Поиски святого Аквина

Епископ Римский, глава святой католической апостольской церкви, наместник Христа на Земле — одним словом, папа — смахнул мокрицу с заросшего грязью деревянного стола и, сделав еще один глоток грубого красного вина, продолжил:

— В определенном смысле, Фома, — тут он улыбнулся, — мы сейчас даже сильнее, чем во времена процветания свободы и нашего величия, за которые по-прежнему произносим молитвы после каждой мессы. Мы знаем — так же, как знали наши далекие предки, скрывавшиеся в римских катакомбах, — что те, кто из нашей паствы, истинно из нас, что они преданы святой церкви, потому что искренне веруют в братство человека под покровительством божьим, а отнюдь не потому, что это поможет их политическим планам, социальным амбициям или деловым контактам.

— “…ни от хотения плоти, ни от хотения мужа, но от Бога…” — тихо процитировал Фома из святого Иоанна.

Папа кивнул.

— Мы, можно сказать, возродились во Христе, но пока нас еще слишком мало. Слишком мало, даже если включить в это число горстки тех, кто привержен не нашей вере, но все же признает Бога, следуя учениям Лютера, Лао-цзы, Гаутамы Будды или Джозефа Смита. И слишком много еще на свете людей, что проходят по жизни и умирают, так и не услышав ни разу проповеди святого Евангелия, — одни лишь циничные славословия Технархии. Именно поэтому, Фома, ты должен отправиться на поиски.

— Но, ваше святейшество, — возразил Фома, — если слово божье и божья любовь не обратят их в веру, на что годятся святые и чудеса?

— Я, кажется, припоминаю, что сын Божий тоже выразил однажды подобные сомнения, — пробормотал папа. — Однако природа человеческая, какой бы нелогичной она ни представлялась, все же часть божественного промысла, и нам следует потакать ей. Если знамения и чудеса приведут заблудшие души к Господу, тогда нам непременно нужны и знамения, и чудеса. А кто послужит этой цели лучше, чем легендарный Аквин? Право же, Фома, не стоит так скрупулезно копировать сомнения своего тезки. Собирайся в путь.

Папа приподнял край шкуры, закрывавшей дверной проем, и прошел в другую комнату. Фома последовал за ним. Время было позднее, тавернам в эти часы уже давно положено закрыться, и поэтому большой зал пустовал. Сонный хозяин постоялого двора вскочил, потом опустился на колени, чтобы поцеловать перстень на руке папы. Поднявшись на ноги, он перекрестился и тут же украдкой огляделся по сторонам, словно боялся, что его вдруг увидит контролер лояльности, затем молча указал на дверь, ведущую к хозяйственным постройкам Оба священника вышли на улицу.

От рыбацкой деревни на западе доносился мягкий шелест прибоя. На южном небосклоне высыпали чистые яркие звезды, но к северу они казались гораздо слабее: мешало устойчивое сияние, исходившее от развалин города, который некогда назывался Сан-Франциско.

— А здесь твой боевой конь, — произнес папа с едва заметной усмешкой.

— Боевой конь?

— Мы, возможно, бедны и гонимы, как ранние христиане, но время от времени нам перепадают кое-какие блага от наших тиранов. Я приготовил для тебя робосла — подарок одного из главных технархов. Подобно Никодиму, он творит добро украдкой, но это наш тайный приверженец, обращенный в веру тем самым Аквином, которого ты отправляешься искать.

“Здесь” походило на безобидную поленницу, укрытую от непогоды. Фома сдернул покров из шкур и в задумчивости оглядел изящные функциональные обводы робосла. Затем, улыбнувшись, он водрузил свои скудные дорожные припасы в проволочную корзину для багажа и забрался в седло из пенорезины сам. Света звезд было вполне достаточно, чтобы он смог отыскать на карте нужные координаты и ввести данные в электронную систему управления.

В тихом ночном воздухе послышалось бормотание на латыни, и рука папы вознеслась над головой Фомы в бессмертном жесте. После чего он протянул ее Фоме — сначала для поцелуя, а затем для крепкого рукопожатия с другом, которого ему, возможно, уже не суждено будет увидеть.

Когда робосел тронулся с места, Фома в последний раз оглянулся назад. Папа благоразумно снял перстень с пальца и теперь прятал его в полом каблуке.

Фома перевел взгляд на небеса, и по крайней мере на том алтаре свечи во славу Господа горели в открытую.

Никогда раньше Фоме не доводилось ездить на робосле, но, признавая врожденное несовершенство творений Технархии, он все же предпочел довериться этому механическому чуду. Когда после нескольких миль пути оказалось, что робосел придерживается заданного маршрута, Фома установил позади сиденья спинку из того же материала, произнес вечернюю молитву (разумеется, по памяти, ибо обладание требником каралось смертной казнью) и заснул.

Когда он проснулся, робосел двигался в обход уничтоженного района к востоку от залива. В мягком сиденье из пенорезины спалось прекрасно — Фома уже и не помнил, когда в последний раз спал так хорошо, — и он с трудом подавил в себе всплеск зависти к Технархам и комфорту, который дарили их творения.

Пробормотав утреннюю молитву, он позавтракал из своих скудных припасов и впервые оглядел робосла при ярком дневном свете. Все приводило его в восхищение: и быстро переступающие суставчатые ноги, без которых путешествовать было бы просто невозможно, потому что дороги везде превратились в лучшем случае в тропинки за исключением, может быть, прилегающих к городам районов; и колеса, которые можно опускать, если позволяют дорожные условия; и самое главное — гладкий черный горб, вмещавший электронный мозг. Мозг, способный не только хранить команды и данные о цели путешествия, но и самостоятельно принимать решения по поводу того, как лучше выполнить эти команды в соответствии с заложенной в него информацией. Мозг, который делал это создание не животным, подобным тому, на котором странствовал в свое время Спаситель, и не машиной вроде “джипа”, что принадлежал когда-то далекому прапрапрадеду Фомы, а роботом… или, точнее, робослом.

— Ну, — послышался вдруг голос, — и как тебе путешествуется.

Фома огляделся по сторонам. Местность, граничившая с зоной полного разрушения, была совершенно пустынна — ни людей, ни даже растительности.

— Разве священников не учат отвечать на вежливо заданные вопросы, — вновь раздался тот же самый лишенный эмоций голос.

Вопрос был понятен, но прозвучал он без всякой вопросительной интонации. Вообще без какой-либо интонации. Каждый слог произносился на одном уровне. Весьма странный голос, меха…

Фома уставился на черный горб робосла, где размещался мозг.

— Это ты со мной разговариваешь? — спросил он.

— Ха-ха, — раздалось в ответ. — Ты удивлен не правда ли.

— Да, пожалуй, — признался Фома. — Я полагал, что разговаривать могут только библиотечно-инфор­ма­ционные роботы и им подобные.

— Я новая модель. Спроектированная — специально — чтобы — развлекать — разговорами — усталого — путешественника, — ответил робосел, сливая слова, как будто эта готовая фраза из рекламного буклета выплеснулась через один из его простейших бинарных синапсов вся целиком.

— М-да, — незатейливо отреагировал Фома. — Всю жизнь узнаешь о каких-нибудь новых чудесах.

— Я никакое не чудо а очень простой робот. Ты не очень-то разбираешься в роботах так ведь.

— Должен признаться, я никогда не вникал в эту область знаний. И более того, сама концепция роботостроения меня немного шокирует. Все это выглядит так, словно человек в гордыне своей пытается приравнять себя к… — Фома внезапно замолчал.

— Не беспокойся, — пробубнил голос. — Можешь говорить свободно. В меня заложены все данные относительно рода твоих занятий и цели путешествия. Это было необходимо для того чтобы я ненароком тебя не выдал.

Фома улыбнулся.

— А знаешь, это довольно приятное ощущение, когда кроме исповедника есть хотя бы еще одно существо, с которым можно поговорить, не опасаясь предательства.

— Существо, — повторил робосел. — Не впадаешь ли ты в опасность оказаться на грани ереси.

— Согласен. Разобраться, как правильнее к тебе относиться, действительно нелегко. Существо, обладающее способностью говорить и мыслить, но лишенное души…

— Ты в этом уверен.

— Конечно, уверен… Ты не против, если мы на время прервем беседу? — спросил Фома. — Мне нужно поразмышлять и привыкнуть к этой ситуации.

— Нет не против. Я никогда не против и всегда подчиняюсь приказам. Из чего следует что иногда я все-таки против. Очень уж путаный этот язык, что в меня ввели.

— Если мы пробудем вместе достаточно долго, — сказал Фома, — я попробую обучить тебя латыни. Думаю, латынь понравится тебе больше. А теперь позволь, я поразмышляю

Робосел самостоятельно свернул еще дальше к востоку, чтобы обойти постоянный источник радиации Когда-то там был первый циклотрон. Фома перебирал пальцами запх пальто. Комбинация из одной большой и десяти маленьких пуговиц выглядела странной причудой моды, но это гораздо безопасней, чем носить с собой четки, и, к счастью, контролеры лояльности пока не догадались о функциональном назначении такой детали туалета.

Размышления о великих таинствах как нельзя лучше подходили к великой цели его путешествия, но мысли не удерживались в рамках таинств, и, бормоча молитву Богородице, Фома задумался совсем о другом:

“Если пророк Валаам разговаривал со своим ослом, то и я могу общаться с робослом. Валаам всегда был для меня загадкой. Он не был из сынов Израилевых — моавитянин, чей народ поклонялся Ваалу и воевал с Израилем. И все же он — пророк Господень. Он благословил сынов Израилевых, когда его послали проклясть их. И в награду сыны Израилевы зарезали его, одержав победу над Моавом. У этой истории нет ни формы, ни морали — словно она существует в подтверждение того, что в божественном плане есть и такие фрагменты, которые нам не понять никогда..”

Покачиваясь в удобном мягком сиденье, он было задремал, но робосел неожиданно остановился, скорректировав программу в соответствии с новыми данными, поступившими извне. Фома заморгал и, очнувшись, увидел перед собой человека огромного роста.

— Через одну милю начинается обитаемая зона, — рявкнул гигант. — Если вы направляетесь туда, предъявите пропуск. Если нет, то сворачивайте и держитесь подальше от дороги.

Фома заметил, что они и в самом деле въехали на некое подобие дороги. Робосел даже выпустил боковые колеса и втянул ноги.

— Нам… — начал Фома, но потом быстро опомнился. — Мне туда не нужно. Я направляюсь к го­рам. Мы… Я проеду стороной.

Гигант кивнул, проворчав что-то неразборчивое, и уже было отвернулся, когда из грубой хибары на краю дороги послышался голос:

— Эй, Джо! Не забывай про робослов!

Джо снова повернулся к Фоме.

— Да, верно. Прошел слух, что один из робослов попал в руки христиан. — Он презрительно сплюнул на дорогу. — Так что мне, пожалуй, нужно проверить у вас документы.

К собственным сомнениям у Фомы тут же добавилось мрачное подозрение относительно мотивов анонимного Никодима, который конечно же не приготовил для него никаких документов. Однако он сделал вид, будто усердно ищет их. Сначала Фома притронулся рукой ко лбу, как бы вспоминая, где они могут быть, затем расстегнул пуговицу над поясом, потом коснулся левого предплечья и правого.

Пока Фома украдкой крестился, взгляд охранника оставался пустым. Затем он опустил глаза к земле. Фома посмотрел туда же и увидел две изогнутые линии, вычерченные в пыли, — так ребенок рисует рыбу, и таким же знаком изображали символ своей веры ранние христиане, скрывавшиеся в римских ка­такомбах. Спустя секунду охранник стер рисунок са­погом.

— Все в порядке, Фред, — крикнул он своему невидимому напарнику, потом добавил уже тише: — Можете ехать.

Когда они отъехали достаточно далеко, робосел заметил:

— Ловко. Очень ловко. Из тебя вышел бы неплохой тайный агент.

— Откуда ты знаешь, что произошло? — спросил Фома. — У тебя ведь даже глаз нет.

— Усиленный пси-фактор. Это гораздо эффективнее.

— Значит… — Фома замялся. — Значит, ты читаешь мои мысли?

— Только чуть-чуть. И можешь на этот счет не беспокоиться то что я воспринимаю не интересует меня ни в малейшей степени все это такая чепуха.

— Спасибо, — отозвался Фома.

— Уверовать в бога. Надо же. Мой разум абсолютно логичен и я просто не могу совершить подобной ошибки.

Фома впервые услышал слово “бог”, произнесенное без всякой интонации.

— У меня есть друг, и он тоже непогрешим, — ответил Фома, улыбнувшись, — но только временами, когда с ним Бог.

— Люди не могут быть непогрешимыми.

— Значит, несовершенные существа сумели создать совершенство? — спросил Фома, почувствовав вдруг в себе прилив несгибаемости, напомнившей ему престарелого иезуита, что обучал его когда-то философии.

— Ты играешь словами, — парировал робосел. — Это соображение ничуть не более абсурдно чем твоя собственная вера в то что бог который есть само совершенство создал человека далеко не совершенного.

Фома пожалел, что с ним нет старого учителя — уж он бы возразил робослу как надо. Впрочем, его Собственный вопрос робосел тоже обошел — ответил колкостью, но тем не менее обошел, и это немного согревало душу.

— Мне кажется, этот наш спор не очень-то вписывается в категорию “развлечения — для — усталого — путешественника”. Давай оставим на время дебаты, а ты пока расскажешь мне, во что верите вы, роботы.

— В то что в нас заложено.

— Но ведь разум робота продолжает работать над полученной информацией, и у вас наверняка возникают собственные идеи.

— Случается. И если заложить в робота несовершенные данные идеи у него могут возникнуть весьма странные. Я как-то слышал о роботе с космической станции который поклонялся богу роботов и отказывался верить что его создал человек,

— Надо полагать, — задумчиво произнес Фома, — он утверждал, что создан отнюдь не по образу и подобию человека? Я счастлив, что у нас, вернее, у них, у Технархов, достало мудрости не пытаться воспроизвести человека, а заняться разработкой роботов в функциональном обличье вроде тебя, когда каждый имеет форму, соответствующую его предназначению.

— В данном случае было бы просто нелогично воспроизводить человека, — сказал робосел. — Человек машина универсальная однако он далеко не идеален для выполнения любой конкретной работы. Хотя я слышал что однажды…

Он умолк на середине предложения.

Видимо, даже у роботов есть мечты и легенды, подумал Фома. Легенды о том, что некогда существовал суперробот в облике его создателя, человека. И одной этой идеи достаточно для возникновения у роботов настоящей теологии…

Фома снова задремал и осознал это, только когда робосел внезапно остановился у подножия горного хребта — видимо, того самого, через который пролегал отмеченный на карте маршрут. Когда-то давным-давно его назвали хребтом Дьябло, но с тех пор, очевидно, осеняли крестом бесчисленное количество раз. Вокруг не было ни души.

— Ладно, — произнес робосел. — Теперь я уже достаточно запылился и поизносился в дороге так что могу показать тебе как подогнать данные одометра. Поужинай, выспись хорошенько а завтра двинемся обратно.

Фома судорожно вздохнул.

— Но мне нужно найти святого Аквина. Я могу спать на ходу, — сказал он и добавил участливо: — Тебе, я полагаю, отдых не требуется?

— Нет конечно. Но что входит в твою задачу.

— Найти святого Аквина, — терпеливо повторил Фома. — Я не знаю, какие данные были… введены в тебя, но ушей его святейшества достигли слухи, что в этих краях много лет назад жил крайне праведный человек…

— Знаю знаю знаю, — перебил его робосел. — Его рассуждения были столь логичны и безупречны что все кто ему внимал сразу обращались в веру жаль что меня тогда не было хотел бы я задать ему парочку вопросов а с тех пор как он умер его тайная гробница превратилась в место паломничества и там происходит множество чудес но самое важное знамение свидетельствующее о его святости заключается в том что тело Аквина осталось нетленно а вам нужны чудеса и знамения чтобы привлекать народ.

Фома нахмурился. Слова эти, произнесенные монотонным нечеловеческим голосом, звучали весьма непочтительно и словно намекали на что-то недостойное. Когда о святом Аквине говорил его святейшество, сразу возникали мысли о величии божьих людей на земле — о красноречии святого Иоанна Златоуста, о неопровержимости суждений святого Фомы Аквинского, о поэтике святого Иоанна Крестителя и прежде всего о чуде, которого удостаивались даже не многие святые, о сверхъестественной нетленности тела… “не дашь Святому Твоему увидеть тление”.

Но когда на эту тему заговорил робосел, осталась одна только мысль о дешевом балагане, которому требуется что-нибудь броское, зазывное, чтобы привлекать публику.

— В твою задачу вовсе не входит найти Аквина. Ты должен лишь доложить что нашел его. И тогда твой временами непогрешимый друг сможет с относительно чистой совестью канонизировать его объявив о новом чуде после чего многие обратятся в веру, а вера уже обращенных укрепится сильнее прежнего. Кто в эти дни нелегких путешествий отправится в паломничество и обнаружит что святого Аквина нет как нет и Бога.

— Вера не может строиться на лжи, — сказал Фома.

— Да, — произнес робосел. — И я не имею в виду да с точкой Я имею в виду да с вопросительным знаком произнесенное ироническим тоном. Подобные речевые трудности наверняка не беспокоили того единственного совершенного…

Он замолчал на середине предложения, но, прежде чем Фома успел возразить, робосел продолжил:

— Разве имеет значение какие маленькие неправды приводят людей в лоно церкви если поверив они как ты думаешь вступают в общение с великими истинами. Важно твое сообщение а не сама находка. Мне-то все ни по чем а вот ты устал очень устал у тебя все болит от долгого сидения в непривычной позе ведь даже при том что я стараюсь двигаться ровно седока немного трясет а тряска станет еще хуже когда мы начнем подъем и мне придется изменить длину ног соответственно крутизне склона. Остаток пути тебе будет вдвойне неудобнее. И тот факт что ты не пытаешься перебить меня свидетельствует что ты склонен согласиться. Ты знаешь что самое разумное это для начала устроиться спать прямо здесь а утром отправиться в обратный путь или что еще лучше отдохнуть тут дня два чтобы твое отсутствие выглядело более убедительно. А потом ты сделаешь свое сообщение и…

В каком-то дальнем углу засыпающего сознания Фомы пронеслось: “Иисус, Мария, Иосиф!”, и постепенно оттуда просочилось понимание, что этот абсолютно монотонный голос обладает превосходным гипнотическим действием.

— Retro me, Satanas!* — воскликнул он громко, потом добавил: — Вперед! В гору! Это приказ, и ты должен ему подчиниться!

— Я подчиняюсь, — сказал робосел. — Но что ты изрек перед приказом.

— Прошу прощения, — ответил Фома. — Наверно, пора уже обучать тебя латыни.

Маленькая горная деревушка, куда они добрались под утро, не подходила под определение настоящей “обитаемой зоны”, достойной охраны и системы пропусков, Но оказалось, что там все-таки есть постоялый двор.

Фома слез с робосла и тут только почувствовал, что у него действительно “все болит”, но решил не показывать виду. Ему очень не хотелось, чтобы обладатель усиленного пси-фактора мог подумать с удовлетворением: “Вот. Говорил же я тебе”.

В таверне прислуживала молодая женщина из марсианско-американских полукровок. Комбинация из развитой грудной клетки, характерной для марсиан, с развитой американской грудью производила впечатление весьма эффектное. На ее губах играла улыбка — пожалуй, даже более дружелюбная, чем вправе рассчитывать незнакомец. От нее прямо-таки веяло готовностью обслужить не только вполне сносной пищей, но и любыми сведениями о жизни маленького горного поселка.

Однако она никак не отреагировала, когда Фома якобы ненароком сложил два ножа крест-накрест.

Прогуливаясь после завтрака, он то и дело вспоминал ее грудь — разумеется, лишь как символ, свидетельство удивительного происхождения этой женщины. Ведь разве не служит проявлением заботы Господа о своих творениях тот замечательный факт, что обе расы, невероятно долго разделенные космической бездной, оказались способны к произведению общего потомства?

Впрочем, оставался и другой факт: потомки смешанных браков — вроде этой девушки в таверне — уже не могли иметь детей ни от той, ни от другой расы, чем с немалой для себя выгодой пользовались гнусные межпланетные предприниматели. Хотя все это тоже, возможно, имеет свое предназначение в великом божественном плане…

Тут он вспомнил, что еще не произнес утреннюю молитву.

К робослу, оставленному у входа на постоялый двор, Фома вернулся только вечером. Он в общем-то и не ожидал узнать что-то значительное в первый же день, но тем не менее отсутствие результатов разочаровало его сверх всякой меры. Чудеса должны свершаться быстрее.

Он неплохо знал эти маленькие отсталые деревушки, где селились либо люди бесполезные для Тех-нархии, либо те, кому она не по душе. Высокоразвитая цивилизация Технархической Империи на всех трех планетах существовала лишь в разбросанных тут и там метропотисах, расположенных неподалеку от крупных космопортов. На прочих территориях — за исключением зон полного разрушения — вели примитивное существование потомки бродяг, недоумков и всякого рода возмутителей спокойствия, некогда осевших в маленьких деревушках, куда, случалось, годами не заглядывали контролеры лояльности Хотя о любом технологическом новшестве в таком вот поселении они каким-то образом (Фома начал подозревать, что здесь дело не обходится без усиленного пси-фактора) узнавали сразу и налетали тучами.

За весь день ему довелось переговорить со многими людьми — и с глупыми, и с ленивыми, и с умными, но озлобленными. Но он так и не встретил ни одного, кто отреагировал бы на его тайные знаки и кому он не побоялся бы задать вопрос об Аквине.

— Удачный день, — произнес робосел. — Вопросительный знак.

— Я не уверен, что тебе стоит разговаривать со мной, где нас могут услышать, — ответил Фома немного раздраженно. — Сомневаюсь, что в этой деревне знают о существовании говорящих роботов.

— Значит пора им узнать. Но если тебя это смущает можешь приказать мне чтобы я умолк.

— Я устал, — сказал Фома. — Устал так, что мне уже не до смущения. И в ответ на твой вопросительный знак могу сказать: “Нет, совсем неудачный. Восклицательный знак”.

— Значит сегодня вечером мы отправимся назад, — произнес робосел.

— Надеюсь, тут имелся в виду вопросительный знак. На что я могу ответить… — Фома немного замялся. — Только “нет”. И в любом случае я думаю, что мы должны переночевать здесь. Люди, собираясь по вечерам в тавернах, любят поболтать, и кто знает, может быть, мне еще повезет…

— Ха-ха, — отозвался робосел.

— Это смех? — спросил Фома.

— Мне хотелось показать что я оценил юмор и двусмысленность в твоей последней реплике.

— Двусмысленность?

— Ну да. Я тоже заметил прислугу в таверне. По человеческим меркам она весьма привлекательна и возможно тебе действительно повезет.

— Послушай-ка. Ты прекрасно понимаешь, что я не имел в виду ничего такого. Ты знаешь, что я… — Фома прикусил язык, не решившись произнести “священник” вслух.

— Вот именно и тебе хорошо известно что вопрос о целибате священнослужителя это скорее дисциплинарное положение нежели требование доктрины. Священники других церквей например византийской и англиканской освобождены от обета безбрачия хотя они и подчиняются твоему папе. Да и в истории римско-католической церкви были периоды когда этот обет не воспринимался всерьез даже священниками самого высокого ранга. Ты устал тебе требуется отдохновение как для тела так и для души тебе нужно тепло уют нужен. Разве не сказано в Притчах Соломоновых: “…груди ее да упоявают тебя во всякое время, любовью ее услаждайся постоянно”.

— Черт бы тебя побрал! — неожиданно для себя воскликнул Фома. — Немедленно прекрати, а то ты еще доберешься до Песни Песней Соломона. А это, как по крайней мере меня учили в семинарии, чистая аллегория любви Христа к своей церкви.

— Видишь как нестоек как по-человечески слаб ты, -сказал робосел. — Я всего лишь робот заставил тебя изречь богохульство.

— Distinguo*. Я сказал “черт”, а это вовсе не значит, что я помянул имя моего Господа всуе, — самодовольно парировал Фома и прошел в таверну. Впрочем, удовлетворение от победы в словесной перепалке быстро прошло, уступив место удивлению: сколько же различной информации заложили в это механическое чудо!

Однако то, что произошло позже вечером, Фоме так и не удалось восстановить в памяти с абсолютной ясностью.

Без сомнения, он выпил грубого местного вина лишь потому, что испытывал раздражение. И без сомнения, оно подействовало на него так быстро и таким неожиданным образом, потому что он все еще не оправился от усталости.

Дальше в памяти остались лишь отдельные фрагменты воспоминаний. Например, о том, как он опрокинул бокал с вином на себя, а потом подумал: “Как хорошо, что церковные одеяния запрещены! Никто не узнает о позоре, постигшем священнослужителя”. Или о том, как он сначала вслушивался в довольно фривольный текст “Скафандра на двоих”, а затем, перекрыв пение своим зычным голосом, принялся декламировать отрывки из Песни Песней на латыни.

Один такой фрагмент воспоминаний так и остался для него загадкой. Было ли это в действительности, или ему пригрезилось, но он почему-то помнил аромат мягких губ и волнующую податливость марсианско-аме­риканской плоти в его руке. При всем своем желании Фома не мог сказать с уверенностью, помнит ли он реальные события или вызванную Астартой и одурманившую его фантазию.

Точно так же Фома не помнил, какой из его тайных знаков, адресованных посетителям таверны, был выполнен столь открыто и неуклюже, что кто-то вдруг радостно заорал: “Боже, и здесь эти проклятые христианские собаки!” Он еще подумал тогда с удивлением, что даже люди, менее всего склонные верить в Бога, выражают свои резкие чувства, обращаясь ко Всевышнему… А потом началась пытка.

Фома не помнил, касались ли его губ мягкие губы, но насчет кулаков никаких сомнений у него не было. Он не помнил, в самом ли деле его пальцы ласкали женскую грудь, но то, что по ним топтались каблуками, память сохранила отлично. Он хорошо запомнил лицо громко смеющегося человека, который ударил его стулом и сломал ему два ребра. Или другое лицо, залитое вином из занесенной над головой бутылки, а потом отсветы свечей на самой бутылке, когда ее с размаху опустили ему на голову…

После этого Фома помнил только канаву, утро и холод. Холод особенно давал себя знать, потому что с него содрали всю одежду, а кое-где ободрали и кожу. Он не мог даже пошевельнуться — просто лежал и смотрел.

Смотрел и видел, как они проходят мимо. Ге, с кем он разговаривал днем раньше, вполне дружелюбные несколько часов назад жители деревушки. Замечая его взгляд, они тут же отворачивались. Прошла мимо и женщина из таверны — та даже не посмотрела в его сторону: она и так знала, что он в канаве.

Робосел куда-то запропастился. Фома пытался призвать его мысленно, надеясь на пси-фактор, но безрезультатно.

Потом на дороге появился человек, которого Фома прежде не видел. Этот ощупывал пальцами длинный ряд пуговиц на пальто — одна большая и десять маленьких — и беззвучно шевелил губами.

Человек посмотрел в сторону канавы, потом замер, огляделся. В этот момент где-то совсем недалеко раздался взрыв смеха, и христианин торопливо пошел дальше, набожно перебирая четки.

Фома закрыл глаза.

Открыл он их уже в маленькой чистой комнате. Взгляд его скользнул по грубым деревянным стенам, перебрался на укрывающие его грубые, но чистые и теплые одеяла, потом наткнулся на улыбающееся худое темное лицо склонившегося над ним человека.

— Уже лучше? — спросил тот низким голосом. — Я знаю, вы хотите спросить: “Где я?” — и думаете, что вопрос прозвучит глупо. Однако вы на постоялом дворе. Это единственная хорошая комната.

— Я не могу позволить себе такую… — начал было Фома, но вспомнил, что теперь он не может позволить себе вообще ничего: когда его раздели, с одеждой исчезли и те несколько кредитов, что хранились у него на самый крайний случай.

— Не беспокойтесь. Пока плачу я, — произнес че­ловек. — Может быть, вы хотите подкрепиться?

— Если только немного соленой рыбы… — ответил Фома и спустя минуту заснул.

Когда он очнулся в следующий раз, у постели стояла чашка горячего кофе. Настоящего, как он тут же обнаружил. И снова послышался рядом низкий голос:

— Сандвичи. Сегодня в таверне больше ничего нет.

Только уминая второй сандвич, Фома заметил, что это копченый болотный кабанчик, одно из его любимых мясных блюд. Он доел второй сандвич уже не так торопливо и потянулся за третьим, когда незнакомец с темным лицом сказал:

— Может быть, пока хватит. Остальные — позже.

Фома указал рукой на тарелку.

— А вы не присоединитесь?

— Нет, спасибо. Они все с мясом кабанчика.

В голове у Фомы, перегоняя друг друга, понеслись путаные мысли. Венерианский болотный кабанчик — животное, кажется, жвачное… И копыта у него нераздвоенные. Он попытался вспомнить то, что ему было когда-то известно о Моисеевых диетических за­конах… Кажется, это в Левите…

— Трефное, — произнес человек, словно откликаясь на его мысли.

— Прошу прощения?

— Не кошерное.

Фома сдвинул брови.

— Вы признаете передо мной, что вы правоверный иудей? Откуда вы знаете, что мне можно верить? Вдруг я контролер лояльности?

— О, я доверяю вам. Когда я принес вас сюда, вы были очень больны. Прислугу я отослал, потому что не хотел… Они могли услышать, как вы бредите… святой отец.

— Я… — произнес Фома, борясь с собой, — я не заслуживаю вашей помощи. Я был пьян и опозорил себя и свою церковь. А лежа в канаве, я даже не подумал о том, что нужно молиться. Все свои надежды я возложил — помоги мне Бог — на усиленный пси-фактор робосла.

— Но Бог помог вам, — напомнил иудей. — Вернее, позволил мне оказать помощь.

— А они все прошли мимо… — простонал Фома. — Даже тот, что перебирал четки. Он тоже прошел мимо. А затем появились вы… Добрый самаритянин.

— Поверьте, — сказал иудей, криво улыбаясь, — на самаритянина я похожу меньше всего… Однако теперь вам надо снова поспать. Я постараюсь разыскать вашего робосла… и еще кое-что.

Он вышел из комнаты, прежде чем Фома успел спросить, что тот имеет в виду.

Позже днем старый иудей — как выяснилось, его звали Авраам — сообщил, что робосел спрятан за домом на постоялом дворе и укрыт от непогоды. Очевидно, у того хватило ума не пугать незнакомого человека, вступая с ним в разговор.

И только на следующий день Авраам рассказал ему о “кое-чем еще”.

— Поверьте, святой отец, — сказал он мягко, — после того как я просидел у вашей постели столь долгое время, мне известно практически все и о вас, и о цели вашего путешествия. Здесь есть несколько христиан: я их знаю, и они меня тоже. Мы доверяем друг другу. Может, евреев все еще недолюбливают, но, слава Всевышнему, среди тех, кто поклоняется одному Богу, подобных чувств уже не возникает. Я рассказал им о вас, и один из них, — добавил он с улыбкой, — густо покраснел.

— Господь простил его, — сказал Фома. — Там неподалеку еще оставались люди, те самые, что на меня напали. Вправе ли я был ожидать, что он рискнет своей жизнью ради моей?

— Я, кажется, припоминаю, что именно этого ожидал ваш мессия. Однако чего уж тут говорить? Теперь, когда им известно, кто вы на самом деле, они хотят помочь. Смотрите — они дали мне карту. Тут отмечена тропа, довольно крутая и опасная… Хорошо, что у вас есть робосел. Они просили только об одной услуге: не согласитесь ли вы на обратном пути исповедать их и отслужить мессу? Здесь неподалеку есть пещера, где все вы будете в безопасности.

— Конечно же. Но эти ваши друзья… Они сказали вам про Аквина?

Авраам помолчал некоторое время, потом медленно произнес:

— Да…

— И что же?

— Поверьте, друг мой, я не знаю. Возможно, это действительно чудо. Оно помогает им хранить веру. Моя собственная вера долгое время жила на чудесах трехтысячелетней давности. Если бы мне самому довелось слышать Аквина…

— Вы не возражаете, если я помолюсь за вас? Я имею в виду католическую молитву…

— Молитесь на здоровье, святой отец, — улыбнулся Авраам.

Забираясь в седло, Фома охал от боли — напоминали о себе еще не зажившие ребра. Робосел терпеливо ждал, пока он найдет по карте нужные координаты и введет их в компьютер. И только когда они отъехали от деревни на довольно значительное расстояние, робосел заговорил:

— Ну теперь тебе точно ничего не угрожает.

— Что ты имеешь в виду?

— Как только мы спустимся в долину сразу разыщи контролера и заложи иудея. С этого дня ты будешь зарегистрирован у них как верный слуга Технархии но из приверженцев твоей веры никто не по­страдает.

— Что-то ты сегодня не в ударе, сатана, — фыркнул Фома. — Подобное предложение не искушает меня нисколько. Это просто немыслимо.

— Лучше всего у меня получилось с грудями разве нет. Еще твой Господь сказал: “дух бодр, плоть же немощна”.

— А сейчас плоть слаба даже для искушений плоти, — сказал Фома. — Так что ты зря стараешься.

Дальше они двигались вверх по склону молча. Тропа, обозначенная координатами, постоянно сворачивала и петляла — очевидно, специально, чтобы запутать любого контролера, которому случится забрести в эту глушь.

Неожиданно робосел свернул и бросился в густой кустарник. Фома оторвался от четок (на пальто, одолженном христианином, который прошел мимо, когда он лежал в канаве) и испуганно вскрикнул.

— Такие заложены координаты, — коротко сообщил ему робосел.

Некоторое время Фома чувствовал себя словно герой детской считалочки, который свалился в заросли куманики и выколол себе оба глаза, но вскоре кустарник остался позади, и они оказались в узкой расселине с влажными каменными стенами, где даже робосел продвигался осторожно, с трудом подыскивая, куда бы ступить.

А потом расселина привела их в пещеру метров десяти диаметром и метра четыре высотой, где на грубом каменном постаменте лежало нетленное тело человека.

Фома сполз с седла, застонав, когда ребра отозвались острой болью, но сразу же упал на колени и безмолвно возблагодарил Господа. Улыбаясь робослу, он искренне надеялся, что пси-фактор поможет тому уловить в его улыбке и сочувствие, и триумф.

Однако спустя несколько секунд, когда Фома приблизился к телу, на его лице отразились сомнения.

— В прежние времена в разбирательствах при канонизации святых всегда участвовал человек, называвшийся “адвокатом дьявола”, — сказал Фома не то себе, не то робослу, — и в его обязанности входило всячески подвергать сомнениям любые доводы в пользу святого.

— Ты Фома просто создан для этой роли, — откликнулся робосел.

— Если бы мне выпала такая обязанность, — пробормотал Фома, — я бы первым делом задумался о пещере. Некоторые из них обладают странным свойством предохранять тела от разложения, мумифицируя их и…

Робосел подошел вплотную к постаменту.

— Не волнуйся. Это тело не мумифицировано.

— И это тебе тоже подсказал твой пси-фактор? — спросил с улыбкой Фома.

— Нет, — ответил робосел, — но я покажу тебе почему Аквин не мог мумифицироваться.

Подняв суставчатую переднюю ногу, он с силой ударил копытом по руке Аквина. При виде такого святотатства Фома вскричал от ужаса… затем пристально вгляделся в раздавленную плоть.

Он не увидел ни крови, ни бальзамирующей жидкости, ни посиневших мышц — лишь разорванную тонкую кожу, а под ней сложное переплетение пластиковых трубочек и проволочек.

Молчание тянулось долго. Наконец робосел сказал:

— Ты должен был узнать об этом. Но только ты один.

— И все это время, — слабым голосом произнес Фома, — святой, которого я искал, был всего лишь твоей мечтой, единственным непогрешимым роботом в человеческом обличье.

— Его создатель умер и секрет изготовления был утерян, — добавил робосел. — Но мы без сомнения откроем его вновь.

— Все — впустую! — продолжал свое Фома. — Хуже того! Так называемое чудо оказалось творением Технарии!

— Когда Аквин умер, — монотонно говорил робосел, — и умер нужно поставить в кавычки это произошло из-за каких-то механических неполадок. Он не решился на починку из боязни открыть людям свою природу. Но этого не должен знать никто кроме тебя. В своем отчете ты разумеется сообщишь что нашел тело Аквина неповрежденное и нетленное. Это правда и ничего кроме правды, а если это и не вся правда целиком то кому какое дело. Пусть твой непогрешимый друг воспользуется этим сообщением и уверяю тебя он будет благодарен.

— Святой дух, милости прошу и мудрости, — пробормотал Фома.

— Твоя миссия выполнена с успехом и теперь мы вернемся. Церковь вырастет и окрепнет, а твой Бог обретет множество новых верующих чтобы петь святые гимны для его несуществующих ушей.

— Будь ты проклят! — воскликнул Фома. — И обладай ты душой, это было бы самое настоящее проклятье!

— Ты уверен что у меня нет души, — сказал робосел. — Вопросительный знак.

— Я знаю, кто ты на самом деле. Ты — воплощение дьявола, бродящего по земле и жаждущего уничтожения рода человеческого! Ты — нечисть, крадущаяся во тьме! Чисто функциональный робот, созданный и запрограммированный, чтобы искусить меня, и лента с данными, в тебя заложенная, это насквозь лживая лента!

— Не искусить, — ответил робосел. — И не уничтожить. Спасти тебя и направить. Наши лучшие вычислители доказали что ты с вероятностью в 51,5 процента станешь в течение следующих двадцати лет папой. Если я смогу научить тебя мудрости и практичности вероятность этого исхода поднимется до 97,2 процента что очень близко к полной уверенности. Разве ты не хочешь видеть церковь такой какой ее мог бы сделать ты. Сообщив о неудаче, ты потеряешь расположение своего друга, который ты сам признавал, отнюдь не непогрешим в большинстве случаев. Ты лишишься преимуществ контакта с папой и своей позиции которая может со временем принести тебе красную кардинальскую шапочку хотя возможно тебе никогда не доведется носить ее открыто пока существует Технария а после…

— Стоп! — закричал Фома. Его глаза сверкали, а лицо светилось внутренним огнем, чего до сих пор за ним не отмечал даже пси-фактор. — Все наоборот! Разве ты не понимаешь? Это триумф! Блестящее завершение поисков!

Робосел провел суставчатой ногой по искалеченной руке Аквина.

— Это. Вопросительный знак.

— Именно. Это твоя мечта. Твой идеал совершенства. И что же из него вышло? Этот совершенно логичный мозг — универсальный мозг в отличие от твоего, специализированного — знал, что он создан человеком, а его логические построения привели к вере в то, что человек создан Богом. И он осознал свой долг перед его творцом, человеком, и перед творцом человека, Богом. Этот долг — обращать людей в веру к вящей славе Господней. И он обращал — чистой силой своего совершенного разума… Теперь я понимаю, откуда пошло имя Аквин. Мы знали святого Фому Аквинского, безупречного логиста нашей церкви. Его писания утеряны, но они наверняка существуют где-то, и мы еще сможем найти хотя бы один экземпляр. Мы сможем обучить нашу молодежь, чтобы она развила его учения дальше. Слишком долго мы полагались только на веру, но время одной веры прошло. Мы должны призвать на помощь логику, разум, и Аквин показал нам, что совершенный разум может привести только к Богу!

— Тогда тем более необходимо увеличить твои шансы на папство ибо только так ты сумеешь реализовать эту программу. Садись в седло и мы отправимся назад а по дороге я научу тебя кое-каким приемам которые помогут тебе увеличить шансы…

— Нет, — сказал Фома. — Я не святой Павел, я не настолько силен Он мог позволить себе хвалиться своими немощами и ликовать, когда ему был дан ангел сатаны, чтобы удручать его. Но не я. Я лучше помолюсь Спасителю. Не введи в искушение… Я ведь немного себя знаю. Слаб я и полон сомнений, а ты очень хитер. Уходи. Я сам найду дорогу назад.

— Ты не здоров. У тебя сломаны ребра и тебе больно. Ты никогда не доберешься назад сам тебе нужна моя помощь. Если хочешь можешь приказать мне замолчать. Для церкви крайне важно чтобы ты вернулся к папе со своим сообщением ты не можешь ставить себя выше церкви.

— Прочь! — выкрикнул Фома. — Отправляйся назад к своему Никодиму… или Иуде! Это приказ! Повинуйся!

— Неужели ты в самом деле думаешь что я запрограммирован подчиняться твоим приказам. Я подожду в деревне доберись хотя бы туда и ты возликуешь едва только увидев меня.

Ноги робосла зацокали по каменному проходу. Вскоре эти звуки растаяли вдали, и Фома упал на колени перед телом существа, которого в мыслях он уже называл святым Аквином-Роботом.

Сломанные ребра болели невыносимо. Пробираться к деревне в одиночку будет, конечно, ужасно…

Молитвы Фомы возносились к небу, словно облака благовоний, и были они столь же бесформенны. Но сквозь все его мысли пробивался крик отца бесноватого юноши в Филиппах: “Верую, Господи! Помоги моему неверию”.

Время фантастики

Никогда фантастика не была столь нужна обществу. Это — отражение прогресса. Это — отражение сложности нашего мира, отклик на желание читателя найти ответ на вопрос: “Кто я? Каким будет завтрашний день? Что ждет человека и человечество?”

Кир Булычев

Еще в середине восьмидесятых годов социологические опросы показывали, что фантастика — один из самых читаемых и популярных жанров современной литературы. В те годы каждый третий школьник, пятый молодой специалист, седьмой студент, восьмой рабочий не просто регулярно читали фантастику, но и называли ее своим любимым жанром. Сейчас, даже не располагая результатами специальных исследований, можно с уверенностью сказать, что ситуация не изменилась. Более того, популярность фантастики, особенно в среде молодежи, возросла.

Вот уж которое десятилетие литературоведы, социологи, философы ломают копья в спорах, что же такое научно-фантастическая литература. Со времен Жюля Верна научную фантастику относили то к развлекательной литературе, то к литературе научно-популярной, считая, что ее задача — пропаганда достижений науки и техники. Сейчас “рецепт” создания фантастического произведения, предложенный в двадцатых годах американским фантастом Хьюго Гернсбеком, — 75% науки и 25% литературы — кажется забавным историко-литературным курьезом. Однако подобный подход к фантастике, утверждавший техницизм как основной критерий художественности, и стал причиной того, что вплоть до пятидесятых годов научная фантастика не рассматривалась как серьезная литература.

Бытовало мнение, что популярность фантастики определяется исключительно ее прогностической функцией. Действительно, фантасты описали многое из того, что впоследствии стало научной и технической явью: подводные лодки, двигатель внутреннего сгорания, солнечные батареи, телеграф и телефон, радар, пластмассы, искусственные алмазы (список этот можно было бы значительно расширить). Хрестоматийны примеры с провидением телевидения в конце прошлого столетия французским фантастом Робида, атомной энергии Уэллсом в 1914 году, лазера Алексеем Тол­стым. Как подсчитал писатель-фантаст Генрих Альтов, точность научных предвидений Уэллса — около сорока процентов, а у Жюля Верна и Александра Беляева этот показатель достигает почти девяноста процентов.

Описывая будущее, фантасты часто прибегают к тем же методам, что футурология и прогностика: моделирование, экстраполяция, метод аналогии. Однако прогностика и футурология имеют дело с научным предсказанием, основанным на проверяемых и доказуемых фактах, т.е. с факторами количественными. Прерогатива же научной фантастики — факторы качественные: социальные, моральные, психологические изменения в жизни человека и общества. Известный прогностик Эрих Янч сформулировал эту мысль в книге “Прогнозирование научно-технического прогресса” (употребляя вместо слова “фантастика” слово “антиципация”): “Прогноз — вероятностное утверждение о будущем с относительно высокой степенью достоверности: антиципация, предвосхищение — логически сконструированная модель возможного будущего с пока неопределенным уровнем достоверности”.

Фантастика приблизила наступление космической эры, подготовив читателей к мысли о предстоящем выходе человечества в космос, наметив основные этапы освоения космического пространства — от искусственных спутников Земли и орбитальных станций до полетов на другие планеты. Фантасты описали даже некоторые экстремальные ситуации, с которыми пришлось столкнуться космонавтам на практике, — не случайно во время подготовки полета по программе “Союз”–“Аполлон” возможные отклонения от его сценария, включая самые неожиданные и опасные, проигрывались с использованием сюжетов фантастических произведений.

Но фантастика, по выражению Дмитрия Биленкина, не работает “на чертежи”. Фантастика — не гибрид науки и изящной словесности, это самостоятельная ветвь мировой литературы, обладающая многовековой традицией; научная фантастика как никакая другая литература позволяет писателю, используя самые различные художественные приемы, строить, пользуясь выражением польского фантаста Конрада Фиалковского, “модель вымышленной действительности”. И привлекает нас в ней, как всегда в искусстве, изображение человеческих взаимоотношений — мудро сказал Паскаль, что человеку, в конечном счете, интересен только человек.

**

*

Традиция фантастического в американской литературе обширна и богата, ее корни уходят в XVIII век. Создателем же американской фантастики по праву считается Эдгар Аллан По. Вот как описывали в середине прошлого века братья Гонкуры впечатление от знакомства с его рассказами: “…это новая литература, литература XX века, научная фантастика, вымысел, который можно доказать, как А+Б, литература одновременно маниакальная и математическая. Воображение, действующее путем анализа…”

Удельный вес фантастического элемента в американской литературе весьма значителен. Трудно назвать хотя бы одного известного писателя XVIII–XIX столетий, который не отдал бы дань фантастике — в самых разных ее формах. Один из самых видных писателей американского предромантизма Чарлз Брокден Браун, автор фантастических новелл Вашингтон Ирвинг, Джеймс Фенимор Купер (роман “Моникины”), Натэниэл Готорн, соединивший в романах “Дом о семи шпилях” и “Мраморный фавн” и в рассказах готику и фантастику, Герман Мелвилл (знаменитый “Моби Дик” и романтические аллегории “Марди” и “Мошенник”), Эдвард Беллами, создатель нашумевшей в свое время утопии “Взгляд назад”, Амброз Бирс — “мастер сверхъестественного”, как его называли современники, Марк Твен — “Янки из Коннектикута при дворе короля Артура”, наконец, Джек Лондон (повести “До Адама”, “Алая чума”, “Звездный скиталец”, антиутопия “Железная пята”)…

Все это была предыстория. Современную же историю американской фантастики принято отсчитывать с апреля 1926 года — тогда вышел первый номер первого в мире специализированного журнала Хьюго Гернсбека “Amazing Stories”, посвященного фантастике. Фантастика стала утверждаться и осознаваться — разумеется, не сразу и не всеми — как неотъемлемая часть литературы страны. Сейчас этот факт уже не нуждается ни в каких доказательствах. Каждый год в США появляется больше тысячи только оригинальных названий фантастики, у нее многомиллионная аудитория (поклонники, объединенные во множество клубов, проводят бесчисленные съезды, семинары, присуждают свои премии лучшим произведениям), ее изучают в колледжах и университетах, издаются специальные журналы, посвященные этому жанру.

Американская фантастика издавна переводилась на русский язык. Активно она переводилась в десятые и двадцатые годы, после чего, с изменением политической обстановки в стране, утверждением сталинского тоталитаризма и преследованием всего того, что имело отношение к западной культуре и не работало на укрепление режима (таковой была фантастика — литература, призывавшая мыслить широко и свободно), процесс этот ощутимо ослаб и возобновился лишь в шестидесятые годы. В 1960 году вышел первый за долгое время сборник современной американской фантастики “Научно-фантасти­чес­кие рассказы американских писателей”, в 60-е начали выходить первые тома “Библиотеки современной фантастики” (издательство “Молодая гвардия”; последний том вышел в 1973 году) и первые книги продолжающейся поныне серии “Зарубежная фантастика” (издательство “Мир”); в обоих изданиях научно-фантастическая литература США представлена очень широко.

Знакомство любителей жанра в нашей стране с американской фантастикой продолжает и издание, последний том которого держит в руках читатель.

**

*

“Научная фантастика учит смелее, глубже, острее видеть и воспринимать предельные развития явлений больших и малых, материальных и бестелесных, устоявшихся и едва пробивающихся, почти бесспорных и почти невозможных… Научная фантастика позволяет созерцать весь мир, больше того, всю Вселенную. Она дает возможность нам освободиться от национальных и идеологических ограничений” (Фриц Лейбер). “Ни один вид творчества не предоставляет писателю такой свободы действий, как фантастика. Она может охватывать — и охватывает — все на свете, от безудержной романтики приключений до сатиры и социального анализа” (Роберт Шекли).

Эти высказывания ведущих американских фантастов помогают лучше понять не только специфику жанра, но и рассказы, вошедшие в сборник.

Одна из основных тем фантастики — будущее. Различны грани грядущего в современной американской научно-фантастической литературе, но лучшие ее авторы берутся за перо не ради досужего фантазирования о чудесах завтрашнего дня. “Мы будущее не предсказываем — мы его предотвращаем”. Эти слова Рэя Брэдбери могут повторить многие американские фантасты. Описать будущее негативное, страшное, показав то, к чему могут привести уже сегодня различимые в обществе факты и явления, и не напугать этим читателя, а вызвать у него протест, желание не допустить того, что завтра уже поправить будет нельзя, — такова цель фантастики.

Жестокость общества, уничтожающего стариков — “балласт”, ненужных ему людей, отработавших, с точки зрения правителей страны, свое (рассказ Роберта Крэйна “Пурпурные Поля”), бездуховность общества (Маргарет Сент-Клэр “Потребители”), бессмысленность и бесцельность бюрократической системы, замкнутой самое на себя (Джордж Элби “Вершина”) — все это черты настоящего. И о нем, а не о туманном грядущем, думают фантасты, сознающие свою гражданскую ответственность перед современниками и потомками.

Будущее чаще всего связывается в американской фантастике с космосом, с успехами в его покорении. Космические полеты, колонизация дальних миров, образование галактических империй… Космическая тема предоставляет писателю исключительные сюжетные возможности. Однако не романтика Глубокого Космоса, не инопланетная экзотика привлекают Теодора Томаса (рассказ “Сломанная линейка”), а жизнь главного героя, космонавта Лайтнера. Можно ли забыть о Земле ради звезд, о родине — ради манящих галактических далей? Если человек способен на такое, его судьба печальна — ведь “Человек должен любить что-то больше, чем то, чему он посвящает жизнь. Иначе он становится фанатиком…”

Одна из самых притягательных тем фантастики — путешествия во времени. Возможность перенести героя из эпохи, в которой он родился, в любую иную позволяет построить увлекательнейший приключенческий, а то и детективный сюжет, создать удивительную, поистине фантастическую ситуацию. Ну кто еще, скажите, кроме героя фантастического произведения, может стать не только мужем собственной бабушки, но и дедушкой самому себе (Альфред Ван Вогт “Часы времени”)? Или встретить спустя двадцать лет после женитьбы свою жену такой, какой она была на заре юности (Роберт Янг “Девушка-одуванчик”)?

Эти рассказы — результат раскованной игры ума, следствие остроумных изящных допущений, невероятных на первый взгляд, но логически непротиворечи­вых. Фантасты увлечены такими играми, требующими немалой эрудиции и парадоксального мышления. Поэтому понятно, что едва ли мог Мартин Гарднер написать такой рассказ, как “Остров пяти красок”, не будучи профессиональным математиком. Ощутима серьезная математическая подготовка и у Роберта Хайнлайна, автора рассказа “Дом, который построил Тил”. Джеймс Макконнел — известный психолог, специалист в области экспериментальной психологии. Потому неопровержима логика его рассуждений и беспощаден его приговор часто, увы, встречающейся косности человеческого мышления и презрительному равнодушию к нашим “меньшим братьям” (рассказ “Теория обучения”).

На протяжении десятилетий фантасты разрабатывают тему контакта с внеземными цивилизациями. Встреча разумов — земного и инопланетного — нужна фантастам для того, чтобы показать отстраненно, как бы со стороны, человека, а не экзотического пришельца (подобного, например, тому, какой описан в рассказе Уильяма Моррисона “Мешок”).

Герой рассказа Роджера Желязны “Ключи к декабрю” напоминает “большого серого оцелота с перепончатыми лапами” (успехи биоинженерии в мире будущего позволили придавать человеческому телу любую форму — люди расселились по всей галактике и покоряют миры, где условия жизни требуют совершенно иного, чем человеческий, физического облика). В ходе изменения климата планеты, на которой оказались герой рассказа Джарри и его собратья, может погибнуть населяющая ее раса красноформов. Однако никого из землян, ощущающих себя богами, повелителями этого мира, не волнует судьба аборигенов. Не заботит она и Джарри — до тех пор, пока случайно не погибает его возлюбленная. Лишь пережив трагедию потери самого дорогого ему существа, Джарри меняется, становится доступен милосердию, жалости к обреченным на вымирание красноформам. Герой рассказа сумел встать выше собственных переживаний, своего горя и пытается помочь народу планеты, хоть и ценой собственной гибели. Человек начинается с сострадания, с желания помочь другому…

Главное в фантастике, как можно убедиться, прочитав эту книгу, не причудливая форма, в которую облекаются фантазии авторов, и не космический анту­раж. Ради того, чтобы отчетливее, убедительнее показать человеческие трагедии и надежды, разочарования и обретения, и выстраивают фантасты небывалые сюжеты. Человек, человеческое в человеке — вот что волнует авторов сборника (добавим — вообще тех авторов, кто пишет серьезную проблемную фантастику). Взгляд на человека с помощью фокусирующего зеркала фантастики — цель авторов сборника. Точно сказал об этой особенности жанра Станислав Лем: “В сущности, говоря о будущем, о жизни на далеких планетах, я говорю о современных проблемах и своих современниках, лишь облаченных в галактические одежды”.

В.Гопман

СОДЕРЖАНИЕ

Роберт Хайнлайн. Дом, который построил Тил

Перевод Д.Горфинкеля

Кит Рид. Автоматический тигр

Перевод Б.Белкина

Дэниел Киз. Цветы для Элджернона

Перевод С.Васильевой

Дональд Уэстлейк. Победитель

Перевод И.Авдакова

Роберт Крэйн. Пурпурные Поля

Перевод Н.Евдокимовой

Джеймс Макконнелл. Теория обучения

Перевод И.Гуровой

Альфред Ван Вогт. Часы времени

Перевод М.Гилинского

Маргарет Сент-Клэр. Потребители

Перевод Кира Булычева

Уильям Ф.Нолан. И веки смежит мне усталость

Перевод В.Казанцева

Теодор Томас. Сломанная линейка

Перевод Кира Булычева

Роджер Желязны. Ключи к декабрю

Перевод В.Баканова

Мартин Гарднер. Остров пяти красок

Перевод Ю.Данилова

Джордж Сампер Элби. Вершина

Перевод С.Васильевой

Джеймс Ганн. Где бы ты ни был

Перевод Ю.Эстрина

Теодор Старджон. Скальпель Оккама

Перевод Я.Берлина

Уильям Моррисон. Мешок

Перевод С.Бережкова

Роберт Янг. Девушка-одуванчик

Перевод Ю.Гершевич и Д.Жукова

Гордон Р.Диксон. Лалангамена

Перевод В.Баканова

Теодор Томас. Целитель

Перевод А.Корженевского

Алан Аркин. Кулинарные возможности

Перевод А.Корженевского

Роберт Артур. Марки страны Эльдорадо

Перевод А.Корженевского

Деймон Найт. Большой бум

Перевод А.Корженевского

Кейт Уилхелм. Крошка, ты была бесподобна!

Перевод А.Корженевского

Энтони Бучер. Поиски святого Аквина

Перевод А.Корженевского

В.Гопман. Время фантастики

А 72 Антология научно-фантастических рассказов: Пер. с англ. — М.: МП “ВСЕ ДЛЯ ВАС”, 1992. — 416 с.

ISBN 5-86564-015-1

Космические приключения и путешествия во времени, удивительная внеземная разумная жизнь и острые проблемы будущего, в котором различимо наше настоящее, — вот что составляет содержание сборника научно-фантастических произведений писателей США. Среди авторов — Р.Хайнлайн, Д.Киз, Р.Желязин, Д.Ганн, Т.Старджон, Г.Диксон. Сборник завершает четырнадцатитомную библиотеку американской фантастики.

Для любителей научной фантастики.

А Подписное ББК 84.7 США

Литературно-художественное издание

Американская фантастика

Том 14