Таким образом, уголовное законодательство страны состоит из суммы обобщенных постановлений, характеризующих типы преступных деяний, воспрещенных под страхом наказания. 14 страница

Далее, осуществление преступного деяния требует нередко известной определенной комбинации, известного порядка применения средств или, другими словами, определенного способа учинения: так, отравление, как введение в организм разрушающего жизнь вещества, есть способ убий­ства, тайное взятие чужой вещи — способ действия при краже.

В житейском, а иногда даже и в юридико-техническом языке понятия средств и способов действия нередко смешиваются друг с другом, хотя анализ некоторых преступлений свидетельствует нам, что их точное разграничение составляет необходимое условие правильного определения состава многих отдельных преступных деяний.

В западной литературе вопрос о средствах и способах преступной деятельности едва затрагивается: но ему более посчастливилось в нашей литературе, причем выдвинулось особое мнение, защищаемое Чебыше-вым-Дмитриевым и Фойницким, что средства и способы при определении

сущности преступной деятельности имеют такое же значение, как и средства объекта или условия вменения.

Впервые вопрос был затронут проф. А. Чебышевым-Дмитриевым в его учении о покушении, именно при исследовании покушения с негодными средствами.

"Нельзя в большинстве случаев, — говорит автор, — видеть преступ­ление в правонарушении, совершенном не тем способом, какой имел в виду закон запретить под страхом наказания... Уголовное правосудие имеет своим объектом волю не безнравственную, а преступную, волю, из­бирающую такие средства для нарушения права, которые считаются законом за особенно безнравственные или за особенно вредные или опасные и признаются преступными... Преступность избранных средств к достижению правонарушения является таким же существенным условием для того, чтобы признать деятельность преступной, как и для того, чтобы установить преступность цели... Закон не признает преступными мно­жество путей, которыми столь же верно достигается правонарушение, как и действиями преступными".

В подтверждение этих мыслей автор приводит несколько примеров: так, говорит он, не будет убийцей в уголовно-юридическом смысле тот, кто испугает или рассердит больного с намерением причинить ему смерть и достигнет своей цели; молящийся о смерти врага и достигший этим путем желаемого, совершит "такое преступление, которое не подходит ни под один из видов убийств, запрещенных законом"; беременная, под­нимающая какие-либо тяжести, предполагая этим произвести выкид, не наказуема, безотносительно к тому, имело ли ее действие желаемый результат или нет, и т.д.

Но, придавая огромное значение способам и средствам действия среди других элементов состава преступного деяния, автор в своих беглых, так сказать, заметках не дает никакого действительного обоснования своему учению, так что все его положения являются совершенно голословными, а решение приводимых им примеров, если бы они, конечно, практически были возможны, с точки зрения, например, постановлений нашего уго­ловного уложения об убийстве, истреблении плода представляется совер­шенно произвольным.

Глубже затронут разбираемый вопрос проф. Фойницким в его иссле­довании о мошенничестве.

"Содержание уголовного правосудия, — говорит автор, — определяет­ся двумя интересами: общественным и личным; первый побуждает госу­дарство определить: какие действия, как вредные для общества, должны быть признаны наказуемыми; второй же требует: а) знания в точности наперед, что запрещено законом; б) применения наказания только при наличности условий, устраняющих сомнение в виновности, при помощи средств распознавания, доступных земной юстиции, и в) назначение наказания только за деяния, действительно причиняющие вред обществу. Интерес общественный требует наказуемости всех правонарушений; интерес же личный требует ограничения наказуемости; он не может равнодушно отнестись к тому: наказывает ли закон за определенные действия или вообще за нарушение каких-либо правоотношений. Личный

интерес имеет право потребовать, чтобы состав преступления расширялся не на всякий способ действия, а ограничивался такими способами, которые приводят и могут приводить к несомненному убеждению в причинной свя­зи воли и действия с последствием.

Это построение, в отличие от попытки г. Чебышева-Дмитриева, отде­ляет средства действия от способов и придает главное значение послед­ним; вместе с тем и самый вопрос рассматривается исключительно с точ­ки зрения законодателя, между тем как г. Чебышев-Дмитриев смотрит на него с точки зрения судьи. По теории Фойницкого, интерес личности требует, чтобы законодатель признавал не всякий способ посягательства на правоохраненный интерес преступным, а по теории Чебышева-Дмит­риева судья должен освободить учинившего посягательство от наказания, потому что он действовал непреступным способом и средствами, хотя бы закон и не содержал в этом отношении никаких ограничений, как, например, при убийстве. Теория Чебышева-Дмитриева практически несос­тоятельна, теория Фойницкого теоретически одностороння.

Действительное значение средств и способов действия в общем учении о преступном деянии представляется мне в следующем виде.

По общему правилу, как скоро виновный учинил умышленно или неосторожно преступное деяние, он отвечает за совершенное безотно­сительно к средствам, коими он пользовался. По отношению к огромному числу преступных деяний законодатель, запрещая известное деяние, не дает, да и не может дать, перечня средств совершения; но иногда он отступает от этого положения и или прямо определяет преступность известного деяния свойством употребляемых средств, или даже придает известной категории средств значение обстоятельства, изменяющего от­ветственность, или же на этом основании классифицирует преступные деяния. Основания таких отступлений заключаются или в том, что выбор известных средств указывает на особенную испорченность, жестокость виновного, или в том, что употребление известных средств придает боль­шую опасность действию, распространяет вред на большее число лиц и т.д. На этом основании, например, из понятия убийства выделяется убий­ство взрывом пороха и т.д.; из истребления имущества — так называемые общеопасные деяния и т.д. Во всех этих случаях основанием квалифи­кации является характер употребленных средств — огонь, вода, взрыв­чатые вещества, яд и т.д.

Аналогичное значение имеет и способ действия, причем нельзя не прибавить, что роль его при некоторых, особо указанных преступлениях представляется еще более важной. Так, во-первых, способ действия мо­жет служить основанием для усиления уголовной ответственности, как, например, проникновение в обитаемое помещение при краже; засада, истязания и мучения при убийстве и т.д.; во-вторых, способ действия может служить основанием классификации преступных деяний: таково, например, разделение, по нашему праву, похищения чужих вещей на тайное, насильственное и обманное; наконец, в-третьих, способ действия может, хотя и в сравнительно немногих случаях, служить основанием отграничения уголовно наказуемой и не наказуемой неправды.

Обыкновенно средства действия, будут ли это органы нашего тела или

предметы внешнего мира, которыми мы пользуемся при осуществлении преступного деяния, имеют физический характер — слово, движение; но при некоторых преступных деяниях, как, например, при убийстве, телес­ных повреждениях, возникает сверх того вопрос о так называемом психическом воздействии и психических средствах.

Положим, что кто-либо, зная, что другое лицо находится в таком болезненно-расстроенном нервном состоянии, при котором всякий испуг или сильное нравственное потрясение может причинить смерть, поль­зуется таким состоянием для осуществления своего намерения лишить жизни и достигает задуманного; можем ли мы признать его уголовно наказуемым за убийство?

По моему мнению, ответ должен быть утвердительный. Со стороны субъективной существует преступный умысел и, следовательно, винов­ность лица; этот умысел воплощается в действии: появление в виде мертвеца, сообщение ужасного известия; это действие ведет к желаемой цели, и умысел осуществляется. Спрашивается, на каком юридическом основании мы не признаем здесь наличности условий, требующихся для состава убийства.

На это обыкновенно возражают, что при подобных условиях трудно установить причинную связь между действиями виновного и наступившей смертью; но это возражение, очевидно, не принципиального характера, так как оно переносит вопрос на процессуальную почву. Конечно, можно признать убийцей данное лицо только в том случае, когда будет доказано, что смерть причинена им; но это положение имеет одинаковое значение и в случаях причинения смерти так называемыми физическими средства­ми, а с другой стороны, во всяком учебнике судебной медицины мы найдем несомненные указания на факты причинения смерти или телесного повреждения психическими воздействиями, т.е. указание на полную воз­можность констатирования причинной связи в случаях этого рода.

Далее, указание на то, что при этих условиях желаемый результат мог наступить только благодаря особенным, чисто индивидуальным условиям данного факта, также не имеет значения, так как и при вменении результата, вызванного механическим путем, мы вменяем и так назы­ваемые индивидуальные, особенные последствия, как скоро эти особен­ности данного случая были сознаваемы виновным и он воспользовался своим знанием; таким образом, мы признаем убийством отравление такой дозой яда, которая была заведомо для виновного смертельна только благодаря особенному патологическому состоянию убитого.

Остается, следовательно, самый характер употребленных средств или способа деятельности виновного. Это возражение представлялось бы существенным, если бы дело шло о таких преступных деяниях, коих состав прямо обусловлен наличностью известных средств; но возражение теряет силу, как скоро запрет закона не содержит такого указания, как у нас при убийстве, или даже прямо указывает на возможность учинения вреда всякими средствами. Да и самое наименование средств или способа действия "психическими" представляется неточным. Средством действия будут: сказанное слово, переодевание, какие-либо символические дей­ствия, т.е. обыкновенные средства действия, столь часто употребляемые,

например, при обидах, мошенничестве; остается только своеобразное воздействие этими средствами на организм другого, скорее, способ, дей­ствия; это воздействие с трудом поддается физическому измерению и оценке, имеет как бы нематериальный характер; но и это особенное свойство средств только кажущееся; смерть в подобных случаях проис­ходит от внезапного прекращения деятельности центральной нервной сис­темы, от разрыва кровеносных сосудов, от остановки деятельности серд­ца, одним словом, от процессов, имеющих чисто соматический характер.

154. Но особенное значение в учении о средствах и способах действия представляет вопрос о так называемом невмешательстве как способе учинения преступного посягательства. Говоря о различии преступного содеяния и бездействия, обусловленного различием нарушаемых норм требовательных и запретительных, я указал, что это различие не зависит от активного или пассивного способа действия, так как оба эти способа могут быть как при содеянии, так и при упущении или бездействии. Теперь я остановлюсь на рассмотрении пассивного характера преступной деятельности, так как этот способ, в особенности когда им нарушаются нормы запретительные, представляет много своеобразного; при этом для различения бездействия как посягательства на нормы требовательные от бездействия как способа действия я буду называть последнее невмеша­тельством.

Что можно понимать под невмешательством в уголовном праве и при каких условиях невмешавшийся может отвечать не только за самое невмешательство, но и за то преступное деяние, которое произошло благодаря его невмешательству?

На первый взгляд различие между активным участием и пассивным допущением нарушения какого-либо запрета столь очевидно, что от­граничение невмешательства от содеяния, казалось бы, не представит затруднений: стоит только противопоставить убийство, выполненное ударом топора, с одной, и неподание помощи утопающему — с другой стороны.

Но, присматриваясь ближе к различным формам и оттенкам деятель­ности, мы увидим, что в жизни это резкое различие значительно сгла­живается; являются промежуточные, смешанные формы, к которым соединяется и активное, и пассивное отношение — деятеля к преступному результату, особенно там, где момент проявления физической деятель­ности обвиняемого отделяется от наступления последствия значительным промежутком времени.

Отравление может быть совершено не только тем, кто влил насильно яд в рот жертвы, но и тем, кто подал яд в виде лекарства, кто, подмешав яд в водку, налил ее в тот графин, из которого жертва задуманного преступления имеет обыкновение пить ежедневно; убийцей будет как тот, кто столкнул другого в воду, так и тот, кто подпилил устой у мостика, через который должна была пройти намеченная жертва.

Если рассматривать последние примеры в момент наступления резуль­тата, то деятельность виновного может быть характеризована как невме­шательство: он не остановил проходящего через мост или наливавшего

отравленную водку; но можно ли отнести эти случаи к невмешательству или они составляют содеяние? Утвердительный ответ и¹ в том, и в другом смысле будет неверен, так как эта смешанная форма представляется во многих отношениях совершенно своеобразным типом.

С чисто объективной стороны такая деятельность относится, конечно, к содеяниям: виновный дал толчоц, привел в движение систему сил, коих продуктом был преступный результат: невмешательство в этом отно­шении никакого значения не имеет. Но вопрос значительно осложняется, когда мы обратимся к стороне субъективной, к установлению виновности. В этом отношении возможно несколько комбинаций.

Во-первых, виновность остается неизменной как в момент первоначаль­ного приложения сил, так и в момент невмешательства: виновный умыш­ленно подмешал яд в водку и умышленно не остановил жертву, когда та наливала себе в рюмку, или, необдуманно совершив какой-либо поступок, легкомысленно отнесся и к его результатам, а потому не предотвратил их, хотя и мог это сделать: вся деятельность лица должна рассматриваться как единое преступное содеяние, умышленное или неосторожное.

Во-вторых, в момент первоначального приложения сил деятельность виновного была вполне сознательной и волимой; но затем, в момент наступления результата, он безразлично относился к начатому им прежде или даже вовсе забыл о нем, хотя еще в этот момент представлялась возможность предотвращения последствия, — ив этом случае вся деятельность сохраняет характер умышленного содеяния.

В-третьих, первоначальная деятельность была с субъективной стороны юридически безразлична или подходила под условия неосторожности, а умысел возник только в момент невмешательства; или же перво­начальная деятельность была умышленная, но содержание воли, направ­ление умысла изменилось во время невмешательства. Случаи этого рода встречаются нередко в судебной практике, и их юридическая характе­ристика представляется спорной.

Представим себе, что кто-нибудь, закуривая папиросу, неосторожно бросил непогашенную спичку в кучку стружек, затем, видя, что стружки загорелись, имея полную возможность потушить пожар, умышленно не делает этого и дом сгорает; или, что кто-нибудь, боровшись с другим, уронил противника в канаву, полную воды, а затем, видя, что упавший захлебывается, сознательно и волимо не подает ему помощи и упавший умирает; можем ли мы при подобных условиях не признать наличности умышленного поджога или убийства, когда мы имеем в действительности не только преступную волю, но и проявление этой воли вовне? При таком решении вопроса, характеристика субъективной виновности определяется не по моменту первоначальной деятельности, а по моменту невмеша­тельства, которое, таким образом, становится юридическим центром пре­ступного деяния.

Такое признание подобного деяния умышленным невмешательством, а не неумышленным причинением вреда, имеет весьма важные послед­ствия. На этом основании для наказуемости случаев этого рода как умышленного преступления необходимо установление не только при­чинной связи первоначального деяния с преступным результатом, но и

возможности предупреждения этого результата, возможности вмешатель­ства. Далее, так как юридическое значение имеет при этих случаях не­вмешательство, а не предшествующая деятельность, то, например, нача­ло течения давности определяется моментом невмешательства, а не моментом первоначального действия; участие других лиц в первона­чальной деятельности будет юридически безразличным и т.д.

При этом все эти соображения применяются не только в том случае, когда виновный возбудил силы природы, а затем остался бездействующим по отношению к производимым им результатам, но и в том, когда исполнителем является другое лицо, действовавшее несознательно, под влиянием ошибки и т.п.

Кроме такой смешанной формы, существуют и случаи простого невмешательства, когда виновный, хотя и стоит в стороне от совершаю­щегося события, возникшего вне всякого его непосредственного участия, но, однако, может своевременным вмешательством предупредить пре­ступные результаты. Случаи, сюда относящиеся, весьма разнообразны: сторож, поставленный на пожарище для предотвращения возобновления пожара, видит, что огонь раздувается, и не тушит его; хороший пловец, убедивший другого заплыть в глубину, обещая ему помочь в случае опас­ности, оставляет его намеренно и тот тонет; кто-либо, видя утопающего и имея возможность подать ему помощь, не делает этого, и т.д., причем со стороны субъективной эти разнообразные случаи невмешательства могут быть результатом или злого умысла, или неосторожности. Вопрос об ответственности за подобное невмешательство представляется весьма спорным не только на практике, но и в доктрине.

В нашем Уложении о наказаниях 1845 г. содержался по этому предмету ряд указаний не только в Особенной, но и в Общей части. Таковы прежде всего были постановления о наказуемости попустительства, построенные на началах теории общечеловеческой обязанности помогать ближнему, проведенной, впрочем, крайне непоследовательно. Попустителем призна­валось лицо, имевшее власть или возможность предупредить совершение преступного деяния, но умышленно или по крайней мере заведомо до­пустившее совершение оного. Благодаря такому ограничительному опре­делению, если, например, кто-либо поспел на место преступления уже после того, как удар был нанесен и ударивший бежал, то хотя прибывший мог сделать перевязку, помочь подняться и т.д. и не сделал этого, а попустил причинение смерти, он все-таки не мог быть приговорен к ответственности как попуститель.

Действующее уложение в общей части не содержит никаких по­становлений о невмешательстве, так что к случаям этого рода при налич­ности других условий ответственности должны быть применяемы те же постановления, как и к преступному содеянию.

Что касается попыток разрешения этого вопроса в доктрине, то они могут быть сведены к двум основным типам: одни криминалисты призна­ют принципиальное различие в условиях ответственности между содеяни-ем и невмешательством, строя последнее на принципе неисполнения обязанности, другие сводят их к одному общему началу ответственности за причинение вреда.

Я со своей стороны полагаю, что ответственность за невмешательство как в смешанной, так и в чистой его форме должна иметь основанием причинное отношение невмешательства к возникшему преступному пося­гательству, к созданию опасности или вреда для правоохраненного инте­реса. Причиной же может быть признаваемо при обстоятельствах, ниже указанных, каждое условие, вызывающее, содействующее или изменяю­щее направление, останавливающее или прекращающее последователь­ное течение событий как продукта взаимодействия сил. В частности, дей­ствия человека могут быть причиной события не только тогда, когда они вызывают к действию силу, его созидающую, но и в том случае, когда они прекращают действие силы, препятствующей его возникновению; не только тогда, когда они создают условия, направляющие и содействую­щие известной силе, но и в том случае, когда они устраняют условия, препятствовавшие силе принять известное направление или затруднявшие успешность ее действия. Невмешательство и есть устранение силы, противодействующей наступлению последствия путем ее прекращения или невозбуждения. При вмешательстве происходящая цепь причинностей дала бы результат А, при невмешательстве она дает результат Б, и как вмешавшийся может быть признан причиной результата А, так невме­шавшийся — причиной результата Б, и притом при наличности других условий уголовно ответственным за этот последний результат.

Если у входа из реки в канал поставлен автоматический прибор, замыкающий или размыкающий шлюз, как скоро вода в реке поднялась выше известного уровня, то пока прибор действует правильно, он устра­няет переполнение канала и предупреждает возможное наводнение, а вместе с сим истребление или повреждение имущества прибрежных вла­дельцев. Прибор испортился, шлюз не замкнут, канал переполнен и залил окрестности; очевидно, что как действие прибора может быть названо причиной неразлития воды, так порча его, вызвавшая бездействие приспо­собления, является причиной разлития воды, причем, конечно, безразлич­но, перестал ли прибор действовать при самом начале повышения воды в реке или же он действовал некоторое время и потом механизм испортился и преграда опустилась или разомкнулась. Но условия причинения не изменятся, если мы на месте прибора поставим сторожа, а порчу заменим виной: незакрытие им вовремя шлюза останется причиной наводнения. Но необходимо лишь одно, чтобы он, как и прибор, был поставлен в опре­деленном месте и должен был при известных условиях или в определенное время учинить известное действие, направленное к устранению того результата, который мы при отсутствии его вмешательства вменяем ему в вину, чтобы он был именно тем испортившимся шпиньком, который на жизненом валике должен был нажать молоточек и тем произвести эффект, необходимый для полноты и гармонии звуков.

Таким образом, для ответственности за невмешательство необходимо установить, что невмешавшийся своей предшествующей деятельностью, исполнением известных обязанностей, вытекающих из его семейного, об­щественного или государственного положения, из самого рода его.занятий, из заключенного им договора или даже в силу данного обещания, создал с точки зрения субъективной — обязанность, а с точки зрения объектив-

й — необходимость дальнейшей определенной деятельности: рулевой должен в известный момент повертывать руль направо или налево; че­ловек, несущий на голове тяжесть, должен поддерживать ее, стараясь соблюсти равновесие; мамка должна кормить ребенка; нянька, провожая малютку, оберегать его от вреда, и т.д.

Это вмешательство, это обязательное приложение личных сил может находиться или в непрерывной цепи причинностей с первоначальной де­ятельностью, когда, например, извозчик, взявшийся довезти меня до из­вестного пункта, должен не только дать направление своей лошади, но в известный момент переменить это направление, повернуть в улицу, остановиться, или же это вмешательство может отделяться от первона­чального действия более или менее значительным промежутком времени, принадлежать к иной самостоятельной цепи причинностей; это вмеша­тельство может быть однократное и многократное; в последнем случае оно может быть однородное (перевод стрелки) или разнородное (заботы няньки о ребенке), с точностью определенное или неопределенное а рпоп, и т.д.

Таким образом, в каждом отдельном случае необходимо с точно­стью выяснить, что существовало какое-либо событие, установившее соответственно преемственной цепи событий обязанность вмешательства, что эта обязанность существовала именно в данный момент, что, одним словом, существовала наличность всех условий, требующих вмешатель­ства.

Вмешательство сделало бы данное лицо причиной известного явления в том виде, как оно предполагалось, долженствовало быть; невмешатель­ство делает его причиной явления в том виде, как оно не предполагалось, не долженствовало быть. Если в этом последнем случае происшедшее благодаря невмешательству явление имеет преступный характер, то воз­никает вопрос об ответствености лица не только за то, что он не исполнил обязанности, на нем лежащей, но и за то последствие, которое при этом произошло.

Далее, при невмешательстве, как и при преступном содеянии, за уста­новлением вопроса о причинном соотношении невмешательства и резуль­татов возникает вопрос о субъективной виновности лица в момент невме­шательства; поэтому каждый раз нужно установить, было ли это лицо недееспособно, не было ли условий, устраняющих вменение (например, У15 та]ог)', не было ли причин, устраняющих преступность (исполнение за­кона, обязательный приказ, крайняя необходимость), была ли наличность условий, определяющих умышленность и неосторожность, и т.д., причем к этому субъективному моменту невмешательства относится и установле­ние самой возможности предупреждения результатов.

Таким образом, невмешательство может являться самостоятельным способом нарушения запретительных законов; но оно тогда только яв­ляется наказуемым, когда благодаря ему лицо становится причиной (в вышеуказанном смысле) явления и когда в момент невмешательства существуют субъективные условия виновности.

Непреодолимая сила (лат.).— Ред.

155. Но, независимо от деятельности виновного, понятие о преступном деянии как о посягательстве на норму в ее реальном бытии может совме­щать в себе известные последствия этой деятельности, причем весьма многие; в особенности немецкие криминалисты вносят это наступление последствий в самое понятие преступного деяния, как его необходимое условие. Последняя постановка вопроса может, однако, привести к существенным недоразумениям. Если, конечно, понимать под послед­ствиями преступной деятельности самое посягательство на правовую норму, самое повреждение правоохраненного интереса или поставление его в опасность, то такое идеальное последствие присуще всякому преступному посягательству и притом не только содеянию, но и бездей­ствию, но тогда этот признак теряет практическое значение, да к тому же и сторонники разбираемого мнения под выражением "результат" пре­ступной деятельности подразумевают, как я указывал, именно материаль­ное изменение внешнего мира.

Далее, конечно, нельзя не иметь в виду, что с физической точки зре­ния можно утверждать что нет и не может быть такого проявления вовне наших сил, которое не сопровождалось бы целыми мириадами изменений во внешнем мире: иное представление противоречило бы самому понятию о деятельности в сфере конечных явлений, не способствовало бы основному закону мироздания — закону причинности, а потому, есте­ственно, мы не можем себе представить какого-либо человеческого действия, которое бы не сопровождалось изменениями внешнего мира. Но не надо забывать, что право уголовное, говоря о преступном действии и его последствиях, имеет в виду только те проявления человеческой деятельности вовне, которые имеют юридическое значение. Поэтому преступное деяние, как техническое понятие, объемлет как те пося­гательства, в коих для полноты состава предполагают и действие и результат, так и те, в коих последствие не имеет значения. Сообразно сему мы видим во всех современных кодексах, что вредоносные или опасные содеяния или бездействия являются воспрещенными под страхом наказания или сами по себе, или только при наличности известных, вызванных этими деяниями последствий, видоизменений в бытии или условиях бытия окружающих нас людей или предметов или в порядке и условиях совершающихся событий. Так, почти все случаи преступного бездействия наказываются независимо от тех последствий, которые они вызвали, — неявка в качестве свидетеля наказывается независимо от того, было ли вследствие неявки отложено заседание или же неявка не имела никаких последствий; для ответственности за недонесение о появив­шейся филоксере не требуется, чтобы заражение получило распростра­нение, перешло в чужие виноградники и т.д. То же нужно сказать о преступных со деяниях, воспрещенных ввиду их опасности вообще, без­относительно к отдельному правоохраненному интересу: хранение или ношение запрещенного оружия, небрежное хранение взрывчатых или ядовитых веществ, выпуск в свет книги без означения типографии, в ко­торой она напечатана, наказываются независимо от каких-либо вызван­ных ими последствий. Напротив того, деяния, грозящие опасностью из­вестному определенному интересу и тем более непосредственно вредящие

таковому, по общему правилу, для применения к учинившему кары в полном объеме предполагают всегда наличность известных последствий; таково, например, повреждение железнодорожного пути, грозящее опас­ностью крушения поезда, истребление чужого имущества огнем или взрывом, умышленное или неосторожное лишение жизни, поджог, во­ровство и т.п.

Бытие этих двух групп преступных деяний объясняется, с одной стороны, тем, что проявление виновности, не вызвавшее вредоносных или опасных результатов, представляется иногда столь шатким и неопре­деленным, что государство не решается обложить его наказанием, а с другой — еще более важным соображением, что современное уголовное право наказывает не преступность или даже виновность саму по себе, а проявление виновности во вредоносном или опасном деянии, для чего большей частью необходимо наступление известного последствия; поэто­му ненаступление такового или вовсе уничтожает наказуемость учинен­ного, как, например, во многих случаях неосторожной вины, или же устра­няет применение полной меры ответственности, как, например, при наказуемых покушениях.