Таким образом, уголовное законодательство страны состоит из суммы обобщенных постановлений, характеризующих типы преступных деяний, воспрещенных под страхом наказания. 16 страница

Наконец, последующая деятельность самого виновного может быть продуктом его небрежности. Казалось бы, что она может разрушить причинную связь первоначального действия только в том случае, если эта небрежность не вызвана и не обусловлена прежней деятельностью; но в литературе, а в особенности германской, случаи этого рода, встречавшиеся, хотя и не особенно часто, и в судебной практике, вызвали серьезный спор и целую полемику. Примером такой комбинации обыкновенно приводят такой случай: виновный нанес с умыслом кому-либо удар, а потом, думая, что жертва умерла, ради скрытия преступления, сбросил предполагаемый труп в воду, или симулировал самоубийство, а между тем оказалось, что смерть произошла от этого второго действия; отвечает ли виновный за оконченное убийство или только за покушение?

Разрешение такой комбинации предлагают троякое: одни видят здесь прекращение причинной связи и двойственную виновность: умышленное покушение и неосторожное или даже случайное оконченное деяние, так как виновный, предпринимал последнее действие, но не предвидел, а иногда даже и не мог предвидеть, что оно повлечет за собой смерть. Но это воззрение, бывшее необходимым выводом из того положения, что всякое неосторожное действие человека, привходящее к какой-либо деятельности, устраняет причинную связь, представляется и практически, и теоретически несостоятельным. Если кто-либо нанес другому рану, хотя и смертельную, но вызвавшую смерть не мгновенно, а через два или три дня, то он все-таки отвечает за оконченное убийство; но если виновный, прежде наступления действительной смерти совершил над мнимоумершим из злобы, зверства какое-либо истязание, надругательство и окажется, что смерть произошла от этого второго действия, то наказание ему смягчается, так как он будет отвечать за покушение; но такой вывод противоречит здравому смыслу.

Это противоречие привело к другой попытке разрешения этого вопроса, получившей название теории общего умысла и признававшей объединение всей деятельности одной преступной решимостью, направленной к осуществлению главной цели. Но и эта попытка не представляется удовлетворительной. Конечно, сложившееся и осуществляющееся намерение обыкновенно не скоро исчезает в душе преступника, так что если вторичная деятельность примыкает по времени к первой, то часто первоначальный умысел остается господствующим, а потому может характеризовать и эту деятельность. Но такое положение не имеет безусловного значения; могут быть и иные случаи, когда первоначальный умысел исчез и заменился новым, направленным не на прежнюю, а на новую цель, а при таких условиях, конечно, теория общего умысла не приложима.

Третья попытка объединяет в этих случаях последствие с перво-

начальным действием не субъективно, а объективно, не признавая здесь перерыва причинной связи, основываясь на том, что ошибка и заблуждение, определившее вторичную деятельность, бывшую непредвиденной причиной смерти, были вызваны первоначальной умышленной деятельностью; для признания же известного деяния умышленным вовсе не требуется, чтобы умысел продолжался непрерывно как во время действия, так и во время наступления результатов, так как мы, например, знаем, что лицо, умышленно нанесшее смертельную рану, а потом старавшееся всеми средствами отвратить смертельный исход, тем не менее отвечает за умышленное убийство.

Связь первоначальной деятельности с последствием прекратится только в том случае, если вторичная деятельность лица не находится ни в каком соотношении с предшествующей, а является вполне самостоятельной.

Таким образом, с этой точки зрения привходящие действия самого виновного по отношению к перерыву причинной связи рассматриваются так же, как и привходящие действия третьих лиц.

161. Виновное посягательство на правоохраненный интерес или преступное деяние, как проявление личности, как социально или государственно вредное или опасное явление, как юридическое отношение, ставящее учинившего в особые отношения к государственной карательной власти, во всех этих отношениях может являться или простым, обособленным, точно определенным по месту, времени и объекту посягательства, или же осложняется настолько, что является сомнительным, а иногда даже и весьма трудным решением вопроса о том, следует ли отнести его к группе единичной виновности или же оно входит в повторную преступную деятельность, в понятие совокупности преступных посягательств.

Такая осложненность может зависеть или от свойства тех норм, на которые посягает виновный, или от условий преступного посягательства.

Сложные преступные деяния первой группы представляют, в свою очередь, несколько оттенков. Так, преступное деяние может заключать в себе одновременное посягательство на несколько норм, причем каждое посягательство совмещает самостоятельный преступный состав: пощечина может быть рассматриваема и как посягательство на телесную неприкосновенность, и как посягательство на честь; насильственная плотская связь с близкой родственницей составляет и изнасилование, и кровосмешение, и т.п. Иногда такие посягательства на различные нормы объединяются законом, составляя особый отягченный вид посягательства; так, разбой содержит в себе и посягательство на личность, и посягательство на имущество. Иногда же преступное деяние заключает в себе одновременное, но в то же время многократное посягательство на проявление одной и той же нормы: одновременное убийство нескольких лиц, обругание многих одним выражением или словом и т.п.

Еще более разнообразия представляют осложненные преступные деяния второй группы.

Таковы, например, рассмотренные ранее случаи осложнения винов-

ности, когда в одном и том же деянии проявляются элементы умысла и неосторожности, или различные оттенки умышленной вины; далее, случаи осложнения внешней стороны, объемлющей несколько актов последовательно сменявшейся деятельности виновного, подходящих под состав различных преступных деяний, в особенности совмещающих в себе различные степени осуществления воли вовне.

Особенно своеобразными представляются те типы осложненных преступных деяний, в которых неоднократно воспроизводится полный состав преступления и которые благодаря тому все ближе подходят к понятию повторной деятельности/Таковы, например, продолжаемые преступные деяния, в коих с внешней стороны деяние состоит из нескольких частей, заключающих каждая полный состав преступного деяния или даже отделенных друг от друга более или менее значительным промежутком времени, но связанных одним общим преступным намерением; такова, например, кража с чердака белья в несколько приемов, жестокое обращение, выразившееся в истязаниях, продолжавшихся иногда несколько недель^ месяцев и т.п. Далее, преступные деяния, длящиеся или обращающиеся в преступное состояние, когда посягательство на норму, раз совершившись, непрерывно повторяется до наступления какого-либо противоположного события, таковы, например, случаи противозаконного лишения свободы, отпадения от православия, присвоения не принадлежащего виновному звания, чина и т.д. Наконец, к осложненным же типам относятся некоторые случаи проявления преступной привычки и ремесла, предполагающие всегда ряд аналогичных или тождественных проявлений виновности¹.

Развитие преступной деятельности

162. Энергичным актом решимости преступная воля из периода замысла переходит в деятельность; но путь, который предстоит пройти преступнику до осуществления задуманного, бывает иногда весьма продолжительным и его отдельные ступени представляют значительный интерес в учении о юридической конструкции преступного деяния.

Эти ступени развивающейся преступной деятельности, как проявление вовне преступной Воли, логически могут быть сведены к трем типам: 1) воли обнаружившейся, заявившей чем-либо свое бытие, но не приступавшей еще к осуществлению задуманного; 2) воли осуществляющейся, т.е. покушающейся учинить преступное деяние, и 3) воли осуществившейся.

Каждый из этих трех типов подлежит отдельному рассмотрению.

Обнаружение преступной воли. Психический процесс развития преступной воли может иногда длиться более или менее значительное время: промелькнувшее желание должно установиться, окрепнуть, намеченная дорога должна определенно выясниться; иногда задумавший преступное деяние должен подробно вникнуть в конкретные условия деятельности,

Так как наиболее важное значение имеют эти оттенки для разграничения единой и повторной виновности как основы определения меры ответственности, то подробный их разбор сделан далее при изложении учения о мере наказания.

290,

чтобы его воля получила действительно опасный для общества характер, а не оставалась в области мечтаний; но весь этот, иногда весьма сложный, процесс сформирования умысла лежит за пределами человеческой юстиции; она не имеет ни средств, ни способов проникнуть в эту сокровенную для других работу мысли. "Бессмертный, гордый разум человека лишь самому себе дает ответ за каждое движенье тайной мысли", или, как говорит наш великий поэт: "слова твои, деянья — судят люди, но помышления единый видит Бог'*¹.

Таким образом, для возбуждения вопроса об уголовной ответственности необходимо, чтобы формирующийся или сформировавшийся умысел чем-либо проявил или обнаружил себя вовне, хотя бы притом виновный и не приступал еще к выполнению задуманного; таким обнаружением, применяясь к терминологии нашего Уложения о наказаниях, могут быть признаки умысла и приготовление.

Признаком умысла, как говорило Уложение 1845 г. (ст. 7), почитается изъявление на словах или письменно, или же иным каким-либо действием намерения учинить преступление. К числу таких признаков, прибавляло оно далее, принадлежат: угрозы, похвальбы и предложение сделать какое-либо зло; но, очевидно, такое указание имеет только характер примеров, так как, по словам той же статьи, о бытии умысла может быть заявлено и всяким иным действием, как, например, занесением преступных предположений в дневник, простой перепиской, мимикой и т.п.

Но может ли почитаться наказуемым одно такое заявление о преступном умысле?

Конечно, в подобных случаях суд имеет перед собой известную материальную основу, дающую возможность начать уголовное преследование, так как заявление может быть обставлено такими условиями, которые устраняют всякое сомнение в наличности преступной воли; с другой стороны, нельзя отрицать, что иногда наказуемость таких заявлений может быть полезной для интересов частного лица и в особенности общества, пресекая преступную волю в самом ее зародыше. Но все эти доводы парализуются еще более вескими соображениями против наказуемости обнаруженного умысла.

Прежде всего наказание получает при такой постановке вопроса совершенно случайный характер: далеко не всякий преступник окажется настолько болтливым, что без нужды, не приступая к действию, будет заявлять о питаемых им преступных замыслах; напротив того, чем хладнокровнее и опытнее преступник, тем менее шансов, чтобы он раскрыл свой замысел. Далее, наказуемость одного умысла дает слишком широкий простор судейскому произволу: такое заявление дает право заключать о существовании преступной мысли, желания; но каким образом удостоверится судья в степени энергии преступной воли, удостоверится в том, что за'этими словами, предположениями следовала бы

Так, и Екатерина II в Наказе говорила: "Законы не обязаны наказывать никаких других, кроме внешних или наружных действий". Уложение 1845 г. в ст. 6 говорило: "При суждении о преступлениях умышленных принимаются во внимание и различаются: один лишь ' через что-либо обнаруженный на преступление умысел, приготовление к проведению оного в действо, покушение на совершение и само совершение".

деятельность, как отличит он фантастические построения от действительной преступной решимости? А между тем карательная деятельность государства может иметь дело с действиями людей, а не с их желаниями, предположениями.

Это начало принимает и наше действующее уложение, вовсе не упоминающее в общей части о наказуемости обнаружения умысла. Даже Уложение 1845 г. хотя и говорило в ст. 111, что случаи, в коих за умысел, смотря по роду и важности преднамеренного преступления, полагается наказание, именно означены в законе, но в особенной части такие специальные правила встречались только в группе преступлений государственных.

Правда, закон называл в числе признаков умысла угрозу, а угроза, даже не соединенная с корыстной целью, подлежит наказанию, но угроза наказывается не как обнаружение умысла, а как самостоятельное преступное деяние, благодаря тому беспокойству, волнению, которое угроза или похвальба производит в угрожаемом лице или в обществе. На этом основании для применения наказания за угрозу не имеет никакого существенного значения вопрос о том, имел ли угрожавший действительно намерение выполнить то, чем он угрожал, или нет: написавший из шутки подметное письмо с угрозой сжечь чей-либо дом подлежит наказанию, хотя бы он доказал, что никогда не думал совершать, да и не мог совершить поджога.

163. Приготовление. С несколько иным значением являются так называемые приготовительные действия, когда виновный запасается известными средствами для выполнения задуманного, собирает необходимые для того сведения, ставит себя в такое положение, при котором является возможность действовать, и т.д. Случаи этого рода, во-первых, весьма нередко встречаются в судебной практике, а во вторых, они иногда могут представлять весьма серьезную опасность для правоохра-ненных интересов.

Старая доктрина, в особенности немецкая, смотрела на приготовление как на особый вид покушения и характеризовала его как отдаленное покушение¹; но с 20-х годов нынешнего столетия под несомненным влиянием французского права, в частности после обстоятельного труда по этому вопросу Миттермайера, в науке выдвинулся иной взгляд, ныне господствующий, по которому область приготовительных действий относится к обнаружению умысла, а не к осуществлению его.

Этот взгляд нельзя не признать справедливым, хотя проведение точных границ между приготовлением и покушением, как мы увидим далее, представляет значительные затруднения: тот, кто только запасается

¹ Впрочем, Н. Сергеевский (пособия, с. 287) полагает, что система старого права, не, отделявшего приготовление от покушения, заслуживает предпочтения; что закон может установить уменьшенную ответственность за предварительную деятельность вообще, и затем или предоставить суду право освобождать от наказания субъектов такой деятельности, буде она остановилась на ступенях отдаленных, или из этой деятельности выделить приобретение и приспособление средств (в последнем издании только приобретение) в качестве ненаказуемого приготовления, все же прочее, предпринятое в намерении осуществить злой умысел, признать наказуемым покушением.

орудиями, создает возможность действовать, но еще не действует; учиненное им предшествует первому акту, с которого начинается осуществление умысла.

Сторонники противоположного воззрения указывают на то, что обнаружение умысла всегда есть нечто случайное, а приготовление есть нечто неизбежное, необходимое: приготовительные действия нередко могут быть тщательно и всесторонне соображены виновным в самый момент сформирования умысла. Но этот аргумент, по моему мнению, не имеет решающего значения. С одной стороны, только что указанные условия — предвидение и относительная необходимость действия могут встретиться и при обнаружении умысла в тесном смысле, а с другой это обстоятельство не может сгладить того логического и практического различия, которое существует между приступом к осуществлению умысла и подготовкой такого приступа.

Такое воззрение на юридическую сущность приготовления еще более оправдывается рассмотрением объема тех действий, которые входят в область приготовления, в особенности в законодательствах, сохранивших, подобно нашему Уложению 1845 г., определение приготовления.

Подготовительные действия крайне разнообразны, завися не только от законной характеристики преступного деяния, но и от условий и обстановки каждого отдельного случая; тем не менее их обыкновенно сводят к трем категориям: к подготовке выполнения, к подготовке пользования плодами преступного деяния, к подготовке безнаказанности, предполагая, конечно, что всякая такая деятельность предшествует учинению самого преступного акта.

К действиям, подготовляющим выполнение, могут быть относимы: а) добывание средств, облегчающих выполнение или делающих его возможным, как, например, добывание лестницы, ружья, пороха, яда, причем самое добывание может заключаться в покупке этих предметов, изготовлении их, получении в дар, в обмен и т.п.; б) приведение этих средств в такой вид, чтобы они могли быть употребляемы для предположенной цели, их приспособление; в) добывание необходимых сведений, ознакомление с местностью, с возможными препятствиями; г) устранение предполагаемых или действительных препятствий, как, например, отравление собаки, порча, замка; д) приведение, насколько это нужно и возможно, объекта, над которым замышлено преступное деяние, в такой вид, при котором сделался бы возможным приступ к выполнению задуманного; е) постановление самого виновного в такое положение, в котором было бы возможно приступить к действию, как, например, приход на место действия, выжидание жертвы и т.д.

К действиям, подготовляющим возможность пользования плодами деяния, буде такое пользование возможно по свойству деяния, могут быть относимы: подготовление телег для отвоза украденного, запродажа плодов предполагаемой кражи, устройство притона для скрытия покраденного и т.д.

Наконец, к действиям, подготовляющим возможность укрытия от правосудия виновного, в случае успешного выполнения задуманного можно отнести: изготовление фальшивого паспорта для побега, покупка

платья, накладных усов, бород с той же целью, устройство алиби и т.д.

Но все ли эти, конечно, примерно исчисленные подготовительные действия почитаются приготовлением и по законодательствам?

Наше Уложение 1845 г. в ст. 8 относило к приготовлению только приискание и приобретение средств, а по некоторым статьям Особенной части и приспособление средств, т.е. только такие действия, которые облегчают или дают возможность выполнить преступное деяние; точно так же и действующее уложение определяет приготовление как приобретение или приспособление средства для приведения в исполнение задуманного преступного деяния.

Но куда же отойдут все прочие подготовительные действия? Очевидно, они могут рассматриваться только как обнаружение умысла, как один из его признаков, а не как покушение, и это является весьма существенным аргументом в пользу того мнения, что и со стороны теоретической, и по нашему праву приготовление должно быть рассматриваемо только как специальный вид обнаружения умысла.

Обращаясь к ближайшему рассмотрению понятия приготовления по действующему уложению, мы видим, что оно характеризует его как "приобретение или приспособление средств", т.е., во-первых, как такую деятельность, благодаря коей орудия и средства действия перешли в обладание виновного; почему одна только попытка отыскать нужные материалы не составляет' приготовления; таким образом, лицо, торгующее, но еще не купившее пистолет, выписавшее по рецепту яд из аптеки, но не получившее его, заказавшее граверу поддельные акции, не может быть признано виновным в приготовлении. Во-вторых, так как с точки зрения преступного деяния, например убийства, средством является не оружье вообще, а ружье заряженное и находящееся у преступника при таких условиях, чтобы он мог выстрелить в жертву, не мышьяк вообще, а мышьяк, примешанный к кушанью, напитку и поставленный так, чтобы жертва могла его принять, и т.д., то приготовленным средством может быть назван только предмет, приведенный в такой вид и поставленный в такие условия, при которых он может служить для выполнения задуманного; на этом основании закон относит к приготовлению все те действия, которые совершаются виновным для приведения средств в такой вид, при котором они были годны к употреблению.

Во всяком случае то, что приобретено или приспособлено виновным, должно быть средством "для совершения преступления", как говорит уложение, а это условие предполагает известные свойства приготовительных действий, субъективные и объективные.

В первом отношении необходимо, чтобы лицо, приготовляя средства, делало это ради преступного деяния. Если кто-либо купил яд для лечения, для опытов, то такая покупка не будет приготовлением, хотя бы позднее у купившего и явился умысел совершить посредством этого яда отравление. Приготовление всегда предполагает наличность умысла, но безразлично к тому, был ли этот умысел внезапный или предумышленный, условный или безусловный.

Со стороны объективной средствами могут быть предметы внешнего

мира, насколько они должны служить для самого выполнения преступного деяния; приобретение же или приспособление каких-либо предметов, хотя бы и в видах известного преступного деяния, но не служащих для его выполнения, не подойдет под понятие приготовления. Таким образом, покупка камня для отточения ножа, долженствующего служить орудием убийства, склянки для хранения добываемого яда не могут быть почитаемы приготовлением к убийству. Но при этом материальные предметы рассматриваются как средство, хотя бы они назначались к употреблению в измененном виде: приобретение яда составляет приготовление, хотя бы яд должен быть употреблен только в определенном составе; точно так же и покупка камня, на котором будет вырезано клише для изготовления фальшивых ассигнований, будет приготовлением к подделке.

Далее, кроме материальных предметов, средствами могут являться другие лица и их действия, даже при известных деяниях, сами объекты преступления; так, например, приведение жертвы изнасилования в такое положение или приведение ее в такое место, где изнасилование делалось возможным, является приготовлением к изнасилованию.

Наконец, под понятие приготовления, по уложению, могут быть подведены и действия самого преступника, насколько они подпадают под понятие приспособления средств, а с другой стороны, не составляют еще покушения; таковы, например, поджидание жертвы в засаде, приход на место преступления и т.д.

Уложение не ставит условием приготовления, чтобы эти средства были необходимы для главного действия или чтобы они вообще были годны или негодны, достаточны или недостаточны; но, применяясь к постановлениям нашего права о покушении с негодными средствами, а также имея в виду и указания закона на то, что приготовление наказуемо лишь в том случае, когда оно остановлено по обстоятельствам, от воли виновного не зависевшим, можно сказать, что приготовление ненаказуемо, как скоро выбор негодных средств обусловливается крайним невежеством или суеверием виновного. Поэтому не может почитаться приготовлением к убийству приобретение, хотя бы и с умыслом лишить кого-либо жизни, талисмана или наколдованного питья, костей от мертвеца и т.п.

164. Другим не менее существенным вопросом в учении о приготовлении является вопрос о его наказуемости.

Признавая приготовление особым видом обнаружения умысла, отделяемого от понятия о признаках умысла иногда совершенно случайными, незначительными признаками, мы как бы предрешаем вопрос о ненаказуемости случаев этого рода, т.е. признаем, что в принципе приготовительные действия не наказуемы.

Прежде всего при оценке этой деятельности суд за редкими исключениями не может сделать точного вывода о характере и энергии злой воли. Мы можем предполагать, что человек, купивший мышьяк ради отравления, приготовивший отмычку или фальшивый ключ для кражи, действительно совершит убийство или кражу; но это предположение весьма и весьма гадательно: как много иногда нужно еще энергии воли, чтобы от подготовительных действий перейти к самому исполнению,

какой иногда значительный промежуток времени лежит между моментом приобретения ножа и моментом выполнения убийства.

В то же время, допуская уголовную ответственность за всякое подготовительное действие, государство по необходимости покроет тяжелой сетью весь жизненный обиход: всякое действие сколько-нибудь подозрительного лица может возбудить сомнение о том, не скрыватся ли здесь приготовление к преступному деянию, и может послужить основанием для возбуждения уголовного преследования.

Этот принцип ненаказуемости приготовительных действий сделался ныне господствующим в доктрине и новых законодательствах, но, однако, со значительными исключениями, и притом двоякого рода: или кажущимися, или действительными.

Во-первых, некоторые подготовительные действия сами по себе, по их объективному характеру, могут заключать вред или опасность для право-охраненных интересов и подходить под прямые запреты закона уголовного: человек, укравший лом для учинения кражи из запертого сундука или задумавший убийство и ради его выполнения носящий при себе запрещенное оружие, — кастет или стилет, виновный, предполагающий учинить взрыв железной дороги и хранящий у себя на квартире значительный запас взрывчатых веществ, и т.д. будут, конечно, наказаны за эти приготовительные действия; но нетрудно видеть, что подобные случаи не составляют изъятия из вышеуказанного правила, так как виновный будет отвечать не за приготовление как таковое, а за самостоятельное преступное деяние; умысел, который он имел при этом, может только влиять на меру ответственности: носящий запрещенное оружие, хранящий взрывчатые вещества подлежат наказанию, из каких бы побуждений они ни действовали.

Во-вторых, могут быть такие действия, которые представляют действительную опасность для правоохраненных интересов не всегда, а только при наличности в них известного преступного намерения, для осуществления коего они служат подготовлением; так, поджог собственного застрахованного имущества, не имеющий характера общеопасного поджога, наказывается только тогда, когда он сделан с целью получить страховую сумму, т.е. когда он служит приготовлением к мошенничеству; также весьма нередко подобные случаи можно встретить в группе подлогов и подделок. При такой комбинации данное действие получает в кодексе вид самостоятельного преступного деяния, но со специальным умыслом, свидетельтвующим о его служебном характере.

В-третьих, могут быть наказуемы подготовительные действия всякого рода, ввиду важности тех преступлений, к которым приготовляется данное лицо, ввиду того, что с первой же попыткой осуществления задуманного преступная деятельность становится слишком опасной для правового порядка.

Только эта третья группа и составляет действительное исключение из общего правила о ненаказуемости приготовления, так как случаи второй группы имеют смешанный характер, являясь исключением для законодателя, а не для судьи, наказывающего виновного в этих случаях не за приготовление, а за самостоятельное преступное деяние.

Число же случаев третьей группы в современных кодексах становится все более и более ограниченным, сосредоточиваясь главным образом в группе тяжких государственных преступлений и тяжких посягательств на личность.

В нашем праве постановления о наказуемости приготовительных действий появились в Уложении 1845 г. Статья 112 говорила: виновный подвергается наказанию за приготовление к совершению преступлений, во-первых, "когда употребленные им для сего средства были противозаконны". Во-вторых, уложение допускало наказуемость приготовления, "если приобретение сих средств было соединено с опасностью для какого-либо частного лица, или многих, или целого общества". Оба предшествующих случая уложение рассматривало как квалифицированное приготовление, а затем оно прибавляло: наказание за одно, без сих увеличивающих вину обстоятельств, приготовление к преступлению определяется лишь в особых, именно означенных законами, случаях, причем такие постановления распадались на две категории. Прежде всего закон знал ряд преступных действий, которые запрещались как самостоятельные преступные деяния, но по юридической их природе являлись приготовлением к другим преступным деяниям. Далее, закон наказывал приготовительные действия как таковые, ввиду важности тех преступлений, которые задуманы виновным, а именно: при государственных преступлениях, при подделке монет и денежных знаков, при убийстве и, наконец, при поджоге.

Уложение, действующее в постановлении о приготовлении, указывает, что приготовление как таковое наказывается только в случаях, особо законом указанных, причем, подобно Уложению 1845 г., относит сюда: приготовление к мятежу, к подделке монет и денежных знаков, к убийству и к поджогу.

При этом наказуемость приготовления как такового при тех немногих преступных деяниях, где оно допускается по уложению, предполагает два условия: во-первых, необходимо, чтобы виновный ограничился только приготовительными действиями и не приступал к действительному осуществлению задуманного, так как в этом случае он будет отвечать или за покушение, или за оконченное преступное деяние, и, во-вторых, чтобы остановка в выполнении задуманного им преступного деяния произошла по причинам, от его воли не зависевшим; если же учинивший приготовление остановился и по собственной воле не совершил преднамеренного, то он наказывается лишь в том случае, когда содеянное им уже само по себе есть преступное деяние, и притом только за него, а не за то, что был намерен учинить.

165. Покушение. Важнейшую роль в излагаемом мною учении играет покушение или осуществляющаяся воля, противополагающаяся, с одной стороны, воле, хотя и обнаруженной, подготовившейся к деятельности, но еще не осуществляемой, а с другой — оконченному деянию. Поэтому понятие покушение и требует прежде всего установления границ от обоих соприкасающихся понятий, а в особенности от приготовления.