Чтобы убедиться в интенсивном характере процесса становления надзора за населением как практики управления, достаточно просто сравнить, как практиковался надзор в течение двух различных периодов времени: в эпоху Российской Империи и при советском режиме. Известно, что в 1913 году царский режим занимался перлюстрацией переписки посредством так называемых «черных кабинетов» [19]. Самодержавие, однако, при вскрытии и тщательном прочтении почтовых отправлений ограничивалось перепиской подозреваемых в революционной деятельности и оппозиционеров (а также, конечно, дипломатической корреспонденцией). То есть оно практиковало перлюстрацию в целях охраны порядка и сбора разведывательных данных. Общее число служивших в таких «черных кабинетах» технократов-наблюдателей насчитывало по всей территории империи всего 49 человек.
Семь лет спустя, в 1920 году, мы уже имеем дело с совсем другой практикой надзора. Советский режим перехватывал и читал не только письма подозрительных лиц, но и почти всю проходившую через почтовые отделения корреспонденцию. Целью этих масштабных усилий было не просто уничтожение тех писем, где плохо говорилось о режиме, и даже не выявление диссидентов; кроме вышеперечисленного, они имели своей целью составление «кратких отчетов» с включением в них пространных выдержек из наиболее типичных писем. Для этого советский режим использовал - в самом разгаре гражданской войны, когда решался вопрос о самом его существовании - где-то около десяти тысяч надежных и специально подготовленных чиновников, которые вскрывали и анализировали письма граждан. А в 1921 году, после окончания гражданской войны, ответственность за перлюстрацию была переложена с военных почтовых коллегий на информационные отделы ЧК и ОГПУ. На протяжении 20-х годов режим продолжал тщательно проверять отправляемые по почте письма, делая из них все более обширные выдержки и составляя на их основе все более подробные отчеты [20].
Перед нами - две доступных для сравнения картины деятельности бюрократических структур, в чьи обязанности входил надзор за населением. В Российской Империи доклады губернаторов и тайной полиции время от времени затрагивали тему настроений населения в Целом. Но имперская администрация проявляла мало интереса к тому, что думало население, если только оно не оказывало поддержки революционному движению [21]. Излишне говорить о том, что царское самодержавие не считало нужным иметь что-либо похожее на те органы советского государства, основной задачей которых было составление регулярных обзоров политических настроений населения: на информационные подотделы ОГПУ, функционировавшие в 20-е годы, или на секретные политические отделы НКВД, выполнявшие ту же задачу в 30-е годы [22].
Влечение советского режима к информации было настолько непреодолимым и всепоглощающим, что он занялся созданием так называемых «осведомительных сетей», которые были призваны следить за изменениями настроений даже среди обитателей ГУЛАГа и лагерей для военнопленных. Степень разветвленности таких сетей была поистине ошеломляющей. Согласно одному из донесений, к 1944 году осведомительная сеть в лагерной системе ГУЛАГа охватывала почти 8% общей численности населения лагерей. Согласно другому донесению, каждый третий немец, содержавшийся после войны в лагерях для военнопленных, в тот или иной момент участвовал в деятельности охватывавшей эти лагеря осведомительной сети [23]. Очевидно, что в данном случае «осведомление» использовалось не для выявления потенциальных врагов (данные группы населения уже заранее считались врагами) и даже не для упреждения враждебных действий (ведь враждебные элементы уже находились в заключении). Данные цифры свидетельствуют скорее о сильнейшем желании режима иметь в своем распоряжении всеобъемлющую (хочется даже сказать, «тотальную») информацию о «политических настроениях»: не для того, чтобы осуществлять контроль над населением или защищать собственные интересы, а чтобы использовать полученную информацию для «переделки» даже этих - находящихся в заключении, но все-таки способных исправиться людей.
Более того, режим в равной степени ценил информацию и о тех, кто уже не мог исправиться. Так, советский режим учинил в Катыни массовые расстрелы польских военнопленных еще в 1940 году, но соответствующие судебные дела и другие связанные с расстрелянными поляками материалы хранились до 1959 года. Также во время наступления немецких войск советский режим осмотрительно вывез на безопасную территорию множество дел, заведенных на арестованных. Многие из проходивших по этим делам заключенных были тогда же просто расстреляны [24]. Нельзя не прийти к выводу, что информация об этих людях была для режима более важна, чем сами люди. И опять-таки эта информация абсолютно не была использована в профилактических целях, поскольку те, на кого имелась соответствующая документация, были уже мертвы. Таким образом, наблюдение за настроениями населения и сбор информации не рассматривались советским государством только как меры защиты.
В любом случае сопоставление цифр - 49 бюрократов, вскрывавших почту граждан в 1913 году, и 10 000 чиновников, занимавшихся тем же самым в 1920 году, - должно было бы привести нас к простому и удобному выводу: что именно большевизм (как бы мы его ни определяли) несет ответственность за институционализацию надзора за населением. Действительно, ученые часто считают надзор классическим проявлением тоталитаризма и свидетельством уникальности большевистской России.
Такой взгляд на Россию как на нечто исключительное, в самом деле, довольно распространен - хотя объясняют это самым различным образом. Чаще всего исключительность России связывают с некими предполагаемыми аномалиями в развитии этой страны - будь то аномалии в экономической, социальной, политической или культурной сферах [25]. В последнее время сторонники нового, но уже претендующего на ортодоксальность подхода утверждают, что уникальность советского эксперимента связана не с самобытностью России, а скорее с сущностью социализма [26]. Однако не столь важно, видят ли ученые корни своеобразия большевизма в отсталости России или в российском социализме. В зависимости от взглядов того или иного исследователя надзор или превращается в свидетельство того, как безнадежно одряхлевший самодержавный порядок использовал порочную практику с целью сохранения контроля над обществом (довод в пользу Sonderweg - «особого пути» России), или рассматривается как неизбежный результат современной - хотя и сюрреалистической - попытки воплотить социализм на практике (тезис о Sonderweg марксизма). Но говорит ли историк об отсталости России в той или иной сфере, рассуждает ли об уникальности ее попыток построить социализм - в любом случае Советская Россия изображается как нечто исключительное. И такой факт, как существование системы надзора за населением, подтверждает уникальную природу большевистской - или даже тоталитарной - системы.
