Вот ринутся с азартом на Фишт, на Фишт! 8 страница

Накатила тоска от вдруг пришедшего понимания бессмысленности и ненужности совершаемого мною. Зачем мне эти «Сорок дней на Воронежской земле»? Мне, посвятившему своё творчество изображению высоких гор?..

 

…Проснулся, распутал обвившуюся вокруг потной шеи горячую простыню, лёжа натянул штаны, слез с полки, умылся и побрился.

И – хорошо! Ощущение застарелой физической и моральной усталости, нервной напряжённости и воспалённости глаз, отпустили. В душе стало ясно, легко и просторно.

Все окна открыты настежь. Занавески трепещут. В вагон врывается благословенная, после липкой краснодарской жары, бодрая свежесть, приятная и радостная прохлада.

…Среди бегущих вдоль вагонного окна бесконечных зарослей цветущей сирени вдруг блеснуло озеро. На берегу девочка в красном платьице, с венком из одуванчиков на голове. Увидев поезд, взбежала на пригорок и машет, машет рукой проносящимся вагонам. И это почему-то так растрогало, что слёзы на глаза навернулись…

Сентиментальный носорог! С гадостным характером. Обидчивый и обижающий, отвратительный тип – угрюмый, мнительный, вечно мрачный и постоянно беспричинно страдающий. Знаю, что грустные всегда проигрывают. А измениться – никак. Семью замучил.

Вспомнилось, кажется из Юрия Кукина:

 

Вот вы поверили в меня, а жаль мне.

Я драгоценности менял на камни.

Я забирался в небеса.

Я верил только в чудеса.

А вы поверили в меня, а жаль мне.

 

…Солнце село. Золотой закат сменился серебристыми сумерками. Потом – тихий, тёплый, сиреневый вечер. В распахнутые окна вагона вместе с душистым цветочным ветром влетает пение соловьёв…

 

…У дверей Воронежской организации Союза художников меня подхватили, со всеми шмотками запихнули в машину, привезли в гостиницу и поселили. И уже через полчаса художники, съехавшиеся в Воронеж со всех концов РСФСР, на ходу знакомясь, оказались за шикарно накрытыми столами в банкетном зале гостиничного ресторана.

Но то была разминка.

Основное действо развернулось вечером на лоне природы – на базе отдыха, под роскошными вербами, у реки, под пенье соловьёв, зуд комаров и звон стаканов. Застолье было изумительно вкусным, изобильным и весёлым. Народ оказался простым, дружелюбным и симпатичным. Тосты гениальные!

 

…В семь утра завтрак. Мучение. У всех коллег в мутных глазах жажда пива.

Погрузились, поехали – художники в автобусе. Рюкзаки, баулы, чемоданы, этюдники, папки и планшеты – в грузовике под брезентом. На границе Бобровского района торжественная встреча – оркестр, речь первого секретаря райкома КПСС. Изо всех сил стараемся не спать.

По району поехали с милицейским кортежем и третьим секретарём райкома в роли гида.

Прибыли на Хреновской конезавод – родину легендарных орловских рысаков. Прекрасный музей. Замечательная лекция. Лошади потрясающей красы. Их чистят пылесосами.

Прошлись по всем конюшням. Наблюдали выездку и преодоление препятствий. Восхитились мощью тяжеловозов. Очень интересно. Но очень спать хочется. И пива. И чтоб комаров не было.

Обед с водкой и кумысом.

Вечером поехали в дикую непаханую степь – смотрели вольно пасущиеся табуны, водопой и купание лошадей. Пытался рисовать, но быстро понял бесперспективность затеи. Просто глядел восторженно, вбирая впечатления.

Перед ужином нам продемонстрировали элитную лошадиную случку. Так создаются будущие чемпионы! Впечатляющее зрелище...

 

…Поражает тематическая всеядность коллег. Накидываются на любой изобразительный мотив и пишут, и рисуют вдохновенно, всё подряд от зари до зари. Потому что идея может и должна быть не только сюжетной, но и пластической. Для художника пластическая идея важнее. Именно она рождает изобразительное искусство. Красота и гармония творимы. И зависят не от сюжета, а от его пластического осознания и выражения художником.

 

…Рядом с лесхозтехникумом, где мы разместились, находится великолепный знаменитый Хреновской бор. Но идти в лес рисовать страшно – стоит остановиться, как комары собираются вокруг плотным звеняще-гудящим облаком и жрут нещадно. Никакие защитные мази и жидкости их не отпугивают.

Поднялся на заре, посомневался, но отправился в лес с надеждой поработать. Куда там! Комары, гады, даже остановиться не дали. Этюдник, папку, флягу с водой и планшет свалил в кучу под кустом и, вместо работы, бегал два часа по утреннему сосновому лесу – соскучился по физической нагрузке. Хвоя под ногами приятно пружинит. А запах!

…К обеду всё-таки написал в лесу акварель. Плохо. Ну не моё это! Потому никак не могу выйти на свой привычный уровень. В горы хочу, хочу горы писать!

Но сдаваться не привык. Вокруг настроение бодрое, весёлое, надо брать пример с коллег. А то торчу, как оттопыренный мизинец из сжатого кулака. Надо вплетаться в общий венок.

Или не надо? У меня есть своя тема, свой изобразительный язык – свой голос. Может быть слабенький голосок, но собственный. Кроме меня мою тему никто не решит, никто мои горы не изобразит. А сосновые леса, конезаводы, химкомбинаты и атомные станции пусть пишет и рисует тот, кто, в отличие от меня, делает это с удовольствием. И успешно. Каждому своё – кому оперная сцена, кому эстрада. А кому песня у костра.

 

...Приехали в Георгиу-Деж. Выслушали в очередной раз привычно-пустые и бестолковые приветственные речи. Потом банкет. И – на теплоход – по Дону до Павловска. На палубе с умным и вдохновенным видом позируем областному телевидению. Потом вместе с телевизионщиками обильно выпиваем и вкусно закусываем.

В Павловск прибыли поздно вечером. Комаров нет. Зато жуткое количество мелкой мерзкой мошки, типа таёжного гнуса или москитов. Кто-то из художников сказал про них: - «летающие челюсти».

Город красивый, старинный, основан ещё Петром Первым. Цветёт акация, и дух над городом чудесный…

Красив Дон! Он прекрасен в любое время, при любом освещении, при любом состоянии неба. И души. В любой стадии нетрезвости...

 

…Весь день до позднего вечера работал на судостроительном заводе. Написал четыре акварели. Лучшая среди них получилась в тёмном цехе, куда спрятался, спасаясь от всепроникающей сокрушительной мошки.

 

У всех у нас тут одна тема, мы разрабатываем одни и те же сюжеты, изображаем часто один мотив. Это рождает жёсткую творческую конкуренцию. Она подхлёстывает чувство ответственности. И стимулирует активность в творческом поиске формы выражения пластической идеи. Копится опыт работы в экстремальных условиях. Это мне в горах пригодится. Сомневаться можно было дома, а здесь некогда. И не нужно – делу противопоказано. Раз уж решился и поднял паруса, и они приняли ветер – вперёд! И думай не о том, что осталось позади, а только о том, что впереди за горизонтом...

 

…Здесь совершенно бесподобная сирень. Цветов на кустах столько, что, кажется, листьев нет совсем. Не кусты вокруг, а гигантские букеты.

Дождь собирался, собирался – покапал – но так и не решился пролиться. Очень жарко и душно. Спасительный прохладный ветер неразумно разогнал тучи, и прекратился. И мгновенно с новой яростью обрушилась на нас изголодавшаяся крылатая кровососущая сволочь.

 

…Сегодня Сашу Бобкина – замечательного художника из Кемерово – тощего, бледного, длиннобородого и фирменно заджинсованного, а потому шпионски подозрительного, повязала бдительная местная милиция в момент рисования какой-то архитектурной развалюшки петровской поры. Чтоб не компрометировал!

Оскорблённому в своих патриотических чувствах Бобкину, признанному художественному певцу российской старины, пришлось взывать за помощью к райкому КПСС.

После высокопоставленного заступничества справедливость восторжествовала. Опростоволосившиеся стражи порядка, пока Саша в исконно русских выражениях прощался с ними, стояли по стойке «смирно».

 

…Сегодня вновь работаю на судостроительном заводе. Выбрал для изображения два мотива. Оба трудные – запутанные планы, сложные объёмы, жуткий, по густоте переплетений, ажур изящных металлических конструкций.

Начал рисунок очень активно, энергично. Пожалуй, даже вдохновенно! А когда закончил, кажется, что ничего не получилось…

Руководитель нашей творческой группы знаменитый московский график Анатолий Петрович Болошенко – могучий и мудрый человек, замечательный художник – вечером неожиданно расхвалил то, что я сегодня сотворил…

Ничего не понимаю! Нужно разобраться, необходимо понять, в чём тут дело… что хорошо, а что плохо… и почему.

Проговорил с Болошенко до глубокой ночи. И понял, что качество создаваемого произведения зависит от количества ранее созданных качественных произведений. Качество произведений зависит от количества выполняемой при их создании духовной работы – на основе собранных жизненных впечатлений. Необходим творческий и жизненный опыт. Нужно вкалывать всё время, постоянно, непрерывно, без вздорных мыслей, не отвлекаясь на мрачные размышления о долге перед семьёй, о своей материальной несостоятельности, о том, что для блага семьи нужно заниматься более выгодным делом.

…Ночью гремел гром, сверкали зарницы, но вожделенный дождь так и не начался.

А утром, хоть солнце яркое, но весьма прохладно. А всё усиливающийся ветер понастоящему холодный. Нет в мире совершенства!

Сегодня работается трудно. Вернее, совсем не работается. Вернее, работается так трудно, что совсем ничего не получается. Замарал акварелью лист бумаги. Смыл краску, замазал лист ещё раз. Ещё смыл, опять закрасил – всё такая-же ахинея получается.

Психанул. И, плюнув на натуру, написал на размокшем, разбухшем листе что-то по воображению – вообще несуразное, несусветное. Совсем плохо! Ещё раз смыл акварель... И ещё раз написал. Теперь, вроде бы, получилось что-то толковое. Болошенко похвалил и констатировал: - Акварель испортить невозможно!

 

…После утомительной трёхчасовой езды по разбитой дороге, больше напоминающей танковый полигон, очередной приём в очередном райкоме. Здешний первый секретарь говорил, как и все предыдущие, очень долго и неинтересно. Мы изнывали от скуки и, борясь со сном, глушили ледяную минералку, которая, кроме как в райкомовских кабинетах, нигде не водится.

Россошанский химзавод – сверкающая, гудящая, свистящая, парующая, убийственно-бесчеловечная, но, одновременно, очень, по-человечески гордая, индустриальная красота. Гигантский монумент человеческому уму и трудолюбию.

Но сверху, прямо из раскалённого белёсого неба, что-то непонятное химическое мелко-мелко сеется омерзительно…

Завод модернизируется, устанавливается новейшее японское оборудование, монтируют его японцы – аккуратные, трезвые, поджарые мужички в красивой и удобной одежде серебристого цвета, в красивых и удобных шапочках с длинными широкими козырьками, в красивых и удобных ботинках на протекторе. Но эффектнее (а может быть эффективнее), всего то, что японские монтажники работают в белых перчатках!

 

…Недалеко от Россоши позавчера произошло крушение пассажирского поезда. Тепловоз и четыре передних вагона перевернулись, в них много раненых. А следующие тринадцать вагонов разбились – лишь единицы пассажиров уцелели. Ни по радио, ни по телевидению об этом, естественно, ни слова. И в газетах – ни строчки.

… Нечеловеческая сила,

В одной давильне всех калеча,

Нечеловеческая сила

Земное сбросила с земли.

И никого не защитила

Вдали обещанная встреча,

И никого не защитила

Рука, зовущая вдали…

 

Это из стихотворения Александра Кочеткова.

…После дня работы на Россошанском химзаводе, в девять вечера возвращаемся своим автобусом в гостиницу. У железнодорожного переезда огромная автомобильная пробка. Прождали час. Надоело – жара и духота доконали. С Бобкиным выбрались наружу и побрели к будке на переезде узнать, в чём дело.

А там дежурная в слезах – полтора часа назад произошла новая катастрофа – сошёл с рельсов скорый пассажирский поезд, очень много жертв.

И, оказывается, вчера почти на этом же месте ещё один пассажирский состав опрокинулся. Мы потрясены и подавлены. Как хрупка человеческая жизнь! Как непредсказуемо несчастье, как неожиданна смерть! Как жизнь наша зависима от нелепых случайностей, от чьей-то ошибки, или халатности, или подлости! И как нужно ценить каждый миг счастья жить! Жизнь – она уже тем хороша, что другой у нас жизни не будет! Спешите жить, а то будет поздно!

 

…В городе только и разговоров, что о произошедших подряд трёх железнодорожных катастрофах. Одни толкуют о диверсии, другие говорят, что причина в рельсах – они вздыбились от жары. Двое из опрокинувшихся поездов шли к нам на юг – в Адлер и в Баку. Значит, были забиты битком, значит, было много детей…

 

…Сегодня гостиничная уборщица, наводя порядок в номере нашего астраханца Хамида Ганеева, смяла и выбросила лучшие его акварели, приняв их за испачканную краской ненужную бумагу...

Ганеев замечательный художник! Тонкий колорист, точный композитор. И мужик классный – добродушный и компанейский.

 

…Интереснейший художник Саша Бобкин! Все его произведения с пронзительным настроением, они очень образны. Его рисунки, сделанные на химзаводе – страшный образ технократической цивилизации, коверкающей и уничтожающей первозданную природу. Все его работы самобытны и талантливы. Но в Краснодаре подобные листы до краевой выставки не допустили бы. Наступят ли на Кубани времена, когда произведения на выставки будут отбираться не по идеологическим, а по художественным критериям?

 

…Пытался сегодня в городе пообедать, как обычный советский обыватель в командировке. И нарвался на повсеместные огромные очереди и такой запах в столовых, от которого есть расхотелось. Оказалось, что за эти дни я уж отвык от обыденности…

Пришлось тащиться в ресторан, к которому мы прикреплены распоряжением райкома,– здесь накормили мгновенно и очень вкусно.

А над входом в отвратительную столовую, в которой я не отважился обедать, висит лозунг: «Партия существует для народа и служит народу!»

Сама-то КПСС об этом помнит?

 

…Когда в полвторого ночи окончил работу и, собираясь спать, занялся уничтожением комаров, вошёл в мой номер горьковчанин Паша Рыбаков и сообщил, что назревает день рождения куйбышевца Володи Пашкевича – высокого, мускулистого, седобородого, голубоглазого, загорелого, весёлого и талантливого.

Мы подумали… и взяли разделочную доску… и к ручке не шёлковой ленточке подвесили сургучную печать с датой события. На доске нарисовали венок из цветов в стиле городецкой росписи, а в середине, опять же в обрамлении цветов, изобразили скачущего рысью кентавра с мощным конским крупом, окрашенным под ягуара, и с обнажённым атлетическим торсом Пашкевича, делающего на скаку наброски в своём знаменитом кожаном альбоме...

Почему кентавр? Потому что на Хреновском конезаводе Пашкевич влюбился в лошадей. И особой симпатией проникся к орловскому рысаку по кличке Гопак – бывшему чемпиону, а ныне производителю-рекордсмену.

Красив и могуч орловец Гопак.

Самарец Пашкевич прекрасней в сто крат.

Желаем Володе стать самым заметным

В истории искусства всех веков

Производителем-рекордистом

Графических листов!

 

…В шесть утра выехали из Россоши в Новую Калитву. Жары ещё нет. Настроение у всех необыкновенно смешливое, дурашливое и анекдоты летят фейерверком...

У железнодорожного переезда традиционно застряли в пробке. И услышали очередную трагическую весть – у моста перевернулся вахтовый автобус с рабочими химзавода!

Мы уже настолько переполнены трагедиями, что психика отказывается их воспринимать, и новость вдруг вызвала хохот!.. И наш шофёр сквозь смех, утирая выступившие слёзы, говорит: «Всё! Теперь уже наша очередь сыграть в ящик!» - и все покатываются от смеха…

«И на электромеханическом заводе вчера вечером был взрыв!» - сообщаю я коллегам ещё одну печальную новость, услышанную в гостинице от дежурной по этажу.

И опять хохот до слёз!

И москвич Багдасар Аветисович Месропян, лучший акварелист среди армян, вдруг очень серьёзно говорит: «Нет! Взрыв завтра будет!»

Ну, тут уж мы буквально зашлись от ржания…

Цинизм? Идиотизм? Да нет… Защитная реакция нормальных людей, позволяющая преодолеть страх, растерянность, чувство беззащитности и беспомощности перед жестокостью непредсказуемой судьбы.

 

 

…Съездили в деревню – Болошенко решил отвлечь нас от механических кишечников химзавода. Часть группы (Анатолий Петрович зовёт этих художников «аграрии») останется поработать несколько дней в селе. Остальные вернутся в Россош и продолжат пленэр на химзаводе. Тех, кто продолжит работу на химзаводе, московский художник Виталик Губарев, любящий и умеющий замечательно петь грузинские застольные песни, называет: «внуки Менделеева».

«Менделеевцы» просят «аграриев» нарисовать на их долю мазанки под камышовыми крышами.

«Аграрии» предлагают меняться на рисунки химических установок, и пиво в придачу.

«Менделеевцы» требуют в дополнение к мазанкам козье молоко.

- Жмоты и лодыри! – возмущается Паша Рыбаков, – у меня есть рисунки и завода и деревни. Всего лишь за чай с сахаром дам срисовать!..

Болошенко и староста группы Вася Дмитриенко отправились в правление колхоза договариваться о размещении «аграриев» на постой.

А мы пока выбрались из автобуса-духовки на свежий воздух. Но свежести в воздухе нет нисколечко. Опять пекло! Да такое, что даже комаров и мошек нет.

Здешние жители – помесь украинцев с русскими. Они не говорят, а «балакают», как у нас на Кубани. И молодые девахи здесь такие же красивые, как в Краснодарском крае.

Назревает очередной банкет. На этот раз в помещении колхозного парткома. В комнате тесно. Стульев не хватает. И правленческие девчата притаскивают дополнительную мебель из соседних комнат. Девчонки весёлые и ядрёные. Соскучившиеся по женской ласке художники из Сибири и с Урала, потрясённые южными дамскими прелестями, закатывают глаза, щёлкают зубами и восторженно трясут бородами…

 

…Отметили день рождения ленинградца Олега Яхнина – гениального, чернобородого, миниатюрного. Он один из лучших акварелистов страны. К праздничному столу он приехал на плече Пашкевича.

 

Двадцатому веку, родившему Яхнина,

Большое спасибо! Ура! Ура!

Без Яхнина искусству – хана!

 

Олег – выдающийся, известный в мире художник. Но никто не знает его творчество, кроме коллег, у нас в стране. Обидно за Отечество!

 

…Сегодня Болошенко преподал нам урок преданности искусству. Все, кто вместе с ним рисовали на дне каменного карьера, не выдержали жуткого солнцепёка и кошмарной мошкары, и сбежали наверх к автобусу. И устроились рисовать в тени автобуса на ветерке.

Анатолий Петрович сделал иначе. Когда мошкара совсем доняла, а солнце раскалило голову, он разделся, снял трусы, пописял на них, и укрыл ими лысину. И доделал рисунок – классно! Этот рисунок потом на нескольких всероссийских, и всесоюзных выставках экспонировался.

 

…Оказывается, Болошенко, в составе Кантемировской дивизии, воевал здесь. Прямо здесь, где мы сейчас этюды пишем.

Вот памятное ему здание школы.

От школы мы и начали подъём на гору, возвышающуюся над всей округой.

Поднялись, огляделись.

Держали эту гору итальянцы, и били с неё нещадно – много на этих склонах наших солдат полегло.

Вот остатки вражеских блиндажей, окопов. Вот осыпавшиеся и заросшие ходы сообщения.

Вокруг мусор: бумага, обрывки полиэтилена, презервативы, битые бутылки и давленные консервные банки, стоптанные туфли, ботинки и сапоги, драные кеды и шлёпанцы-вьетнамки, обгорелый фанерный ящик…

Жара. Солнце из зенита бьёт нам в темечко прямой наводкой. Комары и мошка. Горизонт в мутной дымке. Круговая панорама скучнейшая, пейзаж в полуденном освещении плоский и невыразительный. Постояли. Помолчали.

Спустились, загрузились в автобус, подъехали к берегу Дона. Мошка и комары. И слепни. Берег высокий и крутой, схода к воде нет. Обрыв – сплошная свалка. И вонючий ручей стоков со свинофермы в Дон струится…

…Репродуктор в гостиничном номере дефективный – либо молчит, либо оглушительно орёт. Третьего ему не дано, и очень жаль, ибо одному в тишине тоскливо, а слушать постоянный крик тоже невмоготу...

 

…Время полчетвёртого ночи. С двух часов я, расслабившись с коллегами божественно холодным белым сухим вином, спал, как голубок, но вот только что, с тысячью извинений, вихрем ворвался ростовский анималист Володя Бегма в поисках бумажки - помягче и побольше. Он, бедолага, весь день рисовал на плодоовощной станции и объелся варения. Опасна наша профессия!..

 

… Жара. Духота. Тоска. Полная прострация. Ничего делать не хочется. Постоянное желание спать. Но жара и духота спать не дают. В номере пекло – линолеум на полу вздулся большими волдырями. Тоска... духота…жара…

Перечитал письма из дома. Возник хоровод мыслей, которые невозможно выразить. Основной вывод – неправильно живу. Не умею выделить главное. Утопаю во второстепенных мелочах и сиюминутных маловажных ситуациях, раздуваемых до размера проблем. Постоянно обижаю жену. Хоть родней и дороже никого нет.

Небо на свете одно,

Двух не бывает небес.

Мне то не всё ли равно,

Сколько на свете невест?

Ты мне на свете – одна

С давнего дня до седин,

Ты мне, как небо, дана,

Чтобы я не был один.

Грянет пустая тоска.

Вот я и снова в пути.

К морю уходит река,

Чтобы дождями прийти.

Стынет река подо льдом,

Чтобы очнуться в тепле.

Я покидаю твой дом,

Чтобы вернуться к тебе...

 

Не могу вспомнить, чьи это стихи вспомнились.

 

…Москвичка Ирина Мешкова – замечательный акварелист, очень известный талантливый мастер – признанный и авторитетный. У неё куча дипломов и призов всесоюзных и международных выставок. Она показала мне всё, что успела сделать за поездку. Потрясающе! Листы великолепные, все один в один очень сильные! За три часа, что смотрел и анализировал её работы, голова разболелась. Очень большое напряжение и слишком сильное впечатление!..

 

…Едем на Нововоронежскую АЭС. Под долгожданным, благословенным, подзабытым дождичком. Хорошо!

Вокруг серебристо-голубые и сине-фиолетовые дали. Чёткая плановость – от напряжённой контрастности переднего плана, через множество сложнейших взаимоотношений красивейших цветовых оттенков – к туманно-далёкому горизонту... Холмы, распадки, перелески, цветущий клевер... Осколками зеркал – озёра…

- Миллион сто тысяч долларов за портрет вида этого пейзажа! - голосом и словами пристававшего к нам вчера добродушного местного забулдыги, говорит Рейнгольд Генрихович Берг – директор Дома творчества «Челюскинская», блестящий рисовальщик.

…Очень хочется, чтобы Россия любила нас так же, как мы её!..

 

…Яркое солнце, но прохладно. В теле бодрость, в голове свежесть, в душе работоспособность. Сегодня трудимся на Нововоронежской АЭС. Вокруг необычная, послезавтрашнего дня архитектура. На фасаде административного здания атомной электростанции огромная мозаика – очень украшает, оживляет, «очеловечивает» урбанистическую архитектуру…

Поднялись в конференц-зал: шик и блеск, как в фантастическом кинофильме! Здесь очень чисто, очень высоко, очень широко, очень светло и красиво: полированное дерево, белая и кремовая кожа, хромированный металл. Длинный стол сверкает батареей бутылок и хрусталём бокалов. Огромный технологический макет АЭС мерцает разноцветными огоньками…

… Беседуем с директором и парторгом. Оба молоды, элегантны, энергичны, остроумны, ироничны и

чуть циничны. Оба очень симпатичны.

Разговор интересный, уверенный, оптимистичный – всё здесь экономично, экологично и абсолютно безопасно.

Но! Отработанное ядерное топливо, оказывается, закапывают в землю! Хорошенькое дело! Так, со временем, вся наша планета будет нафарширована радиоактивными отбросами! И зачем тогда изобилие электроэнергии, если ею будет некому воспользоваться?

Зачем вообще технократия, она что – здоровья и счастья нам добавляет?

Разве асфальт лучше травы?

Разве это цивилизованность, когда чукчу из яранги переселяют в квартиру, и он вынужден покупать холодильник, чтобы сохранять в нём мясо, покупаемое в магазине?

Ещё с незапамятных времён искушения, грехопадения и изгнания наших предков из рая ясно, что всё, что ни делается – всё к худшему. Всё новое хуже старого…

 

…Ходим-бродим по станции – всё сверкающее, ослепительно чистое, огромное, просторное. Вот бы, хоть в одну стотысячную часть этого великолепия, были созданы в стране выставочные залы и мастерские для художников!..

На пультах множество разноцветных огней, всевозможные шкалы, циферблаты, ручки, клавиши, кнопки, переключатели, тумблеры, цветные дисплеи, что-то ещё, и ещё что-то...

Реакторный зал. Вокруг смотровой площадки толстенные стены с узкими низкими дверьми. Многослойное окно из специального очень толстого стекла – за ним реактор. Тело реактора глубоко под землёй. Виден лишь оранжевый защитный колпак – угрюмый, мрачный, словно смертоносная баллистическая ракета, притаившаяся в шахте до времени. На стенах горят зелёные огни – сигнал радиационной безопасности. Вспышки электросварки – рядом с реактором работают двое сварщиков в белых халатах.

…Усевшись прямо на сверкающем полу, за день нарисовал зал управления пятым энергоблоком. Как-то неожиданно изменил своей обычной изобразительной манере – работал не рассудком, а чувством. Сделал рисунок быстро – к вечеру полностью его закончил. Получилось так же выразительно, как и при длительном аналитическом рисовании в несколько сеансов.

Но психологически такое рисование очень утомляет, изматывает очень сильно. Ведь выплёскиваешь себя в работу концентрированно сразу всего. А не сцеживаешь долго по чуть-чуть.

 

…Ну, Олег Яхнин мастерюга! Сегодня наблюдал, как он очередной лист начал. Титан! Мне он ближе по духу, и по манере, чем Мешкова, или Месропян, или Ганеев. У них – дунул-плюнул… а у Яхнина точный расчёт, хотя в высшей степени вдохновенный, одухотворённый. Впрочем, и они своей работой владеют абсолютно, управляют ею и чётко контролируют. Не идут на поводу акварели, как часто бывает – что получилось, то и хорошо. Они строго и точно реализуют свой замысел. Но, на мой вкус, их произведения слишком экспрессивны. У них выразительность достигается колоритом, ритмом цветовых пятен и тоновых всплесков, при весьма приблизительном, каком-то струящемся рисунке…

А Яхнин рисовальщик рассудочный, волевой, жёсткий. Чуть гротесковый, остро характерный. И форму он лепит замечательно – объёмы гудят! И мощнейшие контрасты света и тени! Его акварели насыщенны в цвете, плотны в тоне, весомы и пространственны, как скульптура…

С такими разными, такими талантливыми и самобытными художниками свела меня судьба!

 

…Уработались так, что решили сегодня дать себе отдых. И поехали купаться. Место нашли чудесное. Чистейшая глубокая, прохладная вода. Вдоль реки по берегу бархатный песочек. А дальше сочная, нежная, мягкая травка и яркие полевые цветы.

На противоположном берегу высокие округлые холмы с белыми меловыми откосами. Среди химических труб и атомных реакторов все так истосковались по нормальному земному, природному пейзажу, что, презрев купание, бросились рисовать!

…Когда пекло сделалось непереносимым, мы всё-таки прекратили работу и пошли остудиться в реке. Это было божественно! Я никогда в жизни не купался с такой радостью и наслаждением! Мы уходили берегом далеко вверх по течению, там бросались в воду, и река плавно несла нас к длинной песчаной косе. «Как пустые бутылки!» - резюмировал наблюдательный Берг.

Потом всей компанией разлеглись на песочке загорать. И тут увидели доселе невиданное, и чрезвычайно интересное – из воды выползали на мокрый песок личинки стрекоз.

Мы сгрудились вокруг одной из них и стали наблюдать. Она выползла на берег и замерла под солнцем, обсыхая. Потом начала сучить лапками и задирать хвост, круто изгибая его. При каждом приближении хвоста к спине личинки, из него, по капельке, начала выбрызгиваться какая-то жидкость – как раз в то место, где на спине был небольшой выступ, как ранец. Потом по этому «ранцу» прошла чуть заметная трещинка. Она то расширялась, то снова сужалась. Так продолжалось долго. Потом вдруг створки «ранца» резко распахнулись. И из него дугой показалась-выгнулась нежно-зелёная спина стрекозы. Стрекоза напряглась. И резко выдернула из надоевшего ей скафандра свою голову с большими влажно блестящими глазами. После долгого отдыха в полной неподвижности, стрекоза вновь стала сучить лапками и, с большим трудом, высвободила их. А потом достала из футляра и хвост. Хвост был маленький, свёрнутый в кольцо. Стрекоза медленно и осторожно развернула его и распрямила. Затем постепенно стала его выдвигать, как телескопическую антенну. Одновременно очень плавно начали разворачиваться крылья, свёрнутые в рулончики. Они были белёсые, мутные. Но чем дальше разворачивались, тем чище и прозрачнее становились. Когда они перестали расти, их кончики ещё долго оставались мутными, и в этом месте крылья были склеены друг с другом. Потом крылья сделались абсолютно прозрачными. И на них стал проступать тончайший рисунок силовой решётки, и появился красивый перламутровый блеск. Но крылья ещё не расклеились, и из хвоста продолжало капать.