Розыгрыш

Наташа Рыбина всегда очень любила розыгрыши. Бедные Брискин и Горохов – Наташины соседи по комнате. Им доставалось больше других. Конечно, многих Наташиных розыгрышей я не помню, а всех и не знал. Но вот два примера.

Илья Брискин жил тогда на Московском проспекте и на работу ездил на метро. У него в нагрудном кармане пиджака лежала проездная карточка в прозрачном, сделанном из оргстекла футляре. Проходя в метро, Брискин доставал футляр с карточкой и, не глядя, показывал контролеру. Так вот Наташа подложила в футляр вместе с карточкой картинку с талантливо нарисованной фигой. Так и ходил Брискин некоторое время в метро, предъявляя фигу вместо карточки. Ходил пока его не остановил особо бдительный контролер. Пришлось объясняться.

А Андрей Горохов всегда носил с собой огромный портфель. Что было в нем, я не знаю, но носил он его всегда, а раскрывал редко. Наташа добавила к содержимому портфеля кирпич. Андрей был здоровенным парнем, и на утяжеление портфеля не обратил внимания. Таскал кирпич в портфеле долго – до первого открывания портфеля.

А один раз в преддверии Первого апреля в конце семидесятых или начале восьмидесятых годов Фрумкин, Ада и я придумали свой розыгрыш и привлекли к нему Наташу, которая охотно согласилась. Идея исходила от Фрумкина, а мы ее активно поддержали и взялись за реализацию. Решили сыграть по-крупному и разыграть весь отдел.

И вот Первого апреля мы всем сообщили, что Рыбина увольняется. Поверить в это в то время было очень легко вот по какой причине. У Наташи была подруга по походной жизни, которая решила без мужа родить ребенка. Жила эта подруга за городом в очень плохих условиях. Родить родила, но не подумала, как трудно будет ей жить с маленьким ребенком в совершенно не благоустроенном доме. Друзья подруги (семейство Паскарей и семейство Рыбиных) как могли помогали ей: таскали воду, пилили и кололи дрова… Ну, и так далее. Подруга эта стала часто приезжать к Рыбиным, оставалась ночевать, а потом и вовсе попросилась остаться жить у Рыбиных в их малогабаритной и густонаселенной двухкомнатной квартире у Поклонной горы до весны, до тепла. И сердобольные Наташа и Слава Рыбины, у которых было тогда двое своих сыновей-школьников, согласились приютить у себя подругу с грудным ребенком. Трудно было ужасно. И Наташа тогда много рассказывала обо всем этом на работе. И о постоянных недосыпаниях, и о пеленках, и о необходимости готовить и на маленького, и на его маму…

И поэтому, когда мы сообщили, что Наташа вынуждена уволиться, чтобы ухаживать за ребенком подруги – все сразу поверили в это. Тем более, что ни о ком другом, кроме Наташи и Славы, такого и подумать было нельзя, только они были способны на такое.

Мы с Адой обошли всех в отделе, сообщили «печальную» новость и собрали щедрые взносы на прощальный банкет. Накупили много еды, вина и накрыли богатый стол на горизонтально установленных кульманах в Наташиной комнате. Наташе мы велели ничего никому не говорить и со всем соглашаться. Молчать и поддакивать.

Собралось много народа. Люди пришли из всех зданий, в которых располагался тогда наш отдел. Порядок нашего собрания не был отрежиссирован, но от желающих выступить отбоя не было. Произносились прочувствованные тосты и речи. Все переживали, сочувствовали, желали Наташе поскорее вернуться. Особенно мне запомнилась речь, произнесенная Анатолием Борисовичем Рубиновичем, тогдашним нашим профоргом.

Продолжалось все это действо до того момента, когда столы опустели, и очередь желающих выступить иссякла. И только тут мы раскололись и рассказали, что все происходящее розыгрыш, и Наташа остается с нами.

Реакция была бурной. Секретарь нашего отдела Таисия Петровна расплакалась навзрыд, сморкаясь в платок и утирая слезы. Некоторые из женщин последовали ее примеру и тоже прослезились. Было много смеха. Однако некоторые тогда немного и обиделись на нас, организаторов этого мероприятия: никто не любит, когда его водят за нос.

И все-таки это был, пожалуй, лучший розыгрыш в отделе за всю его историю. И все благодаря Наташе! Будь на ее месте другой – ничего бы не получилось: ни размаха, ни эмоций! Ничего!

 

Трусы

Как странно устроена человеческая память. Как быстро все забывается. Ведь еще совсем недавно в наших магазинах было пусто. Люди не покупали, а «доставали» нужные им вещи и продукты. Если где-то что-то «давали», тут же выстраивалась огромная очередь.

Моя жена Таня в то время после окончания занятий в школе (она работала учительницей) отправлялась в расположенные поблизости от нашего дома магазины за покупками с сумкой на колесиках и по нескольку часов проводила в очередях. Притаскивала свою добычу домой и обессиленная падала на диван. И так каждый день!

Помню ее звонки мне на работу. Например: «Стою в очереди за растительным маслом. Дают по одной бутылке. Приезжай срочно: м.б. удастся купить две!». И я срывался с работы, ехал к Тане в очередь. Мы покупали две бутылки вожделенного масла, и я снова отправлялся на работу в переживаниях: хватился меня мой начальник Кочуров за время моего отсутствия или нет.

Или покупка мяса. На мясном прилавке универсама ничего нет. По универсаму бродят какие-то люди, что-то отрешенно выискивающие на полках. Вдруг распахивается дверь служебного помещения универсама и из недр этого помещения работница выкатывает тележку со свертками мяса. Тут же вокруг тележки образуется оживленно галдящая толпа страждущих, в которых одномоментно преображаются все до этого лениво и безучастно бродящие по универсаму люди. Все выхватывают мясные свертки из тележки прямо на ходу, не давая довезти мясо до точки назначения, до мясного прилавка. Хватают, не рассматривая, что они хватают, что в свертках! Некогда! Мясо! Один миг, и тележка пуста! И все снова лениво разбредаются по пустому универсаму в надежде, что может быть еще что-нибудь «выкинут».

Это продукты. И с промтоварами было также. Пустые магазины и вдруг где-то что-то «дают». И сразу ажиотаж, очередь, толпа! Помню, что настал момент, когда у меня проносились все трусы. А новых не купить! Я тогда даже предлагал Тане распороть какие-нибудь дырявые трусы, сделать выкройку и сшить самим новые. Благо материал из старых запасов у нас тогда был.

Но вот как-то пошел я в наш универсам за продуктами и вижу чудо. На прилавке с «сопутствующими» товарами (никогда не понимал, чему они сопутствуют) лежит стопка мужских трусов «семейного» покроя и радикально красного, кумачового цвета. Но до покроя, до цвета ли было! Конечно, купил! А дома получил от Тани взбучку: «Почему одну пару купил?» - грозно спрашивала она. «Ну, вот давай, завтра одену, поношу. Если будет удобно, завтра вечером после работы куплю еще. Вряд ли за завтра все раскупят», - оправдывался я, наивный.

Назавтра пошел на работу в новых трусах. Отходил в них целый день. Вроде удобно. Пришел домой. Переодеваюсь. И тут замечаю, что вся часть моего тела, которая соприкасалась с трусами (известно какая часть), окрасилась в ярко красный, кумачовый цвет. В цвет моих новых трусов. Полез мыться. С трудом смыл с себя боевую окраску краснозадого павиана и снова превратился в заурядную, ничем не примечательную человеческую особь.

А Таня тут же принялась в ванной стирать мои трусы. Выстирала несколько раз. Вода в ванной каждый раз - темно красная. Трусы без изменений. «Пожалуй, их надо прокипятить», - говорит Таня. Поставила кипятить, добавила каких-то фиксаторов (уже не помню: соль, уксус или еще что-то, а может и все вместе). Прокипятила. Вода в тазу красная. На кухне воняет уксусом. Прежде белый таз тоже стал красным, не отмывается – зафиксировался. А краска с трусов течет и течет. Таня снова принялась полоскать трусы в ванной, ну, и, наконец, наступил момент, когда вода в ванной все-таки стала бледнеть. А трусы не изменились – радикально красная, кумачовая окраска сохранилась.

Я высказал тогда предположение, что мои трусы сшил кооператив, образовавшийся на базе какого-нибудь райкома комсомола. Наверное, райкому еще в советские времена выдали запас кумача для транспарантов, флагов и скатертей на столы для заседаний. Ну, а теперь бывшие комсомольцы пустили этот материал в дело: использовали для трусов. А в советские времена краску для кумачовых полотнищ не жалели: красили от души!

А еще я тогда радовался, что одел трусы до применения фиксатора: думал, что с фиксатором мне отмыться было бы значительно труднее. Таз для кипячения у нас надолго потерял свою белизну.

Вторую пару трусов я тогда так и не купил. А те, мои купленные и отстиранные - доносил до дыр: покрой был удобным. И надо сказать, что они до самого конца так и оставались красными – не выцвели. И меня упрямо продолжали подкрашивать, но слегка, не навязчиво, не крикливо: так, легкий румянец на известных местах.

А еще я помню, как на следующий день после Гайдаровского «отпуска цен» зашел в наш универсам. И все полки ломились от продуктов, но все стало на порядок дороже, а в самом универсаме стоял дивный запах копченой колбасы. Запах хороших советских гастрономов, запомнившийся мне с детства. Кстати потом, да и теперь запах копченостей стал другим: они так не пахнут. Наверное, изменилась технология их изготовления.

Но это уже другая история.

 

*** «Барнаул»

Насмотревшись и наслушавшись разных печальных передач, связанных с убийством Бориса Немцова, из каких-то закоулков моей памяти всплыли некоторые эпизоды моей давней поездки в Барнаул, неожиданно возникшие по ассоциации с увиденным.

Это было летом 1968 года. После окончания третьего курса нам, студентам-котельщикам, полагалось пройти месячную, так называемую, «производственную» практику на одном из котельных заводов страны. На выбор нам были предложены Таганрогский, Подольский, Белгородский и Барнаульский заводы. Большинство выбрало самый крупный и самый современный тогда в нашей стране Таганрогский завод, расположенный на берегу Азовского моря.

Я же решил ехать в Барнаул. Мне хотелось поехать в дальние неизведанные места. Хотелось поглазеть из окошка поезда на таинственную для меня тогда Сибирь. Немножко повлияло то, что мой любимый преподаватель-котельщик, старенький Самуил Миронович Шварцман во время войны работал главным инженером Барнаульского завода. Наконец, какую-то роль сыграло и мое желание побывать в Алтайском крае, где жил Карабарчик - герой моей любимой и многократно перечитанной в детстве книжки, название, содержание и автора которой я уже давно не помню. Вот такие разные и отнюдь не производственные причины повлияли тогда на мое решение ехать на Барнаульский завод.

Вместе со мной в Барнаул поехали Володя Корнев, Миша Иванов, Витя Щеголев и Юра Ланин. Вместе со мной – 5 человек. Вчетвером, кроме Ланина, мы заняли целое купе и несколько дней наслаждались бездельем, болтовней, дремотой, стуком колес и смотрением в окошко. Ланин перед поездкой в Барнаул решил заскочить к себе домой в Череповец и должен был приехать в Барнаул на день раньше нас. По нашей договоренности он должен был встречать нас на Барнаульском железнодорожном вокзале.

И действительно, первым, кого мы увидели в Барнауле, был наш Юра Ланин. Вид у него, правда, был какой-то очень потрепанный, он был взъерошен и явно чем-то озабочен и расстроен. На наши вопросы сначала не отвечал, а потом все-таки рассказал нам свою горестную историю. Перед поездкой домой он, чтобы попижонить, купил себе невероятно дорогие солнцезащитные очки. Вбухал в них всю полученную последнюю стипендию. И вот, отправляясь на Барнаульский вокзал встречать нас, он, конечно, нацепил эти очки на себя. Перед прибытием поезда зашел в привокзальный туалет (типа сортир, с дырками в полу), и там, в туалете эти очки соскользнули с него и упали в сортирную дыру. Всё время перед приходом нашего поезда он занимался тем, что при помощи каких-то палок и прутиков безрезультатно пытался вытащить свои драгоценные очки из зловонной жижи. Ничего не получилось, и очки навечно погрузились в пучину. Юра был очень расстроен, а мы в течение всей нашей Барнаульской практики посмеивались над ним и над историей с его очками. И вот теперь Юры давно уже нет. И я уже плохо его помню, а та история с его очками сидит в памяти, как живая. Вот странности памяти: как будто не было в жизни ничего более достойного.

Поселили нас в студенческом общежитии Алтайского политехнического института. Все жили в одной комнате. На завод ходили пешком. На дорогу уходило минут тридцать.

А на заводе нас определили в трубный цех. В цехе работали заключенные какой-то из местных колоний. Весь цех был окутан колючей проволокой, вокруг стояли вышки с охранниками. Охранники с собаками ходили и по цеху: чего-то там вынюхивали. Помню, что нам показывали одного из охранников, незадолго до нас премированного месячным отпуском за то, что он застрелил пытавшегося убежать по крыше заключенного. Вот такая была там обстановка.

Мы работали в выгородке этого трубного цеха. Перед нами поставили задачу, изготовить по чертежам специальный ковш для цехового мостового крана. Ковш («краб», как он назывался) должен был быть изготовлен из толщенных стальных прутьев и иметь две «челюсти». Потянешь за один трос – челюсти раскрывались, потянешь за другой – смыкались и позволяли поднимать и транспортировать попавшуюся в ковш добычу. Размер «краба» был достаточен для размещения внутри него трех человек. Изготовлением этого «краба» под руководством мастера мы и занимались в течение всего месяца, отведенного на нашу «практику». Работать пришлось на токарном, фрезерном и гибочном станках. Собирали ковш при помощи электросварки. Работали добросовестно, но завершить нашего «краба» мы так и не успели. Кому-то пришлось его доделывать уже после нашего отъезда.

Зачем нам нужно было ехать через всю страну, чтобы делать этого «краба», зачем вообще была нужна подобная «производственная» практика для нас, будущих инженеров-котлостроителей – не понятно. Эти вопросы к организаторам нашего учебного процесса.

Правда, один раз нас провели с ознакомительной экскурсией по всему заводу. Барнаульский завод – это эвакуированное во время войны котельное производство Ленинградского металлического завода (ЛМЗ). После окончания войны котельный завод так и остался в Барнауле, а в Ленинграде котельное производство так и не восстановилось. Никаких подробностей, связанных с нашей экскурсией, я не помню. Запомнился, пожалуй, только цех изготовления котельных барабанов. Барабан – это толстостенный металлический цилиндр, закрытый по торцам приваренными доньями в виде полусфер и имеющий в диаметре метра полтора, а в длину - метров десять. В барабане на цилиндрической поверхности имеется множество отверстий для присоединения «трубного пучка» и один люк-лаз в торце барабана. После окончания сварочных работ и механической обработки перед началом вальцовки в барабан труб внешняя и внутренняя поверхности барабана подвергаются очистке от окалины и ржавчины до «чистого» металла. Очистка производится металлическими корщетками с пневмоприводом и пневмозубилами (типа отбойных молотков). Очистка снаружи – это ладно: шумно, грязно, но терпимо. А вот внутри… Человек влезает в барабан через лаз, имеющий сорок сантиметров в диаметре, и внутри барабана, в духоте, при свете тусклой лампочки производит эту шумную и грязную работу. Вылезает на перекур весь мокрый, оглохший от шума, покрытый толщенным слоем металлической ржавой пыли. Единственная защита – респиратор и беруши. Вот уж адова работа. Впечатлило на всю жизнь. Ну, а больше никаких воспоминаний о заводе у меня не осталось.

В Барнауле стояла в то время жуткая жара. Разморенные жарой, по городу мы ездили мало. По вечерам выбирались из своего общежития и сидели на бульваре, рассматривая проходящих мимо девушек. Больше ни на что ни сил, ни желания не оставалось.

В один из дней после работы мы вышли из заводской проходной и увидели рядом огромную очередь, правильнее даже сказать толпу людей, стоявших за пивом из цистерны. Кружек не было. Пиво продавали в полиэтиленовые трехлитровые мешочки. Получив свой мешочек, люди располагались тут же на пыльной травке живописными группками. Некоторые несли мешочки с пивом по домам. Мы отстояли в очереди на безумной жаре часа два. Добравшись до раздачи, совсем обезумев от жары и жажды, каждый из нас купил по мешку пива. Пошли домой, в общежитие. Нести мешок с пивом оказалось чрезвычайно трудной задачей. Мешок все время норовил выскользнуть из рук. Поддерживать его снизу было нельзя: пиво поднималось и норовило вылиться через край. Кое-как добрались до общежития. И тут в дверях я не удержал свой мешок. Он вырвался из моих рук, ударился об пол и взорвался. Ни капли пива не осталось. Как мои ребята набросились на меня! Как я переживал! А в результате вожделенное Барнаульское пиво оказалось мутным напитком весьма противного вкуса. Несмотря на жажду, мы выпили тогда не больше половины принесенного ребятами напитка, а остаток просто вылили: пить было невозможно. Тем не менее, мой тогдашний проступок ребятам запомнился, и, когда в прошлом году, спустя сорок лет после описанного события, мы, убеленные сединами, встречались в Доме ученых в Лесном, ребята предъявляли мне свои запоздалые претензии.

В один из выходных мы решили поехать на Телецкое озеро – по рассказам, красивейшее место неподалеку от Барнаула. Сели на автобус, долго ехали, добрели до какого-то соснового леска, прилегли отдохнуть и заснули. Проспали весь день, а вечером сели на автобус и поехали назад. Озера мы так и не увидели. Единственное воспоминание: запах раскаленного соснового леса, запах хвои и смолы.

Еще из Барнаульских воспоминаний могу упомянуть поразившую меня Обь. Я представлял ее себе могучей сибирской рекой с кристально чистой водой. Оказалось, что Обь в Барнауле - это мутный глинистый поток, текущий между многочисленных островков и отмелей. Лезть в нее купаться, несмотря на жару, не хотелось.

Возвращаться из Барнаула домой мы решили на поезде через Новосибирск и Москву: путешествовать, так путешествовать.

В Москву приехали рано утром, часов в пять. Решили воспользоваться случаем и сходить в мавзолей. Дошли до Красной площади и встали в очередь, растянувшуюся от входа в мавзолей до установленного примерно за год до нашего приезда мемориала «могила неизвестного солдата» в Александровском садике. По-моему, мавзолей открывался в девять часов, а попали мы в него часов в одиннадцать. Так что часов пять с шести до одиннадцати мы провели в очереди. Очередь была плотной, в несколько рядов. Порядок охраняли милиционеры, стоявшие вдоль очереди.

И вот, наконец, я добрался до заявленной в начале рассказа связи моего повествования с гибелью Немцова. На протяжении всего многочасового стояния в этой очереди стоило, кому бы то ни было сунуть руку в карман, как в то же мгновение перед ним возникал некто в штатском и вежливо говорил, что находящимся в очереди руки в карманах держать не разрешается. Поведение каждого из многотысячной очереди контролировалось тогда без всяких камер видеонаблюдения.

А вообще, на самой Красной площади в Советское время всегда находились две стоящие с заведенными моторами милицейские Волги: одна у музея Ленина, другая у ГУМа. При малейшем инциденте они мчались к возмутителям спокойствия и в один момент восстанавливали порядок. А на самой площади еще только при подозрении на отклонение от кем-то установленных правил, тут же возникали ранее невидимые люди в штатском. Сколько их было? Не счесть! Думаю, что сейчас их не меньше. Плюс добавились различные подсматривающие и подслушивающие технические средства. Отключить их на профилактику? Немыслимо! Невозможно! Никогда!

Красная площадь – это особое место. Зоя рассказывает, что когда в 1967 году она вместе со своим десятым классом поехала в Москву на зимние каникулы, при входе на Красную площадь перед ними возникли какие-то люди и настоятельно попросили на площадь не выходить, а для прохода к Лобному месту воспользоваться тротуаром вдоль ГУМа. Почему? Какая-то профилактика. Чего-то.

А мост? Мост он вот тут же, совсем рядом с площадью! Это подступ к площади. Как бы часть площади. С него открывается обзор Кремля. Без тщательнейшего контроля он оставлен быть не может! Все видно и все слышно! Беспрерывно! Всегда! У меня в этом никаких сомнений нет.

И поэтому появляющиеся сейчас версии о том, что именно во время убийства Немцова наблюдение было приостановлено, или, что мост вообще не контролируется, для меня немыслимы. Это неправда! В это может поверить только никогда не бывавший на Красной площади.

 

*** «Затмения и картошка»

Сегодня, 20 марта 2015 года около часа дня я второй раз в жизни наблюдал солнечное затмение. Это было на работе. Когда началось затмение, я специально вышел на улицу и через черное стекло сварочного щитка смотрел на солнце. Видел, как солнце прикрывается тенью и из круглого постепенно превращается в полумесяц, в букву «С», лежащую на спинке.

Я позвонил Зое и Наташе, и они, используя рентгеновские снимки в качестве черных светофильтров, тоже, одновременно со мной наблюдали это довольно редкое явление из окон своих квартир.

А я, насмотревшись, пошел на свое рабочее место и по дороге встретил нашего системного администратора Лешу Подлесного. «Ну как, видел затмение?», - спросил я его. «Нет, а чего на него смотреть? А Вы видели, что фон Яндекса потемнел?», - ответил он вопросом на вопрос. Как говорится, кого что интересует.

Правда, многие из моих молодых сослуживцев все-таки смотрели затмение, но смотрели не «вживую», а через интернет, в режиме «онлайн», предпочтя монитор компьютера живому общению с природой. Что тут скажешь? Новое гаджетное поколение!

А я, стоя на улице и глядя на постепенно затеняющееся солнце, вспомнил предыдущее, давным-давно виденное мною в детстве затмение. И мне очень захотелось написать фразу о том, что с периодичностью примерно в шестьдесят лет я становлюсь свидетелем солнечного затмения. По первоначальному замыслу - эта фраза должна была быть главной в рассказе о затмениях. На ней я, собственно, мог бы и закончить повествование, но, дойдя до нее, мне захотелось вспомнить и описать обстоятельства первого, виденного мной шестьдесят лет назад затмения. Стал вспоминать. И тут, как писали классики: «Остапа понесло»… Сначала вводная часть.

Начну издалека. В теперь уже давнем детстве наша семья: папа, мама и я, жила в загородном Ольгинском доме – раньше родовом доме многочисленной маминой семьи, семьи Петровых. Вместе с нами в описываемое время в доме жили две мамины старшие сестры: овдовевшая тетя Таня, и овдовевшая тетя Люля со своей дочкой Наташей. Муж тети Тани - дядя Боря умер в Ташкентской ссылке, а муж тети Люли – тоже дядя Боря пропал без вести на войне.

Папа, тетя Люля и тетя Таня работали. Папа - в разных конструкторских бюро (он их менял с достаточной частотой) инженером-конструктором, тетя Люля - в Ольгинской средней школе учительницей физики, тетя Таня - в Институте защиты растений (ВИЗРе) научным сотрудником. Мама не работала и находилась в статусе домашней хозяйки. Занималась мной, хозяйством, ходила по магазинам и варила для всех перечисленных выше обеды.

Время было послевоенным, полуголодным и готовила мама тогда, насколько я помню, очень просто, без излишних затей. На первое у нас был обычно картофельный суп или щи. На второе – отварная картошка с кусочком мяса из супа. Наверное, я немножечко упрощаю. Ведь выращивали же мы на нашем огороде свеклу – значит, и борщи бывали. Покупали же мы ежедневно молоко у молочницы – значит, было что-то молочное. Наверное, и макароны, и каши были. Наверное, все это эпизодически бывало, но я из того времени с определенностью помню только суп на первое и мясо с картошкой (вернее картошку с мясом) на второе.

Картошку мы ели в хвост и в гриву, без ограничения. Ее мы выращивали сами. У нас было тогда три картофельных поля. Одно - на нашем придомовом участке: картошкой засаживалась часть нашего огорода. Второе и третье поля получила тетя Люля от школы: в послевоенные годы школа наделила своих сотрудников земельными участками. Один из этих наделов располагался сразу за околицей нашего поселка, там, где наш проспект Калинина (бывший Графский) утыкался в Граничную улицу. Второй надел находился между Приморским шоссе и берегом Финского залива, примерно за Лахтинской церковью.

Поле на нашем внутреннем, домашнем участке под посадку картошки мы всегда перекапывали сами вручную лопатами, а с внешними полями бывало по-разному. Часто их за какую-то плату перепахивал плугом наш школьный конюх Емельяныч, впрягая в плуг школьную лошадку Рохлю. Иногда, когда это по каким-то причинам не получалось, перекапывать нам приходилось самим вручную, лопатами.

На все действия, связанные с выращиванием картошки (на посадку, на окучивание и на уборку), мы всегда выходили все вместе, дружно.

Сажали в одно из весенних воскресений. Сажали «по науке». Рядки, чтобы были ровными, прокладывали по натянутой от края до края поля бечевке. Сначала выкапывали ямку и клали туда с пол лопаты навоза. Навоз заблаговременно покупался у какой-нибудь из поселковых молочниц и доставлялся на поле при помощи той же Рохли. Навоз в ямке присыпали землей, на землю клали проросшую картофелину, ориентируя ее ростками вверх. Если картофелина попадалась крупная, ее разрезали пополам и сажали половинками. Потом засыпали ямку землей доверху. Окончательно после посадки поле разравнивали граблями.

Летом тоже все вместе приходили на поле для прополки, рыхления и окучивания всходов. Основным инструментом для этого были тяпки.

Для уборки урожая выбиралось одно из осенних воскресений с хорошей погодой. Вся наша компания разбивались на пары: один с лопатой копал, второй собирал выкопанную картошку в ведро. Из ведра картошка рассыпалась тонким слоем на уже обезкартофеленной и выровненной части поля для просушки. Ближе к вечеру картошка собиралась в мешки, мешки грузились на подводу, и Рохля, управляемая все тем же Емельянычем, везла их к нам домой.

В один из последующих дней с хорошей погодой картошка еще один раз раскладывалась уже во дворе нашего дома на брезент для окончательной просушки, а затем перебиралась и укладывалась в ящики для хранения.

Большие фанерные ящики, используемые нами для хранения картошки, привезла когда-то тетя Таня из Ташкента. В них были упакованы ее вещи, когда она возвращалась в Ленинград после смерти мужа. Ящики с картошкой составлялись в прихожей нашего дома (антре – как называлось у нас это помещение). Штабель ящиков начинался на полу первого этажа, а заканчивался выше отметки пола второго этажа – помещение антре было двухсветным, и, огибая его вдоль трех стен, была проложена лестница на второй этаж. Зимой, по мере опорожнения, пустые ящики перетаскивались на чердак сарая, где хранились до следующего урожая.

Я с самого раннего возраста принимал самое активное участие во всех картофельных работах. Для меня они имели оттенок праздника: мы все собирались вместе, вместе шли на поле, дружно работали, обычно жгли костер на краю поля, устраивали общий перекус с разговорами. Чем не праздник для мальчишки? Мне все это очень нравилось!

Ну, вот! А теперь, после длинной преамбулы перехожу к обещанной сути: к описанию первого из виденных мною солнечных затмений.

В тот день мы отправились копать картошку на поле у Финского залива. О том, что ожидается затмение, мы знали заранее и подготовились к этому. Тетя Таня принесла с работы пачку стеклышек, которые используются при исследовании всяких препаратов (срезов) под микроскопом. Придя на поле, мы тут же развели костер и хорошенько закоптили стеклышки. Потом как всегда убирали картошку. А когда затмение началось, все вооружились закопченными стеклышками и стали наблюдать сквозь них, как солнце постепенно закрывается круглой тенью луны. Наступил момент, когда солнце полностью закрылось этой тенью, и только вокруг того места, где было солнце, возник яркий ореол. Когда солнце спряталось, вокруг все потемнело, наступили сумерки. Стало как-то тревожно. А потом тень стала сдвигаться дальше, все больше освобождая солнце. И вокруг стало светлеть, а скоро все кончилось! Солнце снова засияло на небе! Я ликовал! И мне казалось, что все вокруг ликуют!

Это ощущение радостной приподнятости от увиденного и пережитого, правильнее даже сказать, от соувиденного и сопережитого с близкими мне людьми, от всего, связанного с затмением, сохранилось во мне на многие годы и живет до сих пор.

Ну, и заключение.

Хрущевские времена принесли в нашу жизнь всяческие перемены. У наших многочисленных Ольгинских коровниц-молочниц отобрали коров – не стало ни молока, ни навоза. Коровницы пошли работать на всякие фабрики, а мы за молоком стали ходить в магазины. На огородах мы стали использовать минеральные удобрения. А вскоре у всех нас отобрали ранее выданные земельные участки. Мы перестали сажать картошку сначала на них, а потом и около дома. Мы с мамой посадили у нас во дворе на бывшем картофельном поле кусты черной и красной смородины, купленные в Сестрорецком питомнике. Детско-картофельный период в моей жизни закончился. Мне тогда было лет 13-14.

И думать - не думал! И гадать - не гадал, что в зрелом возрасте я снова займусь выращиванием картошки. Мы получили дачный участок далеко от города, в лесу. Ни дорог, ни транспорта. Всё: и стройматериалы, и еду - приходилось таскать на себе, на своих плечах. Поэтому уже на второй год дачной жизни мы начали сажать картошку. Сначала мало: только «на поесть». Нам понравилось. Поле стало увеличиваться. Я построил погреб, который позволял хранить картошку зимой. А тут наступили голодные девяностые годы, и наша картошка нас здорово выручила. Мы стали возить картошку уже не на дачу, а с дачи в город.

А в последние годы наше картофельное поле пустует: стало тяжеловато заниматься картошкой. Для вспашки поля я, правда, несколько лет назад купил мотокультиватор. Так что пахать стало проще. Но остались сама посадка, а, главное - окучивание и уборка. В общем, тяжеловато, да и необходимости такой нет: мы приспособились покупать хорошую картошку у частников по дороге на дачу. Пока работаю, эту трату можно себе позволить.

Правда, ситуация у нас в стране в последнее время складывается таким образом, что я не могу исключить возобновления наших картофелеводческих проблем. Не хотелось бы…

Ну, вот. Хотел написать рассказ о затмениях, а получился про картошку. Но не переписывать же. Пришлось изменить название.

 

P.S. Еще два маленьких эпизода из детства всплыли из недр моей памяти пока я писал рассказ. Я не включил их в основной текст: вроде как лишние, выбиваются из основной линии рассказа. А с другой стороны, жалко мне предавать их забвению. Вот они.

Эпизод 1. Мне было лет шесть. Мы сажали картошку на нашем огороде у дома. К нам в гости приехала моя двоюродная сестра Вера со своей мамой, тетей Аллой. Мы с Верой крутились на огороде, в чем-то помогая, а в чем-то мешая взрослым. Вдруг у тети Тани лопата стукнулась о подземный камень, и у нее вырвалось восклицание: «О, черт!». Мы с Верой не привыкли слышать подобных слов от наших взрослых и тут же удалились на совещание. Во-первых, выясняли: «Уж не послышалось ли нам?». Во-вторых, пустились в рассуждения-объяснения: что побудило тетю Таню к такому резкому высказыванию. В-третьих, пришли к выводу, что тетя Таня весьма крута, выражаясь современным языком.

Вот какая ерунда зачем-то хранится в уголках моей памяти. Интересно, помнит ли этот эпизод Вера? Думаю, что вряд ли. А тогда мы с ней были очень озабочены поведением тети Тани.

Эпизод 2. Тетя Таня всегда с очень большим интересом относилась ко всяким природным и рукотворным явлениям. Помню, как поздним зимним вечером, почти ночью она потащила нас с мамой и папой из дома через железную дорогу на футбольное поле, смотреть, как летит первый спутник. И мы пошли и долго смотрели в ясное звездное небо. И, наконец, увидели маленькую, в полной тишине медленно пересекающую небосклон звездочку. Это и был спутник – высшее достижение нашей науки и техники. Был 1957 год. Мне было 11 лет.

Ну, и в заключение, во второй раз, переходя к концовке рассказа, еще одна мыслишка, совершенно не претендующая на оригинальность.

На протяжении моей жизни, «на моей памяти», очень изменился образ жизни и мой, и окружающих меня людей.

Я не говорю о всякой технике, которая теперь везде вокруг нас, о средствах связи, общения… Мобильники, компьютеры, интернет, электронные письма, скайп, навигаторы – ничего этого не только не было, а невозможно было даже представить себе, что это будет. Я не перестаю удивляться тому, какой скачок человечество совершило в этой области.

Я имею в виду именно образ жизни, отношение к окружающим, характер общения, круг интересов, диапазон возможностей. Все стало по-другому. Хуже ли? Лучше ли? Не знаю. Но прошлое вспоминается мне с большой теплотой.

 

*** «Банные виражи»

Я никогда не мог понять «банных восторгов» окружавших меня людей. Искренне хотел, но не получалось. Видя очередного человека с веником под мышкой и с сумкой банных принадлежностей в руках, видя его «морду, крас-с-сную такую», выражающую крайнюю степень удовлетворения, я всегда мог только позавидовать этому счастливчику и пожалеть, что мне не дано пережить это чувство восторженного послебанного парения над обыденностью повседневности. Очень многие любители относятся к посещению бани как к праздничной церемонии, как к своеобразному банному ритуалу. Некоторые из них совершают этот ритуал в одиночестве, другие собираются компаниями, чтобы разделить переживаемые чувства с друзьями. Я уж никак не комментирую ту банную вакханалию, которая началась после выхода на экраны знаменитого фильма «С легким паром» Рязанова, когда самые разные компании буквально преобразовали наши бани в подобие клубов по интересам.

Я тоже очень люблю встречаться с друзьями. Иногда могу выпить. Могу и крепко выпить. Посидеть, поговорить, послушать, помолчать. Пообщаться! Но, на мой взгляд, это все не обязательно проделывать в бане. Для этого есть множество более достойных мест. Это, конечно, моя точка зрения. Я на ней не настаиваю и не собираюсь «продвигать ее в массы». Пусть себе банноголики радуются своей банной жизни, своим банным утехам и переживаниям. Я бы тоже хотел, но не могу.

Просто время от времени я пытаюсь понять, почему это жизнь меня так обделила. Иногда думаю, что, может быть, я просто пресытился банями. Может быть, слишком много их было в моей жизни. Но, вспоминая начало банной составляющей моей жизни, я тоже не могу припомнить особых своих восторгов. А бань в моей жизни было, действительно, очень много и самых разных.

До 32-ух лет я жил в загородном Ольгинском доме без водопровода и, конечно, без ванны. Лет до трех-четырех мама мыла меня исключительно в тазике, поливая водой из чайника. Ну, а летом в те времена я вообще никогда не мылся, заменяя скучный процесс мытья в тазике купанием в тогда чистом Финском заливе, куда в хорошую погоду под присмотром кого-нибудь из взрослых мы с моими двоюродными братьями и сестрами ходили практически ежедневно.

Позже я стал раз в неделю ездить с мамой в Старую деревню на Приморский проспект в душевое отделение женской бани. Ездил туда лет до семи-восьми, до тех пор, пока одна из женщин, мывшихся вместе с нами, не пожаловалась маме, что я слишком внимательно на нее смотрю, можно даже сказать, что рассматриваю. Ей это не понравилось! Знала бы она, что я до сих пор ее помню, и она живет в моей памяти молодой, такой, какой она была шестьдесят лет назад!

После этого инцидента в баню я стал ездить с папой. Еженедельно в каждый четверг (почему-то банным днем у нас был избран четверг), вечером я сам, один, без сопровождающих ехал в третьем вагоне электрички до Финляндского вокзала. Там на перроне меня встречал папа, приезжавший туда после работы. И мы вместе с ним шли в общее отделение бани, находившейся тогда на площади Ленина перед вокзалом. Парилкой ни я, ни папа не пользовались. Парочку раз папа попробовал меня туда завести, но мне не понравилось: жарко, душно – не впечатлило.

В мыльном отделении папа выбирал одну из стоявших там скамеек, тщательно мыл ее, но садиться на нее мне все равно не разрешалось из-за боязни подхватить какую-нибудь инфекцию. Намыливались, потом смывали мыльную пену, окатывая себя водой из шаек. Душем пользовались редко: во-первых, в душ обычно стояла очередь из нескольких человек, а во-вторых, отрегулировать нужную температуру воды в душе практически не представлялось возможным: для регулирования использовались не смесители, не вентили, а поворотные пробковые краны: чуть тронешь – из душа кипяток, чуть в другую сторону – вода на грани замерзания. Стоя мылись, стоя вытирались (садиться на деревянный диван в раздевалке мне тоже не разрешалось), заворачивали в газеты грязное белье, мочалки и полотенца, укладывали свертки в папину сетчатую авоську, а потом шли в расположенную рядом с баней пивную.

В пивной папа покупал два стакана томатного сока. Сок продавщица наливала из специального конического резервуара, закрепленного раструбом вверх в специальном штативе на прилавке. В штативе было установлено несколько таких резервуаров с разными соками, но мы всегда выбирали томатный. Продавщица открывала краник, находящийся в нижней части резервуара, и сок тонкой аппетитной струйкой тек в стакан. Мы сок солили, долго размешивали чайной ложечкой и с наслаждением выпивали. Потом шли на электричку. Если оставалось время, папа покупал мне там, на платформе вафельный уголок с повидлом. Такие уголки делали и продавали только там – на Финляндском вокзале. Вкуснота была необыкновенная! Таких уголков там давно уже нет.

Когда я учился примерно в пятом классе (году в 1958-ом), у нас в Ольгино построили свою поселковую баню, и мы стали ходить в нее. В начале своего существования Ольгинская баня была очень уютной и чистенькой. Полы в раздевалке-предбаннике были застелены сухими, постоянно меняющимися тряпочными дорожками-половиками, по которым было очень приятно ходить. Чисто было и в мыльном отделении. Ольгинский народ ходил в баню как в клуб: посидеть, поговорить, ну и помыться заодно. Любители-завсегдатаи помногу раз ходили в парилку, потом выходили, окутанные клубами пара, все красные, с прилипшими к телу листьями от веников, и, расслабленные, подолгу сидели в предбаннике – ловили кайф.

Со временем Ольгинская баня стала сползать к банному уровню других общественных бань. Тряпочные дорожки заменились резиновыми, которые по мере появления на них луж от проходящих по ним мокрых людей протирались намотанной на швабру тряпкой. Простыни, которыми застилались деревянные диваны в предбаннике, сменились клеенками. В мыльном отделении тоже стало как-то менее чисто и более склизко. Но мы, конечно, продолжали пользоваться этой баней. Чаще я ходил туда с папой, иногда один. В Ольгинскую баню ходила и моя жена Таня, когда я женился, ходили и наши девочки, когда немного подросли. Мы пользовались этой баней до 1978 года – года нашего переезда в городскую квартиру с ванной.

Учась в институте, а потом и работая, я частенько ходил вместо Ольгинской бани в какие-то другие городские бани. И, надо сказать, перебывал в очень многих банях, в том числе и в считавшихся в то время в некотором роде элитными. Ну, что можно сказать по их поводу? В каких-то - почище. В каких-то - телевизор стоит в раздевалке. В каких-то - буфет организован. Ну, и что? Суть-то не менялась. Физического удовольствия я не испытывал как в самых обычных банях, так и в банях с различными прибамбасами.

Помню, как в ЦКТИ наши женщины в один из праздников 23 февраля подарили нам, мужчинам билеты в отделение «люкс» бани, по-моему, находившейся на улице Марата. Я пошел туда с Фрумкиным, Гейнисманом и Димитриенко. Компания была хорошая, помылись мы хорошо, хорошо поболтали. Хорошо было! Но хорошо было не потому, что в бане, а потому, что компания.

Как-то еще в советское время, находясь с Фрумкиным в каком-то небольшом городке (в Дорогобуже, кажется) в очередной командировке, в гостинице мы разговорились с женщиной-администратором. В процессе разговора она к нам очень прониклась и предложила сводить нас в гостиничную баню. Мы сначала сказали, что нам вполне хватает душа в номере, но она убедила нас воспользоваться ее предложением. Сказала, что в такой бане мы еще не бывали, что это спецбаня горкома партии, что именно сегодня Первый секретарь горкома принимал в ней гостей и поэтому баня вытоплена и готова к действию. Грех не воспользоваться!

Мы уговорились, пошли. Администратор вывела нас в гостиничный двор и завела во флигель, где располагался горкомовский гараж-мастерская. Мы прошли мимо стоявших там сверкающих черной краской автомобилей и через дверь в задней стенке гаража вошли в коридор, устланный ковровой дорожкой. Прошли еще одну дверь и оказались в большой комнате с диванами, со шкафами-гардеробами вдоль стен и со столом посредине. В углу стоял большой телевизор. Сопровождающая нас женщина сказала, что это предбанник-раздевалка, достала из шкафа и выдала нам полотенца, простыни, тапочки и запечатанные упаковки с мылом, губкой и мочалкой. Потом провела нас в соседнюю комнату с большим, человек на двадцать столом, с кожаными креслами, с буфетными шкафами и холодильниками вдоль стен, с картинами на стенах – в буфетную, как объяснила нам сопровождающая. Потом показала мыльную, душевую и бассейн. Все помещения бани были «деревянными», отделанными вагонкой, что хорошо и само по себе, а в те времена было вообще высшим шиком. Везде очень приятно пахло деревом, вениками и чистотой. Сопровождающая разрешила нам взять пиво из холодильника, сказала, чтобы мы в бассейне купались только после мытья – чистыми. И ушла. Мы с Фрумкиным довольно робко разделись, помылись, погрелись в русской парилке и в финской сауне. Сполоснулись под душем. Окунулись в прохладный бассейн. Попили пиво. Дальше делать было нечего. Оделись и пошли поблагодарить нашу благодетельницу, удивившуюся нашей поспешности. И все! Хорошо, конечно. Но по мне ничего такого особенного. Баня и баня. Хотя и горкомовская, хотя и замаскированная от простого люда. Разве что было там очень чисто и не вызывало у меня обычной банной брезгливости.

Написал про горкомовскю баню и вспомнил еще один эпизод из советского времени, не связанный с баней, но связанный с провинциальным начальством. Мы с Фрумкиным тогда тоже были в командировке в каком-то маленьком городке. Вышли прогуляться. Где-то нам понадобилось перейти какую-то небольшую улочку. Улица была совершенно пустой: ни машин, ни людей. У перехода стоял одинокий милиционер. Направились переходить – он нас не пускает. Спрашиваем, в чем дело? А он говорит, что сейчас на работу поедет главный городской начальник (не помню, как называлась его должность), и он, милиционер, создает ему «зеленый коридор». Мы поудивлялись, поболтали с милиционером. И тут из-за угла показалась задрипанная черная Волга и на ужасной скорости, явно не превышающей 40 км/час, проехала мимо нас. Милиционер отдал честь проезжающей машине и отпустил нас. Все участники эпизода остались очень довольными. Милиционер – тем, что не зря торчал у этого перекрестка. Начальник - тем, что ему расчистили коридор. А мы - просто потому, что нам было смешно смотреть на весь этот происходящий абсурд.

А вот еще картинка, связанная с проезжающим начальством. Это было уже в Петербурге, где-то в середине 2000-х годов. Мы с Зоей на нашей машине в очередной раз ехали к Оле в Песочную. Только выехали из города по Выборгскому шоссе, как из громкоговорителя обгоняющей нас милицейской машины с включенными мигалками раздалась громогласная команда: «Всем на обочину!!! Всем стоять!!!». Мы, как и все машины на шоссе, двигающиеся как в город, так и из города, резко взяли вправо и остановились. Наша машина остановилась как раз напротив поста ГАИ в «Осиновой роще», там, где от Выборгского шоссе ответвляется Приозерское. У будки поста ГАИ кучкой стояло несколько милиционеров. Ближе всех к шоссе и немножко отдельно от остальных стоял упитанный, весь какой-то тугой, розовощекий, похожий на мячик, милиционер в портупее. По виду главный из всей той милицейской компании.

Мы довольно долго постояли. Главный милиционер зачем-то сдвинулся со своего места в сторону будки. И тут из города очень быстро проехала, можно сказать промчалась милицейская машина, время от времени громко хрюкающая и мигающая синими и красными огнями. А вскоре за ней на ужасной скорости - несколько черных машин - кортеж. Я даже и не рассмотрел, сколько и каких машин. А не рассмотрел, потому что в тот момент я (а как позже выяснилось и Зоя тоже) смотрел на милиционеров-гаишников у поста. При приближении кортежа, все они вытянулись и взяли под козырек.

Но что было с «мячиком» – это не описать! Как я уже упомянул, перед самым проездом кортежа он зачем-то отошел от шоссе вглубь и снял фуражку. А как только на шоссе появилась хрюкающая машина, он развернулся и, стремглав, придерживая свою портупею и надевая на ходу фуражку, ринулся к шоссе, еще в движении начиная отдавать честь! И он таки успел на свое место к моменту подъезда к нему кортежа. И как он вытянулся! И как взял под козырек! Конечно, эту картинку надо не описывать, а снимать на видео! В один момент всю свою толщину он перевел в рост! Он замер! Его фигура была наклонена вперед градусов на 30 от вертикали! Он неотрывно ел глазами проезжающие и удаляющиеся машины кортежа! Не шевелясь и, наверное, не дыша! И только его голова с выпученными глазами лихорадочно отслеживала мелькание начальственных машин. В этот момент он не существовал! Он весь был там, рядом с мчащимися машинами! Он их мысленно сопровождал!

Его подобострастная фигура выражала в тот момент массу противоречивых чувств и переживаний. Главным было: «Чего изволите?! Весь в Вашем распоряжении! Готов на все!». Но тут же присутствовал и ужасный страх: «А вдруг бы я не успел встать в нужный момент в нужную позу! Что тогда?!». И какое-то удовлетворение оттого, что все-таки успел…

А ведь его, наверняка, никто и не заметил из промчавшихся мимо машин. А на нас его поведение произвело какое-то омерзительное, жалкое и одновременно смешное впечатление. Все это действо длилось несколько секунд, не больше. Машины умчались, но какое-то время немая сцена продолжалась и после того. А потом гаишники выскочили на проезжую часть и закрутили нам, стоящим, своими палками: «Давай! Трогай! Проезжай быстрее! Чего стоишь?! Освобождай дорогу!», - говорили их жесты.

Кто тогда проехал в кортеже, мы так и не знаем, но картина стоит в глазах уже много лет. И мы с Зоей ее частенько вспоминаем, когда видим, как кто-то демонстрирует свое холуйство. Сравниваем с тем милиционером-мячиком. Пока превзойти его не удалось никому…

И снова я возвращаюсь к банной теме. Мы с Фрумкиным были еще в одной необычной бане: в Грузии, в Тбилиси. С древних времен в Тифлисе-Тбилиси существуют знаменитые серные бани, описанные во многих книжках. И вот как-то, находясь в длительной командировке в Тбилиси, мы с Фрумкиным решили ознакомиться с этой достопримечательностью старого города.

Из длинного банного прейскуранта мы выбрали отдельный кабинет без банщика (с банщиком было очень дорого). При покупке билета билетерша как-то очень странно, как-то оценивающе на нас посмотрела, но билет продала. Странно посмотрела на нас и служащая бани, охранявшая входные двери в отделение с кабинетами.

Сам кабинет представлял собой как бы квартиру, состоящую из отдельных комнат. Комната-раздевалка, комната для мытья, комната-бассейн с фонтанчиком. Все стены и пол комнат полностью выложены плитами из белого мрамора. Вся «мебель» тоже мраморная. Между комнатами арочные проемы. Потолки везде куполообразные. В комнатах очень светло. Свет идет сверху из окон, устроенных в потолочных куполах. Парилки нет. Мы помылись. Окунулись в бассейн. Всё! Впечатления самые обычные, как в Ольгинской бане, хоть и мрамор кругом.

Вернулись в гостиницу и рассказали там дежурной о нашей экскурсии. И тут она раскрыла нам глаза. Оказывается, в банные кабинеты традиционно ходят парами, обычно мужчина с женщиной, но бывает и по-разному, и ходят не только для того, чтобы помыться. А банщики там не только моют, но и делают специальный расслабляюще-возбуждающий восточный массаж. Этим и объяснялись странные изучающие взгляды обслуживающего персонала. А мы узнали обо всем этом уже «после того»: помылись в неведении. А оно и хорошо, что так получилось: иначе, наверное, и не пошли бы мы в серные Тифлисские бани. А так, есть что вспомнить.

В новые постсоветские времена я несколько раз принимал участие в разных Газпромовских комиссиях и мероприятиях, работа в которых сопровождалась разными увеселениями и развлечениями. В том числе, нас водили и в разные ведомственные бани с сухими и мокрыми парилками, с бассейнами с подводным струйным массажем, с выпивкой, с закусками, с симпатичными официантками, с телевизорами и еще не помню с чем. В общем, со всем, что может сопровождать процесс помывки. По большому счету – всё, как в давней Дорогобужской горкомовской бане. Только маскировки «под гараж» нет. И вместо вагонки – разные современные материалы из ассортимента «евроремонта». Я, правда, думаю, что вагонка полезнее. А впечатления от этих суперских бань те же самые, что и прежде: для меня от самих бань - никаких. Разве, что чистым становишься.

Многие люди очень хвалят частные баньки. Многие строят бани на садовых участках при своих дачах, считая баню обязательным атрибутом дачной жизни. В период нашего дачного строительства народ удивлялся, почему я не взялся первым делом сооружать баню на нашем участке. А мои разговоры о том, что мне достаточно и душа в конце рабочего дня, воспринимались с каким-то недоверием и непониманием.

Когда несколько лет назад мы с моими школьными друзьями собирались на даче у нашего Мишки Михайлова, он тоже много и с гордостью рассказывал нам о своей бане, построенной когда-то самим Мишкой вместе с его отцом. Мишка – замечательный инженер-изобретатель, и у него на даче многое сделано с выдумкой, на уровне изобретений. Не одно из его изобретений реализовано и в конструкции бани.

После рассказа о бане и демонстрации ее особенностей Мишка натопил нам ее, и мы посидели в ней, попотели, помылись, окатились холодной водой… А потом сели все вместе в предбаннике за стол, выпили его замечательной самогонки, вкусно поели, не спеша поговорили о разном… И вторая часть этого мероприятия (та, что была после бани, в предбаннике) мне понравилась неизмеримо больше, чем первая. Хотя допускаю, что без расслабляющего банного эффекта застольная часть оказалась бы чуть менее приятной. Ну, и еще в парилке из наших организмов с пОтом вышла утренняя часть самогонки, освобождая место для новой порции. И это, конечно, тоже хорошо!

Ну, а, подытоживая мое затянувшееся банное повествование, могу сказать, что для комфорта мне вполне хватает квартирного душа и ванны. В баню идти не хочется, да и не был я там с незапамятных времен!

А вот на даче я очень люблю после окончания тяжелых дневных работ помыться в нашем дачном душе с дровяной колонкой. Люблю постоять под струей теплой воды, расслабиться. Это снимает усталость, придает новые силы и как-то раскрашивает жизнь. Выхожу из душа обновленным и радостным.

Вот, пожалуй, и все, что я могу рассказать о роли бань в моей жизни. Зачем рассказал? Просто так! Поделиться захотелось! А может быть, графомания одолела!