Таким образом, уголовное законодательство страны состоит из суммы обобщенных постановлений, характеризующих типы преступных деяний, воспрещенных под страхом наказания. 9 страница

Далее, посягательство на ниспровержение существующего образа пра-

вления, шопытка отторжения части государства по природе вещей предполагают наличность насилия, борьбу более или менее продол­жительную с защитниками существующего порядка. Поэтому понятно, что политические преступления нередко могут быть осложненными, совмещая е^ своем составе разнообразные посягательства на личность и имущество:,, восстание, перешедшее в вооруженную схватку с прави­тельственными войсками на баррикадах, разумеется, немыслимо без чело­веческих жертв; взятие инсургентами какого-либо укрепленного города или, наоборот, выбитие их из подобной позиции всегда сопровождается разрушительными последствиями, как и военные действия. Таким об­разом, понятие политического преступления охватывает иногда и пося­гательства на отдельных лиц и имущества, частные или государственные; а потому, если по трактатам не допускается выдача инсургентов, то это положение по необходимости распространится и на инсургентов, драв­шихся на баррикадах, обагривших себя кровью защитников правитель­ства.

Еще более осложненными представляются посягательства на особу монарха, так как в них всегда заключается не только посягательство на державную власть страны, но и посягательство на физическое лицо, в котором эта власть персонифицируется.

При посягательствах на главу государства этот дополнительный, осло­жняющий политическое преступление элемент получает иногда такое значение, что в международной практике давно уже возник вопрос: можно ли распространить принцип невыдачи на посягательства на жизнь и здоровье главы государства?

Россия усвоила, что не будет признаваемо за политический проступок или за действие, состоящее в связи с таковым проступком, покушение против особы иностранного государя или против кого-либо из членов его дома, если это покушение составляет убийство, отравление или умерщв­ление.

92. Другой ряд вопросов возбуждают преступные деяния, сопредельные с политическими.

Подобная определенность зависит от условий объективных или субъ­ективных. В первом отношении сопредельными называются деяния, учи­ненные одновременно с политическими посягательствами в тесном смысле и притом учиненные лицами, принимавшими непосредственное участие в учинении политических деяний; во втором - общие преступные деяния, учиненные с политической целью.

Проект Уголовного уложения допускал выдачу в случаях этого рода и, таким образом, выделял из чисто политических преступлений: 1) деяния, вызванные политическими побуждениями; 2) деяния, совершенные сов­местно с политическими преступлениями или проступками или по поводу таковых; 3) посягательства на жизнь или здоровье главы иностранного государства. Но, однако, во всех этих случаях выдача допускалась только под одним условием, если со стороны государства, требующего таковой, помимо общего договора о выдаче существует взаимность относительно выдачи данной группы преступников.

/

93. Но, конечно, чтобы выдача как общих преступников, так ^ особен­
ности политических сделалась вполне юридическим институтом, особой
формой карательно-охранительной государственной деятельности, необ­
ходимо, чтобы выданному был обеспечен беспристрастный су/;, общий, а
не чрезвычайный. Несомненно, что недоверие к правосудий, к беспри­
страстию суда над теми деяниями, в которых отразились политические
страсти, может служить главным препятствием к правильно^ постановке
вопроса о выдаче политических преступников.!

Конечно, это положение относится только к тем преступным деяниям, которые были учинены до момента выдачи; если выданный затем уже совершит какое-либо преступное деяние на территории государства, то он отвечает за него по общим правилам.

Глава третья

ВИНОВНОЕ ПОСЯГАТЕЛЬСТВО НА НОРМУ

$ 1. Существенные признаки преступного деяния

94. Как посягательство на норму права в ее реальном бытии, на право-охраненный интерес жизни, преступное деяние является известным жиз­ненным отношением, возникающим между посягающим и предметом посягательства, совмещающим в себе своеобразные черты или признаки, на основании которых оно входит в группу юридических отношений вообще и притом занимает в этой группе самостоятельное место как уголовно наказуемая неправда. Совокупность этих характеристических признаков преступного деяния в науке уголовного права, в особенности в литературе германской, называют составом преступного деяния (согрия йеНси, ТЬа1Ье81ап<1, согрш ее ёеНсг)¹.

Но так как всякое преступное деяние может быть рассматриваемо или в его родовом, или в его видовом понятии, то сообразно с этим различают общий и особенный, или видовой, состав преступного деяния: сумма при­знаков, при наличности которых известное деяние признается преступным и наказуемым, будет общим составом; сумма признаков, при наличности которых преступное деяние признается убийством, воровством или, еще специальнее, воровством в обитаемом помещении, убийством по согласию и т.д., будет особым составом². Конечно, в общей части курса я буду ис­следовать только учение об общем составе преступного деяния, включая

' Первоначально выражение согриз йеНси имело иное процессуальное значение; так, в XVI и XVII столетиях под ним понимали все те следы, которые оставляет преступное деяние во внешнем мире, как, например, труп убитого, орудие убийства, следы крови и т.п., т.е. вообще совокупность тех признаков, по которым бы можно было удостовериться в действительном совершении преступления, чтобы затем перейти к специальному разысканию преступника. Только в конце XVIII столетия в немецкой литературе понятие согрия (1е1|с|1 переносится в уголовное материальное право, причем в определении этого понятия долго проявляется его процессуальное происхождение, почему из учения о составе преступления обыкновенно исключали учение о субъективных условиях виновности.

² В руководствах и учебниках по уголовному праву встречаются и другие деления состава преступного деяния. Так, различают существенные признаки (евзепОаНа «ей $иЬ$(апЦаНа), без которых преступное деяние немыслимо, и не существенные; последние подразделяют еще на обыкновенные (паШгаНа), которые имеет в виду законодатель, установляя наказание за данное деяние, и случайные (асс1аеп1аНа), которые, встречаясь в преступном деянии, усиливают или ослабляют его наказуемость. Но это деление, заимствованное из учения гражданского права о юридических действиях, имеет значение только в особенной части, при систематизации преступных деяний. Еще менее значения представляет деление состава на объективный, относящийся к внешней стороне деяния, и субъективный, охватывающий условия виновности, так как понятно, что обе группы условий только в их совокупности образуют состав преступного деяния.

мерности; его действия при этих условиях не могут почитаться непреступными, мало того, действующий закон не признает такое превы­шение пределов обстоятельством, особо уменьшающим вину, хотя, ко­нечно, наличность такого превышения может влиять на меру ответ­ственности: от человека, правам которого грозила действительная опас­ность, нельзя требовать, чтобы он действовал вполне рассудительно и

внимательно.

В тех же случаях, когда необходимость существовала только в пред­ставлении обвиняемого, была мнимой, его ответственность определится, как и при мнимой обороне, т.е. сообразно с общими правилами о влиянии ошибки и заблуждения.

§ 4. Преступное деяние

Отдел!

Виновность

139. Для того чтобы возникло преступное деяние, виновный должен стать в известное отношение к правовой норме, отношение, являющееся в виде посягательства на реальное бытие этой нормы.

Посягательство предполагает наличность известного внешнего собы­тия, так как правовые нормы, на которые посягает виновный, суть прави­ла для внешней деятельности людей, а потому современное уголовное право имеет отношение к внутреннему миру человека только с того момента, когда его психическая деятельность нашла какое-либо проявле­ние вовне и положение, что "с мысли пошлины не берут", получило, хотя и с небольшими изъятиями, общее признание.

С другой стороны, одного факта посягательства на норму, одного причинения вреда или опасности для правоохраненного интереса недо­статочно для привлечения учинившего к уголовной ответственности; современное право, за малыми изъятиями, требует, чтобы это посяга­тельство, эта правонарушающая деятельность явились воплощением

вины.

Только виновная деятельность образует понятие о деянии, которое, будучи запрещено законом под страхом наказания, становится преступным деянием в смысле ст. 1 нашего действующего уложения. Таким образом, понятие преступного деяния заключает в себе два момента: внешний — воспрещенное законом посягательство, т.е. содеяние или бездействие, и внутренний — виновность или преступную волю: преступная воля, выразившаяся в правомерном деянии, будет мнимым преступным деянием; правомерная воля, выразившаяся в воспрещенном законом деянии, будет не вменяемым в вину деянием. Оба эти момента, столь важные и тео­ретически и практически, должны подлежать подробному рассмотрению, причем сообразно с процессом естественного развития каждого преступ­ного деяния в отдельности я начну с внутренней стороны.

Но требование виновности как условия наказуемости далеко не всегда признавалось уголовными законодательствами.

В истории права мы встречаем на это различные ответы, стоящие

в зависимости от культуры народа, от свойств его юридического мышления.

Так, в эпоху более отдаленную, в древнейшем праве, мы повсюду встречаемся с периодом так называемого физического вменения: при­митивная мысль не шла далее внешнего явления, не доискивалась бытия виновности, ее оттенков; оттого не только не различалось умышленное и неосторожное причинение вреда, но к ним приравнивались и случайные повреждения; оттого возможным субъектом преступного деяния наравне с человеком признавались животные и даже неодушевленные предметы.

Но мало-помалу на смену этого взгляда является иной: к фактическому вменению присоединяется как его дополнение вменение моральное. Во внешнем вреде ищут проявления внутренней виновности действующего; в направлении его воли, в его недостаточной заботливости о поддержании господства юридического порядка видят основу ответственности — т та!сНси$ уо!ип1а5, поп гешт ехпш¹.

В нашем праве первые зачатки вменения внутреннего встречаются еще в Русской Правде, различавшей, например, убийство злоумышленное, в разбое, "без всякия свады", от убийства "на пиру явлено", в ссоре; а при истреблении имущества особо выделявшей злоумышленность, учинение вреда — "пакощами", "пакости дея". Еще сильнее выдвигается этот внутренний элемент в эпоху уставных грамот и судебников: так, по уставной книге разбойного приказа в случае учинения убийства указы­вается обвиняемого пытать: каким обычаем учинилось убийство, умыш-леньем ли или пьяным делом, неумышленьем, и сообразно с этим устанавливается ответственность. Уложение царя Алексея Михайловича подробно останавливается на различии видов виновности, хотя даже и оно не могло отрешиться от укоренившегося принципа объективного вме­нения, относя, например, нередко к вине неостор'ожной и случайное при­чинение вреда; да и в позднейшем праве мы найдем несомненные следы ответственности за факт, а не за выразившуюся в нем преступную волю. Воинский устав различает обе основные формы виновности — умысел и неосторожность, а затем это различие переходит и в свод законов, но следы объективного вменения остаются и в нем.

В существовании таких изъятий мы можем убедиться при обзоре, например, Уложения 1845 г., особенно его разделов полицейских и фис­кальных нарушений, причем эти изъятия или основываются исклю­чительно на прямом указании закона, или выводятся из разбора юриди­ческого состава отдельных деяний.

Таковы, например, были случаи ответственности лиц юридических. Если денежная пеня падала на юридическое лицо как таковое, то каждый отдельный его член уплачивал свою часть как наказание, без всякого отношения к его личной виновности.

Далее, объективный характер вменения представляет уголовная ответ­ственность за преступные деяния, учиненные другими лицами, действовав­шими без соглашения с отвечающим и не подходящими под понятие его соучастников. Старое право знало много случаев такой ответственности,

' В преступлениях важнее намерение, чем результат (лат) — Ред
9* 223

зависевшей или от свойства наказания, например, нашей ссылки в XVI и

XVII вв., или в особенности от свойства преступных деянияй, например политических, религиозных, распространяя таковую на семью обви­няемого, хотя бы и не участвовавшую в его преступлении; но философия

XVIII в. и в этом отношении произвела крупный переворот, провозгласив принцип исключительно личной уголовной ответственности и значительно ограничив объем таких случаев, требуя и прямого указания на то закона.

В нашем праве такие постановления встречаются частью в уложении, частью в законах специальных. Так, в виде примера можно указать на ответственность редактора повременного издания за содержание на­печатанных в нем статей.

Наконец, такие исключения определяются при некоторых отдельных преступных деяниях законной обрисовкой их состава в виде как бы нарастания на умышленную или неосторожную преступную деятельность; разбор этих отступлений может быть сделан только при изложении особенной части, а здесь могут быть намечены лишь некоторые черты.

Эти чисто объективные элементы состава всего чаще являются условиями, выделяющими известные случаи из родового типа: такое зна­чение имеет, например, стоимость вещи при воровстве и мошенничестве, нахождение оружия, отмычек при нищенстве или бродяжничестве и т.д. Самые обстоятельства могут относиться или к обстановке преступления, условиям места, времени и т.п., или же к последствиям преступного деяния- так, например, тяжкие телесные повреждения, умышленно на­несенные, наказываются усиленно, как скоро они сопровождались весьма тяжкими повреждениями или когда последствием их была смерть, и т.п.

Таким образом, ныне для уголовной ответственности необходимо, что­бы посягательство на правоохраненный интерес было результатом винов ности посягающего.

Но может ли лицо, находящееся в состоянии вменяемости, учинить посягательство, не заключающее в себе внутренней виновности? И жиз­ненный опыт, и закон дают на это утвердительный ответ, указывая на такие условия деятельности, при наличии которых учиненное дееспо­собным субъектом не может быть ему вменено в вину, так как субъект является простым физическим производителем события, слепым орудием посторонней для него силы.

Бытие таких своеобразных условий объясняется тем, что элементы, которые служат характеристикой дееспособности, хотя и существуют относительно данного лица априорно, но они не только не проявляются, но и не могут проявиться конкретно в данное время, по отношению к данному действию. А так как эти элементы вменяемости двояки — спо­собность сознавать совершаемое и способность руководствоваться сознанным, то также двояки и условия, устраняющие вменение в вину.

Во-первых, случайность деяния, когда лицо, по своему возрасту, ин­теллектуальному и моральному развитию вполне дееспособное, действо­вало при таких условиях, что оно не только не сознавало, но и не могло сознать, что учиняет деяние преступное или что из его поступка произойдут преступные последствия, и, во-вторых, деяние, вынужденное физической силой, когда лицо дееспособное сознавало, что учиняемое им

преступно, но находилось в таких объективных условиях, благодаря кото­рым оно не могло избегнуть нарушения требований закона, было орудием непреодолимой силы.

140. Случайность посягательства исключает всякую виновность и от^ ветственность — пиИит сптеп е$1 т саиха¹, но при каких условиях и в каком объеме?

Прежде всего известное событие может быть признаваемо случайным только по отношению к сознанию действующего или наблюдающего, так как со стороны объективной всякое явление в мире есть неизбежный продукт своих предыдущих: в природе ничего случайного не существует Сообразно с этим условным воззрением на случайность и в праве уго­ловном мы называем случайными только такие посягательства на правоохраненный интерес, которые учинивший не только не предвидел, но и не мог предвидеть при полной внимательности к своей деятельности или наступление которых не только казалось, но и должно было казаться ему при данных обстоятельствах невероятным; причем, очевидно, такое понятие о случайном не может иметь абсолютного характера. Таким об­разом, отравление будет случайным, как скоро отравивший не знал и не мог знать, что даваемое им вещество ядовито, или если он и знал, что при известных условиях данное вещество может иметь свойства яда, но не мог и предполагать, что подобные условия существуют в данном случае.

Случайным может быть, далее, как содеяние чего-либо, так и бездей­ствие: свидетель, не явившийся в суд, может сослаться, например, в свое оправдание на то, что в повестке был ошибочно указан не тот день заседания.

Случайным, исключающим возможность предвидения, может быть самое действие лица, его движение, как, например, потеря баланса и па­дение на совершенно ровном месте; но всего чаще случайными могут быть последствия действия, произведенные им видоизменения во внешнем мире, так что самое действие может быть водимым, а последствия — случайными, когда, например, проезжавший на лошади задавил прохо­жего, потому что лошадь испугалась и понесла.

Случайность как невозможность предвидения относится главным об­разом к фактическим элементам данного события; но в уголовном праве случайность может получить более широкое значение, относясь и к юри­дической обстановке деяния. Вступивший в брак с родственником может быть признан случайно, т.е. безвинно, вступившим в противозаконный брак, как скоро обвиняемый не мог и предполагать, что он состоит в родственных отношениях с другим брачащимся: обвиняемый в наруше­нии полицейского запрета может сослаться на случайность нарушения, если он, несмотря на все свое доброе желание, не мог узнать о суще­ствовании нарушенного им запрета, когда, например, запрет оставался секретным.

Когда случайными являются последствия известного действия, то самое действие, конечно, может иметь весьма различную юридическую характе-

Случайность посягательства исключает преступление (лат) — Ред

ристику: оно может быть само по себе действием дозволенным, юриди­чески безразличным или преступным. Если кто-либо, идя осторожно с фонарем на сеновал, споткнулся так, что свечка выпала из фонаря и зажгла сено, то мы будем считать происшедший пожар случайным независимо от того, шел ли с фонарем кучер за сеном или вор для кражи.

Ненаказуемость случайных посягательств на норму в ее реальном бытии признается всеми законодательствами, причем прежние кодексы по большей части вносили об этом особые постановления в закон, а новые, по примеру французского кодекса, вовсе не упоминают о случае, считая как бы аксиомой ненаказуемость случайных посягательств.

Уложение 1845 г. содержало несколько постановлений, относящихся к этому вопросу. На основании ст. 5 "зло, сделанное случайно, не только без намерения, но и без всякой со стороны учинившего оное неосто­рожности, не почиталось виною", причем выражение "зло", противопола­гаемое вине, несомненно охватывало всякого рода преступные деяния, учиненные случайно. Случайность характеризовалась отсутствием всякой неосторожности, а самое это условие устанавливалось исключительно с точки зрения обвиняемого, принимая во внимание всю индивидуальную обстановку деяния. Далее, деяние, вызвавшее случайное правона­рушение, могло быть запрещено законом и не запрещено; ст. 93 говорила: "Если, однакожь, деяние, от коего последовало случайное зло, было само по себе противозаконное, то учинивший подвергается наказанию, но лишь за то, что был намерен учинить".

Случайно учиненное зло по уложению не влекло никакой ответ­ственности; только при случайном убийстве на виновного налагалось церковное покаяние, но и то по его желанию, для успокоения его совести.

Устав о наказаниях (ст. 10, п. 1) говорил, что проступки, совершенные случайно, не вменяются в вину; а Воинский устав (ст. 68 по изд. 1875 г.) прибавлял к этому: "когда со стороны учинившего оное не было.притом невнимательности к обязанностям его по службе, но если окажется такая невнимательность, то он отвечает только за нее, смотря по обстоятель­ствам, к ней относящимся".

В действующее уголовное уложение также внесено специальное по­становление о том, что не вменяется в вину преступное деяние, которого учинивший не мог предвидеть или предотвратить.

Точно так же исключает вменение и физическое принуждение (у!3 аЬзо!и1а), когда действующий был простым орудием или средством, когда, сознавая преступность совершаемого, он тем не менее не имел возможности выполнить требование закона или воспрепятствовать его нарушению.

Такое физическое принуждение может происходить от сил природы, от биологических процессов, совершающихся в человеке, в особенности, например, при рефлективных движениях и действиях, от животного, от человека, действующего притом бессознательно или сознательно и даже преступно.

Физическое принуждение не только близко соприкасается с психиче­ским, но нередко смешивается с ним и соединяется в одно общее понятие, хотя такое смешение представляется неправильным. При психическом

принуждении всегда существует выбор между двумя возможностями: или пожертвовать собой и своим благом, или посягнуть на чей-либо право-охраненный интерес; при принуждении физическом ни о каком выборе не может быть и речи: человек действует как простое орудие какой-либо силы. Психическое принуждение не уничтожает вменения, а уничтожает преступность, и то только при известном соотношении блага защищаемого И нарушаемого; принуждение физическое устраняет виновность и вме­нение и вместе с тем безусловно уничтожает преступность совершенно.

Принуждение физическое устраняет преступность учиненного неза­висимо от его важности и свойства. Таким образом, например, ссылка на такое принуждение возможна при активном нарушении чьих-либо прав, когда, например, рукой принужденного наносится удар, подписывается подложный документ и т.д.; еще чаще ссылка на такое принуждение де­лается в оправдание бездействия, неисполнения обязанностей, например неявки свидетеля, недонесения и т.д.; оправдание обвиняемой в прелюбо­деянии или кровосмешении тем, что в момент учинения преступления она была связана по рукам и ногам; далее, такая ссылка возможна в оправ­дание полицейских нарушений, как, например, ссылка кучера, ехавшего ночью без зажженного фонаря, на то, что град разбил фонарь кареты и потушил огонь; ссылка лица, оказавшегося с зажженной сигарой в месте, где курить воспрещается, на то, что его понесла лошадь и за­несла в это место, и т.д.

Наше Уложение 1845 г. умалчивало о физическом принуждении, так что при решении случаев этого рода или приходилось доказывать их без­наказанность на основании ст. 100, говорящей о принуждении от неодо­лимой силы, или же делать этот вывод посредственно на том осйовании, что в подобных случаях не заключается ни умысла, ни неосторожности, без наличности которых немыслима уголовная ответственность.

Уголовное уложение указывает специально на это условие, в приве­денном выше постановлении о случайных деяниях, оттеняя ненака­зуемость таких деяний или таких последствий деяния, которые виновный хотя и предвидел, но предотвратить не мог.

141. Воля составляет сущность виновности, так как виновность за­ключает в себе порочность или недостаток, дефект нашей воли, нашего самонаправления к деятельности; одна мысль, как бы порочна она ни была, может подлежать суду совести, но не суду уголовному.

Очевидно, что соотношение между волей, с одной стороны, и прес­тупным посягательством — с другой, допускает различные оттенки, на­чиная от направления нашей преступной деятельности вполне соответ­ственно с нашими предположениями и желаниями и кончая причинением вреда или нарушением закона, в момент действия учинившим непредви­денных.

Все эти оттенки виновности современная доктрина сводит обыкновенно к двум типам — умыслу и неосторожности. Всякое преступное деяние предполагает деятельность лица, его вызвавшего; эта деятельность по ее субъективной оценке может быть двоякая: или она была направлена, прямо или косвенно, на происшедшее посягательство, или такого напра-

вления не существовало, но для действующего была возможность из­бегнуть правонарушения; первая форма подойдет под понятие умысла, (1о1и8, а вторая — под понятие неосторожности, си!ра. Основной признак неосторожности, как учил еще Клейн, имеет отрицательный характер: учинивший преступное деяние должен был действовать иначе, чем он действовал, он проявил ненадлежаще правомерную волю; основной признак умысла — положительный: учинивший преступное деяние созна­тельно направил свою деятельность вопреки требованиям права и закона, он проявил злую волю.

Это различие двух типов виновности проходит через всю область преступных деяний, начиная от тяжких злодеяний и кончая маловажными нарушениями; но роль, которую играют оба эти типа в отдельности, неодинакова. Мы не найдем в современном уголовном праве ни одного посягательства на правоохраненный интерес, которое не могло бы быть учинено сознательно и водимо, т.е. умышленно; но мы найдем ряд деяний, которые по их юридической структуре, по обрисовке их в кодексе не могут быть учинены по неосторожности. Таким образом, центральным типом виновности является вина умышленная, в ее различных оттенках, а неосторожная вина играет только роль дополнительную, второ­степенную.

Это различие двух основных форм виновности существует, хотя и в скрытом виде, и в маловажных посягательствах на правила, ограж­дающие общественный порядок, спокойствие и безопасность или интересы казны, в которых на первый план выдвигается, по-видимому, элемент объективный.

Вопрос об условиях субъективной виновности этих повседневных нарушений представляет громадный жизненный интерес и, к сожалению, весьма мало разработан в литературе; а в практике высших судов не только нашего кассационного сената, но и западных кассационных судов получал иногда неправильную постановку, так как эта практика нередко стремилась проводить воззрение, что при этих деяниях требуется только виновность физическая, а не психическая, т.е. что не только при этих деяниях умышленность приравнивается к неосторожности, но что винов­ный отвечает и тогда, когда при учинении нарушения он находился в условиях, устраняющих вменение.

Наше Уложение 1845 г. не знало особой группы полицейских нару­шений; если же приравнивать к ним те деяния, которые по Уложению 1845 г. именовались проступками, то нельзя не сказать, что все общие правила о вменяемости и вменении одинаково должны быть относимы как к преступлениям, так и к проступкам; при издании Устава о наказаниях все относящиеся сюда постановления Уложения были повторены; поэтому по нашему праву отрицание необходимости для применения наказания к какому-либо поступку виновности и ее элементов могло быть допущено только в случаях, особо указанных законом.

Таким образом, и для полицейских или фискальных нарушений не­обходимым условием ответственности является наличность вины с ее двумя основными типами; все отличие большинства из них от тяжких пре­ступных деяний состоит в том, что при нарушениях оба оттенка винов-

ности сравниваются по наказуемости, как это и выражено в действующем Уголовном уложении.

Наш Свод законов хотя и содержал в общей части целый ряд статей об умысле и неосторожности (ст. 3—6 изд. 1842 г.), но нигде не определял этих понятий; к этой же системе примкнуло и Уложение 1845 г., так что только из разбора отдельных его постановлений можно было вывести определение умысла и неосторожности; причем нельзя не прибавить, что самая его терминология страдала крайней сбивчивостью: закон безраз­лично употреблял, например, выражения "умышленно", "со знанием последствий", "с целью", "с намерением", "злоумышленно" и т.д.

Уголовное уложение внесло в самый закон определение обоих видов виновности ввиду того значения, которое имеют эти различия для опре­деления и меры ответственности, и ввиду тех недоразумений, которые вызывало -это различие на практике; при этом, как замечает объясни­тельная записка, закон довольствовался только установлением существен­ных признаков, предоставляя подробное развитие этих понятий литера­туре и практике.

142. Умысел. Уголовное уложение (ст. 48) определяет таким образом понятие умышленной виновности: преступное деяние почитается умыш­ленным, не только когда виновный желал его учинения, но также когда он сознательно допускал наступление обусловливающего преступность сего деяния последствия.

По поводу этого определения в объяснительной записке указано: понятие умысла или вины умышленной определяется двумя признаками — сознанием совершаемого и направлением воли, хотением. Хотение соста­вляет главный момент этого вида виновности, так как желать или даже и допускать что-либо возможно только при сознании желаемого. Поэтому комиссия в свое определение первого вида умысла и внесла только момент хотения, не упоминая о сознании действующего, хотя само собой разу­меется, что при разрешении в каждом отдельном случае вопроса об умышленности этого рода суд должен прежде всего установить налич­ность сознания, а потом уже определить направление воли действовав­шего. Подобного же воззрения на существо умышленной Вины держалось и Уложение 1845 г.