Мэй поглядела, как там трафик; набралось уже больше двух миллионов зрителей. Ежесекундно подключались около тысячи.
— Итак, — сказал Бейли, — мы знаем, что существует немало технологических решений, которые упрощают участие в выборах, и большинство этих решений разработаны у нас. Мы пользуемся обильным опытом, всей историей попыток сделать голосование доступнее и проще. В мое время был закон о регистрации избирателей в отделах транспортных средств. Это помогло. Затем в ряде штатов разрешили регистрироваться или обновлять свою регистрацию онлайн. Хорошо. Но как это повлияло на явку избирателей? Недостаточно. И тут у нас возникает любопытный поворот сюжета. Вот сколько народу голосовало на последних федеральных выборах.
Экран за его спиной пояснил: «140 миллионов».
— А вот сколько народу в стране имеет право голоса.
«244 миллиона», — сообщил экран.
— А между тем существуем мы. Вот сколько американцев зарегистрированы в «Сфере».
На экране нарисовалось: «241 миллион».
— Тревожная арифметика, не так ли? Сто миллионов наших пользователей не голосовали на президентских выборах. О чем вам это говорит?
— Мы прекрасны! — крикнул из второго ряда немолодой человек с седым хвостом и в потрепанной футболке. Смех всколыхнул собрание.
— Это без вопросов, — ответил Бейли, — а еще? Это говорит нам о том, что «Сфера» умеет привлекать людей к участию. И многие в Вашингтоне это признают. Кое-кто в округе Колумбия считает, что мы — то самое решение, которое до ста процентов повысит участие граждан в демократических процессах.
За спиной у Бейли появился знакомый портрет Дяди Сэма, который тыкал пальцем в аудиторию. Рядом появилась другая фигура — сам Бейли, в таком же костюме и в такой же позе. Все заржали.
— И теперь мы переходим к центральному вопросу нашего сегодняшнего заседания, а именно: что, если профиль в «Сфере» будет автоматически регистрировать пользователя на избирательном участке?
Бейли окинул взглядом присутствующих, снова задержался на Мэй и ее зрителях. Мэй посмотрела на браслет. «Аж мурашки по коже», — написал один пользователь.
— Чтобы зарегистрироваться в «АУтенТы», нужно быть реальным человеком, с реальным адресом, полными личными данными, реальным номером соцстрахования, реальной и удостоверенной датой рождения. Иными словами, надо предоставить всю ту информацию, которая требуется избирателю при регистрации. Собственно, как вы знаете, информации у нас гораздо больше. Почему бы с этими данными не допустить вас к выборам? Или, что еще лучше, почему бы правительству — нашему или любому другому — не считать, что вы уже зарегистрированы, едва вы создали профиль в «АУтенТы»?
Сорок голов в зале закивали — одни соглашались, что это разумная идея, другие явно и сами давно об этом задумывались и уже не раз обсуждали.
Мэй глянула на браслет. Аудитория росла быстрее, по десять тысяч человек в секунду, и теперь превышала 2 400 000. Прилетело 1 248 сообщений. В основном за последние полторы минуты. Бейли глянул на свой планшет, несомненно, видя те же показатели, что и Мэй. И с улыбкой заговорил снова:
— Нет причин так не поступать. И со мной согласны многие законотворцы. Например, член конгресса Сантос. И я получил устные подтверждения от еще 181 члена конгресса и 32 сенаторов. Все они готовы продвигать закон, по которому профиль в «АУтенТы» автоматически регистрирует пользователя как избирателя. Неплохо, да?
Плеснули аплодисменты.
— А теперь вдумайтесь, — сказал Бейли, и шепот его истекал надеждой и изумлением, — только вдумайтесь, чего мы добьемся, сделав шаг к полному участию во всех выборах. Больше не будут ворчать в ложах критики, не пожелавшие голосовать. Не будет кандидатов, избранных внезапным натиском маргинальных групп. Как понимают в «Сфере» все, с полнотой участия приходит полнота знаний. Мы знаем, чего хотят сфероиды, потому что мы их спрашиваем, а они знают, что без их ответов невозможно создать всестороннюю и адекватную картину желаний сообщества. И если применить ту же модель на уровне государства, на выборах, мы, я думаю, получим участие, близкое к ста процентам. Стопроцентную демократию.
По залу пробежали аплодисменты. Бейли широко улыбнулся, и поднялся второй Волхв. Очевидно, презентация закончилась — во всяком случае, Стентон так решил. Но у Мэй созрел замысел, и она нерешительно подняла руку.
— Да, Мэй? — сказал Бейли; лицо его застыло в широченной триумфальной улыбке.
— Я просто подумала, нельзя ли сделать следующий шаг. В смысле… Ну, вообще-то я не знаю, можно ли…
— Нет-нет. Продолжай. Ты хорошо начала. Я люблю слова «следующий шаг». Так и создавалась эта компания.
Мэй оглядела собравшихся — на лицах ободрение пополам с тревогой. А потом ее взгляд упал на Энни, и поскольку та смотрела сурово, недовольно, будто ждала или надеялась, что Мэй потерпит неудачу и выставится дурой, Мэй взяла себя в руки, глубоко вдохнула и продолжила:
— Хорошо. Вот ты сказал, что мы можем добиться почти стопроцентного участия. И я подумала, нельзя ли просто оттолкнуться от этой цели и предпринять все те шаги, которые ты описал. Применить все инструменты, которые у нас уже есть.
Мэй огляделась, готовая замолчать, если заметит хоть одно скептическое лицо, но увидела только любопытство, медленные коллективные кивки людей, привычных к упреждающему одобрению.
— Продолжай, — сказал Бейли.
— Я просто складываю мозаику, — сказала Мэй. — Первое: мы все исходим из того, что стопроцентное участие нам желательно. Все считают, что стопроцентное участие идеально.
— Да, — сказал Бейли. — Таков идеал идеалиста, безусловно.
— А сейчас в «Сфере» зарегистрированы 83 процента американцев, имеющих право голоса?
— Да.
— И, похоже, мы движемся к тому, что избиратели смогут регистрироваться или даже голосовать прямо через «Сферу»?
Голова у Бейли закачалась из стороны в сторону в некоем смутном сомнении, однако он улыбался, взглядом подталкивая Мэй дальше:
— Небольшая натяжка, но ничего. Продолжай.
— Тогда почему нельзя обязать всех избирателей регистрироваться в «Сфере»?
В зале заерзали, кто-то заахал — в основном сфероиды постарше.
— Дайте ей договорить, — произнес кто-то. Новый голос. Мэй оглянулась и у двери увидела Стентона. Он скрестил руки на груди, уперся глазами в пол. Посмотрел на Мэй и отрывисто кивнул. Она вновь нащупала свой вектор.
— Да, я понимаю, что первая реакция — сопротивление. Как можно обязать кого бы то ни было пользоваться нашими услугами? Но не стоит забывать, что у граждан этой страны много разных обязанностей — и так оно устроено в большинстве индустриальных стран. Вы обязаны отправлять детей в школу? Да. Это обязательно. Это закон. Дети обязаны учиться в школе или вы должны обеспечить им домашнее образование. Так или иначе, это обязательно. Вы обязаны регистрироваться на призывных пунктах. Вы обязаны избавляться от мусора как полагается; нельзя разбрасывать его по улицам. Вы обязаны получить права, если хотите водить машину, а когда водите, обязаны пристегивать ремень безопасности.
Опять вступил Стентон:
— Мы требуем от людей уплаты налогов. И уплаты взносов соцстрахования. И участия в работе суда присяжных.
— Вот именно, — сказала Мэй, — и мочиться в доме, а не на тротуаре. У нас же десятки тысяч законов. Мы предъявляем к гражданам Соединенных Штатов кучу легитимных требований. Почему нельзя обязать их голосовать? Есть немало стран, где это обязанность.
— Здесь тоже предлагали, — сказал один пожилой сфероид.
— Но не мы, — возразил Стентон.
— Я о том и говорю, — кивнула ему Мэй. — Прежде не было таких технологий. В любой другой исторический момент всех отыскать, зарегистрировать, а потом сделать так, чтоб они проголосовали, потребовало бы неподъемных затрат. Ходить по домам. Возить людей на избирательные участки. Все это было неосуществимо. Даже в тех странах, где голосование обязательно, к нему не принуждают. Но теперь нам это доступно. Просто сравниваем списки избирателей с базой данных «АУтенТы» — и находим половину отсутствующих. Регистрируем их автоматически, а в день выборов обеспечиваем их явку.
— Каким образом? — осведомился женский голос. Мэй сообразила, что это Энни. Не сказать, что откровенный вызов, но тон недружелюбный.
— Да боже мой, — ответил Бейли, — сотней способов. Это как раз легче легкого. Десять раз в день напомнить. Или в день выборов отключить им аккаунт и не включать, пока не проголосуют. Я бы, во всяком случае, поступил так. «Привет, Энни! — сказал бы им профиль. — Выдели пять минут на участие в голосовании». Как угодно. Мы же поступаем так с нашими опросами. Сама знаешь, Энни. — И, произнося ее имя, Бейли подмешал в голос разочарование, предостережение, совет больше не раскрывать рта. Затем просиял и опять повернулся к Мэй: — А отстающие?
Мэй ему улыбнулась. Она знала ответ. Поглядела на запястье. Теперь их смотрели 7 202 821 человек. Когда успели понабежать?
— Ну, все ведь должны платить налоги, так? Сколько народу делает это онлайн? В том году — процентов восемьдесят. А что, если мы перестанем дублировать услуги и все это включим в единую систему? Через свой аккаунт в «Сфере» платишь налоги, регистрируешься на выборах, оплачиваешь штрафы за парковку, что угодно. Пользователям мы бы сэкономили сотни часов неудобств, а в целом стране — миллиарды.
— Сотни миллиардов, — поправил Стентон.
— Тем более, — сказала Мэй. — Наши интерфейсы бесконечно проще, чем, допустим, россыпь сайтов Отделов транспортных средств по всей стране. А если бы можно было через нас продлевать водительские права? А если бы все государственные услуги предоставлялись через нашу сеть? Да люди зубами вцепятся в такую возможность. Все делать через «Сферу», а не ходить по сотне сайтов сотни разных госуслуг.
Энни снова открыла рот. Мэй понимала, что это ошибка.
— А почему власти не могут создать себе всеобъемлющий сервис такого рода? — спросила Энни. — Мы-то им зачем?
Мэй не поняла, задает Энни риторический вопрос или правда считает, что это разумное возражение. Так или иначе, многие захихикали. Чтобы власти создали систему с нуля, конкурировали со «Сферой»? Мэй поглядела на Бейли и Стентона. Стентон улыбнулся, задрал подбородок, решил ответить сам.
— Ну, Энни, государственный проект создания аналогичной новой платформы был бы нелеп, затратен и, скажем прямо, невозможен. У нас уже есть инфраструктура и восемьдесят три процента электората. Разумно?
Энни кивнула — в глазах у нее читались страх, сожаление и даже, пожалуй, стремительно меркнущий вызов. Стентон словно от мухи отмахивался, и Мэй понадеялась, что он смягчится.
— Теперь как никогда, — продолжал он еще снисходительнее, — Вашингтон старается экономить и не склонен с чистого листа создавать раздутые новые бюрократии. Каждые четыре года федеральные власти платят за каждый голос избирателя около десяти долларов. Двести миллионов человек голосуют, и каждые четыре года президентские выборы обходятся в два миллиарда. Только чтобы обработать все голоса лишь на этих выборах в один-единственный день. Экстраполируем на все выборы в штатах и в городах, и получается, что каждый год на простой подсчет голосов тратятся лишние сотни миллиардов. В некоторых штатах, между прочим, до сих пор работают с бумагой. Предоставив эти услуги бесплатно, мы экономим властям миллиарды долларов, и, что важнее, результаты становятся известны мгновенно и одновременно. Ты согласна, что это похоже на правду?
Энни угрюмо кивнула, а Стентон смерил ее взглядом, будто увидел по-новому. Обернулся к Мэй — продолжай, мол.
— А если станет обязательно иметь аккаунт на «АУтенТы», чтобы платить налоги и вообще пользоваться любыми государственными услугами, — сказала Мэй, — мы получим практически стопроцентное участие граждан. И в любой момент любой группе сможем померить температуру. Маленький городок хочет собрать мнение жителей о местном указе. «АУтенТы» знает все адреса, голосовать будут только местные. А когда они проголосуют, результаты выяснятся через несколько минут. Властям штата интересно, как жители относятся к новому налогу. То же самое — быстро, ясно и достоверно.
— Никакого гадания на кофейной гуще, — сказал Стентон. Теперь он стоял во главе стола. — Никаких больше лоббистов. Никаких переписей. Быть может, даже никакого конгресса. Если мы в любой момент знаем, чего хочет народ, и нам не мешают ни фильтры, ни ошибочные трактовки, ни левые данные, нам ведь уже почти не нужен Вашингтон, так?
* * *
Ночь была холодна, ветер рвал и метал, но Мэй не замечала. Все было хорошо, чисто и правильно. Ее одобрили Волхвы, она, быть может, задала новое направление всей компании, может быть, может быть, отыскала новый уровень демократии прямого участия — возможно ли, что «Сфера» с этой новой идеей Мэй взаправду усовершенствует демократию? Возможно ли, что Мэй нашла решение тысячелетней проблемы?
Сразу после совещания прозвучали кое-какие сомнения насчет того, что частная компания подминает под себя весьма общественную функцию выборов. Но логичность этого решения и сопутствующая ему экономия перевесили. А если двести миллиардов долларов получат школы? А если двести миллиардов долларов получит здравоохранение? На сэкономленные средства можно исцелить множество недугов этой страны — и средства будут экономиться не просто каждые четыре года, но каждый год, в том или ином объеме. Уничтожить затратные выборы, заменить их мгновенными и почти бесплатными?
Вот что обещала «Сфера». Вот какова ее уникальная позиция. Вот о чем квакали люди. Мэй читала эти кваки, пока ехала с Фрэнсисом на поезде под Заливом; оба они улыбались до ушей как ненормальные. Их узнавали. Люди лезли Мэй на глаза, чтобы попасть в ее видеотрансляцию, но ей было все равно, она почти и не замечала, потому что на правый браслет летели прекрасные новости — не оторвешься.
Она глянула на левый браслет; пульс высокий — 130. Но Мэй наслаждалась. Доехав до центра, они взбежали по лестнице через две ступеньки и оказались на земле, внезапно залитой золотом, на Маркет-стрит, а вдали мигал мост Сан-Франциско — Окленд.
— Елки, это ж Мэй!
Это кто сказал? Подбежав ближе, Мэй обнаружила двух подростков — кенгурухи, наушники.
— Валяй дальше, Мэй, — сказал другой. У обоих глаза горели одобрением, звездным ослеплением; явно не желая навязываться, оба поспешили вниз по лестнице.
— Веселуха, — отметил Фрэнсис, глядя им вслед.
Мэй подошла к воде. Вспомнила Мерсера — он стал тенью, стремительно рассеивался. После ее речи ни Мерсер, ни Энни с ней не связались, но ей все равно. Родители не сказали ни слова, может, даже не видели ее выступления, но Мэй это не колыхало. Ей нужно лишь это мгновение, эта ночь, беззвездное ясное небо.
— Ты там была на редкость невозмутимая, — сказал Фрэнсис и поцеловал ее — безразлично, по-деловому мазнул в губы.
— Я нормально говорила? — спросила она, понимая, как нелеп этот вопрос, как нелепы сомнения после столь очевидного успеха, но желая еще раз услышать, что хорошо поработала.
— Идеально, — ответил он. — Сто баллов.
Они зашагали к самой воде; Мэй на ходу пролистывала самые популярные свежие комментарии. Нашелся один пылкий квак, что-то про то, как все это может привести или неизбежно приведет к тоталитаризму. Сердце у Мэй ушло в пятки.
— Да ладно. Еще не хватало психов слушать, — сказал Фрэнсис. — Что она понимает? Какая-то чокнутая неизвестно откуда, шапку из фольги носит.
Мэй улыбнулась; она не знала, к чему отсылает шапка из фольги, но так говорил отец, потому Мэй и заулыбалась — вспомнила, как он это говорил.
— Пора совершить возлияния, — объявил Фрэнсис, и они выбрали блистающую огнями пивную у Залива, с широким открытым патио. Приближаясь, Мэй читала узнавание в глазах группки красивой молодежи, что пила снаружи.
— Это ж Мэй! — сказал один.
Молодой человек — слишком молодой, вряд ли ему полагается пить — сунулся лицом ей в объектив:
— Привет, мам, сижу дома, уроки учу.
Женщина лет тридцати, спутница слишком молодого человека, а может, и не спутница, сказала, уходя из кадра:
— Эй, милый, я с подружками в книжном клубе. Деткам привет!
Ночь была головокружительна, ослепительна, промелькнула слишком быстро. В баре у Залива Мэй почти не двигалась с места — ее окружили, совали бокалы в руку, хлопали по спине, стучали по плечу. Всю ночь она вращалась на стуле, то и дело на несколько градусов поворачиваясь к очередному доброжелателю, будто свихнувшаяся часовая стрелка. Все хотели с ней сфотографироваться, все спрашивали, когда случится обещанное. Когда мы прорвемся сквозь все эти лишние барьеры? Теперь, когда решение казалось ясным, простым и осуществимым, никто не хотел ждать. Какая-то женщина чуть постарше Мэй бубнила невнятно, однако выразилась лучше всех, хоть у нее это вышло и нечаянно: как, спросила она, плеща вокруг «манхэттеном» из бокала, но глядя зорко, как нам ускорить неизбежное?
Мэй и Фрэнсис нашли на Эмбаркадеро заведение потише, где заказали еще по одной и очутились в компании какого-то мужика за пятьдесят. Он подсел к ним, хотя его не приглашали, и ладонями обнял большой стакан. Почти тотчас поведал, что когда-то был семинаристом, жил в Огайо и готовился принять сан, а затем открыл для себя компьютеры. Бросил все, переехал в Пало-Альто, но уже двадцать лет чувствовал, что далек от духовности. До сего дня.
— Я видел твое выступление, — сказал он. — Ты все стройно нарисовала. Ты поняла, как спасти все души. В церкви мы этим и занимались — пытались заманить всех. Как всех спасти? Миссионеры работают над этим тысячу лет. — У него уже заплетался язык, но он снова от души глотнул из стакана. — Ты и остальные в этой вашей «Сфере», — тут он руками изобразил в воздухе сферу, и Мэй представила себе нимб, — вы спасете все души. Всех соберете вместе, всех обучите одному и тому же. Будет единая мораль, один-единственный набор правил. Ты сама подумай! — Он ладонью грохнул по железному столу, и его стакан подпрыгнул. — Теперь у всех будут очи Господа. Знаешь этот стих? «И нет твари, сокровенной от Него, но все обнажено и открыто перед очами Его».[29]Что-то такое. Библию читала? — Мэй и Фрэнсис растерялись, мужик понял, фыркнул, надолго приложился к стакану. — Теперь все мы — Бог. Скоро каждый увидит и будет судить каждого. Мы узрим то, что зрит Он. Мы провозгласим Его суд. Мы станем орудием Его гнева и даруем Его прощение. Постоянно, на глобальном уровне. Все религии ждали часа, когда всякий человек станет прямым и непосредственным посланником, претворяющим в дело Божью волю. Понимаешь, нет?
Мэй глянула на Фрэнсиса — тот без особого успеха сдерживал хохот. Он рассмеялся первым, за ним и она, и оба гоготали, пытались извиняться, делали мужику знаки, просили прощения. Но мужик и слушать не пожелал. Отошел от стола, потом развернулся, возвратился, забрал свой стакан и, обретя полноту, шатко побрел вдоль берега.
* * *
Мэй проснулась подле Фрэнсиса. Семь утра. Они отрубились у нее в номере в начале третьего. Мэй посмотрела на свой телефон, увидела 322 новых сообщения. Пока мутным взором вглядывалась, телефон зазвонил. Номер абонента скрыт — понятно, что Кальден, больше некому. Дождалась, пока телефон переключится на голосовую почту. За утро Кальден звонил еще раз десять. Позвонил, когда Фрэнсис проснулся, поцеловал Мэй и ушел к себе. И когда Мэй принимала душ, и когда одевалась. Она причесалась, поправила браслеты, надела камеру на шею, и Кальден позвонил опять. Она проигнорировала звонок и занялась сообщениями.
Куча хвалебных веток, изнутри и снаружи «Сферы», и самую захватывающую открыл Бейли — он оповестил Мэй о том, что разработчики «Сферы» уже приступили к воплощению ее идей. В лихорадке вдохновения они проработали всю ночь и через неделю рассчитывают создать прототип, который сначала опробуют и обкатают в компании, а затем начнут внедрять в любом государстве, где достаточно граждан пользуются услугами «Сферы».
«Мы это назвали „Демокша“, — квакнул Бейли. — Демократия, заговорившая твоим голосом, рожденная твоей мокшей, свободой твоего духа. И она уже на пороге».
В то утро Мэй позвали в ячейку разработчиков, к двум десяткам изможденных, но окрыленных инженеров и дизайнеров, которые, как выяснилось, уже подготовили бета-версию «Демокши». Когда Мэй вошла, все закричали, лампы потускнели, а одинокий прожектор уставился на длинноволосую брюнетку, которая от радости аж бурлила.
— Привет, Мэй, привет, зрители Мэй, — сказала она, коротко поклонившись. — Меня зовут Шарма, и для меня великая радость и честь оказаться сегодня перед вами. Сейчас мы покажем вам первый прототип «Демокши». Обычно мы действуем не так быстро и не так… ну, короче, не так прозрачно, но поскольку мы горячо верим в «Демокшу» и убеждены, что система будет внедрена скоро и по всему миру, мы не нашли причин тянуть кота за хвост.
Ожил стенной экран. Появилось слово «Демокша» — залихватским шрифтом, внутри сине-белого полосатого флага.
— Наша задача — сделать так, чтобы все сотрудники «Сферы» высказывались по вопросам, которые играют роль в их жизни — главным образом в кампусе, но и в большом мире тоже. Поэтому в течение дня, если «Сфере» нужно будет померить температуру компании по любому поводу, сфероиды получат всплывающее уведомление, где их попросят ответить на один или несколько вопросов. Важнее всего тут ожидаемая скорость получения данных. И поскольку мы высоко ценим вклад каждого, все прочие системы обмена сообщениями будут временно заморожены, пока пользователь не ответит. Давайте я покажу.
На экране под логотипом «Демокши» появился вопрос «Нам нужно больше вегетарианских блюд в столовых?», с двух сторон обрамленный кнопками «Да» и «Нет».
Мэй кивнула:
— Потрясающе, народ!
— Спасибо, — сказала Шарма. — Будь добра. Ты тоже должна ответить. — И она указала на экран.
— А, ну да, — сказала Мэй, подошла к экрану и нажала «да». Инженеры заорали, разработчики заорали. На экране появился веселый смайлик, а сверху дугой выгнулись слова: «Тебя услышали!» Вопрос исчез, его сменила фраза: «Результат „Демокши“: 75 % респондентов хотят больше вегетарианских блюд. Появится больше вегетарианских блюд».
Шарма лучилась улыбкой:
— Видишь? Это, конечно, симулятор. У нас пока не все подключены к «Демокше», но принцип ты поняла. Возникает вопрос — все ненадолго бросают всё, отвечают, и тут же «Сфера» может предпринять уместные шаги, зная, какова воля народа, целиком и полностью. Круто, да?
— О да, — сказала Мэй.
— А ты вообрази то же самое в масштабах страны. Целого мира!
— Мне способностей не хватит это вообразить.
— Но ты же сама это придумала! — сказала Шарма.
Мэй растерялась. Она это изобрела? Она как-то сомневалась. Она сложила несколько фрагментов мозаики: толковость и полезность «Сферического опроса», неизбывное стремление «Сферы» к тотальному покрытию, всемирную надежду на подлинную, нефильтрованную — и, что всего существеннее, полную — демократию. А теперь все это в руках разработчиков, сотен разработчиков «Сферы», лучших в мире. Мэй так им и сказала: она просто человек, который переплел несколько близких идей, а Шарма и ее команда просияли, и все стали жать Мэй руку, и все хором твердили, что благодаря этому свершению «Сфере», а может, и всему человечеству, открылся важный новый путь.
Мэй вышла из «Возрождения», и прямо за дверью ее подкараулила стайка молодых сфероидов, и все они хотели сказать ей — прямо на цыпочках танцевали, умирая от желания сказать, — что никогда прежде не голосовали, ни капельки не интересовались политикой, считали, будто полностью оторваны от властей, были убеждены, что лишены подлинного голоса. Они сказали ей, что когда их голос или имя на какой-нибудь петиции наконец просачивалось к местным властям, а затем к властям штата и, наконец, к их представителям в Вашингтоне, впечатление создавалось такое, словно они швырнули бутылку с письмом в огромное бурное море. Но теперь, сказали молодые сфероиды, они верят, что причастны. Если «Демокша» заработает, сказали они, а затем рассмеялись — как только «Демокшу» внедрят, поправились они, разумеется, она заработает, — так вот, как только это случится, мы получим наконец полностью вовлеченные массы, и тогда страна и весь мир услышат молодежь, а ее идеализм, ее стремление к прогрессу перевернут эту планету. Целый день Мэй бродила по кампусу, и ей говорили что-нибудь подобное. Из корпуса в корпус не перейдешь — непременно кто-нибудь к ней обращается. «Мы на пороге настоящих перемен, — говорили ей. — Стремительных перемен, каких и жаждет наша душа».
* * *
Но все утро продолжались звонки со скрытого номера. Мэй знала, что это Кальден, и знала, что не желает иметь с ним дела. Разговор с ним, не говоря уж о встрече, — огромный шаг назад. К полудню Шарма с командой объявили, что готовы протестировать «Демокшу» во всем кампусе. В 12:45 все получат пять вопросов, подсчет голосов пройдет мгновенно, и вдобавок Волхвы пообещали, что воля народа будет исполнена в течение суток.
Мэй стояла в сердце кампуса, среди сотен обедающих сфероидов, и все болтали про надвигающуюся демонстрацию «Демокши», а Мэй вспоминала полотно с Филадельфийским конвентом:[30]толпа мужчин в напудренных париках и жилетах, все чопорно застыли, все как один богатые белые люди, которых лишь между делом занимают интересы братьев по разуму. Эти мужчины принесли массам дефектную демократию, где избираются только богатые, где их голоса звучат громче всех, где свои кресла в конгрессе они передают другим привилегированным лицам, которых полагают достойными. С тех пор общественный порядок совершенствовался малыми приращениями — ладно, допустим, однако «Демокша» не оставит от всего этого камня на камне. «Демокша» чище, «Демокша» — единственный шанс прямой демократии, что выпадал этому миру.
На часах была половина первого, и Мэй, полная сил, полная уверенности, наконец сдалась и ответила на звонок, понимая, что звонит Кальден.
— Алло? — сказала она.
Говорил он без обиняков:
— Мэй, это Кальден. Имя не произноси. Я взломал систему, входящее аудио вырубилось.
— Нет.
— Мэй. Умоляю. Вопрос жизни и смерти.
Кальден обладал властью над нею, и Мэй этого стыдилась. Его власть размягчала ее, делала податливее. На любой другой грани жизни у Мэй все было под контролем, но сам голос Кальдена разнимал ее на части и подталкивал к череде неверных решений. Спустя минуту она зашла в туалетную кабинку, выключила звук камеры, и телефон снова зазвонил.
— Наверняка кто-то следит, — сказала она.
— Никто. Я выиграл нам время.
— Кальден, что тебе надо?
— Мэй, это нельзя. Твоя обязаловка, которую все так полюбили, — последний шаг к Полноте «Сферы», а это нельзя.
— Что ты несешь? В этом же вся суть. Ты давно тут работаешь, уж ты-то должен понимать, что такова была задача «Сферы» с самого начала. Это же сфера, дурень. Она должна быть целая. Ей нужна полнота.
— Мэй, всю дорогу таков был страх, а не задача. Для меня, по крайней мере. Станет обязательно иметь аккаунт, все государственные услуги предоставляются через «Сферу» — все, ты помогла создать первую в мире тираническую монополию. Ты считаешь, это удачная идея — что частная компания контролирует все потоки информации? И что по одному ее слову участие обязательно?
— Ты ведь знаешь, что говорил Тау, да?
В трубке громко вздохнули:
— Не исключено. Что он говорил?
— Что душа «Сферы» демократична. Что пока у всех нет равного доступа, пока доступ не свободен, свободы нет ни у кого. Это написано как минимум на нескольких плитках по всему кампусу.
— Мэй. Хорошо. «Сфера» — это прекрасно. А изобретатель «АУтенТы» — какой-то злой гений. Но сейчас все это пора притормозить. Или раскурочить.
— Да тебе-то что? Если не нравится, что ж ты не уйдешь? Я же знаю, что ты шпион. Ты работаешь на другую компанию. Или на Уильямсон. На чокнутого политика, повернутого на анархии.
— Мэй, момент настал. Это ведь отразится на всех. Когда тебе в последний раз удавалось нормально поговорить с родителями? Совершенно очевидно, что все пошло наперекосяк, а ты в уникальном положении — ты можешь повлиять на ключевые исторические события. Вот сейчас настал момент. Вот сейчас поворачивается история. Представь, что ты в Германии, а Гитлер вот-вот станет рейхсканцлером. Сталин вот-вот аннексирует Восточную Европу. Мэй, мы вот-вот получим еще одну очень голодную, очень жестокую империю. Слышишь меня?
— А сам-то слышишь, какую пургу ты гонишь?
— Мэй, я знаю, что у тебя через пару дней большое просеивание планктона. Где детки презентуют свои идеи, чтоб «Сфера» их купила и пожрала.
— И?
— Аудитория будет большая. Нам нужно обратиться к молодежи, а планктон смотрят молодые, и их много. Идеально. Волхвы тоже придут. Воспользуйся этим шансом — нам нужно всех предостеречь. Скажи им: «Давайте вместе подумаем, что означает Гармония „Сферы“».
— В смысле, Полнота?
— Та же фигня. Как это повлияет на личные свободы, на свободу передвижения, на свободу делать что хочешь, быть свободным.
— Ты псих. Я сама себе не верю, что я… — Мэй хотела договорить «с тобой спала», но теперь одна мысль об этом казалась извращением.
— Мэй, никакая организация не должна иметь такую власть, как эти люди.
— Я вешаю трубку.
— Мэй. Подумай головой. О тебе песни будут слагать.
Она дала отбой.
