Вот ринутся с азартом на Фишт, на Фишт! 9 страница

«Продувка перед стартом!» - сказал художник Адольф Демко. Замечательный, к слову сказать, московский литограф.

До старта, действительно, было уже совсем недалеко.

Но тут Паша Рыбаков из Горького (раздосадованный новосибирец Боря Конкин потом обозвал его представителем голодающего Поволжья), заныл, что хочется обедать, пора обедать, надо ехать на обед…

Питерский красавец Олег Кукушкин критически оглядел тощую Пашину фигурку и сказал сочувственно: «Конечно, Пашу нужно понять. Он абсолютно не имеет телесных запасов и, как только покакает, так сразу хочет кушать!»

Все заржали. А когда вновь уставились на стрекозу, её уже не было на песке – улетела!

Паша обиделся и ушёл в тень автобуса спать. Чтобы сберечь силы и дожить до обеда.

А мы нашли другую стрекозиную личинку, и ещё час неподвижно простояли вокруг неё на коленях в раскалённом песке. И увидели всё до конца.

Когда крылья полностью просохли, они задрожали, и раскрылись, сложились, вновь раскрылись, снова сложились. Стрекоза сидела неподвижно, набираясь силы и энергии, сосредотачиваясь. А потом, сверкнув, как солнечный зайчик, грациозно взмыла вертикально вверх с тихим шуршанием.

Это эпохальное событие мы отметили восторженным рёвом и аплодисментами.

Зрелище, конечно, было диковатым: два десятка мужиков два часа, уткнув бороды в песок, задрав к раскалённому небу обтянутые разномастными плавками разнокалиберные зады, замирали в напряжённом внимании, изредка шипя: «Не лезь!.. Не тронь!.. Не заслоняй!.. Гляди!.. Ух ты!..»

 

…Появился Саша Бобкин, неделю назад заявивший, что пластика атомной энергетики его не вдохновляет. Все эти дни он проработал в селе Хреновом на конезаводе. Саня ещё бородатее и тощее, чем был. Говорит, что в Хреновом никого нет, все на полевых работах. Столовая не работает. Он всю неделю питался кабачковой икрой и портвейном – ни консервов, ни хлеба в сельмаге хреновском ни хрена не было.

 

…У меня в номере далеко за полночь ребята неспешно, лениво трепались ни о чём, а я заканчивал сегодняшний рисунок. Заговорили вдруг о детях. Потом о жёнах. Я прочёл из письма Людмилы – об усталости и одиночестве. Долго молчали, горестно вздыхали. Потом стали себя ругать. И жёнами своими восхищаться, и соболезновать им. Бобкин даже всплакнул.

 

…Заканчивается наша работа. Предстоит отчётная выставка в Воронеже. После ужина Болошенко просмотрел, что мы за полтора месяца понаделали, отобрал у каждого работы для выставки. Результаты моих скорбных трудов, неожиданно, оказались не так уж плохи – я даже удостоился похвалы. Сидели с Анатолием Петровичем в моём номере, долго говорили об искусстве.

Подошли ещё художники, постепенно все в моей комнате собрались. Я распечатал пачку чая, а Хамид Ганеев – пакет душицы. Заварили чай. Аромат!

Болошенко, неспешно смакуя напиток, задумчиво выпил две кружки. И заявил, что это не чай, а сушёный навоз орловских рысаков. И ушёл спать. Тут появился знаменитый воронежский график – мастер монохромной линогравюры Масабих Ахунов, и мы нахохотались, слушая его гениальные байки.

В третьем часу ночи заглянул Болошенко – предложил ехать в Воронеж не вечером, как планировалось, а рано утром. Чтобы в дороге не спешить, и останавливаться где понравится. И рисовать, и купаться. Все в восторге. Это славно ещё и потому, что избавит от необходимости платить за завтрашний день дважды – и здесь в гостинице, и на новом месте.

Мои штаны и куртка, постиранные ночью, высохнуть не успели…

 

…Большой компанией отправились на главпочтамт за письмами. Обнаружил, что забыл паспорт. Но у остальных паспорта были при себе, а бороды у нас у всех одинаково безобразные, так что и мне письма из дому отдали без лишних разговоров.

Тут же перечитали послания и стали делиться впечатлениями. Оказалось, что все жёны недовольны сумками, которые мы им из Павловска в подарок послали. Выбирали мы этот фасон коллегиально, целым худсоветом, одновременно все вместе купили сумки и домой отправили. Все огорчены и недоумевают.

Володя Шкалин, поразмыслив, предположил, что при выборе сумок мы не учли размер булки хлеба – думали только о размере бутылки. Ганеев с восточной мудростью заключил, что сам Аллах не может точно знать, чего женщина хочет, потому впредь, во избежание обид, ничего жёнам покупать не следует!..

Вернувшись в гостиницу, до вечера задыхался в жаре и духоте, работая над рисунками, которые ещё с Павловска никак не могу довести до состояния «самому нравится». Нужно новое рисовать, а я от старого никак оторваться не могу.

На небе яркие зарницы, где-то рокочет гром. Хоть бы нас гроза не миновала!

После ужина опять слушали бесподобный трёп остроумного Ахунова.

В полночь отправились смотреть работы друг друга. Потрясён количеством и качеством наработанного ребятами!

И они хвалят то, что я сделал. Кажется, искренне.

…Утомлённые коллеги разбрелись по своим жилищам, а я, вдохновлённый похвалами, продолжил работу над рисунком Павловского судоремонтного завода. В третьем часу ночи пришли с пивом Ганеев, Бобкин и Шкалин. Взглянув на рисунок, сказали, что хватит напрягаться, работа закончена и удалась. Если продолжать, можно испортить.

Пожалуй, они правы. Отвалился от планшета с удовольствием от достигнутого результата, и с облегчением...

 

…После того, как закончил подготовку к выставке и сдал работы в оформление, наступила непонятная пустота. Словно резко остановился после долгого быстрого бега…

 

Чем ближе прощальный банкет и расставание, тем острее чувствую, каким полезным, результативным, каким счастливым было проведённое здесь время! Спасибо за это всем – и коллегам, и судьбе! И моей терпеливой жене...

 

 

Звёзды на перевалах

 

Во все тяжёлые моменты жизни,

во все трудные минуты её

моё сердце пело всегда один гимн:

«Да здравствует человек!»

 

М. Горький

 

...Вечер. Уютно трещит маленький костёр, выстреливая искры. Кружась, вычерчивая причудливые кривые, они поднимаются высоко-высоко и гаснут, передавая свой жар холодному небу. И там, в высоте, одна за другой загораются звёзды.

Звёзды горного неба — тёплые искры наших костров. Костры давно прогорели, а звёзды светят, мерцая в тёмной вышине, помогают кому-то найти путь в ночи. Напоминают о полыхавших давно кострах, о людях, гревших у их доброго пламени усталые руки. Напоминают о тревоге и горе, о разлуках и встречах, о грустных и весёлых историях, рассказанных у огня.

Тепло, тихо. Слышно лишь, как постреливают в костре ветки. Огненные блики плещут по блестящим серебристым скатам палаток, вспыхивают на стальных клювах ледорубов, выхватывают из темноты задумчивые лица людей. Не нарушая тишины, глухо звучит песня:

 

Помнишь, товарищ, белые снега,

Стройный лес Баксана, блиндажи врага?

Помнишь гранату, и записку в ней

На скалистом гребне для грядущих дней?

 

Это «Баксанская», старая фронтовая песня бойцов-альпинистов. Так же, как мы сейчас, сидели солдаты у маленького костра. Задумчиво глядели в огонь, отдыхая после недавнего боя или готовясь к бою...

Прикрываю глаза, и в памяти возникли остатки блиндажей и окопов, мимо которых мы шли сегодня. Вновь вижу россыпь гильз и осколков на скалах, покорёженные стабилизаторы мин, мятые автоматные диски, остатки оружия. А на леднике — тонкие, прозрачные, выбеленные солнцем человеческие кости с круглыми аккуратными пулевыми отверстиями.

Сегодня над нами не свистели пули, не рвались вокруг мины. Но груз в рюкзаках сгибал плечи, и пот жёг глаза, и хлестал в лицо снег, и скользил лёд под ногами. Было тяжело, было трудно, даже немного опасно. Именно поэтому мы ясно ощутили и почувствовали, как трудно пришлось здесь нашим солдатам в том далёком грохочущем 1942-м. И, наверное, именно поэтому, когда среди альпийских цветов увидели ржавую солдатскую каску с застрявшим в ней бурым осколком, комок подкатил к горлу.

Утром над горами поднимется солнце, зальёт радостным светом землю, согреет солдатские могилы, вспыхнет победным салютом на ледяном куполе Эльбруса.

Как вечный памятник мужеству и героизму взметнулась выше туч, выше всех гор Европы его седая вершина.

Бережно ощупываю карман анорака — там лежат ржавые винтовочные и автоматные гильзы. Гильзы с перевала. Я повезу их домой, подарю сыну.

 

…Весной, в дни майских праздников, мы вновь в горах – там, где когда-то гремели бои. На этот раз пришли сюда специально, чтобы почтить память защитников Кавказа.

Раннее-раннее утро 9 мая. Мороз. Выбираясь из палаток, сдираем головой и плечами толстый слой инея с потолка.

В непроглядной темноте неба горят колючие звёзды. Луна огромная и яркая, заливает мир призрачным голубоватым светом. В отблесках неверного, пульсирующего пламени примусов вспыхивают кристаллы снега. В небе ни тучки, но прямо из прозрачной выси падают мелкие искрящиеся снежинки.

Запиваем скорый завтрак обжигающим чаем и быстро собираемся. Поверх рюкзаков грузим дюралевые детали разборного обелиска и свинчивающийся из отдельных труб четырехметровый флагшток — через несколько часов на нём развернётся флаг, затрепещет на ветру среди облаков.

...Рассвет застал нас уже высоко на склоне. Поднимаемся, проваливаясь выше колен в рыхлый снег. Приходится часто сменяться, вытаптывая ступени. Скрип снега в такт шагам, хрип напряжённого прерывистого дыхания, глухой кашель. Больше никаких звуков. Вокруг не нарушаемая ничем звенящая тишина. Далеко внизу замер в безмолвии седой лес. Вверху — посеребрённые снегопадом вершины гор. Полный покой.

Но есть что-то напряжённо-тревожное в этой тишине и в окружающем пейзаже, что-то настораживающее. Небо, рано утром такое ясное, теперь затягивают тучи. Они спускаются все ниже, окутывают вершины, клубясь, ползут через гребни, стекают по кулуарам.

Может быть, вернуться, переждать надвигающуюся непогоду внизу?

Посовещавшись, решаем — нет! Именно сегодня – 9 мая обелиск, в память погибших защитников кавказских перевалов, должен быть установлен. Это не для погибших важно. Это нужно нам.

...Крутизна подъёма увеличивается, растет опасность срыва. А внизу подстерегают острые скалы, невидимые за перегибом крутого снежного склона – связались.

Пятьдесят минут работы — десятиминутный отдых. Пятьдесят минут работы — десятиминутный отдых.

С высотой снег, утрамбованный постоянными ветрами, стал жёстким, плотным — пристегнули к ботинкам кошки. Пошли в три такта с попеременной страховкой.

Резко усилился ветер. Его ледянящие струи заставляют глубже надвинуть на глаза капюшоны. Из низко клубящихся облаков начинает валить снег. Облака давят, как низкий потолок, заставляют невольно пригибаться, втягивать голову в плечи.

Порывы ветра подхватывают снег, залепливают очки. В памяти навязчиво, в такт пульсирующей в висках крови, звучит строка из песни Боба Драгина: «Мы входили, как в бой, в облака»…

Леденит ветер, несутся перед слезящимися глазами снежные вихри, а в белом мареве возникают перед мысленным взором эпизоды из книг о битве за Кавказ.

 

...Фашисты на перевале и контролируют с высоты всё ущелье.

Группе наших бойцов приказано скрытно подняться на вершину, возвышающуюся над перевальной седловиной, и неожиданным ударом сверху уничтожить врага.

— Соблюдать тишину! — говорит командир замершему строю, — Приказываю соблюдать абсолютную тишину при любых обстоятельствах! В этом залог успеха операции! От этого зависит жизнь наша, ребята…

...Безлунная ночь беспросветна, даже звёзд в небе не видно — скрылись за тёмными тучами. Чёрные силуэты вооружённых людей медленно, осторожно и бесшумно карабкаются вверх по скользким обледенелым скалам, упрямо стиснув зубы, напрягая одеревеневшие от напряжения и холода мускулы, обдирая до крови бесчувственные, негнущиеся пальцы.

Вдруг под кем-то вывалился из скальной стены предательский живой камень — потеряла опору нога, беспомощно скользнули по холодному камню руки... И всё!

Но ни вопля, ни стона не прозвучало над мрачными ночными горами. Лишь гулким эхом каменный грохот. И потонул в нём неслышный, неразличимо краткий глухой удар далеко внизу на осыпи под стеной.

— Что это? - вскинулся фашистский часовой.

— Камнепад, — лениво зевнув, — откликнулся приятель.

А через полчаса напряжённую тишину над перевалом вспороли очереди советских автоматов, полыхнули разрывы гранат!

...Оказывается, стою неподвижно, навалившись грудью на воткнутый в склон ледоруб. Наваждение военных образов развеялось. В краткой неподвижности восстановилось дыхание. И, кажется, сил прибавилось.

А пурга разгулялась прям-таки по-зимнему.

Окружающие горы скрылись за белой пеленой. Вокруг непроглядная мгла. Пурга мгновенно заметает следы, забивает срывающееся дыхание. Как в песне Юрия Визбора:

 

Мы идём по крутым снегам

И метёт, понимаешь, метёт.

Упирается в грудь пурга,

На щеках намерзает лёд.

 

Но сгибает спину гора...

Всё!

Стоим, тяжело дыша, с трудом переводя дыхание, пряча лица от ветра.

Снизу ещё подходят связки. Фигуры людей возникают из пурги постепенно, как изображение на проявляемой фотобумаге.

Сбрасываем на обледенелые камни заснеженные рюкзаки, достаём элементы флагштока, распаковываем детали обелиска.

Стаскиваем заледенелые рукавицы и, отдирая вместе с кожей примерзающие гайки и шурупы, собираем пирамиду обелиска, свинчиваем флагшток.

Я спустился несколько шагов по склону, достал из-под пуховки фотоаппарат. Защищая объектив от летящего снега, прицеливаюсь и щёлкаю затвором. Перевожу кадр и вновь ловлю в видоискатель мутные силуэты друзей. Нажимаю кнопку, но затвор уже замёрз.

...Обелиск собран, и звезда краснеет на шпиле. Флагшток закреплён, и среди круговерти снеговых туч на нём развернулся и затрепетал флаг.

Мы устали и промёрзли. Но сделали, что хотели! Теперь – благополучно спуститься...

Профессия - спасатель

 

А нам, кому выпало счастье выручать товарищей,

всякая другая радость кажется просто жалкой.

 

Антуан де Сент-Экзюпери.

 

Нет работы труднее, чем у спасателей. Ибо действуют они в заведомо экстремальных условиях.

Нет работы благородней. Ибо через страх и усталость, через пот, кровь, запредельное напряжение сил и воли, ежесекундно рискуя собой, они спасают жизнь другим людям.

 

На небеса, на полюса,

Куда подальше от людей.

И чтоб собраться — полчаса,

И пять минут — проститься с ней.

 

Они спокойны, невозмутимы, решительны в любой обстановке. У них молниеносная реакция, их действия стремительны.

Они немногословны, остроумны, ироничны. Знают массу анекдотов. Виртуозно владеют крепким словцом и запросто цитируют великих поэтов и философов. Каждый знает уйму замечательных песен и умело аккомпанирует на гитаре.

Они умеют вкалывать сутками без сна.

Каждый из них нормально кашеварит.

Они владеют автогеном и газосваркой, искусством токарных, фрезерных, слесарных, бетонных и стропальных работ.

Знают радио и медицину. Владеют фото и видеокамерой.

Могут управлять любой колёсной и гусеничной техникой.

Прыгают с парашютом, и десантируются по верёвкам с зависшего над объектом вертолёта.

Проносятся по горнолыжным трассам, и опускаются на дно морское с аквалангом.

Преодолевают бездонные колодцы пещер. И скально-ледовые отвесы в смертельном холоде высокогорья. И многоэтажные стены в загазованном жаре аварийных цехов.

Под дождём разжигают костёр одной спичкой.

Уютно спят на снегу. И бесстрашно сплавляются по бурным рекам.

Они безгранично доверяют друг другу.

Они лишены комплекса неполноценности и, не боясь насмешек, спокойно признаются в пережитом страхе и усталости.

Счёт спасённых людей идёт на сотни.

А какими словами передать скорбную благодарность родственников погибших,— именно спасатели дали им возможность исполнить святой долг погребения и отпевания.

Землетрясения… цунами… смерчи… ураганы… наводнения… аварии… взрывы… лавины… камнепады и оползни – всё это много раз было, и каждую минуту может вновь повториться.

Спасатели в постоянной готовности — в любой миг дня и ночи придут на помощь.

Это славно, что в наше жестокое время есть сильные, смелые люди, которые ежедневно упорно тренируются не в умении изувечить себе подобных, а в искусстве спасения.

Я горжусь дружбой с ними и тем, что они считают меня своим.

 

…Колонна тяжёлых грузовиков, рыча моторами, медленно преодолевает трудные повороты узкой горной дороги, забираясь все выше по ущелью.

На крутых склонах дремучий лес, вверху исчезающий в тучах. Из туч по замшелым скальным стенам низвергаются каскады ртутно-сверкающих водопадов. Лес, как в страшной сказке — деревья изломаны, искорёжены. Это следы буйства снежных лавин.

Льёт дождь. По дороге несутся полноводные ручьи – река, переполненная дождевой и талой ледниковой водой, вырвалась из каменных берегов, бурунные гребни на стремнине несутся выше дороги. Бурый поток остервенело ревёт, гулко катит по дну каменные глыбы, стремительно несёт вырванные с корнями деревья. Деревья кувыркаются в бешеной воде. Жёлтые корни мелькают в порогах и водоворотах как руки, молящие о спасении.

Колонна вошла в облака. Туман встал круговой стеной. Лишь бушующая река видна блекло, как злобный призрак — то пульсирует рядом, плюясь грязной пеной на колеса машин, то проваливается ревущим водопадом в туманную бездну каньона.

Опасная крутизна скользкой дороги вдруг улеглась спокойной пологостью, которая тут же упёрлась в реку. Брод. На него страшно смотреть.

Первым в клокочущий поток направил свой трехосный ЗИЛ Володя Андронов. Лицо белое, как чистый живописный холст, скулы напряжены, в глазах решимость. ЗИЛ ухнул в реку по самые фары, пошёл сквозь буруны, как катер в шторм, переваливаясь с боку на бок, то вздыбливаясь высоко, а то глубоко проваливаясь в пенную воду. Волны хлещут через капот, рыжая вода бьёт в стёкла кабины…

Выбрался на противоположный берег в облаке пара, в сизых клубах выхлопного дыма, в струях стекающей воды.

Следом прошла вся колонна.

Выше ухабистая дорога так вздыбилась, что пришлось подталкивать машины. Уже в полной темноте добрались до намеченного места — широкой поляны в сосновом лесу на слиянии Кичкинекола и Мырды. Мгновенно вырос и засветился кострами палаточный лагерь, мокрый воздух наполнился ароматом скорого ужина. Саша Богданов и Саня Пинчук под укрытием полиэтиленовой плёнки запустили генератор. Электрический свет разорвал ночной мрак, высветив на автомобилях эмблему Северо-Кавказской региональной поисково-спасательной службы МЧС России.

…Утром начальник учебно-тренировочного сбора Фёдор Погосян зачитал приказ о формировании отделений. Их возглавили Сергей Смотров и Александр Сагоконь из Дагестана, Борис Лунёв из Северной Осетии, кубанцы Владимир Ефремов, Вовчик Неделькин, Володя Тараненко и Васильниколаич Кривов. Начспасом назначен Бангур Хах – спасать спасателей – высшее доверие.

И началась восходительская работа.

Как краска бывает жиже или гуще, так и жизнь. Двадцать дней в городе, что вспомнить? Двадцать дней в горах, всякое бывало!

Ливни с градом… ураганный ветер, изорвавший палатки… снегопад с грозой – молния расплавила рацию... непроглядный туман... ночной мороз... дневное пекло, ослепляющее снежно-ледовым сверканием, угрожающее обвалами и лавинами… смертоносные камнепады... облака под ногами... тревога... напряжение... И сигнал о несчастьи!

Сразу пошёл вверх головной спасотряд - найти попавших в беду, оказать первую помощь и подготовить маршрут транспортировки.

Второй отряд, кроме обычного страховочного снаряжения, потащил наверх лебёдку и катушки со стальным тросом: возможно, авария произошла на скальной стене — придётся пострадавшего спускать по отвесу через нависания.

Сурово дыбятся хребты,

А мы отводим взгляд.

Ведь мы наследники беды,

Мы спасотряд.

 

Обычно до ледника поднимаемся за два с половиной – три часа. Сейчас за пятьдесят минут добежали.

Ливень. Шквалистый ветер.

К счастью, до лазания по мокрым нависающим скалам дело не дошло. Вова Пугач отыскал раненого в рандклюфте под стеной — вытащили полиспастом. Обкололи, перевязали, шину наложили, упаковали. По ледовым стенкам и снежным кручам спускали на верёвках. Дальше – в акье.

Сглиссировав по снежнику на каменную террасу, переложили раненого на носилки. И – дальше вниз сквозь тучи, сквозь ливень…

…А ещё запомнились могучие яки, неосторожно ронявшие сверху камни на нас. И любопытные туры, по утрам доверчиво заглядывавшие в палатки, будя нас своим горячим дыханием.

По вечерам у костра пели песни. Часто Эдуарда Гончарова:

 

Где-то дома стоят.

Где-то в домах тепло.

Там меня ждут, а я

Столько сменил берлог.

Дал мой корабль крен,

В дрейф мой корабль лёг.

Над головой снег.

Под головой лёд.

В этом житье-бытье

Только со снегом дождь.

Хочешь ледышку ешь,

Хочешь — с ладошки пьёшь.

За перевалом юг,

Просто рукой подать.

Запорошил июль

Тропы мои туда...

 

Помню, как песня рождалась. При спуске с Кашкаташа на ледник Лекзыр это было. Эдик неожиданно останавливался, просил закрепить страховку и, прислонившись к крутизне, царапал горелой спичкой по сигаретной коробке…

Давно это было – Владик Вайзер руководил тем походом, Саня Подгорнов и Витя Игнатенко в нём участвовали... И Миша Ермольев был ещё жив – сочинял и пел песни... и Толик Решетников ещё не погиб... Были ещё с нами и Сергей Яковлевич Кисель, и Георгий Марченко, и Виктор Мелентьевич Нархов, и Владимир Фридланд, и Васильвасилич Синельников, и Валентин Ушканов, и Коля Дуваров, и Сева Тихомиров, и Хазрет Хизетель, и ещё многие. Многие!..

Мы живём, а их нет.

Воспоминания о них живут, пока мы живы.

А песня нас всех переживёт. Хорошо быть песней!

 

Людей теряют только раз,

И след, теряя, не находят,

А человек гостит у вас,

Прощается и в ночь уходит.

 

А если он уходит днём,

Он всё равно от вас уходит.

Давай сейчас его вернём,

Пока он площадь переходит.

 

Немедленно его вернём,

Поговорим и стол накроем,

Весь дом вверх дном перевернём

И праздник для него устроим.

 

 

След в ночи

 

Самое глубокое переживание,

выпадающее на долю человека —

ощущение таинственного.

 

А. Эйнштейн

 

Говорят, что в Гималаях, на Памире, Тянь-Шане и, якобы, даже на Кавказе, обитает ужасный дикий «снежный человек». Не знаю, подтверждать или оспаривать его существование не берусь, ибо то, что за годы походов и восхождений я его ни разу не видел, ещё не значит, что его действительно нет...

Я со всей ответственностью утверждаю, что лично знаком с энтузиастом поисков реликтового гуманоида на Кавказе, романтиком и увлечённым человеком Евгением Ш.

До недавнего времени он утверждал, что «снежный человек», таинственный и легендарный, существует реально и неоспоримо.

Женя никогда со «снежным человеком» не встречался. И не виделся с теми, кто его видел. Он прочитал о «снежном человеке» все доступные публикации и безоговорочно в них поверил. И презирал всех, кто сомневается.

А чтобы собрать материальные свидетельства существования своего любимца, встретиться с ним и пообщаться, Евгений Ш. решил отправиться в поход с горными туристами.

...Группа поднималась по ущелью. Евгений непрерывно восторгался: — Самые подходящие места для обитания реликтовых гуманоидов!

На привалах, едва скинув рюкзак и не переведя дух, он обрушивал на спутников свои обширные познания в жизнедеятельности «снежного человека». Историй этих, одна другой ужасней, в обширной памяти Жени скопилось великое множество.

Слушали его внимательно... с интересом... и даже с любопытством. И, постепенно, всё чаще – с робостью... всё плотнее жались друг к другу... и нервно вздрагивали при каждом резком звуке...

Вечером вконец запуганные путешественники наплавили на примусе воду из снега (идти к ручью дежурный категорически отказался) и после скудного ужина (кусок в горло не лез) забились все вместе в одну палатку.

Не спалось. К каждому шороху прислушивались. А Женечка, вдохновлённый вниманием, продолжал рассказывать. И его уверенность действовала на всех гипнотически.

…Постепенно холодный ужас до краёв заполнил их души, заставил говорить прерывистым шёпотом. А потом и шёпот иссяк — скорчившись в спальниках, дрожали молча в полной темноте – свечку не зажигали, фонарики не включали. Барышни тихонько плакали.

Начался снегопад. В напряжённой тишине лишь снежинки шуршали по крыше палатки, да посвистывал-подвывал ветер в скальных расщелинах. Да изредка доносились дробные удары падающих где-то камней.

Поскрипывал снег. Скрипел почему-то. Казалось — всё ближе. А может быть, и не казалось... А чего это камни падают? И что-то уж как-то по-звериному ветер скулит, воет!..

Мерещились тяжёлые шаги. И не только шаги. Вот, засыпая, кто-то в палатке зевнул. Или это за палаткой вздох?.. Тяжёлый, длинный, угрожающий... Кто-то во сне всхрапнул… Это за палаткой рык!..

— Соблюдать полную тишину, — пролепетал Женечка Ш., — не привлекайте внимание «снежного». И никому из палатки не выходить!

— А если будет очень нужно? — робко засомневался кто-то.

— Если очень будет нужно, используйте мою миску, — прошептал самоотверженный Евгений.

...В конце концов, усталость и нервное напряжение сделали своё дело и люди забылись тревожным беспокойным сном. Стонали во сне, вздрагивали, стучали и скрипели зубами, ещё больше друг друга запугивая.

...Евгения Ш. разбудила возникшая в животе потребность выбраться из палатки наружу. Он содрогнулся от мысли о выходе в опасную ночь. Но надобность требовала немедленного удовлетворения. И в этой ситуации миска спасти не могла...

Трепеща душой и телом, Женя выполз из спальника и начал шарить в темноте, ища ботинки. Но потребность вынуждала торопиться. Натянув на ноги первое, что попалось под руку (а это оказались брезентовые рукавицы для работы со страховочной веревкой), искатель встречи с реликтовым гуманоидом беззвучно выскользнул из палатки в ночь.

Снегопад к этому времени прекратился, но тучи плотно закрывали небо — ни луны, ни звёзд.

- Самая охотничья погода для «снежного человека» — с ужасом сообразил несчастный Евгений.

Судорожно зажмурив глаза, пугаясь скрипа собственных шагов и от страха плохо соображая, он, спотыкаясь о невидимые в темноте камни, отошёл чуть в сторону, и присел под скалой, сжавшись и затаив дыхание...

И вдруг, соскользнув со скалы, рядом с ним упал снежный ком!

Взвизгнув, Женечка рванулся в палатку. Как оказался внутри — не заметил. Волна ледяного ужаса, захлестнув и скомкав чувства, выключила потрясённое сознание.

…Утром всех всполошил истошный вопль.

— Следы! Следы «снежного человека»! — орал дежурный, который, осмелев при свете дня, высунулся из палатки выплеснуть ночное содержимое жениной миски.

— Не затопчите! Осторожно! — вскричал Евгений, стремительно выпуливаясь наружу. — Сфотографируем! Измерим! Зарисуем! Изучим!

На снегу ясно виднелись большие, широкие, округлые отпечатки следов.

— Он! Реликтовый гуманоид, «снежный человек»! — убеждённо заявил Женя, — босой и, видите, все пальцы стопы плотно сжаты, а большой палец в сторону сильно оттопырен!

— А это чьё? — спросил кто-то, подбирая валявшиеся у палатки брезентовые рукавицы.

— Отстань ты! — отмахнулись от него...

Щёлкая фотоаппаратом, Евгений на коленях полз по снегу вдоль следов. За ним, обмениваясь восторженными впечатлениями и, на всякий случай, сжимая в руках ледорубы, двигались остальные.

Процессия приблизилась к скале, под которой исследователей ожидала сенсационная находка.

Евгений захлебнулся от счастья: - Научный мир будет потрясён!..

Он любовно упаковал смёрзшуюся драгоценность в полиэтиленовый пакет. И тут возник жаркий спор за право нести ЭТО в своём рюкзаке. В конце концов, решили нести по очереди. Естественно, о продолжении похода не могло быть и речи, все спешили к всемирной славе.

Из первого же почтового отделения свидетельство существования «снежного человека» было ценной бандеролью отослано в Академию наук. Женя выступил перед жителями аула с лекцией, а его спутники им гордились, и сами тоже раздавали автографы.

...Мнение учёных стало известно через две недели. Я его не буду здесь приводить потому, что сам письмо на официальном бланке не читал — его содержание мне пересказал знакомый работник прокуратуры.

А энергичные высказывания спутников Евгения Ш. я слышал сам, и они до сих пор звучат в ушах. Но их я не решаюсь здесь воспроизвести...

 

 

Путь сквозь облака

 

Я не утверждаю, что большинство людей может жить на этих вершинах.

Но пусть раз в год они восходят туда в паломничество.

Там они возобновят дыхание своих лёгких и освежат кровь своих вен,