Вот ринутся с азартом на Фишт, на Фишт! 5 страница

Мы перелили портвейн в канистры, и с благодарностью вернули черноусому благодетелю опустевшую тару.

И прямо в автобусе, не дожидаясь праздничного застолья, выпили за интернационализм...

 

...По пути к горам остановились на ночлег у спасателей в Псебае.

После ужина, с ведром чая и гитарой, устроились во дворе под навесом. И под редкие проблески лунного света сквозь моросящие тучи, подарили себе замечательный вечер, полный стихов и песен.

Наверное, рано уснувшие юные коллеги, в душе осуждали нас за неспортивное поведение и нарушение режима...

Но, со временем, они войдут в наш возраст, обретут опыт потерь и осознают, что смертны. Тогда и они полюбят быстротечную жизнь, станут ценить каждый её миг, будут стараться продлить его, и насладиться им. Тогда и они станут дорожить общением с друзьями больше, чем возможностью поспать.

И поймут мудрость Хайяма:

 

День завтрашний от нас густою мглой закрыт,

Одна лишь мысль о нём пугает и томит.

Летучий этот миг не упускай! Кто знает,

Не слёзы ли тебе грядущее сулит?..

 

 

... Молодые Шутов и Свитка поднимаются, как роботы в мультиках — размеренно, безостановочно и неутомимо. А мне подъём тяжко даётся — и дыхалки не хватает, и в ногах силы. И рюкзак, набитый походным снаряжением и рисовально-живописными причиндалами, для меня уже тяжеловатенький, к сожалению.

Но постепенно поднимаюсь. И дно ущелья всё глубже. А горы высятся, ширятся, всё ярче сверкают снежными гребнями и изломами ледопадов.

Взобрался на первую террасу висячей долины. Шутов далеко впереди и много выше уже выбирается по крутому снегу на вторую террасу, где мы намерены ночевать. Свитка чуть ниже, сидя на рюкзаке, поджидает меня. А по тропе сверху — люди.

Какой-то здоровенный мужик с гигантским рюкзаком, в каске набекрень и с пижонской косыночкой на шее, сглиссировал лихо по снежнику, задержался недолго возле Андрея, и дальше вниз понёсся, догоняя своих товарищей. Проскочил мимо меня, не взглянув.

Я тоже посмотрел на него лишь мельком: на бровях пот, на кончике носа капля пота висит, по скулам и за ушами горячие ручьи струятся – не до рассматривания встречных.

Добрёл я до Андрюхи, а он удивлённо спрашивает: — Ростовчанина Витю Украинского ты разве не помнишь? Он только что, узнав, что я из Краснодара, просил Игнатенко и Дудко приветы передать. Я сказал, что ты здесь, и с тобой он сам свой привет выпить сможет. А вы с ним молча разминулись. Ну, вы даёте, старперы!

- Витя!

Сбрасываю рюкзак и с приветственным воплем глиссирую по снежнику на нижнюю террасу, где Украинский с компаньонами устроился отдохнуть.

Обнимаемся, целуемся. Сколько ж мы не виделись? С 74 года, с первого Всесоюзного слета горных туристов у нас в Красной поляне? Нет, в 78-м вместе ходили на Казбек. Да и потом встречались и в горах, и на семинарах Федерации. Но после последней встречи прошло времени немало – общаемся реже, чем хотелось бы. Чем нужно…

Распрощались.

Иду вверх, вспоминая, как мы с ростовчанами на Памире – не то в Ляхше, не то в Джаргитале, возвращаясь домой после своих маршрутов, неожиданно пересеклись… всю ночь замечательно кутили, куролесили!

Через год всю их команду на Гестоле сожгла молния. Витя уцелел чудом. Я не расспрашивал о деталях — ему вспоминать больно. И мне говорить об этом нелегко. Да и не нужно. Нет ребят, а в памяти они остались сильными, смелыми, дружными, верными и весёлыми – умницами и зубоскалами. Хорошо, что были! Спасибо судьбе за многолетнюю дружбу с ними...

 

 

…Поставили палатку. Шутов со Свиткой кашеварят, укрывшись от ветра за камнем. Я занялся живописью. Холодно. Руки стынут. Краски замерзают.

Снизу подошёл отряд альпинистов — целый палаточный хутор получился. Ну и, естественно, все хуторяне стали моими зрителями — толпятся за спиной плотным полукругом, дышат в затылок. Конечно, мешают. Но я уж привык.

К ночи тучи исчезли, и в чёрном небе повисли большие, яркие звёзды. Закутавшись в пуховки, переминаясь на коченеющих ногах, внимательной толпой стоим вокруг профессионального астрофизика Андрея Свитки и, глядя в небо, слушаем его импровизированную лекцию по космологии и космогонии.

...Глубокая ночь. В растяжках палатки посвистывает морозный ветер. Володя Шутов мгновенно заснул, уютно прижавшись к моему боку широкой тёплой спиной. Свитка ворочался дольше, но потом тоже затих, лишь вздрагивает изредка во сне.

А мне не спится. Невольно слушаю разговор в соседней палатке — там трое альпинистов-новичков, возбуждённые предстоящим завтра первым в жизни восхождением, говорят о горах. Пересказывают прочитанные книги, виденные кинофильмы. Путают названия, имена, даты и высоты. Но так увлечены! Они ещё в том счастливом возрасте, когда известный гусарский принцип «С дамами о войне, на войне о дамах» ещё не действует. Счастливые! У них всё впереди — и горы, и женщины… и потери друзей… и седина, и усталость…

Хорошие мальчишки пришли в наши горы по нашим следам.

 

 

…Только что спустились с Эльбруса. Наверху мороз и пурга, а в Терсколе тихо и тепло. В ожидании автобуса, с блаженством пьём пиво на ступеньках домика спасателей.

Подошли с огромными рюкзачищами, с новенькими ледорубами молоденькие ребятки. Новое поколение, нам в дети годятся.

Начальника Эльбрусской спасательной службы Бори Тилова на месте нет. И дежурный ушёл обедать – свои маршрутные документы молодёжь предъявляет нам.

Руководитель группы — тоненькая, маленькая, очень серьёзная девушка. Её заместитель — юноша, почти мальчик. С седыми висками.

Я вдруг ясно представил своих детей. С какой невероятной скоростью летит время! Совсем недавно мы с женой носили их в походах на плечах, усадив поверх своих рюкзаков. А сейчас они уже своих детей в походах на рюкзаках носят.

- Можем мы выходить на маршрут? — решительно и нетерпеливо спрашивает девушка.

…Кожа на моём лице, обожжённая морозом и солнцем, исхлёстанная снегом и ветром, шелушится и болит. Опухли и болят подмороженные ноги и руки. Но, в общем, всё отлично и, как всегда, через пару недель чувствительность пальцев восстановится полностью...

— Так что с нашим маршрутом?

— «Выход на маршрут разрешён» — медленно вывожу в маршрутной книжке, с трудом сжимая авторучку.

— Хорошей погоды, счастливо!

— Счастливого пути, удачи!

Они пойдут туда, откуда только что спустились мы. Как пел Высоцкий:

 

Испытай, завладев

Ещё тёплым мечом

И, доспехи надев,

Что почём?!

Разберись, кто ты – трус

Иль избранник судьбы,

И попробуй на вкус

Настоящей борьбы!

 

 

...В альплагере «Узункол» только что вернувшийся с восхождения «снежный барс» Иван Аристов забрал у жены и бережно держит на руках засыпающего сынишку. Пригревшись под отцовской пуховкой, ровно посапывая во сне, мальчик расслабился и из его разжавшегося кулачка выпал голубой альпинистский значок с изображением ледоруба на фоне Эльбруса.

Маленький Аристов встрепенулся и с беспокойством раскрыл сонные глазки.

Иван, успокаивая, погладил сына по голове и вложил значок в его ладошку.

— Здесь мой ледоруб... — довольно пробормотал мальчик, засыпая.

 

 

...Итоговая радиосвязь туриады спокойная, умиротворённая — все команды благополучно подходят к финишу. И мы, спасотряд туриады, собрались двигаться к месту общего сбора.

В это время быстро пошёл вверх спасотряд ростовской альпиниады — истёк контрольный срок у группы разрядников. Спасотряд краснодарской альпиниады пока не задействован. Но спасатели уже сидят на своих собранных рюкзаках, ожидая сигнала на выход.

Договорились с альпинистами, что через пару часов свяжемся с ними по рации – если для транспортировки пострадавших потребуется помощь, мы, быстро проконтролировав группы своей туриады, немедленно вернёмся в «Узункол».

…Через два часа по рации узнаём, что наша помощь не нужна — разрядники нашлись, все живы и здоровы, просто заблукали на спуске.

Всё! Домой! В родную, ненавистную, желанную городскую суету и каждодневную нервотрёпку...

Медленно темнеет. Яркий закат раскрасил небо. Река — словно поток расплавленной латуни. По золотистым бурунам рысачит надувной катамаран. Экипаж в ярких шлемах и спасжилетах по уши в воде самозабвенно молотит реку блестящими вёслами. Лица у ребят мокрые, вдохновенные, азартные и счастливые.

 

 

...Сидим у костра, задумчиво глядя в огонь, вполголоса поём. Мысли приходят светлые, как снег. Спокойно на душе.

Поднимались по крутому, километровой высоты кулуару в отвесных скалах, грозящих гибельным камнепадом. Спускались по ледовой стене среди устрашающих разломов, под прицелом свисающих с гребня снежных карнизов. Страховка, страховка... Шли со страховкой, спали со страховкой, со страховкой кашеварили, ели, пили, писяли и какали...

Да, пройден очень сложный маршрут, но зачем он нам, если бы не этот вечер?

Но разве нынешний вечер был бы так прекрасен без пережитого и испытанного на высоте?!

 

 

…Подкатил рейсовый автобус из Нальчика, оттуда весело выгрузилась группа с ледорубами, с туго набитыми рюкзаками, с гитарой. Всё ещё по-городскому чистенькое, аккуратненькое.

Мы забросили в салон свои выгоревшие, уже пустые рюкзаки, и выбрались наружу покурить перед дорогой, проститься с горами.

Пока руководитель приехавшей группы побежал регистрироваться у спасателей, гитарист подтянул струны, и ребята запели:

А распахнутые ветра

Снова в наши дома стучатся.

К синеглазым своим горам

Не пора ли нам возвращаться?

 

Песня абсолютно соответствовала их настроению, это была песня о них, и пели они радостно, восторженно и азартно.

Мы слушали молча. И не смотрели друг на друга.

 

Звёзды падают нам к ногам.

Покидаем мы наши горы,

Унося на щеках нагар

Неразбившихся метеоритов.

 

Тут мы подняли головы, глянули друг другу в глаза, и улыбнулись. И все, кто стоял у автобуса, смотрели на нас и улыбались. И чувствовалось, что многие завидуют.

 

 

…Погибли наши друзья — сочинские спасатели. Во время проведения поисковых работ их вертолёт разбился.

Связываюсь с Красновидом, чтобы в региональной поисково-спасательной службе узнать подробности. Но Серёга не смог говорить, заплакал и бросил трубку...

 

Лучшие ребята из ребят

Раньше всех уходят.

Это странно.

Что ж, не будем плакать непрестанно,

Мёртвые нам это не простят.

Мы видали в жизни их не раз

И святых, и грешных, и усталых,

Будем же их помнить неустанно,

Как они бы помнили про нас!

 

 

…Ещё одна стреляная ракетная гильза у меня на полке в мастерской добавилась — похоронили спасателя Толю Решетникова.

Наши ребята должны были лететь в Иран – там землетрясение. Просидели в спасслужбе трое суток на упакованных рюкзаках в ожидании борта из Москвы, но получили отбой. Выпили, чтоб расслабиться. Вместе со всеми – и водитель спасательского автобуса Володя Хапёрский. И не развёз он ребят по домам — все разъезжались городским транспортом.

Толик в ночном трамвае вступился за какую-то незнакомую женщину. И его убили.

Скольких он спас, скольких научил по горам безаварийно ходить! Сколько стихов и песен знал!

После похорон Хапёрский несколько дней у меня в мастерской плакал…

...Сорвавшись со скал, на южной стене Хецквары погиб Володя Гусаков. Мы поднимаем его на гребень Главного Кавказского хребта, чтобы потом спустить по крутому льду северного склона, через ледопад в ущелье, куда может подойти машина.

Работаем в кулуаре — крутом, местами отвесном жёлобе, рассекающем скальную стену. Находиться здесь опасно — сверху может обрушиться камнепад, а укрыться негде. Спешим. Мышцы болят от напряжения, по лицам струится пот. В очередной раз заряжая палиспаст, псебаец Коля Шишка вскидывает голову вверх и вдруг резким срывающимся голосом кричит:— Камни!

Все взгляды вверх.

Память сохранила эти мгновения с фотографической точностью: неба не видно — оно закрыто массой рушащейся породы...

Нас в кулуаре десять человек. Вжимаемся в скалы. Грохот, клацанье, свист и звон осколков, тошнотворный запах серы...

Самым младшим — невиномыссцам Саше Тарану, Юре Счастливцеву и тебердинцу Шурику Зотову немногим больше двадцати. Самому старшему — краснодарцу Сергею Киселю за пятьдесят. Несколько мастеров спорта. Всем одинаково страшно.

...Разгибаемся. Оглядываемся — все ли целы? Все! Лишь у Вити Полика из Ставрополя по лицу струится кровь — гранитный осколок отсёк мочку уха.

Постояли неподвижно, переводя дух. Покурили. Потом Хасан Качкаров достал шоколад, разделил на всех. Владик Вайзер и Витя Игнатенко проверили верёвки — не перебиты ли камнепадом.

- Продолжим, — сказал Кисель. И мы вновь зарядили палиспаст…

...Жутко неожиданно и абсолютно непредсказуемо, от примитивного гриппа, в собственном доме на лестничной площадке между первым и вторым этажом, возвращаясь из поликлиники, умер конструктор-изобретатель, горовосходитель, могучий и бесстрашный мастер спорта Владислав Вайзер — дорогой мой друг, многолетний партнёр по связке...

Он был не просто умным, но мудрым. И очень добрым. И при этом бескомпромиссно требовательным. С ним не было легко и беззаботно. Но было ясно и уверенно — и в горах, и в городе.

Сколько раз на сложных маршрутах и спасработах мы могли свернуть себе шеи… сколько раз рисковали и уже почти умирали… из каких только ситуаций не выцарапывались, не выскальзывали благополучно в последний миг, бывало, изрядно помятыми и ободранными, но всегда весёлыми…Живыми!

Я благодарен Владику за то, что он был в моей судьбе.

Он оставил в моей жизни очень глубокий след — чистый и радостный…

Наш друг поэт Владимир Жилин написал о нём:

 

Немногословный, точный рыцарь мой,

Под траурной горой венков закопанный.

Ты младше всех, а смерть — шаг столь рискованный...

И пять ракет шипят над головой.

Редчайший сплав ума и доброты,

Поступок твой жесток был до отчаянья,

Когда вершиной стал недосягаемой

Второй этаж — и навзничь рухнул ты.

Какой Памир иной тебя взманил?

Ты в диких дебрях льда, за кальгаспорами.

Как страшно мы с тобою не доспорили

И я не знаю, устоит ли мир.

Твой отпечаток светел, чёрен креп.

Дорога круторога, в ночь обрывиста.

Нас тоже – тьма. Слезами каждый вымылся.

И преломил свой поминальный хлеб.

В горах разлукой свищет лес сквозной.

Сошла листва отлива воронёного.

Не жди весной порядка заведённого:

Шиповник вспыхнет жёлтой рододой.

 

 

…Островерхая морена круто поднимается, исчезая в облаках. Облака плотные, неподвижные, мрачные, тяжёлые. Кажется, что не водяной пар, а камни висят над нами. Вспомнилось из песни Бори Драгина: «Мы входили, как в бой, в облака». Не хочется смотреть вверх.

Вниз по ущелью всё видно на многие километры. Там тепло, там зелень. Видна дорога — гладкая, ровная — по ней за день можно километров семьдесят отшагать... да и не нужно шагать — лучше полежать где-нибудь в тени у речки и дождаться машину...

Что заставляет нас лезть вверх, когда внизу так хорошо? В свой заслуженный отпуск, за свои деньги мёрзнем, мокнем, устаём, рискуем... Можно ведь сойти с маршрута и податься на море... Можно... Да разве можно?!

И мы поднимаемся, взваливаем на плечи рюкзаки, и лезем вверх к облакам, сквозь облака...

 

 

…В горах сенокос. В воздухе густой запах свежескошенной травы. Сгибаясь под рюкзаком, прохожу по косогору меж стогов. То, что ещё совсем недавно было цветущим лугом, теперь провожает лето. «…Вот и лето прошло, словно и не бывало...»

Ну, уж нет! Конечно, оно прошло, но как же это — словно и не бывало?! Очень даже оно было! И останется навсегда. Свидетельство тому – этюды в рюкзаке.

Художник — фантастическая профессия: материализующая чувства, останавливающая и возвращающая время!

 

 

...Чем хуже, тем лучше? Бред, по-здравому. Но у меня именно так. Вернулся сейчас из Приэльбрусья — писал этюды на пленэре в ущельи Адыр-Су в альплагере «Уллу-Тау». Работалось ужасно трудно, как никогда до сих пор. Да и не хотелось работать! До отвращения. Себя постоянно превозмогал.

Во-первых, была гадостная погода — из двадцати дней лишь четыре без дождей, градов, снегопадов и непроглядных туманов. Во-вторых, очень волновался за дочь Милочку, которая, перед самым моим отъездом из дома, попала в больницу.

Казалось, что ничего не получается, что всё — и акварель и масло – очень плохо. Домой вернулся огорчённый и растерянный. Неудачу объяснял накопившейся усталостью…тем, что в последнее время переработал и утратил остроту восприятия.

Не хотел ничего показывать друзьям, собравшимся поздравить меня с прошедшим днём рождения — стыдился. Но уговорили. И похвалили! Результат пленэра в Адыр-Су оказался отличным, несколько работ музейного уровня!

Значит не нужно бояться перетрудиться. Нужно пахать непрерывно в любом настроении, при любом самочувствии, в любую погоду. Художник имеет право устать, имеет право испытывать отвращение к работе. Он не имеет права не работать!

 

 

…Не работается. Тупо мешаю на палитре краски. Что ни мазну кистью по холсту — всё не то и всё не так. По радио – ужасы на темы развала российской экономики и войны в Чечне. Тоска. И отвратительное, давящее, унизительное чувство беззащитности, беспомощности и безысходности. Страшно за себя, за семью, за страну. Как жить будем дальше? Куда катимся? Когда и где остановимся?

Вдруг телефонный звонок. В трубке приветливый, добрый, с мягкой картавинкой голос Серёжи Красновида:

— Привет, старичок! Жив, здоров? Как настроение, как работается? Есть мнение, что тебе пора в горы прогуляться. Мы в Аксауте региональные Северо-Кавказские соревнования спасателей проводим и приглашаем тебя с твоей персональной выставкой — вертолётом доставим. О, кей?

— О, кей...

— Собирайся, стартуем послезавра. Привет Люсе.

...Вернулся к мольберту, взялся за кисти. Мысли уже в горах, работаю механически. И не заметил, как вдруг моя живопись начала получаться: что ни мазок — точное попадание – без напряжения, без ошибок, без мучительных сомнений. В душе радостная лёгкость и недоумение — пейзаж, над которым я безрезультатно бился больше месяца, вдруг, словно бы сам собой, начал обретать необходимую напряжённость цвета, контрастность тона, убедительную крепость формы и пространственную глубину.

Вот закатным золотом загорелась на холсте вершина горы… вот наполнилась мраком глубина ущелья… вот поплыло облако, мерцая в остывающем небе отражённым светом заходящего солнца...

Это я сделал? Или телефонный звонок друга?..

 

 

…Глубокая ночь. Высоко над балкарским аулом Бедык мерцает в лунном свете снег на вершинах. Мы лежим в душистом стоге сена под бездонным куполом чёрного неба. В нём коротко вспыхивают восклицательные знаки метеоров.

Балкарцы, кабардинцы, украинцы, русские и латыш Коля Райбац – все одной нации – художники. Весь день писали этюды на ветру, под слепящим солнцем – устали.

Касаясь друг друга плечами, слушаем тишину, и смотрим на звёзды. Не верится, что где–то грызутся политики и агонизирует экономика, что на расстоянии двухдневного перехода грохочет война. Даниял вполголоса декламирует Лермонтова:

 

Кавказ! Далёкая страна!

Жилище вольности простой!

И ты несчастьями полна

И окровавлена войной!..

 

 

…Дочь моя Милочка, студентка Краснодарского художественного училища, съездила со мной несколько раз на пленэр в горы и решила писать дипломную работу на тему альпинизма. А чтобы делать это со знаним дела, поехала в Домбай в альплагерь «Алибек».

Тревожно, когда дочь на восхождении! Трудно ждать! Когда она, в отделении моего старинного приятеля, инструктора Вити Волковского, шла траверс Сулахат, я пытался снизу из ущелья писать маслом эту вершину, да так и не смог сосредоточиться на работе – всё в бинокль высматривал в разрывах облаков крохотные фигурки на скальном гребне, на фоне неба…

И вспомнилось, как оставался дома один с маленькими детьми, ожидая жену то из Забайкалья из водного похода на катамаранах, то из саянской тайги, то с кавказских вершин и перевалов. Тогда я почувствовал и понял, что она, милая моя Люсенька, испытала и пережила, ожидая меня с гор…

 

 

...Вылет сильно задержался и в Махачкалу, для участия в работе выставкома «Советский Юг», мы с Аполлоновым прибыли поздно вечером. Дагестанская столица поразила убогостью аэровокзала и безлюдием, безмашиньем, бездеревьем, безтравьем и безцветочьем в аэропорту.

Зато на автобусной остановке веселилась многолюдная свадьба, только что проводившая в полёт кого-то из родственников жениха.

...Подкатил старенький дребезжащий автобус с неоткрывающейся задней дверью. Свадьба, и все прилетевшие из Краснодара, забрались в него. На задней площадке и в проходе между сидениями свадьба продолжала вытанцовывать под аккомпанемент аккордеона, бубна и какого-то национального струнного инструмента, похожего на весло. Свадьба составляла большую часть пассажиров автобуса, и гуляла она всю тридцатиминутную дорогу до города. Свадьба пела, свистела, хлопала в ладоши, топала, гикала, и гортанно кричала что-то лихое и весёлое. Танцоры, несмотря на качку и тряску, были виртуозны и воистину великолепны. Мы с Саней Аполлоновым с содроганием ожидали, когда эта замечательная пьяная, потная и весёлая компания рухнет на нас. Но черноусые красавцы ловко прыгали на носочках в бешеном темпе и, раскинув руки крыльями, огненно извивались, крутясь вокруг себя, и вокруг друг друга, и вокруг нас, ни разу не потеряв равновесия, ни на миг не нарушив сложный ритм!

Мы выбрались из автобуса оглушённые и восхищённые.

Над Махачкалой уже властвовала ночь. Улицы заполняли черноусые мужчины в больших кепках, и совсем не было видно женщин. Вернее, почти не видно. Потому что до здания Союза художников нас довела белокурая русская мамаша с очаровательным и очень дагестанистым, черноголовым и черноглазым младенцем на руках.

Нас поразило, как хорошо махачкалинцы знают место расположения своих художников. В Краснодаре никто не сумел бы объяснить, как найти здание нашего творческого Союза. А здесь дорогу начал объяснять первый же встречный. Мгновенно собралась заботливая и доброжелательная толпа, уточняя детали и подсказывая ориентиры. Ну, а затем и юная мамаша-провожатая объявилась, причём провожать нас ей было вовсе не по пути.

Она обрадовалась землякам и на ходу рассказала, что на днях едет к родителям на Кубань, но ей очень не хочется даже ненадолго уезжать из Дагестана, потому что здесь замечательный народ — люди верные, искренние, добрые, заботливые.

...В Союзе художников дежурный сообщил, что нам забронирован номер в гостинице «Ленинград». Туда нас проводил попутный усач-кепконосец.

В гостинице разыскали краснодарских художников Серёжу Воржева и Сашу Соболя, приехавших позавчера. И оказалось, что они уже разгрузили фургон — все-все работы кубанских художников, и даже тяжеленную скульптуру! Конечно, это им никак не удалось бы без дружеской помощи махачкалинцев!..

 

 

…Замечательный скульптор Алан Корнаев подарил мне небольшую свою скульптурку из шамота – в проёме калитки мальчик с собакой. Такое чудо! Нежность и лёгкая, прозрачная печаль в этих фигурках, в этом исходящем от них тепле, непонятно откуда льющемся свете…

 

 

…Вернувшись с этюдов со Скал Пастухова, на округлой крыше «Приюта одиннадцати» пью пиво с легендарным Иосифом Кахиани – он угощает.

Глядим на ужасную и прекрасную стену Донгуз–Оруна – «визитную карточку» Кахиани.

- Когда я начинал заниматься альпинизмом – говорит Иосиф – я не был лучшим. Были ребята гораздо талантливее меня... и смелее. И никого в живых не осталось. А я – заслуженный мастер спорта, «тигр скал», многократный чемпион. Мне уже много лет, а я хожу на горы, и буду ходить. Запомни и всем говори: альпинисты бывают осторожные и мёртвые...

 

 

…Спусковой склон крут, просматривается только самая верхняя его часть, обрывающаяся скальной стеной. Глубоко внизу угадывается голубое сияние крутого льда.

Навесили верёвки, начинаем спуск. Шестьдесят метров по отвесным скалам прямо вниз, затем опасный двадцатиметровый траверс по каменной полочке вправо, и снова отвесный спуск по скальной стене.

Я и Вася Филипский спустились до начала ледового крутяка. Ожидая, пока Хазрет Хизетель и Андрюша Шутиков передадут сверху освободившиеся верёвки, стоим на канте скал и льда - откинувшись на самостраховке подальше от стены, просматриваем путь дальнейшего спуска.

Вверху траверс проходит Анюта, и какое-то её неловкое движение вызывает мощный камнепад. С грохотом, воем и свистом камни рушатся на нас с Васькой: бьются о скальные выступы, высекая искры и осколки.

Спрятаться негде. Но мы, с вовсе не миниатюрным Филипским, каким-то чудом мгновенно втискиваемся в крохотную нишу, которую только что не замечали.

Инстинктивно защищая голову, вскидываю руку и тут же получаю удар по запястью.

Тишина... Недоверчиво открываю глаза. Вижу вверху встревоженных ребят. Ближе всех Саня Кейрис:

- Живы?

- Да вроде бы…

Смотрю на левую руку, по которой пришёлся удар: часы разбиты, а на руке нет и царапины — камень ударил вскользь.

- Филигранная работа! — констатирует Филипский. И кричит вверх:

- Анка, сказать вслух, что я сейчас думаю?..

 

 

…С раннего утра дождь, но при ходьбе по тропе это не мешает. На другом берегу Герез-Су со скал водопад. Облака низко – кажется, что вода льётся прямо с неба.

Спускаемся всё ниже, и с высоты 2800 идём уже среди зарослей арчи, барбариса и облепихи. Жаль терять высоту, но ничего не поделаешь — сейчас нужно вниз, а завтра снова придётся карабкаться вверх...

Там, где в Герез-Су впадает речка Южный Тутек, пастушечий кош и его гостеприимные хозяева угощают молоком и айраном, уговаривают остаться ночевать. Некоторое время пребываем в сомнениях, но всё же решаем не расслабляться раньше времени. Распрощавшись с пастухами, начинаем трудный траверс скально-осыпного склона.

По противоположному берегу идёт удобная тропа, но ниже по течению нет моста, потому приходится идти сразу по нужному нам берегу.

Склон, крут и очень камнепадоопасен. В какой-то миг я, двигаясь первым, невнимательно ставлю ногу, из-под неё выкатывается камень, и за ним сразу начинает течь каменный ручей, быстро расширяясь. Несколько мгновений и это уже мощная каменная лавина, волокущая огромные глыбы... Пыль вздымается до небес, от грохота дрожит воздух. Я бросаюсь вперёд, отчаянными скачками вырываюсь из этого ада.

Как там ребята позади? Страшно оглянуться: вдруг не увижу никого на склоне...

Выручило то, что при траверсе живой осыпи мы, как положено на таких участках, шли с большими интервалами — я успел выпрыгнуть из каменного потока, а до остальных он не дотянулся...

 

 

…За двенадцать ходовых часов спустились от ледовых стен до травы и цветов. Последняя ходка оказалась сложной: увидев из-за поворота ущелья домики молочно-товарной фермы, мы так обрадовались и заспешили, что прозевали поворот тропинки к мосту через реку. И вышли на очень крутой скально-осыпной склон, по которому пробирались с трудом, с риском, даже пришлось перила навесить...

На ферме никого нет, решаем идти дальше вниз, люди должны быть где-то рядом.

Выходим на дорогу. Она грунтовая, разбитая, очень пыльная, но — дорога! Впереди высокие борта долины ярко зеленые, мягкие овалы склонов добрые и ласковые.

Взобравшись на очередной округлый пригорок, видим внизу ещё одну ферму, а возле неё стоит грузовая машина!

Уже в сумерках едем в Хаит – охаем, вскрикиваем на ухабах, отбиваемся от прыгающих и катающихся по кузову молочных бидонов. Завтра к вечеру мы будем в Душанбе – обнимемся с Владиком Вайзером, с ребятами из групп Серёжи Красновида и Вити Игнатенко. Завтра будет желанная, долгожданная, благословенная баня... Завтра мы обязательно сходим на базар, купим домой огромные среднеазиатские дыни и персики.

…У меня разболелся зуб: воспалилась десна, подбородок распух и покраснел, лицо перекосило. Очень вовремя! Хорошо, что это случилось сейчас, здесь, а не где-нибудь на ледниках! Сразу, по возвращении домой, побегу к врачу с криком: - Ой!..

А пока, на берегу свирепого Сурхоба, разрывают ночную тишину вопли ишаков… в чайхане мы разливаем по пиалам спирт… и аксакалы сокрушённо качают головами, разглядывая стёршиеся до основания стальные шипы-трикони на подошвах наших ботинок…

 

...Затеялись мы как-то неожиданно у меня в мастерской выпить: скульптор Саня Аполлонов, акварелист Лёнечка Ковтун, и я.

Лёня собрался в магазин и спрашивает:

- А что брать?

Аполлонов отвечает уверенно:

- Водку!

- А какую? — уточняет Ковтун.

- Хорошую! — говорит Саша.