Вот ринутся с азартом на Фишт, на Фишт! 3 страница

Первый ящик сброшен благополучно. Сделав разворот, Липкин снова ложится курсом на нашу площадку.

Но тут мы видим, что самолёт внезапно начинает терять высоту. Как будто какая-то невидимая рука прижимает его к склону, а затем совсем близко от нас бросает камнем вниз. Катастрофа неминуема: мысль о посадке здесь, на куполе шириной несколько метров, кажется невероятной. А вне нашей площадки — гибель: слева и справа нас окружают глубокие пропасти.

Самолёт мчится на нас, за снежным склоном мы видим уже только мотор и верхнюю плоскость падающего самолёта. Замедляющийся бег, самолёт делает последний прыжок и зарывается мотором в снег в нескольких метрах от нас.

Проваливаясь в глубоком снегу и забыв о трещинах, мы бросаемся к самолету. Помогаем штурману Сысоеву освободиться от ремней, он невредим. Липкин уже на ногах.

Как мы узнали позже, причиной аварии был мощный нисходящий поток воздуха, который прижал самолёт к склонам пика Ленина. В этот момент, сорвавшийся со склона осколок льда, попал в пропеллер, и тот разлетелся на части. Самолёт начал падать, единственным спасением была посадка на площадку лагеря 5200. Только лётное мастерство Липкина позволило осуществить её благополучно.

Внезапно начинается снегопад, а наши гости, попавшие сюда таким необычным путём, одеты очень легко. На Липкине щёгольская кожаная куртка, пилотка и начищенные до блеска хромовые сапоги; Сысоев в лёгком комбинезоне. Кто-то приносит из палаток верёвку, и мы предлагаем лётчикам связаться с нами.

Они делают это не совсем охотно, и уже на ходу альпинист Искин начинает рассказывать им что-то о трещинах. Но его объяснения обрываются на полуслове, я оборачиваюсь и вижу над снегом только голову Искина и его руки, уцепившиеся за края скрытой трещины: Сысоев с испуганным лицом держит натянувшуюся верёвку. Наступает разрядка, все мы хохочем; лётчики получили первый наглядный урок по альпинизму...»

 

...Тихий шорох падающего снега не прекращается. Периодически приходится стучать кулаками в потолок палатки, стряхивая наваливающийся снег, чтобы не порвалась ткань. При этом с потолка отвратительно брызжут ледяные капли конденсата.

Мучит голод — ничто так не возбуждает аппетит, как ничегонеделание и дефицит еды.

А время уходит! И, как ни экономим, уменьшается запас продуктов и бензина. И тают силы. Постепенно мы теряем самое нужное, самое ценное и важное из того, что человеку помогает в горах — надежду на успех.

Но, все-таки, лучше от непогоды страдать здесь, чем на море — у моря ждать хорошей погоды ещё обиднее и противнее.

 

Подъём в час ночи – есть погода!

Жгучий мороз. Рюкзаки и верёвки хрустят, ботинки как камень, палатки не гнутся. Пронизывающий ветер порывами достигает ураганной силы. С трудом сворачиваем лагерь.

Почему-то чудится запах сирени и сосновой хвои.

На небе колючие звёзды и никаких облаков. Над голубовато-искрящимся в звёздном свете ледяным гребнем, вернее, кажется, прямо на нём, ярко сияет зелёная звезда — словно НЛО посадку совершил.

Луны нет, двигаться можно только, освещая путь фонариками. Осветить Памир фонариком?!

Бредём, почти на ощупь, по ледяным и каменным валам и ухабам, спотыкаясь, скользя и падая.

Пересекли ледник и начали карабкаться по обледенелым крутым осыпям и заснеженным сыпучим скалам на скалу Липкина.

Из прозрачного, светлеющего на глазах полумрака утренних сумерек постепенно выступает ледяная цитадель — пик Ленина.

Взошедшее солнце плавно освещает его огненным светом. Ледяные грани склонов засверкали.

...Вскарабкались на ледяной купол скалы Липкина. Аракелов жалуется, что совсем не чувствует пальцев на ногах. Он очень сильный, выносливый, волевой и терпеливый парень — если пожаловался, значит, действительно, худо!

Алик с трудом разулся — носки к ботинкам примёрзли. Хлещем побелевшие ступни репшнуром, растираем пальцы шерстяной варежкой. Наконец заскулил Аракелов, запричитал — восстановилась чувствительность ног.

Взгромоздили на себя рюкзаки и по краю скального обрыва пошли вверх, поближе к солнышку.

Приятно не валяться в тесной заледенелой палатке, а работать на склоне! Во всём теле разлита радость. Радость от колебания верёвки при каждом движении связки, радость от каждого своего шага, от каждого усилия, затраченного на этот шаг.

…Медленно пробиваемся сквозь глубокий снег по крутизне вверх. Мы опять забрались выше пяти километров. Организм как барометр чутко реагирует на увеличение высоты: понижается давление атмосферы – снижается работоспособность. В голове пульсирует боль. Пульс зашкаливает. Дыхание частое, прерывистое, хриплое. Да ещё очки постоянно запотевают!..

Входим в ледопад по ориентирам, намеченным ещё снизу, с бивака.

О, памирские масштабы! То, что издали казалось пологим склоном с неширокими трещинами, по мере приближения увеличивается, растёт в ширину и высоту, выгибается крутизной, местами взметнувшейся почти отвесно…

Вдруг рядом с нами совсем из ничего, просто из прозрачного голубого воздуха, солнечного блеска и снежного сверкания, родилось симпатичное розовое облачко и поплыло рядом. У Александра Блока читал: «...Небо было глубокое, синее, и вдруг вздулось на нем белое облако. И я сказал: что нам сажать розы на земле? Не лучше ли на небе? Но было одно затруднение: земля низко, а небо — высоко. И пришлось учиться магии — небесное садоводство».

...Запрокинув головы, смотрим на предстоящий путь, и сосём таблетки глюкозы... На террасу выше ледопада выбраться сегодня не сможем — здоровья не хватит... И сюда-то еле взобрались.

Всех сотрясают приступы кашля. Мы предельно усталые, багровые и потные. Со всех сторон окружены застывшей водой — льдами и снегами, но подыхаем от жары и жажды. После двенадцати часов таких усилий при таком зное организм сильно обезвожен и каждому из нас требуется выпить не по одной кружке воды. Но живой, жидкой воды здесь нет. Добыть её можно, лишь плавя снег и лёд. А с бензином у нас напряжёнка.

Постепенно солнце снижается к горам, и день медленно угасает. И сразу – мороз.

 

...Середина августа. Раннее-раннее утро. Причудливый горный мир залит ещё лунным светом, но наш новый день начался.

Предстоящий путь волнует — чувствуется по напряжённым взглядам, которые то один, то другой, упаковывая рюкзак, украдкой бросает вверх.

- Пошли!

«…Обвалов сонные громады с уступов, будто водопады, морозом схваченные вдруг, висят нахмурившись вокруг…»

Высота уже 5480. Медленно бредём по глубокому сыпучему снегу.

Чем выше, тем конфликты с природой острее и болезненнее. Ясно ощущаем свою уязвимость, свою мизерность, свою абсолютную зависимость от малейшего погодного каприза.

Конечно, в любой момент мы вольны прекратить подъём и повернуть назад, где с каждым метром сброшенной высоты, будет добавляться кислорода в воздухе и в крови. Но мы лезем всё выше.

...Высота уже 5590. Идётся, в общем, неплохо. Утренняя лень преодолена, мы размялись, вработались и, сменяя друг друга, довольно бодро топчем в глубоком снегу ступени — всё вверх, да вверх.

Но вдруг какая-то подспудная тревога в душе шевельнулась, и подумалось: когда всё хорошо и нет особых поводов для тревоги, нужно быть особенно бдительным...

Начинаем обход ледопада справа по крутизне. И тут чей-то истошный крик: - Лавина!

Она сорвалась прямо над нами... Мы на её пути... Убежать невозможно... Надежда лишь на везение!

...Слава Богу, зона отрыва оказалась над нами невысоко, и лавина не успела разогнаться. А мы стояли на пологой терраске, ещё не вышли на крутяк, и успели вонзить в снег на всю длину ледорубы, и намертво уцепившись, упали на них грудью. Лавина перехлестнула поверху.

Выбрались из-под снега. Отплевались, высморкались, вытрясли снег из ушей. «Снежная маска» Блока вспомнилась:

И снежных вихрей поднятый молот

Бросил нас в бездну, где искры неслись,

Где снежинки пугливо вились.

 

Сердце медленно поднялось из пяток и возвратилось на своё постоянное место.

…Чтобы не подрезать лавиноопасный склон, пошли по крутяку прямо в лоб — по линии падения воды.

Шебеко, идущий первым, не учуял скрытую под снегом трещину. И рухнул в неё. Но Осадченко держал верёвку связки внатяг. И Костя глубоко не провалился. Повис на страховке.

Наша связка подобралась ближе, я подстраховал, и Аракелов помог Косте выбраться.

Разыскали снежный мост через трещину, проползли по нему с попеременной страховкой. И – выше: то проваливаясь в снег по пояс, то вырубая ступени в голом льду. А солнце слепит и печёт немилосердно, и жажда донимает. А ноги в промокших ботинках деревенеют от холода.

...Раскачивается в небе в такт шагам ослепительно полыхающий солнечный диск... слезятся воспалённые глаза... ноют суставы... мышцы окаменели… пульсирующая боль в голове... свистящая одышка... хриплый кашель... бесконечная жажда... опустошённость и угнетённость...

Беспредельные, вставшие на дыбы поля глубокого рыхлого снега. И на гребне гигантские карнизы. Необходимость поскорее убраться из-под карнизов заставляет делать, и делать, и снова делать следующий, и ещё следующий, и каждый следующий шаг, подавляя усталость, слабость и нежелание двигаться, заглушая приступы страха: нависшие над нами карнизы воистину чудовищны!

...Крутяк прошли. Теперь топчем глубокий снег на плато, взбираясь к седловинке в гребне, где хотим ночевать.

Задул ветер, и мы решаем на гребень не вылазить, а заночевать на плато: в пологом снегу сможем глубже зарыться и надёжнее закрепить палатки.

Высота 5790. Косые лучи заходящего солнца золотят льды и снега. Потом делают их алыми. Потом солнце скрылось за гребнем, и горы стали сиреневыми. Потом взошла луна, и они сделались пепельно-голубыми.

...Палатка — скорее не физическое, а психологическое укрытие, дарит каждую ночь замечательное и необходимое чувство защищённости. Здесь мы имеем возможность отгородиться от гигантского мира гор в своём собственном мирке — уютном, и кажется, безопасном. И, как итог и следствие, ночь в палатке дарит отдохновение...

 

…Готовимся к выходу, и нет никакого страха, никаких сомнений и опасений. Во всех нас нынче утром разлита вера в успех — в ясном и чётком сознании, в мощно и уверенно работающем теле.

Внизу на разгорающейся белизне чётко рисуется голубая нитка вчерашних следов. Мы поведём её дальше вверх.

...Высота набирается медленно и трудно. Снег глубокий, проваливаемся по пояс, а временами даже по грудь, часто мучительно буксуем на месте.

Наконец взобрались на гребень. Высота 5830. Леденящий ветер. Ноги стынут. Одежда смерзается.

Верх гребня теряется в плотных облаках — туда и лезем. Час за часом карабкаемся по обледенелым крутым осыпям и заснеженным скалам. Метёт позёмка.

...Высота 6080. Вверху тучи, внизу клубятся тоже. Ветер хлещет колючим снегом. Жуём курагу и глюкозу. Сигарета по кругу.

…Вверх... Силы берутся уже неизвестно откуда. Будь я один здесь — давно, наверно, повернул бы вниз.

Но я в команде. Ещё Экзюпери писал: «...Когда киркой работает каторжник, каждый её удар унижает каторжника, но если кирка в руках изыскателя, каждый её удар возвышает изыскателя. Каторга не там, где работают киркой. Она ужасна не тем, что это тяжкий труд. Каторга там, где удары кирки лишены смысла, где труд не соединяет человека с людьми... Величие всякого ремесла, быть может, прежде всего в том и состоит, что оно объединяет людей: ибо ничего нет в мире драгоценнее уз, соединяющих человека с человеком.»

...Высота 6514. Всё идём, нескончаемо лезем, бесконечно карабкаемся по снежно-скалистому гребню сквозь тучи и снегопад. Наши заснеженные головы и плечи задевают хмурый купол небосвода. Пересохший рот перекошен.

И вот — всё! Выше идти некуда.

Сил уже почти не осталось, но кажется, нет силы сильнее тебя. И нет людей дороже тех, что рядом.

Перед нами поразительные просторы Памира и Тянь-Шаня, Гиндукуша, Каракорума, Гималаев и Тибета – от Афганистана и Пакистана до Непала и Синьцзяня. За непроглядной пеленой туч и снегопада – не видно ни…чего!

Подобрал камушки — домой, детям. Стишок вспомнился, что как-то читал с ними:

 

Раз — ступенька,

Два — ступенька,

Три — ушиблена коленка.

На четвертой

На ступеньке

Я встаю на четвереньки.

Пусть ступеньки высоки,

На коленках синяки,

Я на самый верх взобрался,

Остальное – пустяки!

 

...По снежному гребню спускаемся на перевал Крыленко. Связки поочередно выходят вперед, пробивая путь в сугробах. Ветер, снегопад, холодина.

С гребня в сторону ледника Ленина свешиваются снежные карнизы. Нужно очень внимательно следить за тем, чтобы в облачной и снежной мгле ненароком не выйти на край карниза — несколько секунд свободного полёта, и окажешься далеко внизу на леднике, там, где пережидали долгий снегопад.

Вот и перевальная седловина. Высота 5800. Целый час ждём, пока разойдётся туман – спуск не виден.

...Развиднелось внизу — пошли, проваливаясь в снег по развилку.

Спустились на ледник Большой Саук-Дара — и дальше вниз, обходя частые трещины. Снега всё меньше. С высоты 5270 ледник совсем открыт. Здесь мы наконец-то развязались и, уже без связок, бежим вниз.

Выскочили из облаков и уходим от них всё дальше – всё ниже.

Нас ждёт ещё один высокий и трудный перевал, последний на маршруте. Но, направляясь к началу подъёма на него, пока идём вниз. Топаем по Саук-Даре без проблем. Ледник рваный, но многочисленные трещины и нечастые ледопады удаётся удачно обходить.

…На высоте пять километров упёрлись в грандиозную трещину, рассекающую весь ледник поперёк. Заметались, ища проход... ничего не нашли... и прямо вниз – в ледяную глубину на далёкое дно... Чтоб выбраться на поверхность, пришлось на ледовой стенке поработать и ледорубами, и ледобурами, и на жумарах на стременах повисеть...

С высоты 4900 ледник стал очень разорванным — петляем среди провалов, разломов и трещин, обходим стороной хрупкие сераки. Иногда, при этих обходах, так долго лезем вверх, что начинает казаться, будто мы не спускаемся по ущелью, а поднимаемся...

Часто путь преграждают густые кальгаспоры — приходится прорубаться сквозь эти дебри ледяных пик, шпаг и сабель.

На леднике очень много воды — ручьи, реки, озёра, водопады. Вода капает, журчит, звенит, ревёт и грохочет, создавая сильный шум, усиливаемый эхом, отражающимся от стен ледяных расщелин. Вода гудит даже где-то в глубине ледника: реки то исчезают в ледяных колодцах, то вдруг вырываются мощными фонтанами из-под хрустально сверкающих арок, из изумрудных гротов — бурно несутся по ледяным жёлобам.

Ужасно хочется искупаться, хоть как-то помыться. Но — табу! Уже много дней нас преследует крутой запах мокрой шерстяной одежды, грязного белья, пропитанных смазками ботинок, потных носков, лечебных кремов, давно немытых тел... На высоте люди не моются. Угроза простуды, ангины и воспаления лёгких висит над нами дамокловым мечом. На сложном маршруте лучше быть очень грязным, чем чуточку больным. На высоте элементарный насморк может за одну ночь превратиться в отёк лёгких...

Солнце слепит нещадно. Но, когда остановились на обеденный перекус, повалил снег, и закрутила метель. А сквозь метель — гроза. Благо, что через полтора часа эта чехарда прекратилась.

...Прорубившись сквозь кальгаспоры, пересекли ледник. Перебрались через сложный рандклюфт. Траверсом левого борта ущелья вышли на террасу орографически правого борта бокового ущелья, ведущего к нашему последнему перевалу. На правобережной морене, на высоте 4740 прекрасная площадка для двух палаток.

 

...Утром обычный мороз со всеми привычными страданиями. Потом ходьба по морене, затем по леднику. Привычная работа с полновесной усталостью. И с непривычной радостью от стабильно хорошей ходовой погоды: ни жарко, ни холодно, ни мокро, ни снежно — замечательно!..

Поднимаемся легко — здесь не очень круто. Но вдруг с удивлением сообразил, что раз ботинки впереди идущего мелькают перед моим носом, значит крутизна изрядная. Видимо, мы уже так привыкли, что не воспринимаем её, как прежде.

...На седловину перевала взобрались, не связываясь — ледник полностью открыт, снега нет и многочисленные трещины, хоть выглядят пугающе, для нас безопасны. И сверху на нас рушиться нечему. И сами мы никуда падать не собираемся.

Высота 5200 — последняя в нынешнем походе пятикилометровая высота.

Теперь уже только вниз! До самого дома.

...Едва пошли вниз, как пришлось связаться — ледник на спуске завален глубоким снегом, маскирующим опасные трещины.

...К обеду вышли на ледник Октябрьский, и дальше по нему, любуясь ледовыми грибами всевозможных форм и размеров.

Моя тельняшка за поход сопрела и разорвалась на спине — рюкзак несу на голом позвоночнике.

...Бодро топаем вниз по ущелью, но вдруг упёрлись в реку. Это чудовище! Даже смотреть на воду жутко. Переправа вброд здесь абсолютно невозможна. И навесную переправу не организовать — на противоположном берегу зацепиться не за что.

...Лишь через два часа с трудом нашли подходящее место для переправы. Один поток прошли вброд по двое, обняв друг друга за плечи. Вторую бешеную воду форсировали двумя стенками по четыре человека. Еле-еле справились с могучим течением, едва устояли.

Минута напряжённой борьбы с ледяной рекой, ревущей и брыкающейся, как раненый мамонт… и спокойное выливание воды из ботинок… вдумчивое отжимание носков и стелек… раскладывание их на горячих камнях под ласковым солнышком и нежным ветерком для просушки.

К сожалению, эту процедуру пришлось повторять ещё неединожды. Аракелов ворчит, что договаривался участвовать в горном походе, а не в водном.

...Ближе к вечеру вновь упёрлись в мощный широкий поток... Решили здесь ночевать, чтобы рано утром, при морозе, перейти реку вброд по малой воде. Высота ночевки 4330.

 

…Утром воды мало, но камни в русле обледенели. Прыгая по ним, не смогли обойтись без купания. Взбодрённые водными процедурами, шустро топаем по направлению к цивилизации. Но путь этот идёт через пустыню Маркансу: вокруг ни листика, ни цветочка, ни птички, ни бабочки. Лишь вдоль тропы скелеты ишаков, да верблюдов. Места дикие и тоскливые. Только тостоморденькие сурки-сугуры, встав столбиками, глазеют на нас и удивленно посвистывают.

...Идём, почти не останавливаясь, час от часу всё медленнее. Обед короткий — долго ли воды из фляги хлебнуть? Есть уж нечего.

Резко задул холодный ветер. Пыль забивает глаза. По пустынной долине зигзагами носятся пыльные смерчи.

...Бредём одиннадцатый час подряд. Вдруг с той стороны, где за плотной завесой пыли должен быть Памирский тракт, доносится автомобильный гудок. И, ныряя уточкой среди барханов-волн, медленно пробирается в нашу сторону обшарпанный, дребезжащий грузовичёк. Как он здесь оказался, зачем? Чудо!

Вспомнилось из Андрея Свитки:

 

Мы живы. Вернулись. И вот

Я прижимаю к щеке ладонь,

Чтобы оттаял лёд.

 

Выстреливаем в сторону машины несколько сигнальных ракет и, когда водитель отозвался гудком, сбрасываем в пыль тощие рюкзаки, опускаемся на них расслабленно и пускаем по кругу последнюю сигарету.

 

 

Наш финиш — горизонт

 

Мы вступаем в мир чудес, более удивительных,

чем те, о которых рассказывается в арабских сказках,

более запутанных, чем критский лабиринт,

мир громадный и фантастический...

 

К. Фламмарион

 

Над ущельем кавказской речки Рцывашха полыхает жаркое солнце, лёгкий ветерок катит по небу кудрявые облачка, и мы блаженствуем, подставляя голые, натруженные спины звенящим брызгам водопада. Нас шестеро, все краснодарцы: Владик Вайзер, Витя Игнатенко, Витя Белоконь, Саня Подгорнов, Боб Драгин и я — две связки по три человека, две палатки.

...Тяжело идём, обливаясь потом, поднимаясь всё выше, оставляя внизу и хрустальные водопады, и лес, и душистые, яркие альпийские луга.

Вечером, когда утомившееся за день солнце спряталось за вершины отдохнуть, когда с ледников потянуло пронзительным холодом и мы впервые натянули свитера и пуховки, сверху неожиданно обрушился ветер, повалил палатки, разметал по округе всё, что успели достать из рюкзаков.

— Первый привет гор! — перекрывая шум ветра, весело крикнул Белоконь. — Горы нас заметили!

— Горы, привет! Салют, горы! — дурашливо орём вразнобой.

Нам весело. Мы радуемся бодрому ветру, настоянному на запахе талого снега. Мы радуемся, что впереди целый месяц искрящегося льда, снега и фирна, скал и ледопадов, поразительных закатов и рассветов – месяц тяжёлой, опасной и приятной спортивной работы, после которой особо ценишь минуты отдыха и дружеский трёп. Мы радуемся новой встрече с горами, мы счастливы!

 

...Склон очень крут, раскисший снег держит плохо. Опасаясь лавины, лезем прямо в лоб, попеременно страхуя друг друга.

Ветер бросает в лица пригоршни дождя, по каскам колотит град.

Подъём трудный. И не только физически. Сознаём и буквально ощущаем, что с каждой минутой опасность схода снежной лавины нарастает.

Поднимаемся быстро, как только можем. Самый последний рывок вверх делаем уже, кажется, на пределе последних сил. Успели! Лавина рухнула, как только мы выскочили на гребень...

 

...Уже половина маршрута осталась позади, когда, преградив нам путь, горы закрылись туманом.

Третий день туман не пропускает нас дальше. И каждое утро, выглянув из палатки, Саня Подгорнов всё горше вздыхает:— Здесь вам не равнина, здесь климат иной...

Туман, заслонив всё вокруг, глухой стеной отгородил нас от мира. Сузив его размеры до наклонной скальной площадки, на которую втиснуты, вплотную прижатые друг к другу, две наши палаточки.

Туман такой плотный и густой, что видны отдельные его частицы. Они оседают на бородах, шуршат по серебристому перкалю палаток.

Стальное снаряжение заржавело. Спальники и одежда промокли. Мы соскучились по теплу и пейзажу. Мы ждём солнца, как долгой зимой ждёшь прихода весны.

А где-то в цирке над нами, выше невидимого в тумане ледника Хазни, есть небольшое понижение, зазубрина в скальном гребне. Никто никогда не пересекал в этом месте Суганский хребет. Мы решились сделать это первыми. Но – туман!..

 

...На четвёртое утро туман, наконец, рассеялся. Дрожа от холода и нетерпения, стремительно сворачиваем лагерь.

- Быстрее! - торопит Вайзер.

- Вперёд и вверх! — напевает Подгорнов.

Драгин подхватывает: - Ведь это наши горы — они помогут нам!

Настроение классное, и погода великолепная – солнце во всё небо, небольшой морозец и ветерок лёгкий-лёгкий. Погода – звенит!

Входим в ледопад.

Перед нами невообразимое нагромождение льда невообразимых форм. Ледяной хаос. Иногда начинает казаться, что дальше пройти невозможно. Знаем, что год назад сильная московская команда проработала в этом ледопаде двое суток, и отступила, так и не пробившись на верхнее плато. Все другие известные нам группы обходили ледопад через перевал справа в отроге.

Что получится у нас? Или ничего не получится…

Впереди звенит ледоруб Игнатенко. Медленно ползёт за ним страховочная веревка. Часто надолго замирает – он вгоняет в лёд крючья. Оранжевая каска Виктора то исчезает за ледяными глыбами, то появляется вновь.

— Выдай!..

- Выбери!..

- Страховка готова!..

— Пошёл!..

В прошлом году мы так же работали в знаменитом Башильском ледопаде. Летом он считается непроходимым. И все умные люди обходят его по скалам. Мы прошли прямо по центру. Как сейчас, первым работал Игнатенко. У Вити особое чутьё на выбор пути в ледопадах. Правильнее сказать – талант!..

Проходит три часа напряжённой, непрерывной работы... пять часов... десять... Всё выше поднимаемся по леднику. Всё дальше то место, где нас держал в плену туман.

И вот довольный Виктор радостно и облегчённо кричит сверху:

— Всё, мужики, ледопаду амбец!

Выбрались на плато под перевальным взлётом. Сбросив в глубокий снег рюкзаки, алчно лезем в них за перекусом – изголодались с давнего утра.

…Вечер весёлый, настроение отличное. Мы успели подготовить для затрашнего подъёма нижнюю часть заснеженной ледовой стены, ведущей к нашей седловине. На хлипком снежном мостике через здоровенный бергшрунд, и выше по крутому слону – навесили двести метров перил. Теперь ночной мороз скуёт снег, ступени закрепятся. И завтра мы быстро, ещё до восхода солнца проскочим обработанный участок, по морозному насту на передних зубьях кошек поднимемся до скал, и по ним взберёмся на перевальный гребень.

Нужно обязательно выйти на гребень за день – ночевать на подъёме негде.

 

...Не суждено осуществиться нашим планам. Ночью очень потеплело, и хлынул дождь. Подготовленные ступени раскисли. С ледовой шапки, нависающей слева над маршрутом, рушатся ледяные глыбы. И от детонации срываются лавины с нашего склона – бьют по обработанному пути.

Дожидаться мороза нет времени. Слишком долго нас держал на привязи туман. Близко время контрольного срока. Если нарушим его, спасатели внизу забьют тревогу. Нужно уходить вниз. В этот раз удача от нас отвернулась.

 

...Несколько дней спустя мы всё-таки сделали первопрохождение. Пересекли Главный Кавказский хребет с севера на юг там, где до сих пор этого никто не делал.

Преодолев, по трудной и опасной крутизне лабиринт трещин на леднике Северный Тана-Цете, по очень высокому, очень крутому склону, через два бергшрунда взобрались на гребень и поставили палатки.

А ночью горы, словно спохватившись, обрушили на нас ураган.

Сначала лопнули растяжки палаток.

Потом поломались стойки.

Потом у верхней палатки, принимающей на себя основные удары ветра, разорвалась крыша. Нас поднимало и трясло. Иногда казалось, что ураган сбросит нас с гребня...

Утро не принесло облегчения.

С трудом свернули лагерь, и сквозь непроглядные тучи, почти ощупью спустились с гребня в южном направлении, на верхнее плато ледника Цители. Здесь ветер слабее.

День... Ночь... Снова день... Штормовой ветер при нулевой видимости. Снова ночь... Непогода не унимается. Сквозь изорванную ткань внутрь палаток хлещет пурга, ледник дышит злым холодом. Чтобы не застудиться, спим на животах, засовывая под себя окоченевшие руки...

 

На третий день я вспомнил, что подошли дни рождения: 10 августа день рождения моего отца, 11 августа родилась моя старшая дочь Юлия, а 12 августа я сам на свет появился.

Предвкушая удивление и удовольствие коллег, торжественно извлёк из пакета с носками бутылку коньяка, достал из глубины рюкзака неучтённые завхозом консервы и апельсины.

Но недооценил своих товарищей. Ухмыльнувшись, они тоже полезли в рюкзаки. Пожалуй, и в городе не всегда удаётся обеспечить на праздничном столе такое изобилие…

— За наш перевал! За горы! За тех, кто в горах!

— За тех, кто ждёт дома!

По палаткам застучала снежная крупа. Началась гроза. Заглушая шум ветра, загрохотал гром.

— Праздничный салют!

Обнявшись, сидим в рваных заледенелых палатках и, любуясь, как молнии бьют в окружающие вершины, поём Визбора:

Гребни каменных гор

Машут сорванным снегом.

В мачтах молний встаёт,

Как дредноут, гроза.

 

... На четвёртые сутки к вечеру сильно подморозило. Ветер прекратился – резко, как поломался. Тучи сползли в ущелье.

За считанные минутки мы свернули лагерь, надели кошки и заспешили вниз. Сначала было просто. Потом пошли в дело крючья и верёвки. Спускаемся по ледовым стенам, перепрыгиваем через трещины, переползаем над ними по ажурным снежным мостикам... Страшно!

До темноты успели сбросить триста метров высоты и, найдя через рандклюфт выход со льда на скалы левого борта, устроились на ночлег.

С удовольствием ощущаем кто спиной, кто боком — камни, а не лёд. Они кажутся тёплыми...

Завтра спустимся на травку. Денёк отдохнём, обсохнем, отогреемся. А потом полезем по льду и по скалам на следующий перевал. Их ещё три на маршруте. Но самое трудное и интересное уже позади. Грустно.

В соседней палатке зажёгся фонарик – парни выбрались из спальников и, обхватив руками зябнущие плечи, разглядывают карту.

— Эй! Что случилось, почему не спите? Скоро полночь!

— И вам не спится? Давайте решать, какой маршрут пойдём в будущем году...

 

 

Крутые снега

 

Я дышал вольным ветром, ветром безбрежных просторов.

Кто хоть раз глотнул его, тому не забыть его вкус!

Не так ли, товарищи мои?

 

Антуан де Сент-Экзюпери

 

Позади изучение карт, схем, кроков, отчётов предыдущих экспедиций. Позади работа со снаряжением — что-то усовершенствовали, что-то отремонтировали и переделали, что-то изготовили заново.

Позади тренировки на скалах, бесконечные круги по дорожкам стадиона, звон и грохот штанги.

Позади последняя проверка — всё ли предусмотрели, всё ли учли, всё ли взяли, ничего не забыли?

Позади бессонная прощальная ночь…

Аэропорт и рокочущий голос громкоговорителей, объявляющих посадку... и поцелуи... и улыбки... тревожные взгляды... и прощальные взмахи детских ручонок.

…Белые многоярусные громады облаков плывут под крыльями самолёта, час за часом пронзающего дали километров…