Когда добралась до Большого зала, там уже гомонили несколько тысяч сфероидов. Остальных попросили остаться на рабочих местах, чтобы показать миру, как работает «Демокша» в масштабах целой компании, где сотрудники голосуют за столами, с планшетов, телефонов, даже через ретинальный интерфейс. На экране показывали обширную сетку «ВидДали»: во всех уголках всех корпусов сфероиды уже изготовились. В одном из нескольких кваков Шарма объяснила, что едва будут разосланы вопросы «Демокши», возможность делать что бы то ни было другое будет отложена до той минуты, когда люди проголосуют. Ни одного квака, ни единого нажатия клавиши. «У нас тут демократия обязательна! — сказала она и, к немалому восторгу Мэй, прибавила: — Делишься — значит любишь». Мэй планировала голосовать с запястья и пообещала зрителям, если они поторопятся, учесть и их вклад. Голосование, по мысли Шармы, не должно длиться дольше минуты.
И затем на экране возник логотип «Демокши», а ниже появился первый вопрос:
1. В «Сфере» нужно больше вегетарианских блюд в столовых?
Толпа в Большом зале засмеялась. Команда Шармы решила начать с тестового вопроса. Мэй глянула на запястье, увидела, что несколько сотен зрителей прислали смайлики, выбрала эту опцию и нажала «отправить». Поглядела на экран, посмотрела, как голосуют сфероиды; спустя одиннадцать секунд проголосовал весь кампус, и результаты были сведены. 88 процентов сотрудников требовали больше вегетарианских блюд.
Пришел квак от Бейли: «Будет сделано».
Большой зал сотрясла овация.
Появился второй вопрос:
2. Надо проводить акцию «Приведи дочь на работу» два раза в год вместо одного?
Ответ стал известен через 12 секунд. Сорок пять процентов сказали да. «Похоже, одного раза пока хватает», — квакнул Бейли.
Презентация явно имела успех, и Мэй нежилась в похвалах сфероидов в зале и на запястье, в комплиментах зрителей со всего мира. Появился третий вопрос, и зрители зашлись от хохота:
3. Джон или Пол… или Ринго?
Ответ пришел через 16 секунд и вызвал бурю удивленных восторгов: победил Ринго — 64 процента голосовавших. У Джона и Пола вышла почти ничья — 20 и 16 соответственно.
Четвертый вопрос предваряли суровые пояснения:
Вообразите, что Белый дом хочет напрямую узнать мнение избирателей. И вообразите, что у вас есть возможность напрямую и мгновенно повлиять на американскую внешнюю политику. Не торопитесь с ответом. Возможно, настанет день — наверняка настанет день, — когда каждый американец сможет высказываться по таким поводам.
Пояснение исчезло, возник вопрос:
4. Разведка засекла организатора террористических актов Мохаммеда Халиля аль-Хамеда в малонаселенном сельском районе Пакистана. Надо ли послать беспилотный самолет на его уничтожение, если учесть, что возможны умеренные сопутствующие потери?
У Мэй перехватило дыхание. Она понимала, что это всего лишь презентация, но власть казалась подлинной. И логичной. Отчего, принимая решение, которое отразится на всех, не учесть мудрость трехсот миллионов американцев? Мэй замерла, размышляя, взвешивая за и против. Сфероиды в зале, видимо, тоже серьезно отнеслись к задаче. Сколько жизней спасет уничтожение аль-Хамеда? Возможно, тысячи, а мир избавится от злодея. Мэй сочла, что риск того стоит. Ответила «да». Результаты поступили спустя 1 минуту 11 секунд: 71 процент сфероидов выступили за отправку беспилотника. Зал притих.
И затем появился последний вопрос:
5. Мэй Холланд крутая, скажите?
Мэй рассмеялась, зал рассмеялся, Мэй покраснела, сочтя, что это все-таки немножко чересчур. Решила, что по этому вопросу голосовать не может, абсурдно отвечать и да, и нет, и она сидела, смотрела на браслет, а вскоре поняла, что картинка на экране застыла. Вопрос настойчиво замигал. «Все сфероиды должны проголосовать», — сообщил ей экран, и она вспомнила, что опрос не завершится, пока не выскажутся все. Какой-то идиотизм — самой говорить, что она крутая, поэтому она ткнула в грустный смайлик, подозревая, что окажется такая одна и над ней будут ржать.
Но спустя несколько секунд, когда подсчитали результаты, выяснилось, что грустным смайликом ответила не она одна. Голоса разделились, 97 процентов веселых смайликов и 3 процента грустных: подавляющее большинство сфероидов считали, что Мэй крута. Когда появились итоги, весь Большой зал заорал, и все, расходясь, хлопали Мэй по спине, и все считали, что эксперимент прошел с блистательным успехом. И Мэй тоже так считала. Она видела, что «Демокша» работает, что потенциал ее безграничен. И понимала, что надо радоваться: 97 процентов кампуса считают, что она крута. Но, шагая по кампусу прочь из зала, она в силах была думать только о тех 3 процентах, которые не сочли ее крутой. Она произвела подсчеты. Если сейчас в кампусе 12 318 сфероидов — только что в компанию влился филадельфийский стартап, который игрофицировал доступное жилье, — и все они проголосовали, значит, 369 человек скорчили Мэй хмурую рожу, сочли, что она не крутая, она другая. Нет, 368. Она тоже скорчила себе рожу, думая, что будет такая одна.
Она как будто одеревенела. Осталась голой. Она шла через фитнес-клуб, поглядывая на потные тела, что залезали на тренажеры, слезали с тренажеров, и спрашивала себя, кто из них послал ей грустный смайлик. Тремстам шестидесяти восьми людям она отвратительна. Мэй была убита. Она вышла из фитнес-клуба и поискала тихое место — надо собраться с мыслями. Зашагала к той крыше неподалеку от своей ячейки, где Дэн впервые поведал ей, как предана «Сфера» идее сообщества. Идти полмили — Мэй сомневалась, что выдержит. Ее бьют в спину. Ее ударили в спину. Кто эти люди? Что она им сделала? Они ее даже не знают. Или знают? И какие такие члены сообщества пошлют грустный смайлик Мэй, которая неустанно трудится с ними, ради них, вечно у них на глазах?
Она старалась не расклеиться. Улыбалась, встречаясь с другими сфероидами. Принимала их поздравления, благодарности, и всякий раз спрашивала себя, кто из них двуличен, кто нажал кнопку с грустным смайликом, и каждый щелчок кнопки был как нажатие на спусковой крючок. Вот в чем дело, сообразила она. В ней словно понаделали дыр, каждый выстрелил в нее, выстрелил ей в спину, подлые трусы — они ее продырявили. Мэй едва держалась на ногах.
И тут около прежнего своего корпуса она увидела Энни. Они давным-давно не общались нормально, но сейчас лицо Энни обещало свет и счастье.
— Эй! — сказала она, катапультировавшись навстречу Мэй и заключив ее в объятия.
Глаза у Мэй внезапно увлажнились; она вытерла слезы, как дура, ликуя и теряясь. На миг все ее противоречивые раздумья про Энни совершенно вымыло из головы.
— Ты как? Нормально? — спросила она.
— О да. Еще бы. Столько хорошего случилось, — сказала Энни. — Слыхала о «Прошедшем совершенном»?
По голосу ее Мэй уловила, что говорит Энни в основном с аудиторией, висящей у Мэй на шее. И подыграла:
— Ну, ты мне уже излагала суть. Что новенького в «Прошедшем совершенном», Энни?
Мэй глядела на Энни, изображала интерес, но мыслями была далеко: а Энни тоже послала ей грустный смайлик? Может, просто хотела чуточку с небес на землю ее спустить? И какие результаты получила бы в «Демокше» Энни? У нее бы вышло больше 97 процентов? А еще у кого-нибудь?
— Ох батюшки, Мэй, столько всего. Как ты знаешь, работа над «Прошедшим совершенным» велась много лет. Этот проект — великая, так сказать, любовь Эймона Бейли. Он подумал так: что, если мы используем ресурсы всего веба, и всей «Сферы», и миллиардов пользователей, дабы заполнить пробелы в личной и мировой истории?
Мэй видела, что подруга старается изо всех сил, и сама тоже старалась отвечать с сопоставимым радужным энтузиазмом. А куда деваться?
— Ничего себе, это потрясающе. В последний раз, когда мы говорили, вы искали первопроходца — первого, чью генеалогию изучат и опишут. Нашли кого-нибудь?
— Да, Мэй, нашли, хорошо, что ты спросила. Его нашли, и это я.
— А, понятно. То есть пока не выбрали?
— Нет, правда, — сказала Энни, понизив голос, и внезапно стала больше походить на настоящую Энни. А потом вновь просияла и взлетела на октаву: — Это я!
Мэй наловчилась выдерживать паузу перед тем, как заговорить, — прозрачность научила ее взвешивать каждое слово, — и потому теперь не сказала: «А я думала, возьмут нуба, у которого опыта с гулькин нос. Или хотя бы шустрого карьериста, который хочет повысить себе ИнтеГра или подлизаться к Волхвам. Тебе-то зачем?» Но успела сообразить, что Энни в ее нынешнем положении нужна — ну, или Энни так кажется — подпитка, импульс. И потому она сама выдвинула свою кандидатуру.
— Ты выдвинула свою кандидатуру?
— Да. Да, — сказала Энни, глядя на Мэй, но сквозь Мэй. — Чем больше подробностей я узнавала, тем сильнее хотела стать первой. Как ты знаешь, но, вероятно, не знают твои зрители, мои предки прибыли сюда на «Мэйфлауэре», — тут она закатила глаза, — и хотя в истории нашей семьи случались взлеты, я все-таки очень многого не знаю.
Мэй лишилась дара речи. Видимо, Энни снесло крышу.
— И все за? И твои родители?
— Они в восторге. Я думаю, они всегда гордились нашим наследием, и возможность поделиться им с людьми, а заодно выяснить кое-что об истории страны — короче, им это по душе. Кстати о родителях, как твои?
Боже мой, как это странно, подумала Мэй. Это какой-то очень многослойный пирог, но пока мозги подсчитывают слои, картографируют их и нарекают, лицу и языку надлежит продолжать беседу.
— Нормально, — сказала Мэй, хотя знала сама и Энни тоже знала, что они не проявлялись уже несколько недель. Через родственника передали, что здоровы — это хорошо, — но уехали из дома, в кратком сообщении пояснили это лишь одним словом, «сбегаем», и велели Мэй ни о чем не волноваться.
Мэй закруглила разговор с Энни и медленно, как в тумане, зашагала обратно по кампусу, понимая, что Энни довольна: она внятно изложила свою весть, подавила Мэй, совершенно сбила Мэй с толку, и для этого ей хватило лишь краткой беседы. Энни назначили ключевой фигурой в «Прошедшем совершенном», а Мэй ни слова не сказали, и сейчас Мэй выглядела идиоткой. Энни явно того и добивалась. И почему Энни? Нелогично обращаться к Энни, когда проще было взять Мэй — Мэй ведь уже прозрачна.
Мэй понимала, что Энни попросилась сама. Вымолила проект у Волхвов. Это оказалось возможно, поскольку Энни к ним близка. То есть Мэй не так близка, как ей чудилось; у Энни по-прежнему особый статус. И снова происхождение Энни, ее фора, ее многообразные древние преимущества отодвигали Мэй на второй план. Всегда вторая, как младшая сестренка, право слово, у которой никогда и не было шансов превзойти старшую сестру — навеки старшую. Мэй пыталась овладеть собой, но на запястье текли сообщения, из которых ясно следовало, что ее расстройство, ее бешенство от зрителей не укрылось.
Надо перевести дух. Надо подумать. Но голова чуть не лопалась. Этот нелепый талант Энни выигрывать. Это придурочное «Прошедшее совершенное», которое должно было достаться Мэй. Или это потому, что родители Мэй сошли с пути истинного? И кстати, гдеже они? Почему они подрывают все, ради чего вкалывает Мэй? Однако ради чего же она вкалывает, если ее не одобряют 368 сфероидов? Триста шестьдесят восемь человек, надо полагать, ее ненавидят, и им хватило ненависти нажать кнопку — запульнуть эту ненависть Мэй в лицо, понимая, что она все узнает в тот же миг. А эта клеточная мутация, из-за которой дергался какой-то шотландец? Онкологическая мутация, которая, возможно, происходит внутри Мэй из-за неправильного питания? Это что, правда? И твою же мать, подумала Мэй, и горло у нее сжалось, она и в самом деле послала грустный смайлик тяжеловооруженной военной группировке в Гватемале? А если у них тут связи? В Калифорнии гватемальцев полно, наверняка Мэй для них желанный трофей, они только обрадуются, если удастся покарать Мэй за ее укоры. *****,[31]подумала она. Вот же *****. Внутри поселилась боль, эта боль расправляла черные крылья. И в основном эту боль причинили 368 человек, которые, судя по всему, сильно ненавидят Мэй и хотят, чтоб ее не было на свете. Послать грустный смайлик в Центральную Америку — это понятно, но запустить его в полет через кампус? Кто ж так поступает? Откуда в мире столько враждебности? А потом случилась краткая кощунственная вспышка: Мэй не хочет знать, что эти люди про нее думают. Вспышка разожгла другое озарение, еще крупнее и кощунственнее: у нее в мозгу всего чересчур. Столько информации, столько данных, суждений, показателей — это чересчур, и людей чересчур, и чересчур много желаний чрезмерных толп людей, и чересчур много мнений чрезмерных толп людей, и чересчур много боли чрезмерных толп людей, и все это постоянно складывается, собирается, пакуется и систематизируется, вручается ей, точно от этого все оно становится опрятнее и управляемее, — но все это чересчур. Да нет же. Ничего не чересчур, возразила ей здравая половина мозга. Нет. Эти 368 человек ее обидели. Вот это — правда. Она обижена, обижена на 368 голосов, отданных за ее уничтожение. Все эти люди желают ей смерти. Лучше б она об этом не знала. Вот если бы вернуться в свою жизнь до этих трех процентов, когда она гуляла по кампусу, махала, улыбалась, праздно болтала, жевала, наслаждалась человеческим общением, не зная, что таится у этих трех процентов в недрах души. Послать Мэй грустный смайлик, ткнуть пальцем в эту кнопку, вот так выстрелить в нее — это все равно что убийство. На запястье у Мэй вспыхивали десятки сообщений от встревоженных зрителей. Через «ВидДали» они заметили, что она застыла как соляной столп, а лицо у нее перекошено и смахивает на страшную гневную маску.
Надо что-то делать. Она вернулась в ЧК, помахала Джареду и остальным, залогинилась и подключилась к каналу.
Вскоре она помогла с запросом мелкого ювелира из Праги, проглядела его сайт, сочла, что работы его занимательны и чудесны, так и сказала вслух, квакнула, что привело к астрономическому Коэффициенту Конверсии и Чистой Прибыли в 52 098 евро за десять минут. Она помогла оптовикам из Северной Каролины, которые торговали экологичной мебелью, «Дизайн ради жизни», а когда ответила на их запрос, они прислали анкету потребителя, попросили заполнить, это очень важно ввиду возраста и уровня доходов Мэй — им нужно больше информации о предпочтениях клиентов в ее демографической группе. Она заполнила анкету и прокомментировала несколько фотографий, которые прислало ее контактное лицо в «Дизайне ради жизни», Шерили Фронто; на фотографиях сын Шерили впервые играл в детский бейсбол. Когда Мэй оставила комментарии, от Шерили пришло сообщение — она благодарила и звала Мэй непременно заехать как-нибудь в Чэпл-Хилл, познакомиться с Тайлером лично и поесть настоящего барбекю. Мэй согласилась, очень довольная, что теперь у нее есть новая подруга на другом побережье, и перешла ко второму сообщению, от клиента Джерри Ульриха из Гранд-Рэпидз, Мичиган, владельца рефрижераторной компании. Тот просил Мэй рассказать всем об услугах его компании, он изо всех сил старается расширить клиентскую базу в Калифорнии и будет благодарен за любую помощь. Мэй квакнула ему, что расскажет всем знакомым, начиная со своих 14 611 002 подписчиков, и он ответил, что совершенно счастлив такой широте знакомств и ждет заказов и комментариев от всех 14 611 002 пользователей, 1 556 из которых тут же поздоровались с Джерри и пообещали тоже всем о нем рассказать. Потом, купаясь в потоке сообщений, он спросил Мэй, как бы его племяннице, которая вот-вот окончит Университет Восточного Мичигана, получить работу в «Сфере»; это ее заветная мечта, стоит ли ей переехать на запад, поселиться поближе, или можно рассчитывать на интервью только на основании резюме? Мэй направила его в отдел кадров и кое-что посоветовала сама. Добавила племянницу в свой список контактов, пообещала себе, если племянница и впрямь попросится в «Сферу» на работу, последить за ее успехами. Один клиент, Эктор Касилья из Орландо, Флорида, поведал Мэй, что интересуется орнитологией, прислал ей кое-какие фотографии, а Мэй похвалила их и добавила себе в фотооблако. Эктор попросил оценить фотографии, поскольку это может привлечь к нему внимание в фотосообществе, куда он пытается вступить. Мэй поставила оценки, и он был на седьмом небе. Спустя несколько минут сказал, что кто-то в его фотосообществе сильно впечатлен тем, что о работе Эктора знает взаправдашний сфероид, за что Эктор поблагодарил Мэй снова. Прислал ей приглашение на групповую выставку, в которой будет участвовать зимой в Майами-Бич, и Мэй ответила, что, если в январе окажется в тех краях, обязательно придет, а Эктор, видимо, неверно истолковал степень ее интереса и связал ее со своей кузиной Натальей, которая держала гостиницу всего в сорока минутах от Майами и, разумеется, готова была принять Мэй, если та приедет, — и друзьям Мэй она тоже будет рада. После чего Наталья прислала свой прайс-лист, отметив, что цены могут быть и ниже, если Мэй захочет приехать в будни. Через минуту Наталья прислала длинное сообщение с кучей ссылок на иллюстрированные статьи про Майами и окрестности, где разъяснялось, чем можно заняться в этом районе зимой — спортивная рыбалка, водные мотоциклы, танцы. Мэй работала дальше, хотя знакомый провал распахивался, чернота разрасталась, — Мэй работала, их убивая, а потом наконец заметила, сколько времени. 22:32.
Она провела в ЧК шесть с лишним часов. Пошла в общагу, и было ей гораздо лучше, гораздо спокойнее, а Фрэнсис уже лежал в постели с планшетом — вставлял свое лицо в любимые фильмы.
— Ты глянь, — сказал он и показал ей фрагмент боевика, где вместо Брюса Уиллиса главным героем стал Фрэнсис Гаравента. Софт практически отлажен, сказал Фрэнсис, даже ребенок разберется. «Сфера» только что купила эту приладу у трех владельцев одного копенгагенского стартапа. — Завтра много чего нового увидишь, — сказал Фрэнсис, и Мэй вспомнила, что завтра просеивают планктон. — Весело будет. Иногда, как ни странно, попадаются удачные идеи. И кстати об удачных идеях…
Тут Фрэнсис притянул ее к себе, и поцеловал, и усадил на себя верхом, и Мэй уже решила, что им наконец предстоит некое подобие настоящего секса, но когда она принялась стаскивать блузку, Фрэнсис крепко зажмурился, дернулся, и стало ясно, что он уже все. Переодевшись и почистив зубы, он попросил Мэй поставить ему оценку, и она поставила ему 100.
* * *
Мэй открыла глаза. 4:17 утра. Фрэнсис лежал к ней спиной, беззвучно спал. Мэй закрыла глаза, но в голове не было ничего — только эти 368 человек, которые — теперь это стало совершенно очевидно — предпочли бы, чтоб Мэй никогда не рождалась. Надо вернуться в ЧК и открыть канал. Она села.
— Что такое? — спросил Фрэнсис.
Она обернулась — он смотрел на нее в упор.
— Ничего. «Демокша» эта. Голосование.
— Ты переживаешь? Да ты что? Несколько сотен человек, подумаешь.
Он потянулся, хотел утешить, погладить ее по спине, но не пожелал двинуться с места; удалось ему в итоге только потереть ей талию.
— Но кто? — спросила Мэй. — Мне теперь придется ходить по кампусу, не зная, кто желает мне смерти.
Фрэнсис тоже сел:
— Ну так ты проверь.
— Что проверить?
— Кто тебе прислал грустный смайлик. Ты где вообще находишься? У нас что — восемнадцатый век? Мы же в «Сфере». Посмотри, кто там такой хмурый.
— Это прозрачно?
Вот дура — нашла о чем спрашивать.
— Хочешь, я посмотрю? — спросил Фрэнсис и тут же взялся что-то листать на планшете. — Вот список. Он открытый — в этом, собственно, суть «Демокши». — Он почитал, сощурился. — А — ну это не удивительно.
— Что? — спросила Мэй. Сердце подпрыгнуло. — Кто?
— Мистер Португалия.
— Алистэр?
У Мэй вскипели мозги.
— Вот мудак, — сказал Фрэнсис. — Да и ладно. Пошел на ***.[32]Хочешь весь список?
Фрэнсис повернул планшет к ней, но Мэй, сама не успев сообразить, что делает, попятилась и зажмурилась. Забилась в угол, локтями загораживая лицо.
— Эй, эй, — сказал Фрэнсис. — Это не бешеные звери. Это просто имена.
— Перестань, — сказала Мэй.
— Большинство даже не всерьез. А про некоторых я точно знаю, что ты им нравишься.
— Перестань. Перестань.
— Ладно, ладно. Очистить экран?
— Если можно.
Фрэнсис подчинился.
Мэй ушла в ванную и закрыла дверь.
— Мэй? — Фрэнсис стоял под дверью.
Она включила душ и разделась.
— Можно войти?
Под потоком воды она слегка успокоилась. Нащупала выключатель, загорелся свет. Мэй улыбнулась — как это глупо, так переживать из-за списка. Ну еще бы голосование не было публичным. При подлинной демократии, при демократии, очищенной от шлаков, люди не станут бояться голосовать и, что важнее, не станут бояться ответственности за свое мнение. Теперь дело за Мэй — выяснить, кто скорчил ей рожу, и завоевать их сердца. Может, не сразу. Ей нужно время, она пока не готова, но она выяснит — она должна выяснить, она обязана знать, — а узнав, она будет работать, просто и честно, она исправит мнение этих 368. Она кивнула, улыбнулась, потом сообразила, что стоит одна под душем и кивает. Эта элегантность, идеологическая чистота «Сферы», подлинная прозрачность окутали ее покоем, логика и упорядоченность согрели ее.
* * *
Группа подобралась прекрасная — радужная молодежная коалиция, сплошь дреды и веснушки, голубые, зеленые, карие глаза. Все сидели, подавшись вперед, лица у всех сияли. Каждый получит по четыре минуты на презентацию своей идеи мозговому тресту «Сферы» — в том числе Бейли и Стентону, которые тоже сидели в зале и жарко беседовали с другими членами Бригады 40, а также Тау, который присутствовал на видео. Тау в мешковатой кенгурухе сидел неизвестно где, в пустой белой комнате, и через камеру смотрел в зал — не скучая, но особо и не интересуясь. И именно на него — не меньше, а то и больше, чем на других Волхвов и старших сфероидов, — выступавшие хотели произвести впечатление. Они, можно сказать, — его дети: их вдохновил успех Тау, его молодость, его умение доводить идеи до воплощения, но оставаться собой, держаться особняком, но быть бешено продуктивным. Все они мечтали о том же и все хотели денег, сопутствующих такой роли.
Сегодня то самое собрание, о котором говорил Кальден, — собрание, где, считал он, зрительская аудитория будет максимальна и где, взывал он, Мэй нужно уведомить всех, что «Сфере» нельзя достичь Полноты, что Полнота приведет к какому-то Армагеддону. С того последнего разговора Кальден не всплывал — вот и хорошо. Мэй окончательно уверилась, что он какой-то хакер не то шпион, будущий конкурент, настраивает против «Сферы» Мэй и всех, кто под руку подвернется, хочет взорвать компанию изнутри.
Она тряхнула головой — ну его, этого Кальдена. Сегодняшний форум будет удачным, она не сомневалась. Десятки сфероидов так здесь и появились: пришли в кампус соискателями, представили свою идею, идею купили на месте, а соискателя взяли на работу. Мэй знала, что так наняли Джареда и Джину. Один из самых эффектных выходов на сферическую сцену: подать идею, продать идею, в награду получить работу и опцион, а затем увидеть, как идею безотлагательно воплощают в жизнь.
Мэй объяснила все это зрителям, пока присутствующие рассаживались. В зале — человек пятьдесят сфероидов, Волхвы, Бригада 40 и несколько помощников; перед ними в ожидании своей очереди рядком сидели соискатели — кое-кто еще совсем юный.
— Это будет захватывающе, — пообещала Мэй слушателям. — Как вы знаете, мы впервые транслируем Соискание. — С языка чуть не слетело слово «планктон» — к счастью, Мэй вовремя спохватилась. Глянула на запястье. Ее смотрели 2,1 миллиона человек, но она ждала стремительного роста трафика.
Первому студенту по имени Файсал было не больше двадцати. Кожа его блестела, как лакированное дерево, а предложение оказалось до крайности просто: вместо того чтобы вести бесконечные мини-бои, споря, можно или нельзя отслеживать денежные траты того или иного человека, не лучше ли заключить с человеком сделку? Желанным потребителям, если они согласятся все покупки совершать при помощи «Сферических денег» и делиться со Сферическими Партнерами сведениями о своих покупательских привычках и предпочтениях, «Сфера» может в конце месяца предоставлять скидки, бонусы и возврат средств. Как бонусные авиамили за использование одной и той же кредитной карты.
Мэй решила, что сама подписалась бы немедля; по аналогии, надо полагать, так же поступили бы миллионы.
— Весьма интригует, — сказал Стентон. Это его «весьма интригует», как позже выяснит Мэй, означало, что он купит идею и наймет изобретателя.
Второй проект представляла афроамериканка лет двадцати двух. Звали ее Белинда, и ее идея, сказала она, отменит расовое профилирование в полиции и в органах безопасности аэропортов. Мэй закивала: как прекрасно ее поколение, как прекрасны его умение разглядеть в «Сфере» инструментарий для достижения социальной справедливости, его талант хирургически этот инструментарий применять. Белинда включила видеоролик: в кадре — несколько сотен человек на людной городской улице, никто не догадывается, что за ними наблюдают.
— Каждый день полиция тормозит водителей за так называемое «вождение в чернокожем виде», оно же «вождение в буром виде», — невозмутимо сказала Белинда. — Каждый день молодых афроамериканских мужчин задерживают на улицах, притискивают к стенке, обыскивают, лишают прав и достоинства.
На миг Мэй вспомнила Мерсера и пожалела, что он этого не слышит. Да, порой Интернет используют грубовато, чересчур меркантильно, но на каждое коммерческое приложение найдутся три вот таких, проактивных: могущество технологий делает человечество лучше.
— Подобная практика, — продолжала Белинда, — лишь обостряет конфликт цветного населения и полиции. Видите толпу? Здесь ведь главным образом молодые цветные мужчины. Если по такому району едет патруль, все эти люди — подозреваемые, так? Абсолютно любого могут остановить, обыскать, унизить. Но все может быть иначе.
В толпе на экране трое людей засветились оранжевым и красным. Все шли себе дальше, держались как ни в чем не бывало, но теперь этих троих омывало цветом, будто на них наставили прожектор с желатиновым светофильтром.
— Трое окрашенных оранжевым и красным — это рецидивисты. Оранжевый обозначает мелкие правонарушения — привлечение к ответственности за мелкие кражи, хранение наркотиков, ненасильственные преступления, в основном без жертв.
В кадре было двое оранжевых. Однако ближе к камере шагал вполне невинный на вид мужчина лет пятидесяти, и он с головы до пят сиял красным.
— А вот красный человек получил приговор за насильственные преступления. Его признали виновным в вооруженном ограблении, попытке изнасилования, неоднократные оскорбления действием.
Мэй оглянулась на Стентона — у того горели глаза и слегка приоткрылся рот.
Белинда продолжала:
— Мы видим то же, что увидит полицейский, если он экипирован системой «ВидВам». Система не очень сложная и работает с любым ретинальным интерфейсом. Делать ничего не надо. Полицейский оглядывает толпу и сразу видит всех, кого уже привлекали. Представьте, что вы работаете в нью-йоркской полиции. Если вы знаете, на чем сосредоточить усилия, восьмимиллионный город внезапно становится безгранично понятнее.
Заговорил Стентон:
— Откуда они знают? Чип какой-то?
— Допустим, — сказала Белинда. — Можно и чип, если удастся. Или, что еще проще, браслет. Ножные браслеты используются не первое десятилетие. Модифицируем браслеты, чтобы их распознавал ретинальный интерфейс, по браслету отслеживаем носителя. Само собой, — прибавила она, тепло улыбнувшись лично Мэй, — можно применить и технологию Фрэнсиса — тогда чип. Но это, я так думаю, потребует мороки с законодательством.
Стентон откинулся на спинку кресла:
— Возможно. Или нет.
— Разумеется, чип — идеально, — сказала Белинда. — И насовсем. С чипом мы всегда будем знать, кто правонарушитель, а браслет можно взломать или снять. И кроме того, есть мнение, что спустя определенный период его и нужно снимать. Погашать судимость.
— Я категорически против, — сказал Стентон. — Общество имеет право знать, кто совершал преступления. Это же логично. Многие годы так поступают с половыми преступниками. Совершил половое преступление — попадаешь в реестр. Твой адрес публикуется, обходишь окрестности, представляешься соседям, все такое. Люди имеют право знать, кто среди них живет.
Белинда кивала:
— Да, точно. Конечно. В общем, мы, за неимением более удачного слова, помечаем осужденных, и отныне полицейские не мотаются по улицам, тряся любого, кто оказался чернокожим, или мулатом, или носит мешковатые штаны. Вообразите, что вместо этого у вас есть ретинальный интерфейс, который различает профессиональных преступников по цветам: желтый — мелкие правонарушители, оранжевый — ненасильственные, но несколько более опасные преступления, красный — насилие.
Стентон подался вперед:
— Тут нужен следующий шаг. Разведка умеет выстраивать сеть всех контактов подозреваемого, всех его сообщников. За несколько секунд. Возможно, стоит расширить гамму, учитывать тех, кто может оказаться сообщником преступника, даже если сам пока не был арестован и осужден. Как вы знаете, многие крупные мафиози так и не были приговорены.
Белинда снова жарко закивала:
— Да. Именно. И таких людей можно помечать через мобильные устройства, поскольку приговора не было и не представилось шанса внедрить обязательный чип или надеть браслет.
