Таким образом, уголовное законодательство страны состоит из суммы обобщенных постановлений, характеризующих типы преступных деяний, воспрещенных под страхом наказания. 13 страница

150. Конечно, вина неосторожная, как и умысел, имеет оттенки, виды, причем и относительно ее существует несколько попыток деления.

Первое и самое главное деление основывается на действенности гра­ниц, отделяющих неосторожность от вины умышленной. Первым видом является несознаваемая неосторожность, беспечность (ипЬе\уи881е си!ра, Рапг1а881§ке11, Гаи1е «апз ргёуоуапсе, пе^Пдепйа), а вторым — неосторож­ность сознаваемая, самонадеянность (Ье\УШ51е сп!ра, Ргеуе1ЬаШ§ке11, Саи1е оусс ргёуоуапсе, 1ихипа), когда действующий сознавал, что из его деяния может произойти правонарушение, но сознавал это отвлеченно, а не в применении к данным конкретным обстоятельствам, и не только не желал, но и не допускал возможности наступления правонарушения, на­деясь его избегнуть.

Это различие беспечности и самонадеянности имеет несомненное зна­чение для выяснения понятия элементов виновности, но не представляет особенно существенного значения для наказуемости, так как легко себе представить случаи беспечности, невнимательности, в которых заключа­ется большая опасность и виновность, чем в преувеличенной надежде на свою силу и ловкость.

Уложение о наказаниях 1845 г. ничего не говорило об этом делении. В действующем уложении это различие двух видов неосторожности внесено в самый текст. По поводу преступной самонадеянности, примы­кающей к умыслу непрямому, в объяснительной записке указано: "Этот вид неосторожности может иметь значение только при тех содеяниях или бездействии, для преступности коих требуется наличность известного последствия; там же, где воспрещается самое содеяние или бездействие, практически возможны только или прямое желание их учинения, или непредвидение их наступления. Границы между непрямым умыслом и самонадеянностью, конечно, могут быть устанавливаемы судом по обстоя­тельствам каждого отдельного случая; но для признания наличности пер­вого необходимо, чтобы виновный допускал, что преступное последствие произойдет, и безразлично относился к этому, а для второй, чтобы ви­новный полагал, что наступление последствия будет устранено его собст­венной деятельностью или какими-либо иными, благоприятными для него условиями".

Другое деление, некогда господствовавшее в доктрине, а отчасти и в кодексах, основывается на степени небрежности и легкомыслия. Мера неблагоразумия, проявленная, при одинаковых условиях человеком опыт­ным, специалистом или же новичком, лицом увлекающимся, будет неоди­накова; неблагоразумие человека, пустившего лошадь в карьер по мно­голюдной улице, в разгар движения, и лица, проскакавшего по улице сравнительно пустынной, будет весьма различно. Таких оттенков прояв­ленного неблагоразумия может быть весьма много, так как степень небла­горазумия видоизменяется не качественно, а количественно, а потому и степеней неосторожности может быть и три, и четыре, и более: си!ра 1а1а, 1аюг, 1а11881та, 1еу1$, 1еуюг, 1еУ18 8нпа. Но этот признак деления представ­ляется крайне шатким, так как степень неблагоразумия может быть установлена только путем сравнения двух или нескольких фактов. Оттого мы и видим, что писатели, защищавшие это деление, не были в состоянии

дать определение каждого вида в отдельности, а в примерах, приводимых ими, оказывалось полное разногласие, так что то, что у одного приво­дилось как пример сшра 1еУ18, у другого считалось за си!ра 1еУ188Ппа и т.п.

Поэтому современная доктрина и кодексы отказались от этого деле­ния, предоставив вполне оценку степени небрежности судье, в общих пре­делах наказуемости неосторожности.

Третье деление неосторожной виновности основывается на юридиче­ской характеристике деяний, ее вызвавших, причем и в этом отношении различают два оттенка.

Во-первых, различают неосторожность, бывшую последствием деяний дозволенных или запрещенных, и притом в последнем случае или нару­шений или преступлений¹. Этому делению, конечно, нельзя отказать в определенности, но зато оно представляется совершенно неоснователь­ным, особенно если ставить его в соотношение с наказуемостью или с размерами наказуемости неосторожности. Оно покоится на том предпо­ложении, что человек, совершающий что-либо недозволенное, должен относиться сравнительно с большей внимательностью к своей деятель­ности; но самое это предположение ни на чем не основано и противоречит жизненному опыту. Вместе с тем усвоение этого взгляда легко может привести к презумпции виновности, как это мы и видим, например в Уло­жении 1845 г. в постановлениях его о телесных повреждениях.

Во-вторых, различают неосторожность по общественному и государст­венному положению виновного. Так, выделяют как квалифицированный вид неосторожной вины те случаи, когда лицо по своему государственному или общественному положению должно было действовать с особенной осмотрительностью: таковы случаи усиления ответственности за небреж­ность машиниста, архитектора, врача. На этом же начале основывается выделение как привилегированной формы неосторожности тех случаев, когда она была последствием действия лиц, исполнявших свои обязанности и только перешедших пределы этих обязанностей, например, причинение вреда при переступлении пределов дисциплинарной власти.

Уложение о наказаниях 1845 г. пыталось соединить оба основания, а потому его система и отличается полнейшей запутанностью.

Уголовное уложение это различие ввиду его практической непригод­ности не приняло.

151. Смешанная виновность. Простейшей формой преступных деяний будет та, в которой содеянное является воплощением какого-либо еди­ничного типа виновности — умысла или неосторожности; но в жизни мы встречаемся и с осложненными типами, когда преступное событие яв­ляется воплощением двух или более умыслов, двух или более не-осторожностей (изнасилование женщины, приведенной в обморочное сос­тояние побоями насилующего, учинение по неосторожности пожара дома, в котором сгорело несколько человек) или же умысла и неосторожности.

¹ А. Кистяковский различает неосторожность, бывшую последствием дозволенных, опасных и преступных деяний; он придает этому делению существенное значение, основываясь главным образом на оставленном им, впрочем, без всяких доказательств положении, что преступное деяние никогда не может иметь случайных последствий.

Последние случаи, представляющие несколько оттенков, дают содержа­ние учению о так называемой смешанной виновности.

Смешанная виновность может возникнуть прежде всего при учинении двух самостоятельных поступков, связанных между собой тем, что воз­никновение одного обусловливается предшествующим битием другого, как, например, неосторожный поджог дома ночным вором, причем иногда возможен и обратный порядок виновности, как, например, ограбление лица, лишенного по неосторожности жизни.

Далее, такая смешанная виновность возможна при распространении последствий преступного деяния на большее, чем предполагалось, число объектов, например, умышленное убийство кого-либо, повлекшее неожи­данно для убийцы смерть третьего лица.

Третью категорию составит развитие преступных последствий далее предположений виновного, если только эти последствия не были предви­дены и допускаемы виновным, т.е. не входили в понятие непрямого умыс­ла: таково, например, нанесение легких телесных повреждений, развив­шихся в тяжкое телесное страдание.

Простейшим решением вопроса было бы признание в этих случаях совокупности умышленной и неосторожной вины; но трудность разграни­чения таких осложненных деяний, в особенности третьего типа, от дейст­вительно существующего, хотя и недоказанного умысла на одно важней­шее преступное деяние побуждает иногда законодательства прибегать к созданию из них особых квалифицированных видов преступных деяний, а в доктрине даже вызвала учение об особом виде виновности.

К смешанной виновности относятся и случаи выполнения деяния не над предполагаемым объектом, распадающиеся на две группы по причинам этой неверности выполнения, а именно: изменение направления действия по причинам физическим, в силу ошибочности действия (аЬеггапо <1еПс11 зеи аЬеггайо юшз)¹, и изменение направления действия по причинам психиче­ским, по ошибке в объекте (еггог ш оЬ)ес1о)². Всего чаще, конечно, случаи этого рода встречаются в личных преступлениях, в особенности при посягательствах на жизнь, почему и все учение прежде рассматривалось при изложении учения об убийстве; но несомненно, что подобные же комбинации могут встречаться и при других преступных деяниях, в осо­бенности при имущественных посягательствах.

При отклонении физическом мы предполагаем наличность следующих условий: виновный составил преступный умысел и приводит его в испол­нение; но в момент осуществления по причинам, лежащим вне воли винов­ного, вред причиняется не предполагаемому, а какому-либо иному право-охраненному объекту: стрелявший в жертву поскользнулся, и пуля, откло­нившись в сторону попала в третье лицо; ружье в момент выстрела разо­рвало и благодаря этому был убит человек, стоявший рядом с стреляв­шим; в тот момент, когда отравитель подал отравленный кофе жертве, третье лицо, не подозревая отравы, взяло чашку и выпило содержимое, или эту чашку передала ему сама жертва и т.д. При этом вред, причи-

¹ Изменение (отклонение) направления преступного деяния по обстоятельствам, лежащим вне воли виновного (лат.). — Ред.

² Ошибка в объекте (лат.). — Ред.

ненный этому не предполагаемому объекту, может быть тождествен с вредом умышленным — смерть за смерть, или может отличаться от него количественно — увечье вместо смерти, или даже качественно — пожар вместо убийства. Во всех этих случаях выполненное не соответствует предполагаемому, но в то же время здесь нет ни заблуждения, ни неведения, а существует отклонение действия по обстоятельствам, вне воли виновного лежащим.

Как же разрешаются случаи этого рода? На это мы находим два ответа. Одни рассматривают все деяние как единое целое, основываясь на том, что мы имеем все элементы преступного деяния: преступную волю и причиненный вред; замена же при этом одного объекта другим, также правоохраненным, не может иметь значения. Такое решение дава­ли криминалисты XVII и ХУШ вв.; оно находит много защитников и ныне. Но подкупающая простота этого взгляда не заменяет целого ряда практических затруднений, вызываемых такой постановкой. Виновный отвечает как за единое преступное деяние, но за какое: за учиненное или за задуманное? Хорошо, если они окажутся совершенно тождественны по составу, но как быть, если они отличаются друг от друга и притом в существенных моментах? Если мы будем вменять содеянное, то мы будем вменять в умысел такие моменты учиненного, которые не были и не мог­ли быть даже предполагаемы виновным: сын по уговору с отцом стрелял в семейного врага, ружье разорвало и убило стоящего близ стрелявшего его отца; будем ли мы обвинять стрелявшего в умышленном отцеубийстве?

Еще более затруднений представит противоположная постановка воп­роса: виновный стрелял в своего отца, но поскользнулся и пуля убила по­стороннего человека; будет ли виновный отвечать за оконченное отце­убийство, хотя сам же, например, отец присутствует на суде в качестве свидетеля, и как быть, если отклонившаяся пуля попала в чужую корову или собаку? Далее, представим себе, что кто-нибудь бросал какую-либо вещь в другого, тот успел уклониться и брошенный предмет попал в дру­гое лицо, может быть, в жену или сына бросившего; будем ли мы тем не менее признавать бросившего виновным в нанесении удара или в насилии по отношению к первому, а не ко второму объекту, и только за первым признаем право частной жалобы?

Другие рассматривают учиненное и задуманное отдельно, по отноше­нию к объекту предполагаемому и к объекту пострадавшему.

По отношению к первому виновный не только составил преступный план, запасся необходимыми средствами, поставил себя в такое поло­жение, при котором явилось возможным осуществление задуманного, но и начал осуществлять свой умысел — выстрелил, подал яд и т.д.; если зло и не воспоследовало, то лишь по обстоятельствам, от воли виновного не зависевшим; поэтому его деяние вполне подходит под понятие окон­ченного покушения.

Сложнее является вопрос по отношению к действительно пострадав­шему. С объективной стороны наступивший вред находится несомненно в связи с действиями виновного лица, а потому учиненное есть оконченное преступное деяние; но со стороны субъективной в таких случаях может быть несколько оттенков. Вред, действительно наступивший, входил в

первоначальный умысел, когда от задуманного деяния должно было, например, пострадать последовательно несколько правоохраненных инте­ресов, или когда виновный не только предвидел возможность отклонения и причинения вреда другому, но и допускал этот вред, безразлично к нему относился; тогда учиненное будет умышленным преступным деянием. Или виновный, предвидя возможность отклонения преступного удара, в данном случае предполагал устранить это последствие, или же он и вовсе не предвидел этой опасности, хотя мог и должен был предвидеть; тогда учиненное вменяется в вину неосторожную. Наконец, если по обстоятель­ствам дела виновный не только не предвидел случившегося, но и не мог предвидеть, то совершившееся будет случайным и не вменяемым в вину событием.

Таким образом, по этому, наиболее правильному мнению рассматри­ваемые случаи сводятся к понятию совокупности оконченного покушения на умышленное деяние и умышленного, неосторожного или случайного причинения вреда действительно пострадавшему. При этом каждое из этих деяний должно рассматриваться и наказываться как самостоятельное юридическое деяние со всеми присущими ему моментами.

Иную конструкцию представляет ошибка в объекте. Виновный заду­мал преступное деяние и выполняет задуманное согласно предположе­ниям, но в момент действия ошибочно принимает за предполагаемый объ­ект другой; виновный задумал убить кого-либо, поджидает его в засаде, стреляет в него, но оказывается, что он принял за него другого, убил своего друга, родственника; или должник выхватил из рук кредитора век­сель и изорвал его, думая, что уничтожает свой долговой документ, а оказалось, что он уничтожил чужой вексель или даже какую-либо, не име­ющую юридически никакого значения бумагу. Выполненное не соответст­вует предположенному и притом в силу заблуждения учинившего отно­сительно фактических условий деятельности, а именно относительно объекта.

Как же решаются подобные случаи? И в этом отношении мы встре­чаем те же две попытки, как и относительно аЪеггайо ёе11с(1.

Так, можно рассматривать эти случаи как единое преступное деяние, и притом именно как первоначально задуманное. Но это мнение, несмотря на большое число защитников, вызывает те же возражения, какие были приведены выше относительно зЬеггайо, или же придется сделать так много отступлений, что они расшатают общее правило: виновный предпо­ложил изнасиловать близкую родственницу, но ошибся в объекте и из­насиловал постороннюю; можем ли мы тем не менее наказать его, как за изнасилование, соединенное с кровосмешением?

Несравненно проще становится вопрос, если мы и здесь будем рас­сматривать деяние отдельно по отношению к каждому объекту.

По отношению к тому объекту, против которого задумано преступное деяние, со стороны виновного был составлен преступный умысел, быть может, были сделаны приготовления; но самого посягательства не состоя­лось, так как преступная воля осуществлялась по отношению к другому объекту, так что с точки зрения первого объекта в данном деянии суще­ствует обнаружение умысла, приготовление, но не более.

По отношению ко второму объекту не только существует причинная связь действия и вреда, объективная виновность, но и виновность субъек­тивная: то, что совершилось, нельзя назвать ни случайным, ни даже неос­торожным, так как виновный сознательно и водимо направлял свои действия на тот объект, который и пострадал от этого; он сознательно направил смертельный удар на человека, который и оказался убитым; поэтому его действие по отношению ко второму объекту заключает в себе все элементы прямого умысла.

Против этого обыкновенно возражают, что, однако, виновный не же­лал убить данное лицо или истребить данную вещь, что в его сознании сравнительно с действительностью заключается несомненная ошибка; но эта ошибка и должна быть принята во внимание, насколько она относится к обстоятельствам, определяющим преступность или квалификацию деяния. Таким образом, если кто-нибудь думал истребить свою вещь, но по ошибке взял и истребил вместо своей чужую вещь, то он умышленно совершил истребление своей вещи, но не учинил умышленного преступ­ного деяния.

Иначе ставится вопрос, когда не только самый первоначальный умысел предполагается преступным, но и его выполнение, тогда и оно, хотя и является не соответствующим первоначальному замыслу, однако не те­ряет характера умышленного деяния. Виновный задумал убить лицо А., а вместо него убил лицо Б.; его ошибка с объективной стороны относится к таким индивидуальным признакам объекта — имя, возраст, общественное положение лица, которые при убийстве, как при посягательстве на жизнь всякого лица, никакого значения не имеют; со стороны же субъективной его ошибка относится к мотивам действия, которые, опять-таки при родовом понятии убийства, не играют никакой роли. Другое дело, если благодаря замене объекта учиненное перейдет в другую категорию пре­ступных деяний, — тогда содеянное, оставаясь умышленным, становится иначе преступным. Если виновный по ошибке принял за свою жертву не другое лицо, а корову или статую, то он отвечает не за умышленное убийство, а за умышленное повреждение чужого имущества; если же эта корова или статуя была его собственность, то учиненное им истреб­ление вещи, как замечено выше, будет совершенно непреступным дея­нием.

Таким образом, и при ошибке в объекте мы имеем дело с совокуп­ностью обнаружения умысла или приготовления по отношению к первому объекту и оконченного деяния по отношению ко второму, причем каждое деяние обсуждается юридически самостоятельно, с применением к ним общих положений об ответственности за вину умышленную и неосто­рожную. Эта необходимость отдельного рассмотрения задуманного и выполненного получает особенное значение в тех случаях, когда благо­даря ошибке в объекте возбуждается вопрос об изменении подсудности, условий возбуждения уголовного дела или самой преступности учиненного. Если применять в подобных случаях противоположную доктрину, т.е. признать, что виновный, несмотря на ошибку, наказывается как за осуще­ствление того, что он предполагал учинить, то мы придем несомненно к абсурдным выводам.

Большинство западноевропейских кодексов не упоминают о случаях этого рода, но в судебной практике они решаются весьма различно.

В нашем праве специальные постановления об ошибке появились толь­ко с изданием уложения 1845 г. и вошли в ст. 1456, которая постановляла: "Кто, имея намерение нанести кому-либо смерть, вместо сего лица, по ошибке или иному случаю, лишит жизни другого, тот подвергается тому же наказанию, какому он долженствовал бы подвергнуться, если бы умертвил того, на жизнь коего он имел умысел". Хотя это постановление и было помещено в разделе об убийстве, но так как оно не содержало какого-либо особого запрета, а разрешало вопрос, касающийся общего состава преступного деяния, то согласно ст. 12 и 13 Уст. угол, суд., те же основания должны были служить для разрешения аналогичных случаев и при других преступных деяниях.

Действующее уложение никаких особых постановлений по сему пред­мету не содержит.

Отдел II

Преступная деятельность Объективное проявление виновности

152. Обращаясь к рассмотрению объективной стороны преступного деяния, к преступной деятельности, нельзя не указать, что формы про­явления виновности зависят от характера и условий охраны, которую нор­ма дает интересам жизни.

Как я указывал еще во введении, правоохрана заключается прежде всего в защите интереса от причинения ему вреда или от опасности такового причинения, а потому неисполнение веления "не вреди", вредо­носная или опасная деятельность будет внешним выражением первой группы преступных посягательств на норму — так называемое преступное содеяние (с1еНс1ит сотпшзюшз). Но иногда законодатель ради охраны тех же интересов частного лица, общества или государства идет далее и, не ограничиваясь заповедью "петтет Ыейеге"¹, требует от граждан содействия и Помощи в охране; требует, например, содействия отправ­лению правосудия явкой в суд в качестве свидетеля, эксперта, присяж­ного заседателя; требует донесения об учиненном преступном деянии; требует содействия общественному благосостоянию своевременными заявлениями о появившейся заразе на скоте, насаждениях; требует содей­ствия правильному отбытию воинской повинности своевременной при­пиской к призывному участку, явкой к освидетельствованию и т.п; неис­полнение этого веления "помогай ближнему", непроявление интересо-охранительной деятельности будет внешним выражением второй группы посягательств на норму — так называемое преступное упущение или без­действие (ёеНсшт отт188юпш).

Различие этих групп преступных посягательств заключается в сущ­ности правовых велений или требований, обращенных к гражданам

Никто не должен нарушать закон (лат) — Ред

безотносительно к той форме, в которую облечено это веление законо­дателем в диспозитивной части закона, т.е. безотносительно к тому, при­дана ли ей форма запрета или требования, так как конструкция веления-признак случайный, зависящий иногда от неумения законодателя, от недостаточной выработки законодательной техники. Заповеди "не убей", "не укради", с одной стороны, и "чти отца и матерь свою" — с другой, отличаются не только по форме изложения, но и по существу и объему налагаемых ими обязанностей и возможных их нарушений. Наоборот, если законодатель, определяя ответственность за присвоение забытой чужой вещи, конструирует определительную часть таким образом: "кто не возвратит находящуюся у него чужую вещь с целью присвоения оной", а при определении, положим, растраты выразится: "кто продаст или зало­жит с целью присвоения находящуюся в его распоряжении чужую вещь", то не можем же мы утверждать, что в силу такого изложения присвоение забытого становится бездействием, а растрата остается содеянным? Изме­нится ли существо преступного деяния, если законодатель изменит формулу определительной части статьи и вместо выражения: "кто повесит в питейном заведении патент на право торговли не на видном месте", употребит другое: "кто не повесит патент на видном месте"?

Еще менее можно искать различения содеяния и бездействия в спо­собах и приемах преступной деятельности. Конечно, содеяние предпола­гает, что виновный совершает нечто: наносит удар, берет вещь, проявля­ет себя активно, а бездействие, — что виновный не исполняет чего-либо: не является в суд, не запирает изгороди, проявляет себя пассивно. Но такой признак, хотя и подходящий к значительному числу случаев, тем не менее не охватывает всех, а потому оказывается непригодным для установления различия: убийство есть несомненно содеяние, нарушение запретительной заповеди, а между тем убийцей может быть и тюремный надзиратель, не дававший пищи арестанту и умертвивший его голодом; точно так же виновником крушения поезда может быть не только лицо, испортившее насыпь, снявшее рельс, загромоздившее путь, но и стре­лочник, не переведший вовремя стрелки, и т.п. С другой стороны, неявка на суд в качестве свидетеля есть несомненно бездействие, а между тем ответственным за неявку будет не только тот, кто проспал время явки, но и тот, кто в этот день уехал по железной дороге или просто прохаживался около здания суда.

Указанное различие типов проявления преступных посягательств — содеяние и бездействие — считалось прежде столь существенным, что, например, партикулярные немецкие кодексы, баденский, вюртембергский, брауншвейгский, саксонский, а равно и кодекс австрийский вносили опре­деление этих типов в самый закон, и только новые кодексы, по примеру французского сохраняя это различие по существу, не дают определения этих понятий в законе.

Наше Уложение о наказаниях 1845 г. сохраняло в законе это различие, не давая, впрочем, этим типам никакого технического наименования. Так, ст. 1 по изд. 1885 г. говорила: "Преступлением или проступком признается как самое противозаконное деяние, так и неисполнение того, что под страхом наказания предписано".

Но действующее уголовное уложение не знает этого деления и в своем общем определении преступного деяния в ст. 1 говорит только о деяниях, но, как видно из самой конструкции статьи и из других постановлений первого раздела, объемля словом "деяние" и содеяние, и бездействие. В этом смысле и объяснительная записка указывает, что слово "деяние" употреблено в уложении для означения как содеяния, т.е. совершения по­ступков, нарушающих прямые запрещения закона, так и бездействия или упущения, т.е. неисполнения требований закона¹.

Тем не менее такое отсутствие особого упоминания в уложении не отнимает у этого различия существенного теоретического, а вместе с тем и практического значения, и притом в двояком отношении: во-первых, с точки зрения законодательной, так как обе эти группы занимают в кодексах далеко не одинаковое положение: веления оказывать помощь отдельным лицам или целому обществу ввиду условий современной обще­ственной жизни представляются сравнительно весьма немногочисленными, относясь притом по большей части даже не ко всем гражданам, а только к лицам, занимающим особое положение в государстве, всего чаще к лицам служащим; во-вторых, это различие отражается на применении к той или другой из этих групп отдельных институтов уголовного права и даже отчасти на самой конструкции этих институтов, в особенности, например, учения о покушении, соучастии и т.п.

При бездействии мы имеем дело главным образом с преступным про­цессом, совершающимся в самом нарушителе, а в содеянии сверх того и с преступным осуществлением этого процесса. В случаях злонамеренного бездействия злая воля виновного, конечно, формируется по тем же усло­виям, как и злой умысел вообще, она совмещает в себе те же элементы и проходит те же стадии развития, ее источником могут быть как условия, заключающиеся в самом виновном, так и данные внешнего окружающего мира или злая воля третьих лиц, определившая бездействовавшего к неисполнению требований закона. Далее, злая воля и при бездействии мо­жет не только формироваться и пребывать во внутреннем, недоступном для правосудия мире виновного, но может и заявлять о своем существо­вании всеми доступными для воли способами; мы можем даже представить себе известную подготовительную деятельность к преступному бездей­ствию, но бездействие не совмещает в себе внешнего осуществления злой воли; та деятельность, которую выполнял во время бездействия виновный, сама по себе никакого значения для его ответственности не имеет, хотя бы даже такая деятельность определилась задуманным неисполнением требований закона, когда, например, в этих видах данное лицо напивается пьяным, принимает наркотик, уезжает в железнодорож­ном поезде. Внешнее доказательство восприемлет направленная на без­действие воля лишь с момента наступления указанных в законе условий времени, места, т.е. условий, к деятельности виновного ни в каком непосредственном отношении не стоящих: с того момента, как судебный пристав доложил суду, что свидетель не явился, бывшая дотоле без-

В этом же широком значении употребляется мною термин преступное деяние в настоящем труде.

различной решимость лица уклониться от исполнения своей обязанности получает свое осуществление, при этом та же конструкция имеет место и при бездействии неосторожном. Напротив того, в содеяниях виновность как умышленная, так и неосторожная находит свое соответственное выражение в деятельности, нередко весьма сложной, продолжительной, и только мало-помалу получает свое осуществление.

153. Далее, преступная деятельность предполагает прежде всего телес­ное действие, возбуждение наших двигательных нервов и вызванное этим сокращение мускулов, а затем известное изменение внешнего окружаю­щего нас мира, т.е. предполагает действие и последствие. Самая деятель­ность человека, непосредственно вызывающая это последствие или даже не воспрепятствовавшая его наступлению, может быть осуществлена разнообразными средствами.

Таким средством может быть прежде всего собственное тело дей­ствующего и его органы, а затем вне находящиеся предметы материаль­ного мира и проявляющиеся в нем силы. Далее, этим средством преступ­ной деятельности (т$1гшпеп1а 8се1еш) могут быть не только неодушевлен­ные предметы, но и одушевленные; не только силы природы, но даже, при известных условиях, другое лицо, в особенности находящееся, например, в состоянии невменяемости. Таким образом, при убийстве средствами могут быть: ружье, топор, яд, огонь, дикий зверь, безумный маньяк и т.д. Иногда действующий довольствуется для выполнения, так сказать, примитивными простыми средствами, а иногда устраивает для этого слож­ные и крайне разнообразные приспособления; мало того, при деятельности составной, сложной мы иногда причисляем к средствам даже последствия известной деятельности, насколько они служат для дальнейшего осу­ществления предпринятого. Так, средствами словесного оскорбления мы считаем не только органы речи, их функции, но и само произнесенное ругательное слово.

При этом такое выполнение преступного деяния определенными средствами или орудиями может иметь место как при осуществлении преступного замысла, так и при посягательствах на правоохраненный интерес, учиненных по небрежности и невнимательности.