Книга II 9 страница

Но этот его отказ капитулировать, сложить оружие или хотя бы признать невероятную технологическую мощь, подвластную Мэй… Мэй сознавала, что не сдастся, пока он не покорится. Каким только образом? Этого она не знала, но знала, что поймет, едва он будет покорен.

И тут пейзаж за его окном раздался. Густые и стремительные леса сошли на нет. Остались только синева, и древесные кроны, и ослепительно-белые облака.

Мэй поглядела на съемки с другой камеры — беспилотник с высоты снимал окрестности. Мерсер ехал по мосту, узкому мосту между двумя горами, сотни футов через ущелье.

— А можно громкость у микрофона прибавить? — спросила Мэй.

Судя по иконке, прежде микрофон был на половине громкости, а теперь на полной.

— Мерсер! — сказала Мэй как могла зловеще. Он дернул головой к беспилотнику, напуганный ревом. Может, раньше он ее не слышал? — Мерсер! Это я, Мэй! — сказала она; наверное, до сей минуты он не понимал, что все это ее штучки.

Но он не улыбнулся. Только медленно покачал головой, будто разочарованию его не было предела.

Теперь с пассажирской стороны она разглядела еще два дрона. Из одного загрохотал новый голос, мужской:

— Мерсер! Слышь, мудило! Ну-ка быстро по тормозам, падла!

Мерсер развернулся на голос, а когда вновь уставился на дорогу, лицо его искажала настоящая паника.

На экране Мэй увидела, что к трансляции добавились две камеры «ВидДали», установленные на мосту. И мигом включилась третья — она показывала панораму моста с речного берега далеко внизу.

Из третьего дрона загудел третий голос, женский и смешливый:

— Мерсер, сдавайся! Покорись нашей воле! Подружись с нами!

Мерсер развернул пикап на звук, словно пошел на таран, но дрон автоматически подправил траекторию и вильнул синхронно.

— Тебе некуда бежать, Мерсер! — завопил женский голос. — Никогда-никогда и во веки веков. Все кончено. Сдавайся. Подружись с нами! — Эту последнюю фразу она по-детски проканючила и сама рассмеялась в микрофон над тем, как странно прозвучала эта гнусавая мольба из тускло-черного беспилотника.

Зал орал, комментарии лились рекой, кое-кто писал, что им в жизни не встречалось столь захватывающего зрелища.

Торжествующие крики разрастались, и в лице Мерсера Мэй прочла нечто новое — некую решимость, некую безмятежность. Правой рукой он вывернул руль и исчез из кадров — во всяком случае, ненадолго, а когда дроны вновь его отыскали, пикап мчался поперек шоссе к бетонному парапету, и на такой скорости парапет не выдержал бы ни за что. Пикап выломился на свободу, прыгнул в ущелье, на миг словно взлетел, и на многие мили вокруг распахнулись горы. А затем пикап рухнул и пропал.

Глаза Мэй инстинктивно метнулись к камере на берегу, и она ясно разглядела, как крошечная машинка падает с моста и жестяной игрушкой приземляется на скалы. Мэй знала, что машинка эта — Мерсеров пикап, в глубине души понимала, что после таких падений не выживают, и все же посмотрела на другие камеры, на трансляции с беспилотников, что по-прежнему парили в вышине, — надеялась, что Мерсер стоит на мосту, глядит вниз на останки пикапа. Но на мосту никого не было.

— Ты сегодня как, ничего? — спросил Бейли.

Они сидели в библиотеке — одни, не считая ее зрителей. С гибели Мерсера, вот уже ровно неделю, аудитория была стабильна — около двадцати восьми миллионов.

— Да, спасибо, — сказала Мэй, каждое слово взвешивая, воображая, как президент государства, что бы ни случилось, отыскивает золотую середину между чистой эмоцией и тихим достоинством, наигранным самообладанием. Она воображала себя президентом. У нее с президентами много общего — ответственность перед массами, власть влиять на глобальные события. Со статусом пришли и новые кризисы, президентского масштаба. Кончина Мерсера. Срыв Энни. Мэй подумала про семейство Кеннеди. — Кажется, меня еще не накрыло, — сказала она.

— Может и не накрыть — или не сразу, — ответил Бейли. — Горе не приходит по расписанию, как бы нам этого ни хотелось. Но, пожалуйста, не вини себя. Надеюсь, ты себя не винишь.

— Да как бы трудновато не винить, — заметила Мэй и поморщилась. Президенты так не говорят, и Бейли вцепился в эту реплику зубами:

— Мэй, ты хотела помочь очень неуравновешенному, антисоциальному молодому человеку. Ты и другие участники протянули ему руку помощи, попытались вернуть его в объятия человечества, а он вас отверг. Мне кажется, самоочевидно, что ты, если уж на то пошло, была его единственной надеждой.

— Спасибо, что ты так говоришь, — сказала она.

— Скажем, ты врач, приходишь лечить больного, а больной при виде тебя прыгает в окно. Едва ли тебя можно упрекнуть.

— Спасибо, — повторила Мэй.

— А твои родители? Они ничего?

— Нормально. Спасибо.

— Приятно было повидаться на панихиде?

— Приятно, — сказала Мэй, хотя еле перемолвилась с ними словом тогда и ни словом не обменялась с тех пор.

— Я понимаю, что между вами пока дистанция, но со временем она исчезнет. Дистанции всегда исчезают.

Мэй благодарила судьбу за Бейли, за его силу и невозмутимость. В эту минуту он был ей лучшим другом и немного отцом. Она любила родителей, но у них не было мудрости Бейли, не было его силы. Она благодарила судьбу за Бейли, и за Стентона, и особенно за Фрэнсиса, который всю неделю от нее почти не отходил.

— Такие вещи прискорбны, — продолжал Бейли. — Ужасно меня бесят, честно говоря. Я знаю, что это соображение на полях, и понимаю, что это мой конек, но вот правда: этого никогда бы не случилось, если б у Мерсера был беспилотный автомобиль. Они программируются и ничего подобного не допускают. Такие машины, как у него, вообще надо запретить.

— Это точно, — сказала Мэй. — Пикап этот придурочный.

— Тут, конечно, дело не в деньгах, но ты знаешь, сколько будет стоить ремонт моста? И сколько уже потратили на уборку под мостом? А посади человека в беспилотный автомобиль — и у него нет ни единого шанса на самоуничтожение. Машина бы попросту заглохла. Прости. Зря я опять на кафедру взгромоздился — я понимаю, что к твоему горю это не имеет касательства.

— Все нормально.

— А он торчит один в какой-то хижине. Ну естественно, он в депрессии — он же сам себя загнал в безумие и паранойю. Когда приехали участники, этот парень был уже безнадежен. Вокруг ни души, сидит в горах, где до него не могут достучаться тысячи, миллионы тех, кто наизнанку бы вывернулся, лишь бы ему помочь.

Мэй подняла лицо к витражному потолку — к сонмам ангелов — и подумала, что роль мученика Мерсеру понравилась бы.

— Его столько народу любило, — сказала она.

— Куча народу. Ты видела комментарии и некрологи? Люди хотели помочь. Пытались помочь. И ты пыталась. И попытались бы тысячи других, если б он им позволил. Если отвергать человечество, отвергать все доступные инструменты, всю возможную помощь, непременно случается плохое. Отвергаешь технологию, которая не дает машинам прыгать с утесов, — и прыгаешь с утеса физически. Отвергаешь поддержку и любовь сострадательных миллиардов — и прыгаешь с утеса эмоционально. Верно же? — Бейли выдержал паузу — видимо, ждал, пока оба они впитают его своевременную и стройную метафору. — Отвергаешь группы, людей, слушателей, которые хотят дружить, сопереживать и заключить тебя в объятия, — и катастрофа неминуема. Мэй, этот юноша явно страдал тяжелой депрессией и отчуждением, он не умел выжить в нашем мире, в мире, который семимильными шагами движется к общности и единству. Мне жаль, что я его не знал. Хотя как будто немножко знал — я же смотрел в тот день. Но все равно.

Бейли испустил утробный вздох бесконечного расстройства.

— Знаешь, несколько лет назад меня посетила идея: я решил, что за свою жизнь постараюсь узнать всех людей на Земле. Всех до единого, хотя бы чуть-чуть. Пожать руку, сказать привет. И когда меня осенило, я решил, что взаправду смогу. Ты ведь понимаешь, до чего это притягательный план?

— Абсолютно, — сказала Мэй.

— Но на планете семь с лишним миллиардов людей! И я произвел подсчеты. Долго крутил-вертел, в результате вышло так: если я буду тратить по три секунды на человека, выйдет двадцать человек в минуту. Тысяча двести в час! Неплохо, да? Но и в таком темпе за год я узнаю всего 10 512 000 людей. В таком темпе мне на знакомство со всеми понадобится 665 лет. Печально, да?

— Да уж, — сказала Мэй. Она и сама проводила такие подсчеты. Достаточно ли того, что некая доля человечества видит ее? Чего-то же это стоит.

— Так что мы должны удовольствоваться теми, кого знаем и можем узнать, — сказал Бейли, снова шумно вздохнув. — Удовольствоваться знанием о том, сколько же на свете людей. Их невероятно много, нам есть из чего выбирать. В лице твоего злополучного Мерсера мы потеряли одного из огромного множества людей, что напоминает нам о великой ценности жизни и ее изобилии. Я ведь прав?

— Ты прав.

Мэй рассуждала похоже. После смерти Мерсера, после срыва Энни, когда Мэй было так одиноко, в ней вновь разверзся провал, еще безбрежнее, еще чернее. Но зрители со всего мира протянули ей руку помощи, поддерживали ее, слали смайлики — миллионы, десятки миллионов, — и Мэй поняла, что это за провал такой и как его залатать. Провал — это незнание. Не знаешь, кто полюбит тебя и надолго ли. Провал — безумие незнания: не знаешь, кто такой Кальден, что в голове у Мерсера, что в голове у Энни, что она задумала. Мерсера можно было спасти — Мерсера спасли бы, — сообщи он, что у него в голове, впусти он к себе Мэй и весь мир. Незнание — корень безумия, одиночества, подозрений, страха. Но все это решаемо. С приходом прозрачности мир познал Мэй, прозрачность сделала Мэй лучше, приблизила, хочется верить, к совершенству. Теперь за Мэй последует весь мир. Полная ясность даст полный доступ, не останется больше незнания. Мэй улыбнулась: как все просто, как чисто. Бейли улыбнулся вместе с ней.

— Итак, — сказал он, — к вопросу о дорогих нам людях, которых мы не хотим терять. Я знаю, что вчера ты навещала Энни. Как она? Без изменений?

— Все то же самое. Ты ведь знаешь Энни. Она сильная.

— Еще какая сильная. И она так для нас драгоценна. И ты тоже. Мы всегда будем с тобой и с ней. Я понимаю, что вы обе это знаете и так, но хочу повторить. «Сфера» никогда вас не оставит. Ага?

Мэй еле сдерживала слезы.

— Ага.

— Ну и ага, — снова улыбнулся Бейли. — Пора идти. Нас призывает Стентон, и я думаю, всем нам, — тут он кивнул на зрителей Мэй, — не помешает отвлечься. Ну как, вы готовы?

 

* * *

Темным коридором шагая к новому аквариуму, что переливался живой синевой, Мэй заметила, как на стремянку взбирается новый смотритель. У Стентона случились философские разногласия с Джорджией, и он нанял другого морского биолога. Джорджия возражала против экспериментальных кормежек и отказалась делать то, к чему сейчас готовился ее преемник, высокий человек с бритым черепом, а именно заселить всех животных из Марианской впадины в один аквариум, создать экосистему ближе к подлинной. Идея абсолютно логичная, и Мэй радовалась, что Джорджию уволили и заменили. Кто станет возражать против создания почти природной среды обитания? Джорджия была робка и недальновидна; едва ли такому человеку место подле этих аквариумов, подле Стентона и вообще в «Сфере».

— Вот и он, — сказал Бейли, подойдя. Стентон шагнул в кадр, обменялся с Бейли рукопожатием, затем обернулся к Мэй.

— Мэй, я так рад снова тебя видеть, — сказал он, взяв ее за руки. Он сегодня был кипуч, но сейчас кратко дернул губами — отозвался на ее недавнюю утрату. Мэй застенчиво улыбнулась, подняла на него глаза. Хотела показать, что с ней все нормально, она готова. Он кивнул, отступил, развернулся к аквариуму. Для сегодняшнего эксперимента Стентон заказал аквариум гораздо больше прежних, населил его шикарным букетом живых кораллов и водорослей, и под яркой подсветкой все это симфонически переливалось. Сиреневые актинии, пузырчатые кораллы, зеленые и желтые, диковинные белые шары морских губок. Вода спокойная, но легчайшее течение раскачивало фиолетовую флору, что укрывалась в коралловых сотах.

— Красота. Какая красота, — сказал Бейли.

Они втроем постояли перед аквариумом — Мэй целила туда объективом, чтобы зрители заглянули в прекрасные глубины подводной живой картины.

— И скоро она будет полна, — произнес Стентон.

В этот миг Мэй ощутила рядом еще кого-то — горячее дыхание обдало шею сзади, слева направо.

— А, вот и он, — сказал Бейли. — Мэй, ты ведь, кажется, еще не встречалась с Тау?

Мэй обернулась и увидела Кальдена — стоит подле двоих Волхвов, улыбается, протягивает ей руку. В вязаной шапке, в мешковатой кенгурухе. Но безусловно Кальден. Не успев овладеть собой, Мэй ахнула.

Он улыбнулся, а она сообразила, что и зрители, и Волхвы сочтут это естественным — еще бы она не ахала, это же Тау. Мэй опустила глаза — оказывается, она жмет ему руку. Дышать не удавалось.

Она подняла голову — Бейли и Стентон ухмылялись. Думают, она околдована великим творцом, таинственным юношей, что стоит за «Сферой». Она снова поглядела на Кальдена, ожидая разъяснений, но улыбка его не изменилась. Глаза совершенно непроницаемы.

— Я так рад знакомству, Мэй, — произнес он. Говорил застенчиво, почти бубнил, но манера явно расчетливая. Он знает, чего ждут зрители от Тау.

— Мне тоже очень приятно, — сказала Мэй.

Мозги пошли трещинами. Это что за херотень такая? Мэй снова вгляделась в его лицо — из-под вязаной шапки выбивались седые волоски. Только Мэй знала, что они седые. А Стентон и Бейли-то в курсе, что Тау так резко постарел? Что он прикидывается кем-то другим, нулем без палочки, каким-то Кальденом? Наверняка в курсе, догадалась она. Ну еще бы. Вот почему он появляется только на экранах — вероятно, снимали давным-давно. Они крутят это все до бесконечности, помогают ему исчезнуть.

Они так и не разняли рук. Мэй отдернула ладонь.

— Надо было познакомиться раньше, — сказал он. — Я прошу прощения. — И заговорил в объектив, абсолютно естественно играя для зрителей: — Я работал, у меня кое-какие новые проекты, очень крутые, но общительность моя оставляла желать лучшего.

Число зрителей мгновенно подскочило — тридцать с хвостиком миллионов превратились в тридцать два и полезли выше.

— Давненько мы не собирались втроем! — сказал Бейли.

Сердце у Мэй колотилось как ненормальное. Она спала с Тау. Это что значит? И Тау, а не Кальден, предостерегал ее от Полноты? Как это возможно? Это-то что значит?

— Что мы сейчас увидим? — спросил Кальден, кивая на аквариум. — Я, кажется, догадываюсь, но не терпится посмотреть.

— Так, — сказал Бейли, хлопнул в ладоши и в волнении заломил руки. Повернулся к Мэй, и та наставила на него объектив. — Мой друг Стентон предоставил пояснения мне — а то он углубится в технические детали. Как известно, из непознанных глубин Марианской впадины он привез удивительных существ. Некоторых вы уже видели — осьминога, морского конька с потомством, а также акулу, нашу примадонну.

Слух о том, что перед камерой собрались все Волхвы, разлетелся пожаром, и аудитория подскочила до сорока миллионов. Мэй повернулась к этим троим и на браслете увидела яркий кадр — три профиля обращены к стеклу, лица омыты синевой, в глазах отражается непостижимая аквариумная жизнь. Между тем зрителей набралось уже пятьдесят один миллион. Мэй посмотрела на Стентона, и тот, почти неуловимо склонив голову, показал, что надо снимать аквариум. Мэй сдвинула объектив, глазами сверля Кальдена, ловя хоть какой-то намек на узнавание. Тщетно — Кальден созерцал воду. Бейли продолжал:

— До сего дня три наши звезды содержались в отдельных аквариумах и адаптировались к «Сфере». Но, как вы понимаете, разлука их неестественна. До того, как их обнаружили, они обитали совместно — совместно им обитать и полагается. Сейчас мы увидим, как они встретятся вновь, будут сосуществовать, и нам предстанет более естественная картина подводной жизни.

По ту сторону аквариума на красную стремянку взбирался смотритель — он нес большой пластиковый пакет с водой и крошечными пассажирами. Мэй пыталась отдышаться, но не могла. Кажется, ее вот-вот стошнит. Хорошо бы убежать куда-нибудь, далеко-далеко. Вместе с Энни. Где же Энни?

Стентон смотрел на Мэй тревожно и сурово, молча веля ей взять себя в руки. Она вздохнула поглубже, постаралась сосредоточиться. Потом, решила она, будет время разобраться в этом бардаке с Кальденом и Тау. Время будет. Сердце застучало ровнее.

— Виктор, — сказал Бейли, — как вы, наверное, видите, переносит наш самый хрупкий груз — морского конька и, конечно, его многочисленных отпрысков. Заметьте, что в новый аквариум морских коньков несут в пакете, как золотую рыбку с окружной ярмарки. Доказано, что это оптимальный способ переселения столь хрупких существ. Они не бьются о жесткие стенки, и к тому же пластик гораздо легче оргстекла или любого другого твердого материала.

Смотритель забрался на стремянку, посмотрел на Стентона и, получив безмолвное разрешение, осторожно опустил пакет на поверхность воды. Морские коньки, по обыкновению апатичные, болтались на дне пакета; непонятно, сознают ли они, что происходит, — что они в пакете, что их переселяют, что они живы. Они еле шевелились и ничуть не возмущались.

Мэй глянула на счетчик. Шестьдесят два миллиона зрителей. Бейли объяснил, что нужно обождать, пока температура воды в пакете и в аквариуме сравняется, и Мэй снова посмотрела на Кальдена. Попыталась поймать его взгляд, но Кальден не желал отвести глаза от аквариума. Вперился в воду, милостиво улыбаясь морским конькам, точно собственным детям.

За аквариумом Виктор опять взбирался на стремянку.

— Все это крайне увлекательно, — отметил Бейли. — Теперь мы видим, как заносят осьминога. Ему требуется емкость побольше, но не пропорционально больше. При желании осьминог поместится в обеденный контейнер — у него нет позвоночника и вообще никаких костей. Он пластичен и способен к безграничной адаптации.

Вскоре обе емкости, с осьминогом и с морскими коньками, легонько закачались на неоновой водной глади. Похоже, осьминог догадывался, что внизу его ждет обиталище попросторнее, и вжимался в дно своего временного дома.

Мэй увидела, как Виктор указал на морских коньков и кивнул Бейли и Стентону.

— Итак, — сказал Бейли. — Судя по всему, пора выпускать наших друзей, морских коньков, в новую среду обитания. Я подозреваю, это будет очень красиво. Давай, Виктор, по готовности.

И когда Виктор выпустил морских коньков, в самом деле получилось очень красиво. Прозрачные, но слегка окрашенные, как будто чуточку позолоченные, они выпали в аквариум и осели на дно медленным дождем золотистых вопросительных знаков.

— Ничего себе, — восхитился Бейли. — Вы только поглядите.

Последним из пакета выпал робкий патриарх. В отличие от детей, которые бесцельно расплылись во все стороны, он, решительно маневрируя, устремился вниз и поспешно спрятался среди кораллов и водорослей. Пара секунд — и его уже не видать.

— Надо же, — сказал Бейли. — Какой застенчивый.

Детки, однако, опускались на дно и барахтались посреди аквариума, никуда особо не направляясь.

— Мы готовы? — спросил Бейли, задрав голову к Виктору. — Лихо идут дела! Кажется, уже можно выпускать осьминога.

Виктор разрезал дно другого пакета, и осьминог распростерся, точно гостеприимная рука. Как и в одиночном заключении, для начала он, неизменно деликатный, желая познать и потрогать все, поплыл вдоль стекла, ощупал кораллы и водоросли.

— Полюбуйтесь на него. Упоительно, — сказал Бейли. — Какое потрясающее существо. Наверняка в этом гигантском шаре таится некий мозг, да? — Бейли повернулся к Стентону, ожидая ответа, но Стентон счел вопрос риторическим. Легкая улыбка изогнула уголок его губ, но взгляд не оторвался от аквариума.

Осьминог расцветал и разрастался, плавал от стенки к стенке, едва касаясь морских коньков и вообще живого, лишь разглядывая, желая познать, и пока он обшаривал и измерял все, что было в аквариуме, Мэй снова уловила движение на красной стремянке.

— А теперь Виктор и его помощник несут наш главный аттракцион, — сказал Бейли, глядя, как первый смотритель, теперь в компании второго, тоже в белом, орудуют каким-то погрузчиком. На погрузчике болтался огромный ящик из оргстекла; в этом временном пристанище акула то и дело дергалась, хлеща хвостом налево и направо, но в целом вела себя гораздо смирнее прежнего.

С вершины стремянки Виктор опустил ящик на воду; Мэй ждала, что осьминог и морские коньки немедленно бросятся в укрытия, и тут акула застыла.

— С ума сойти, — восхитился Бейли.

Аудитория вновь взлетела — теперь до семидесяти пяти миллионов — и лихорадочно росла, по полмиллиона за несколько секунд.

Осьминог, похоже, и не подозревал, что на него нисходит акула, что сейчас ее подселят в аквариум. Та окаменела — отчего, вероятно, обитатели аквариума ее и не замечали. Между тем смотрители сошли со стремянки, и Виктор уже притащил большое ведро.

— Как видите, — сказал Бейли, — первым делом Виктор бросает в аквариум любимые акульи лакомства. Это отвлечет и насытит акулу, а ее новые соседи успеют акклиматизироваться. Виктор кормил акулу целый день, и она должна быть вполне сытая. Но на случай, если она не наелась, мы подаем ей тунца — хватит на завтрак, обед и ужин.

Виктор бросил в аквариум шесть крупных тунцов, каждый по фунту или больше, и тунцы принялись срочно исследовать новое жилище.

— Этих ребят не нужно приспосабливать к новой среде постепенно, — объяснил Бейли. — Вскоре они станут пищей, так что их благополучие нас волнует меньше, чем акулье. Ну и ну, какие резвые.

Тунцы носились в аквариуме по диагонали, а их внезапное появление загнало осьминога и морских коньков в кораллы и водоросли на дне. Затем тунцы угомонились и принялись неторопливо прогуливаться. Патриарх морских коньков упорно скрывался, но его многочисленные дети были видны — они хвостами цеплялись за водоросли и щупальца актиний. Умиротворяющая картина — Мэй ненадолго погрузилась в созерцание.

— Просто фантастическая красота, — заметил Бейли, разглядывая кораллы и водоросли — лимонные, синие, бордовые. — Взгляните на этих блаженных существ. На это царство безмятежности. Прямо жалко вмешиваться.

Мэй покосилась на него, и Бейли, кажется, и сам испугался: заявление явно шло вразрез с текущим предприятием. Он мельком переглянулся со Стентоном и опомнился.

— Однако мы добиваемся реалистического, холистического взгляда на мир, — сказал он. — А значит, в экосистеме должны присутствовать все обитатели. И Виктор уже сообщает нам, что пора пригласить акулу.

Мэй подняла голову: Виктор сражался с люком на дне ящика. Акула не шевелилась — редкостное самообладание. Крышка из оргстекла заскользила вбок. На миг Мэй будто распалась надвое. Она понимала, что происходящее естественно, акуле надлежит присоединиться к тем, кто делил с нею место обитания. Да, это правильно и неизбежно. Но на секунду Мэй почудилось, что это так же естественно, как падение самолета с небес. Ужас накатывает позже.

— А вот и последний член нашей подводной семейки, — произнес Бейли. — Едва акулу выпустят, мы впервые в истории увидим, какова на самом деле жизнь на дне Марианской впадины, как сосуществуют эти животные. Мы готовы?

Бейли поглядел на безмолвствующего Стентона. Тот резко кивнул — мол, нечего меня спрашивать.

Виктор выпустил акулу, и она, словно заранее, глядя через оргстекло, мысленно планировала трапезу и уже вычислила расположение блюд, ринулась вниз, цапнула самого крупного тунца и пожрала его в два приема. Пока тунец зримо странствовал по ее пищеварительному тракту, акула не мешкая подъела еще двоих. Четвертый барахтался у нее в челюстях, а зернистые останки первого уже сыпались из акулы снежком.

Мэй пригляделась ко дну — ни осьминога, ни юных морских коньков не видно. Где-то в недрах коралла она уловила шевеление, заметила, кажется, щупальце. Мэй была уверена, что акула не может быть их хищником — Стентон ведь обнаружил их вблизи друг от друга, — но они прятались, точно прекрасно знали и акулу, и ее намерения. Она кругами плавала по опустевшему аквариуму. За несколько секунд, пока Мэй искала осьминога и морских коньков, акула успела пожрать еще двух тунцов. Из нее сыпался их прах.

Бейли нервно хохотнул.

— А вот интересно… — начал он, но осекся.

Мэй посмотрела на Стентона — глаза у него щурились, в них читалось отсутствие выбора. Вмешиваться нельзя. Кальден, он же Тау, не отводил взгляда от аквариума. Созерцал невозмутимо, точно видел это прежде и знал, чем закончится дело.

— Ладно, — сказал Бейли. — Акула у нас — прожорливая девчонка, и я бы тревожился за ее соседей по этому мирку, не будь я в курсе положения вещей. Однако я в курсе. Рядом со мной — один из величайших подводных исследователей, и он знает что делает.

Мэй наблюдала за Бейли. Тот смотрел на Стентона, ожидая подсказки, намека, что тот готов прекратить эксперимент, объяснить, успокоить. Но Стентон восхищенно любовался акулой.

Что-то в аквариуме свирепо дернулось, и Мэй обернулась. Акула носом зарылась в кораллы и с беспощадной яростью их драла.

— Ой нет, — сказал Бейли.

Кораллы распались, акула сунулась туда и мигом вынырнула с осьминогом — выволокла его на открытую воду, желая, очевидно, показать всем — и Мэй, и ее зрителям, и Волхвам, — как разорвет добычу на куски.

— Ох батюшки, — сказал Бейли тише.

Нарочно или нечаянно, но осьминог сопротивлялся судьбе. Акула оторвала ему ногу, заглотнула голову и вдруг обнаружила, что осьминог еще жив, относительно цел и трепыхается у нее в тылу. Впрочем, его это не спасло.

— Ой нет. Ой нет, — шептал Бейли.

Акула развернулась, рьяно заработала челюстями, отодрала от осьминога щупальце за щупальцем, и осьминогу пришел конец — от него остались только драные клочья какой-то молочной субстанции. Акула все пожрала, дважды щелкнув зубами, и в аквариуме больше не было осьминога.

Бейли тихонько хныкнул; не шевеля плечами, Мэй повернула голову и увидела, что он отвернулся, ладонями зажимая глаза. Однако Стентон взирал на акулу завороженно, точно гордый родитель, который наблюдает, как ребеночек проделывает нечто потрясающее — раньше срока оправдывает надежды и ожидания.

Виктор нерешительно застыл над аквариумом, пытаясь поймать взгляд Стентона. Видимо, его мучил тот же вопрос, что и Мэй, а именно: может, как-нибудь отселить акулу от морских коньков, пока их тоже не съели? Но, опять взглянув на Стентона, Мэй не заметила в его гримасе никаких перемен.

Спустя считанные мгновения, упрямо потыкавшись носом в кораллы, акула разломала коралловую арку, извлекла абсолютно беззащитного морского конька и съела в два укуса — сначала хрупкую голову, затем изогнутое тело и хвост, словно вылепленные из папье-маше.

А затем акула, точно экскаватор за работой, принялась кружить и щелкать пастью, пока не сожрала тысячу деток морского конька, и водоросли, и кораллы, и актиний. Она слопала абсолютно все и засыпала пустой аквариум тонким слоем белого пепла.

 

* * *

— Ну, — сказал Тау, — примерно так я и предполагал.

Невозмутимость, даже некий задор его, похоже, не оставили; он пожал руку Стентону, затем Бейли, а затем, не выпуская руки Бейли из правой ладони, левой взял за руку Мэй, будто они трое сейчас пустятся в пляс. Мэй нащупала что-то в ладони и поспешно стиснула пальцы. Тау отдернул руку и ушел.

— Я лучше тоже пойду, — прошептал Бейли. Ошеломленно развернулся и зашагал по сумрачному коридору.

Оставшись в аквариуме одна, акула все кружила, неугомонная и вечно голодная. Мэй замялась: сколько ей тут стоять, долго ли зрителям смотреть? Решила, что побудет здесь, пока не уйдет Стентон. А тот стоял у аквариума долго. Все не мог насмотреться на акулу, на ее нервное верчение.

— Что ж, увидимся, — наконец промолвил он. Кивнул Мэй, а затем и ее зрителям — их набралось уже сто миллионов. Кое-кто ужасался, но многие восторгались и жаждали продолжения.

 

* * *

В туалетной кабинке, наставив объектив на дверь, Мэй поднесла записку Тау к самому носу, чтобы не увидели зрители. Тау требовал встречи наедине и подробно объяснял, где они встретятся. Когда Мэй будет готова, написал он, пускай выйдет из туалета, включит звук и скажет: «Я иду обратно». Все решат, что она возвращается в туалет по неизвестной, но срочной гигиенической надобности. А Тау в этот момент на полчаса выключит ее трансляцию и все камеры «ВидДали», которые могут ее засечь. Случится, конечно, небольшой переполох, но иного выхода нет. На кону, писал он, ее жизнь, жизнь Энни, жизнь ее родителей. «Все на свете, — писал он, — шатко застыло над пропастью».

Это будет ее последняя ошибка. Мэй сознавала, что это ошибка — встречаться с ним, да еще не перед камерой. Но акула разбередила ее, подталкивала к неверным решениям. Ах, если бы кто-нибудь принимал решения за Мэй — уничтожил бы все сомнения, все шансы потерпеть неудачу. Однако нужно ведь выяснить, как Тау все это провернул? Может, Мэй проверяют? В этом есть некая логика. Если ее готовят к великим свершениям, наверняка же устроят ей проверку? Да как пить дать.

И она выполнила инструкции Тау. Вышла из туалета, сказала зрителям, что возвращается, и едва трансляция выключилась, последовала указаниям. Сошла вниз, как в ту странную ночь с Кальденом, повторила путь, которым они шли, когда он водил ее в глубокое подземелье, где поселили и поливали холодной водой Стюарта и все, что видел Стюарт. Когда добралась до места, Кальден — ну, или Тау — ее уже поджидал, привалившись к красному контейнеру. Он стащил вязаную шапку с бело-серых волос, но не снял кенгуруху, и от этого гибрида, от Тау и Кальдена в одном лице, на Мэй накатило отвращение, и когда он шагнул к ней, она заорала: