Таким образом, уголовное законодательство страны состоит из суммы обобщенных постановлений, характеризующих типы преступных деяний, воспрещенных под страхом наказания. 16 страница

Наконец, последующая деятельность самого виновного может быть продуктом его небрежности. Казалось бы, что она может разрушить причинную связь первоначального действия только в том случае, если эта небрежность не вызвана и не обусловлена прежней деятельностью; но в литературе, а в особенности германской, случаи этого рода, встречав­шиеся, хотя и не особенно часто, и в судебной практике, вызвали серьез­ный спор и целую полемику. Примером такой комбинации обыкновенно приводят такой случай: виновный нанес с умыслом кому-либо удар, а потом, думая, что жертва умерла, ради скрытия преступления, сбросил предполагаемый труп в воду, или симулировал самоубийство, а между тем оказалось, что смерть произошла от этого второго действия; отвечает ли виновный за оконченное убийство или только за покушение?

Разрешение такой комбинации предлагают троякое: одни видят здесь прекращение причинной связи и двойственную виновность: умышленное покушение и неосторожное или даже случайное оконченное деяние, так как виновный, предпринимал последнее действие, но не предвидел, а иногда даже и не мог предвидеть, что оно повлечет за собой смерть. Но это воззрение, бывшее необходимым выводом из того положения, что всякое неосторожное действие человека, привходящее к какой-либо деятельности, устраняет причинную связь, представляется и практически, и теоретически несостоятельным. Если кто-либо нанес другому рану, хотя и смертельную, но вызвавшую смерть не мгновенно, а через два или три дня, то он все-таки отвечает за оконченное убийство; но если виновный, прежде наступления действительной смерти совершил над мнимоумершим из злобы, зверства какое-либо истязание, надругательство и окажется, что смерть произошла от этого второго действия, то наказание ему смягчается, так как он будет отвечать за покушение; но такой вывод противоречит здравому смыслу.

Это противоречие привело к другой попытке разрешения этого вопроса, получившей название теории общего умысла и признававшей объединение всей деятельности одной преступной решимостью, направ­ленной к осуществлению главной цели. Но и эта попытка не представля­ется удовлетворительной. Конечно, сложившееся и осуществляющееся намерение обыкновенно не скоро исчезает в душе преступника, так что если вторичная деятельность примыкает по времени к первой, то часто первоначальный умысел остается господствующим, а потому может характеризовать и эту деятельность. Но такое положение не имеет безу­словного значения; могут быть и иные случаи, когда первоначальный умысел исчез и заменился новым, направленным не на прежнюю, а на новую цель, а при таких условиях, конечно, теория общего умысла не приложима.

Третья попытка объединяет в этих случаях последствие с перво-

начальным действием не субъективно, а объективно, не признавая здесь перерыва причинной связи, основываясь на том, что ошибка и заблуж­дение, определившее вторичную деятельность, бывшую непредвиденной причиной смерти, были вызваны первоначальной умышленной деятель­ностью; для признания же известного деяния умышленным вовсе не требуется, чтобы умысел продолжался непрерывно как во время дей­ствия, так и во время наступления результатов, так как мы, например, знаем, что лицо, умышленно нанесшее смертельную рану, а потом ста­равшееся всеми средствами отвратить смертельный исход, тем не менее отвечает за умышленное убийство.

Связь первоначальной деятельности с последствием прекратится только в том случае, если вторичная деятельность лица не находится ни в каком соотношении с предшествующей, а является вполне самостоя­тельной.

Таким образом, с этой точки зрения привходящие действия самого виновного по отношению к перерыву причинной связи рассматриваются так же, как и привходящие действия третьих лиц.

161. Виновное посягательство на правоохраненный интерес или преступное деяние, как проявление личности, как социально или госу­дарственно вредное или опасное явление, как юридическое отношение, ставящее учинившего в особые отношения к государственной каратель­ной власти, во всех этих отношениях может являться или простым, обособленным, точно определенным по месту, времени и объекту посягательства, или же осложняется настолько, что является сомни­тельным, а иногда даже и весьма трудным решением вопроса о том, следует ли отнести его к группе единичной виновности или же оно входит в повторную преступную деятельность, в понятие совокупности преступ­ных посягательств.

Такая осложненность может зависеть или от свойства тех норм, на которые посягает виновный, или от условий преступного посягательства.

Сложные преступные деяния первой группы представляют, в свою очередь, несколько оттенков. Так, преступное деяние может заключать в себе одновременное посягательство на несколько норм, причем каждое посягательство совмещает самостоятельный преступный состав: поще­чина может быть рассматриваема и как посягательство на телесную неприкосновенность, и как посягательство на честь; насильственная плот­ская связь с близкой родственницей составляет и изнасилование, и кро­восмешение, и т.п. Иногда такие посягательства на различные нормы объединяются законом, составляя особый отягченный вид посягательства; так, разбой содержит в себе и посягательство на личность, и посягатель­ство на имущество. Иногда же преступное деяние заключает в себе одновременное, но в то же время многократное посягательство на прояв­ление одной и той же нормы: одновременное убийство нескольких лиц, обругание многих одним выражением или словом и т.п.

Еще более разнообразия представляют осложненные преступные дея­ния второй группы.

Таковы, например, рассмотренные ранее случаи осложнения винов-

ности, когда в одном и том же деянии проявляются элементы умысла и неосторожности, или различные оттенки умышленной вины; далее, слу­чаи осложнения внешней стороны, объемлющей несколько актов после­довательно сменявшейся деятельности виновного, подходящих под состав различных преступных деяний, в особенности совмещающих в себе раз­личные степени осуществления воли вовне.

Особенно своеобразными представляются те типы осложненных преступных деяний, в которых неоднократно воспроизводится полный сос­тав преступления и которые благодаря тому все ближе подходят к поня­тию повторной деятельности/Таковы, например, продолжаемые преступ­ные деяния, в коих с внешней стороны деяние состоит из нескольких частей, заключающих каждая полный состав преступного деяния или даже отделенных друг от друга более или менее значительным промежут­ком времени, но связанных одним общим преступным намерением; такова, например, кража с чердака белья в несколько приемов, жестокое обра­щение, выразившееся в истязаниях, продолжавшихся иногда несколько недель^ месяцев и т.п. Далее, преступные деяния, длящиеся или обра­щающиеся в преступное состояние, когда посягательство на норму, раз совершившись, непрерывно повторяется до наступления какого-либо противоположного события, таковы, например, случаи противозаконного лишения свободы, отпадения от православия, присвоения не принадлежа­щего виновному звания, чина и т.д. Наконец, к осложненным же типам относятся некоторые случаи проявления преступной привычки и ремесла, предполагающие всегда ряд аналогичных или тождественных проявлений виновности¹.

Развитие преступной деятельности

162. Энергичным актом решимости преступная воля из периода замысла переходит в деятельность; но путь, который предстоит пройти преступнику до осуществления задуманного, бывает иногда весьма про­должительным и его отдельные ступени представляют значительный интерес в учении о юридической конструкции преступного деяния.

Эти ступени развивающейся преступной деятельности, как проявление вовне преступной Воли, логически могут быть сведены к трем типам: 1) воли обнаружившейся, заявившей чем-либо свое бытие, но не присту­павшей еще к осуществлению задуманного; 2) воли осуществляющейся, т.е. покушающейся учинить преступное деяние, и 3) воли осущест­вившейся.

Каждый из этих трех типов подлежит отдельному рассмотрению.

Обнаружение преступной воли. Психический процесс развития преступ­ной воли может иногда длиться более или менее значительное время: промелькнувшее желание должно установиться, окрепнуть, намеченная дорога должна определенно выясниться; иногда задумавший преступное деяние должен подробно вникнуть в конкретные условия деятельности,

Так как наиболее важное значение имеют эти оттенки для разграничения единой и повторной виновности как основы определения меры ответственности, то подробный их разбор сделан далее при изложении учения о мере наказания.

290,

чтобы его воля получила действительно опасный для общества характер, а не оставалась в области мечтаний; но весь этот, иногда весьма слож­ный, процесс сформирования умысла лежит за пределами человеческой юстиции; она не имеет ни средств, ни способов проникнуть в эту сокро­венную для других работу мысли. "Бессмертный, гордый разум человека лишь самому себе дает ответ за каждое движенье тайной мысли", или, как говорит наш великий поэт: "слова твои, деянья — судят люди, но помышления единый видит Бог'*¹.

Таким образом, для возбуждения вопроса об уголовной ответственности необходимо, чтобы формирующийся или сформировавшийся умысел чем-либо проявил или обнаружил себя вовне, хотя бы притом виновный и не приступал еще к выполнению задуманного; таким обнаружением, приме­няясь к терминологии нашего Уложения о наказаниях, могут быть призна­ки умысла и приготовление.

Признаком умысла, как говорило Уложение 1845 г. (ст. 7), почитается изъявление на словах или письменно, или же иным каким-либо действием намерения учинить преступление. К числу таких признаков, прибавляло оно далее, принадлежат: угрозы, похвальбы и предложение сделать какое-либо зло; но, очевидно, такое указание имеет только характер при­меров, так как, по словам той же статьи, о бытии умысла может быть заявлено и всяким иным действием, как, например, занесением преступ­ных предположений в дневник, простой перепиской, мимикой и т.п.

Но может ли почитаться наказуемым одно такое заявление о пре­ступном умысле?

Конечно, в подобных случаях суд имеет перед собой известную мате­риальную основу, дающую возможность начать уголовное преследование, так как заявление может быть обставлено такими условиями, которые устраняют всякое сомнение в наличности преступной воли; с другой сто­роны, нельзя отрицать, что иногда наказуемость таких заявлений может быть полезной для интересов частного лица и в особенности общества, пресекая преступную волю в самом ее зародыше. Но все эти доводы парализуются еще более вескими соображениями против наказуемости обнаруженного умысла.

Прежде всего наказание получает при такой постановке вопроса совершенно случайный характер: далеко не всякий преступник окажется настолько болтливым, что без нужды, не приступая к действию, будет заявлять о питаемых им преступных замыслах; напротив того, чем хладнокровнее и опытнее преступник, тем менее шансов, чтобы он раскрыл свой замысел. Далее, наказуемость одного умысла дает слишком широкий простор судейскому произволу: такое заявление дает право заключать о существовании преступной мысли, желания; но каким обра­зом удостоверится судья в степени энергии преступной воли, удостове­рится в том, что за'этими словами, предположениями следовала бы

Так, и Екатерина II в Наказе говорила: "Законы не обязаны наказывать никаких других, кроме внешних или наружных действий". Уложение 1845 г. в ст. 6 говорило: "При сужде­нии о преступлениях умышленных принимаются во внимание и различаются: один лишь ' через что-либо обнаруженный на преступление умысел, приготовление к проведению оного в действо, покушение на совершение и само совершение".

деятельность, как отличит он фантастические построения от действи­тельной преступной решимости? А между тем карательная деятельность государства может иметь дело с действиями людей, а не с их желаниями, предположениями.

Это начало принимает и наше действующее уложение, вовсе не упоминающее в общей части о наказуемости обнаружения умысла. Даже Уложение 1845 г. хотя и говорило в ст. 111, что случаи, в коих за умысел, смотря по роду и важности преднамеренного преступления, полагается наказание, именно означены в законе, но в особенной части такие спе­циальные правила встречались только в группе преступлений государ­ственных.

Правда, закон называл в числе признаков умысла угрозу, а угроза, даже не соединенная с корыстной целью, подлежит наказанию, но угроза наказывается не как обнаружение умысла, а как самостоятельное пре­ступное деяние, благодаря тому беспокойству, волнению, которое угроза или похвальба производит в угрожаемом лице или в обществе. На этом основании для применения наказания за угрозу не имеет никакого существенного значения вопрос о том, имел ли угрожавший действительно намерение выполнить то, чем он угрожал, или нет: написавший из шутки подметное письмо с угрозой сжечь чей-либо дом подлежит наказанию, хо­тя бы он доказал, что никогда не думал совершать, да и не мог совершить поджога.

163. Приготовление. С несколько иным значением являются так называемые приготовительные действия, когда виновный запасается известными средствами для выполнения задуманного, собирает необхо­димые для того сведения, ставит себя в такое положение, при котором является возможность действовать, и т.д. Случаи этого рода, во-первых, весьма нередко встречаются в судебной практике, а во вторых, они иногда могут представлять весьма серьезную опасность для правоохра-ненных интересов.

Старая доктрина, в особенности немецкая, смотрела на приготовление как на особый вид покушения и характеризовала его как отдаленное покушение¹; но с 20-х годов нынешнего столетия под несомненным влия­нием французского права, в частности после обстоятельного труда по этому вопросу Миттермайера, в науке выдвинулся иной взгляд, ныне господствующий, по которому область приготовительных действий отно­сится к обнаружению умысла, а не к осуществлению его.

Этот взгляд нельзя не признать справедливым, хотя проведение точ­ных границ между приготовлением и покушением, как мы увидим далее, представляет значительные затруднения: тот, кто только запасается

¹ Впрочем, Н. Сергеевский (пособия, с. 287) полагает, что система старого права, не, отделявшего приготовление от покушения, заслуживает предпочтения; что закон может установить уменьшенную ответственность за предварительную деятельность вообще, и затем или предоставить суду право освобождать от наказания субъектов такой деятельности, буде она остановилась на ступенях отдаленных, или из этой деятельности выделить приобретение и приспособление средств (в последнем издании только приобре­тение) в качестве ненаказуемого приготовления, все же прочее, предпринятое в намерении осуществить злой умысел, признать наказуемым покушением.

орудиями, создает возможность действовать, но еще не действует; учи­ненное им предшествует первому акту, с которого начинается осу­ществление умысла.

Сторонники противоположного воззрения указывают на то, что обнаружение умысла всегда есть нечто случайное, а приготовление есть нечто неизбежное, необходимое: приготовительные действия нередко мо­гут быть тщательно и всесторонне соображены виновным в самый момент сформирования умысла. Но этот аргумент, по моему мнению, не имеет решающего значения. С одной стороны, только что указанные условия — предвидение и относительная необходимость действия могут встретиться и при обнаружении умысла в тесном смысле, а с другой это обстоятель­ство не может сгладить того логического и практического различия, ко­торое существует между приступом к осуществлению умысла и подго­товкой такого приступа.

Такое воззрение на юридическую сущность приготовления еще более оправдывается рассмотрением объема тех действий, которые входят в область приготовления, в особенности в законодательствах, сохранив­ших, подобно нашему Уложению 1845 г., определение приготовления.

Подготовительные действия крайне разнообразны, завися не только от законной характеристики преступного деяния, но и от условий и обста­новки каждого отдельного случая; тем не менее их обыкновенно сводят к трем категориям: к подготовке выполнения, к подготовке пользования плодами преступного деяния, к подготовке безнаказанности, предполагая, конечно, что всякая такая деятельность предшествует учинению самого преступного акта.

К действиям, подготовляющим выполнение, могут быть относимы: а) добывание средств, облегчающих выполнение или делающих его воз­можным, как, например, добывание лестницы, ружья, пороха, яда, причем самое добывание может заключаться в покупке этих предметов, изго­товлении их, получении в дар, в обмен и т.п.; б) приведение этих средств в такой вид, чтобы они могли быть употребляемы для предположенной цели, их приспособление; в) добывание необходимых сведений, озна­комление с местностью, с возможными препятствиями; г) устранение пред­полагаемых или действительных препятствий, как, например, отравление собаки, порча, замка; д) приведение, насколько это нужно и возможно, объекта, над которым замышлено преступное деяние, в такой вид, при котором сделался бы возможным приступ к выполнению задуманного; е) постановление самого виновного в такое положение, в котором было бы возможно приступить к действию, как, например, приход на место дей­ствия, выжидание жертвы и т.д.

К действиям, подготовляющим возможность пользования плодами деяния, буде такое пользование возможно по свойству деяния, могут быть относимы: подготовление телег для отвоза украденного, запродажа пло­дов предполагаемой кражи, устройство притона для скрытия покраденного и т.д.

Наконец, к действиям, подготовляющим возможность укрытия от правосудия виновного, в случае успешного выполнения задуманного мож­но отнести: изготовление фальшивого паспорта для побега, покупка

платья, накладных усов, бород с той же целью, устройство алиби и т.д.

Но все ли эти, конечно, примерно исчисленные подготовительные дей­ствия почитаются приготовлением и по законодательствам?

Наше Уложение 1845 г. в ст. 8 относило к приготовлению только приискание и приобретение средств, а по некоторым статьям Особенной части и приспособление средств, т.е. только такие действия, которые облегчают или дают возможность выполнить преступное деяние; точно так же и действующее уложение определяет приготовление как приоб­ретение или приспособление средства для приведения в исполнение за­думанного преступного деяния.

Но куда же отойдут все прочие подготовительные действия? Очевидно, они могут рассматриваться только как обнаружение умысла, как один из его признаков, а не как покушение, и это является весьма существенным аргументом в пользу того мнения, что и со стороны теоретической, и по нашему праву приготовление должно быть рассматриваемо только как специальный вид обнаружения умысла.

Обращаясь к ближайшему рассмотрению понятия приготовления по действующему уложению, мы видим, что оно характеризует его как "приобретение или приспособление средств", т.е., во-первых, как такую деятельность, благодаря коей орудия и средства действия перешли в об­ладание виновного; почему одна только попытка отыскать нужные мате­риалы не составляет' приготовления; таким образом, лицо, торгующее, но еще не купившее пистолет, выписавшее по рецепту яд из аптеки, но не получившее его, заказавшее граверу поддельные акции, не может быть признано виновным в приготовлении. Во-вторых, так как с точки зрения преступного деяния, например убийства, средством является не оружье вообще, а ружье заряженное и находящееся у преступника при таких ус­ловиях, чтобы он мог выстрелить в жертву, не мышьяк вообще, а мышьяк, примешанный к кушанью, напитку и поставленный так, чтобы жертва могла его принять, и т.д., то приготовленным средством может быть назван только предмет, приведенный в такой вид и поставленный в такие условия, при которых он может служить для выполнения заду­манного; на этом основании закон относит к приготовлению все те дей­ствия, которые совершаются виновным для приведения средств в такой вид, при котором они были годны к употреблению.

Во всяком случае то, что приобретено или приспособлено виновным, должно быть средством "для совершения преступления", как говорит уло­жение, а это условие предполагает известные свойства приготовительных действий, субъективные и объективные.

В первом отношении необходимо, чтобы лицо, приготовляя средства, делало это ради преступного деяния. Если кто-либо купил яд для лечения, для опытов, то такая покупка не будет приготовлением, хотя бы позднее у купившего и явился умысел совершить посредством этого яда отрав­ление. Приготовление всегда предполагает наличность умысла, но безраз­лично к тому, был ли этот умысел внезапный или предумышленный, ус­ловный или безусловный.

Со стороны объективной средствами могут быть предметы внешнего

мира, насколько они должны служить для самого выполнения преступного деяния; приобретение же или приспособление каких-либо предметов, хотя бы и в видах известного преступного деяния, но не служащих для его выполнения, не подойдет под понятие приготовления. Таким образом, покупка камня для отточения ножа, долженствующего служить орудием убийства, склянки для хранения добываемого яда не могут быть почи­таемы приготовлением к убийству. Но при этом материальные предметы рассматриваются как средство, хотя бы они назначались к употреблению в измененном виде: приобретение яда составляет приготовление, хотя бы яд должен быть употреблен только в определенном составе; точно так же и покупка камня, на котором будет вырезано клише для изготовления фальшивых ассигнований, будет приготовлением к подделке.

Далее, кроме материальных предметов, средствами могут являться другие лица и их действия, даже при известных деяниях, сами объекты преступления; так, например, приведение жертвы изнасилования в такое положение или приведение ее в такое место, где изнасилование делалось возможным, является приготовлением к изнасилованию.

Наконец, под понятие приготовления, по уложению, могут быть подве­дены и действия самого преступника, насколько они подпадают под понятие приспособления средств, а с другой стороны, не составляют еще покушения; таковы, например, поджидание жертвы в засаде, приход на место преступления и т.д.

Уложение не ставит условием приготовления, чтобы эти средства были необходимы для главного действия или чтобы они вообще были годны или негодны, достаточны или недостаточны; но, применяясь к постановлениям нашего права о покушении с негодными средствами, а также имея в виду и указания закона на то, что приготовление наказуемо лишь в том случае, когда оно остановлено по обстоятельствам, от воли виновного не зави­севшим, можно сказать, что приготовление ненаказуемо, как скоро выбор негодных средств обусловливается крайним невежеством или суеверием виновного. Поэтому не может почитаться приготовлением к убийству приобретение, хотя бы и с умыслом лишить кого-либо жизни, талисмана или наколдованного питья, костей от мертвеца и т.п.

164. Другим не менее существенным вопросом в учении о приго­товлении является вопрос о его наказуемости.

Признавая приготовление особым видом обнаружения умысла, отделяе­мого от понятия о признаках умысла иногда совершенно случайными, незначительными признаками, мы как бы предрешаем вопрос о ненака­зуемости случаев этого рода, т.е. признаем, что в принципе приготови­тельные действия не наказуемы.

Прежде всего при оценке этой деятельности суд за редкими исклю­чениями не может сделать точного вывода о характере и энергии злой воли. Мы можем предполагать, что человек, купивший мышьяк ради от­равления, приготовивший отмычку или фальшивый ключ для кражи, действительно совершит убийство или кражу; но это предположение весьма и весьма гадательно: как много иногда нужно еще энергии воли, чтобы от подготовительных действий перейти к самому исполнению,

какой иногда значительный промежуток времени лежит между моментом приобретения ножа и моментом выполнения убийства.

В то же время, допуская уголовную ответственность за всякое под­готовительное действие, государство по необходимости покроет тяжелой сетью весь жизненный обиход: всякое действие сколько-нибудь подо­зрительного лица может возбудить сомнение о том, не скрыватся ли здесь приготовление к преступному деянию, и может послужить основанием для возбуждения уголовного преследования.

Этот принцип ненаказуемости приготовительных действий сделался ныне господствующим в доктрине и новых законодательствах, но, однако, со значительными исключениями, и притом двоякого рода: или кажу­щимися, или действительными.

Во-первых, некоторые подготовительные действия сами по себе, по их объективному характеру, могут заключать вред или опасность для право-охраненных интересов и подходить под прямые запреты закона уголов­ного: человек, укравший лом для учинения кражи из запертого сундука или задумавший убийство и ради его выполнения носящий при себе запрещенное оружие, — кастет или стилет, виновный, предполагающий учинить взрыв железной дороги и хранящий у себя на квартире значитель­ный запас взрывчатых веществ, и т.д. будут, конечно, наказаны за эти приготовительные действия; но нетрудно видеть, что подобные случаи не составляют изъятия из вышеуказанного правила, так как виновный будет отвечать не за приготовление как таковое, а за самостоятельное пре­ступное деяние; умысел, который он имел при этом, может только влиять на меру ответственности: носящий запрещенное оружие, хранящий взрыв­чатые вещества подлежат наказанию, из каких бы побуждений они ни действовали.

Во-вторых, могут быть такие действия, которые представляют дей­ствительную опасность для правоохраненных интересов не всегда, а только при наличности в них известного преступного намерения, для осуществления коего они служат подготовлением; так, поджог собствен­ного застрахованного имущества, не имеющий характера общеопасного поджога, наказывается только тогда, когда он сделан с целью получить страховую сумму, т.е. когда он служит приготовлением к мошенничеству; также весьма нередко подобные случаи можно встретить в группе подлогов и подделок. При такой комбинации данное действие получает в кодексе вид самостоятельного преступного деяния, но со специальным умыслом, свидетельтвующим о его служебном характере.

В-третьих, могут быть наказуемы подготовительные действия всякого рода, ввиду важности тех преступлений, к которым приготовляется дан­ное лицо, ввиду того, что с первой же попыткой осуществления задуман­ного преступная деятельность становится слишком опасной для правового порядка.

Только эта третья группа и составляет действительное исключение из общего правила о ненаказуемости приготовления, так как случаи второй группы имеют смешанный характер, являясь исключением для законо­дателя, а не для судьи, наказывающего виновного в этих случаях не за приготовление, а за самостоятельное преступное деяние.

Число же случаев третьей группы в современных кодексах становится все более и более ограниченным, сосредоточиваясь главным образом в группе тяжких государственных преступлений и тяжких посягательств на личность.

В нашем праве постановления о наказуемости приготовительных дей­ствий появились в Уложении 1845 г. Статья 112 говорила: виновный под­вергается наказанию за приготовление к совершению преступлений, во-первых, "когда употребленные им для сего средства были противоза­конны". Во-вторых, уложение допускало наказуемость приготовления, "если приобретение сих средств было соединено с опасностью для какого-либо частного лица, или многих, или целого общества". Оба предшествую­щих случая уложение рассматривало как квалифицированное приготовле­ние, а затем оно прибавляло: наказание за одно, без сих увеличивающих вину обстоятельств, приготовление к преступлению определяется лишь в особых, именно означенных законами, случаях, причем такие постановле­ния распадались на две категории. Прежде всего закон знал ряд преступ­ных действий, которые запрещались как самостоятельные преступные деяния, но по юридической их природе являлись приготовлением к другим преступным деяниям. Далее, закон наказывал приготовительные действия как таковые, ввиду важности тех преступлений, которые задуманы винов­ным, а именно: при государственных преступлениях, при подделке монет и денежных знаков, при убийстве и, наконец, при поджоге.

Уложение, действующее в постановлении о приготовлении, указывает, что приготовление как таковое наказывается только в случаях, особо за­коном указанных, причем, подобно Уложению 1845 г., относит сюда: приготовление к мятежу, к подделке монет и денежных знаков, к убий­ству и к поджогу.

При этом наказуемость приготовления как такового при тех немногих преступных деяниях, где оно допускается по уложению, предполагает два условия: во-первых, необходимо, чтобы виновный ограничился только приготовительными действиями и не приступал к действительному осу­ществлению задуманного, так как в этом случае он будет отвечать или за покушение, или за оконченное преступное деяние, и, во-вторых, чтобы остановка в выполнении задуманного им преступного деяния произошла по причинам, от его воли не зависевшим; если же учинивший приготовление остановился и по собственной воле не совершил преднамеренного, то он наказывается лишь в том случае, когда содеянное им уже само по себе есть преступное деяние, и притом только за него, а не за то, что был намерен учинить.

165. Покушение. Важнейшую роль в излагаемом мною учении играет покушение или осуществляющаяся воля, противополагающаяся, с одной стороны, воле, хотя и обнаруженной, подготовившейся к деятельности, но еще не осуществляемой, а с другой — оконченному деянию. Поэтому понятие покушение и требует прежде всего установления границ от обоих соприкасающихся понятий, а в особенности от приготовления.