рододендроне, никто не обращал внимания.

Мне стало досадно и обидно: ну и публика подобралась!

Я оглядел попутчиков, заворожённо глядящих в окна, и... понял их состояние.

Они откуда-то с Крайнего Севера. И после долгой полярной ночи, после морозной северной зимы и затяжной снежной весны им, конечно, хочется просто смотреть на зелёно-голубые южные горы, на весёлые речки, на искрящиеся водопады, на цветы, на лес и на облака в небе синем, как море в безветренную погоду... А ниже облаков, как белая пена морского прибоя, снежные вершины гор... И нет никакого дела до их высоты и названий. И важно лишь, чтобы окна автобуса были открыты, чтобы упругий, ласковый, тёплый ветер с запахом цветов трепал волосы, гладил лицо.

...На полпути к Рице есть знаменитое своей глубиной крохотное озерко удивительно яркой, неправдоподобной голубизны. В путеводителях его так и называют — Голубое озеро. Здесь автобус остановился.

— Кто напьётся воды из Голубого озера, — объявила экскурсовод, — обязательно вернётся сюда.

Все бросились к воде и стали пить, зачерпывая синеву ладонями, обливаясь и смеясь.

К нам подошел мужчина и попросил закурить. Я достал сигареты и спросил:

— Откуда вы сюда приехали?

— Из Певека, — есть такое место на Чукотке. А вы давно в горах? — покосился он на наши бороды.

Из Краснодара мы выехали всего лишь утром, но не захотели разочаровывать собеседника.

— Да, — соврал я, — уже третью неделю в пути, во многих местах были, много интересного видели. Вот докупили продукты и теперь с Рицы пойдем через перевал Кутехеку на озеро Кардывач. А оттуда через перевал Аишхо на Красную Поляну. В общем, проводим отпуск.

— Хорошо, — с задумчивой улыбкой сказал он.

— А вам нравится здесь?

Мужчина прищурился на солнце, блаженно поёжился, потом смутился, неопределённо пожал плечами.

Мы поняли, что он потрясён роскошью южной природы, восхищён красотой наших гор, но стесняется в этом признаться. Может быть, сам себе до конца не признаётся.

Он был уже четвёртый сегодня, кто спрашивал, откуда мы идём, куда, давно ли в пути. И никто, вот ведь что прекрасно, никто не задал вопрос – зачем?

...На Рице мы распрощались. Экскурсанты весёлой гурьбой ринулись к киоскам сувениров, к заманчиво ароматным шашлычным.

А мы взгромоздили на себя рюкзаки и потопали дальше вверх. На ночлег остановились у приюта «Авадхара» — отсюда до Кардывача несколько часов ходьбы через Главный Кавказский хребет.

Мы поставили палатку, и коллеги отправились на этюды.

Мне работать не хотелось. Я достал и перебрал наши продукты, вытащил из рюкзаков спальные мешки, тёплые вещи, устроил всё это в палатке...

День догорал. Солнце, опускаясь за гребень Пшегишхвы, последними лучами обласкало одинокое облачко. Вершины гор вспыхнули красным закатным светом и, словно перегорев, погасли...

Я сходил к реке — набрал в котелок воды. Свой костёр решил не разжигать и пошёл к костру у приюта.

Здесь было многолюдно. Поздоровавшись, я спросил разрешения и пристроил своё ведерко над огнём.

Высокий парень закончил настраивать гитару, взял несколько звучных аккордов, примеряясь к мелодии, и заиграл, и запел — я ахнул — мою песню! Я-то думал, что кроме меня, её уж никто не помнит.

 

…Мы знаем такое, что делает нас сильными.

Мы кажемся странными — вы ведь в горах нас не видели...

 

Пробираясь ближе к гитаристу, я вдруг услышал: — А ну-ка, ребята, раздвиньтесь — дайте место автору.

Я удивлённо обернулся и обомлел: Игорь... Игорь Богачёв! Московский турист и альпинист, с которым я давным-давно когда-то встречался на озере Инпси! Мы обнялись.

— Вот это встреча! — ликовал Богачёв. — А его помнишь? — он хлопнул ладонью по спине огромного улыбающегося мужика с растрёпанной седой бородой. — Он тогда у нас за продукты отвечал и твоих ребят сухарями подкармливал: у вас, помню, хлеба уже несколько дней не было...

— А меня узнаёте? — улыбнулась высокая загорелая девушка. — Мне тогда было семь лет, и я собиралась в школу. Теперь тоже в школу собираюсь, но уже учителем. А помните мальчика маленького? Он в этом году заканчивает институт, а сейчас в Приэльбрусье в альплагере «Уллу-Тау».

— Столько лет прошло… — сказал Богачёв.

 

...Мы тогда спустились с перевала Девяти. Оставив позади снег и крутые осыпи, продрались сквозь дебри берёзового криволесья к месту ночёвок — удобной зелёной площадке над озером Инпси.

С противоположного берега раздались приветственные крики, кто-то замахал рукой. Мы ответили, поняли, что люди идут к нам и, в ожидании их, занялись сбором сушняка для костра.

Прошло полчаса. Высокая трава заколыхалась, и прямо к нашему костру выскочили двое детей: шустрый мальчик и бойкая девочка с красивым розовым бантом в волосах, собранных в тугой весёлый хвостик. У обоих были маленькие, упакованные по всем правилам рюкзачки, оба были в ярких курточках с капюшонами, оба в настоящих походных ботиночках на толстой ребристой подошве. Мы опешили:

— Вы что — одни?!

— Нет, мы с папами!

Через несколько минут подошли двое мужчин. Сбросили на вздрогнувшую землю огромные рюкзаки, воткнули рядом ледорубы.

— Мир дому сему!

— Привет, удачи в пути, хорошей погоды!

Один из них был высокий, худощавый, с хорошо выбритым тонким энергичным лицом. Линялая брезентовая штормовка сидела на нём как элегантный пиджак.

— Игорь, — представился он.

Другой — с взъерошенными волосами и растрёпанной бородой, в мокрой от пота, расстёгнутой до богатырского живота клетчатой рубахе.

— Эдик, — пробасил бородач.

— Сколько же лет детям? — поинтересовались мы.

— Они уже взрослые, — ответил Богачёв, — парню скоро пять, а эта сударыня нынешней осенью уже в школу пойдёт.

— Папа, дай котелок, — попросила девочка, — мы наберём воды и умоемся.

— Сверим часы, — сказал бородач, — на водные процедуры вам двадцать минут.

— И, чур, дальше той берёзы слева и дальше того ежевичного куста справа не заходить — действуйте в коридоре между ними.

— Естественно, — сказал мальчик, — как всегда, когда ограничена видимость.

Кто-то из моих ребят хихикнул, но Богачёв метнул осуждающий взгляд, и смех оборвался.

- А как же мамы? — спросили мы.

Отцы заулыбались, и бородатый Эдик сказал:

- С мамами нам повезло! Здорово повезло!

Дети пошли к воде, а отцы начали распаковывать рюкзаки. У нас тогда действительно третий день не было хлеба, и вечером дети делились с нами, только не сухарями, как запомнилось Игорю, а горячими пресными лепёшками, которые они пекли тут же на костре.

Ещё я вспоминаю их палатку — самодельную палатку из болоньи изумрудного цвета. В те времена ткань болонья была экзотической новинкой, стоила изрядно, и, чтобы сшить из неё палатку, нужно было любить путешествия по-настоящему.

...Ночью разразилась гроза с ветром, ливнем и градом. Наши брезентовые палатки промокли насквозь. А ихняя нет... Одну нашу палатку завалило шквалом, и ливень моментально затопил её. Мы ввосьмером забились во вторую, сидели в темноте мокрые, продрогшие, подпирали палаточную крышу головами, и по ним колотил град.

А в соседней палатке ровно и спокойно горела свеча, слышалась песня...

Стихия бушевала всю ночь, разлапистые молнии вонзались в окружающие вершины, оглушительно грохотал гром, ему вторили камнепады...

И вот, через много лет, высокая, улыбчивая девушка подала мне кружку чая, вновь, как тогда, протянула горячую, только что испечённую на костре лепёшку...

 

…Рано утром я разбудил коллег-художников, распрощался с уходящими вниз москвичами, и мы начали подъём на перевал. Мои товарищи хорошие живописцы, а вот ходоки — так себе... Лишь к обеду мы взобрались на гребень, и здесь я дал им возможность целых два часа наслаждаться красотой высоты...

Потом начали спуск и вскоре, из-за перегиба склона, далеко внизу засверкала бирюза.

«...Как осколок неба, лежит на ладонях гор озеро Кардывач!» — сказал знаток и патриот этих мест Борис Цхомария. Действительно, кажется, что видишь среди горных склонов небо — такой цвет у воды. Но даже небо имеет такой цвет не всегда, а только ранней осенью высоко в горах, когда несколько дней стоит ясная погода.

...На озере — ни души. Тишь такая, что кружится голова. Остывая после ходьбы, мы побродили по берегу, собрали хворост для костра. У нас был топор, но мы не пользовались им — жалели тишину.

Потом поставили палатку, разожгли костёр. Дым разостлался по берегу, обволакивая кусты, извиваясь между деревьями. Он поплыл над водой, заполнил всю чашу озера, и мы почувствовали себя волшебниками — сделали туман.

...Нет даже лёгкого ветерка. Ветви деревьев неподвижны, замерли.

Мы поужинали, и коллеги завалились спать. Устали сегодня.

... Мне спать не хотелось. Я сидел у костра и молча глядел в огонь. Незаметно начался дождь, по воде разбежались круги от капель, озеро подёрнулось рябью. Где-то рядом, невысоко надо мной застучал дятел. Ему-то что не спится?

Вода в котелке закипела, и я засыпал туда заварку. Нет ничего вкуснее хорошо заваренного чая. Разве что хорошо разведённый спирт...

Капли дождя падали редко. Они разбивались о воду, расплющивались о листья, нанизывались на пихтовые иголочки — вокруг лёгкий шорох.

Вытянув ноги к огню, прислонившись спиной к тёплому шершавому стволу старой пихты, вспоминаю детей, переживших на моих глазах горную грозу...

 

…Костер догорел. Пора спать.

Я забрался в палатку, долго и безуспешно выгонял комаров. Потом, следуя примеру друзей, упаковался в спальник с головой.

…Постепенно засыпаю, убаюканный шёпотом дождевых капель.